Текст книги "ДНК Творца"

– Что ты собралась с нами сделать? – прокричала Катарина, и ее голос потонул в вое Франческо: нага затянуло его же заклятие.

– Сама точно не знаю. В крайнем случае, мы станем двумя скелетами. Очень древними скелетами.

Когда мой дар впервые назвали, я очень удивилась. «Скользящая по спирали времени» – вот как полностью он звучал. Тогда еще удивилась: почему скользящая? Почему по спирали? И только сейчас, раскручивая временну́ю воронку, поняла: а ведь действительно спираль, огненная, со сполохами – от кармина до синеющей белизны, такая яркая, что слезятся глаза под плотно сомкнутыми веками.

Сужающийся круг тьмы, расширяющийся – света. Они сошлись на бешеной скорости. Смерч, который я контролировала из последних сил, отдавая всю себя, растворяясь в безумном, безжалостном потоке. Я стала самим временем, не отдельной песчинкой, которой отведен лишь краткий миг жизни. Было ощущение, что принадлежу Вселенной, что родилась и умерла одновременно, что я была и при строительстве Великой Китайской стены, и при падении колосса Родосского, что мимо меня свистели ядра в Аустерлицком сражении, и бомбы, падающие на Хиросиму. Пришло осознание: я – само время. Вот только собственные воспоминания поблекли, выцвели и казались такими далекими… Детство, стершееся напрочь, школьные годы, от которых не осталось ничего… Еще немного, и забуду и саму себя, и того, кого люблю.

Одна часть меня вопила от осознания этого. Так нельзя. Неправильно.

Вторая же стремилась туда, где покой, где вечность, где ты – реальность прошедших эпох и небытие одновременно.

Звук, напоминавший комариный писк, раздражающий, все же пробился через рев пламени, через временны́е заслоны:

– Лим, вспомни о Лиме и вашем ребенке, – почти шепот, заставивший меня вспомнить, казалось, уже успевшее забыться.

Ребенок – новая жизнь, новый виток времени. Мое дитя. Оно должно жить. Эта мысль, как якорь, резко брошенный в воду, заставила дернуться назад, вытянула из пучины обезличенного временно́го потока.

Я открыла глаза и увидела, как пламя пожирает тьму, как ветер времени мгновенно старит все вокруг.

Это позже я узнала, что воронка, которую создала, вытянув в настоящее временной пласт в несколько тысяч лет, была способна поглотить не только заклятье «Пожирателя», но и состарить, превратить в пыль половину Парижа. А пока я пыталась обуздать собственную стихию. С трудом, до безумия боясь вновь раствориться во временно́м потоке, я подчиняла ее себе, усмиряла, стягивая кольцо, шипя от боли и перенапряжения.

Уже заканчивая, не сразу сообразила, почему Катарина, вцепившись мне в плечо, крикнула:

– Здесь сейчас все рухнет. Держись! – и тут же нас поглотил телепорт.

Питер, октябрь 2018 г.

Осень – с недавних пор я ее полюбила. Это время тихой радости и время несбывшихся надежд, шуршащих осколками золотых листьев, время, когда впервые встают на крыло, примеряют оскал, когда солнце светит, но не греет, а моросящий дождик шелестит по крыше и ветви рябины склоняются под тяжестью рубиновых гроздьев. Осень – время осознания старых как мир истин и открытия новых рубежей. Прекрасное, хотя и грустное время.

Я брела по усыпанной кленовыми листьями дорожке под руку со свекром. За нами конвоем шли двое инквизиторов. Не в камере – и то ладно. Чуть округлившийся животик тянуло. Его постоянно тянуло, что бы ни делали целители.

Врачи так и вовсе разводили руками, поражаясь, как я умудряюсь вынашивать малыша: постоянный тонус, который не могли ликвидировать ни один спазмолитик и ни одно успокаивающее. По результатам УЗИ было обнаружено несколько гематом на стенках, недалеко от плода. Добавить к этому отвратительные анализы крови… Но мало́й внутри меня так просто сдаваться не собирался, рос вопреки всем медицинским прогнозам и чувствовал себя там вполне нормально.

А вот свекра наша эскапада здорово потрепала: он ссутулился, изрядно прибавилось седины и морщин. Но остался все такой же сноб: драповое пальто, сидящее точно по фигуре, белоснежная рубашка и манжеты, галстук, пришпиленный булавкой, занятной такой, в виде кадуцея…

Почему-то последнее меня и смущало. Я порылась в памяти, силясь вспомнить, где видела подобный.

Глава ордена! Точно, у него была такая же булавка, но…

– Сегодня глава ордена Смотрящих официально ввел Марио в должность Распределителя, – помолчал и, видя, что я никак не реагирую, продолжил: – Как же все-таки хорошо, что новый Творец судеб не только силен даром, но и чист душой.

А я же спросила невпопад:

– А правда, что все члены ордена Смотрящих приносят клятву действовать в первую очередь в интересах этого самого ордена?

Свекор сбился с шага и с запинкой ответил:

– Да.

А я продолжила:

– И даже пожертвовать собственным племянником?

Мой спутник побледнел.

– Как догадалась?

«Как? Хороший вопрос», – подумала про себя. Два месяца – неплохой срок для раздумий, для того чтобы вспомнить каждую деталь, жест, улыбку, нечаянно оброненные слова.

«Ты самый талантливый из всех», – слова свекра на свадьбе и то, как он пожимает руку Франческо.

Брошь в виде кадуцея, с которой Таргос не расстался даже в Венеции.

А еще: именно Дейминго-старшему принадлежала идея найти нового Распределителя. Именно он, виртуозно манипулируя, направлял меня через время и пространство к своей цели. Даже та книга с генеалогическим древом Медичи – его «нечаянная» находка.

Старый интриган все верно рассчитал. Вот только зачем?

Мы уже давно остановились, и наш конвой тоже замер чуть поодаль.

– Я отвечу на ваш вопрос, а вы на мой, – холодный, спокойный голос. Кто бы знал, чего он мне стоил. Хотелось вцепиться в лицо Таргоса.

Старик рукою в перчатке сжал трость так, что по дереву пошла трещина. Тоже волновался. Изрядно.

– Кадуцей. Эти две змеи, обвивающие жезл, вас и подвели.

Дейминго посмотрел на серебряных предательниц.

– Вот уж на что бы не подумал, – протянул он. – Что же, я готов ответить на второй вопрос.

– Зачем вы сделали это? Лим же ваш племянник.

Таргос замолчал. Надолго. С неба начал накрапывать мелкий моросящий дождик, такой, меж капель которого сквозит хандра. Я уже не чаяла услышать ответ и собиралась развернуться и уйти, чтобы никогда больше не видеть этого демона в своей жизни, но тут он заговорил:

– Сильные маги вырождаются. Без Распределителя за пару сотен лет останутся только искры дара. Бывший Творец судеб хотя и изрядно зарвался, упиваясь властью, но был необходим, а когда он исчез… Нам нужен сильный вероятник во что бы то ни стало. Барто, Хольга, Виджей, Лакшай, даже Франческо – это лишь жалкие пародии. Ни один из них не мог и десятой доли того, что должен уметь истинный Распределитель. Мы с братьями ордена искали упоминания в летописях, генеалогических книгах о тех, кто когда-то был наделен даром подобной силы, в надежде, что наследие в спящем виде есть у одного из потомков…

– И нашли Марио Медичи? – уточнила я.

– Да. Но проблема была в том, что у него не оказалось потомков. Его отправили на костер слишком рано. И об этой истории забыли на время. А потом, накануне свадьбы, я увидел тебя, ту, которая сумела совершить невероятный временной прыжок.

– Но я же рассказала о своем даре после… – начала и осеклась, увидев грустную усмешку Таргоса.

– Кто ты, я понял сразу, как только увидел. Магоснимки институтки с даром временницы, ставшей последней жертвой безумного Распределителя, я в свое время изучил особенно придирчиво.

– Но если вы обо всем знали заранее, почему вам было просто не попросить меня вытащить Марио из его времени?

Таргос грустно улыбнулся.

– Официально это сделать было невозможно. Вмешательство во временной поток незаконно. На подобное не дал бы одобрения совет архимагов. Это одна из причин.

– А другие?

– Другая, – поправил свекор, – Лим. Племянник ни за что бы не дал использовать тебя. – Старик замялся, но потом, решительно выдохнув, закончил: – Временной интервал был огромный. Слишком велика при подобном переносе вероятность смерти скользящего. При такой переброске дар забирает больше, чем дает, и твое сознание могло раствориться в потоке, вытолкнув тело в нашу реальность. Но тот, кто перемещался бы с тобой и не имел дара временника, не пострадал бы.

Я слушала его слова, сцепив зубы. Таргос, ради достижения высокой цели, ради всеобщего блага, не пожалел своего племянника, загнал меня в такие условия, что иного выхода, как приволочь на распределительское кресло нового достойного, не осталось, умело отсек иные варианты развития событий и получил желаемое. Но какой ценой? Обвинил Лима в том преступлении, которого он не совершал, заставил меня преступить закон временно́го бытия, выдернув из шестнадцатого века Марио.

Свекор после своей речи буквально впился взглядом в мое лицо. Чего он ждал? Слез? Обвинений? Истерики? А я… развернулась и молча пошла прочь.

Мне в спину полетело грустно-одобрительное:

– А ты изменилась.

«Ну да, раньше бы я не стала сдерживаться, а высказала все, что думаю по этому поводу», – подумала, но остановилась и, обернувшись, вслух сказала совсем другое:

– Изменилась. Как и время вокруг. Но что осталось прежним – это совесть. Она чиста. А вот как вы будете жить с грузом предательства – не представляю.

Он так и остался стоять. Один на аллее под все усиливающимся дождем. Без зонта, в сером драповом пальто и шляпе, с тростью в руках. Я уходила и чувствовала взгляд Таргоса спиной. Прощальный, неотрывный, тяжелый.

Один из конвоиров приблизился ко мне и вежливо спросил:

– Домой?

Его голос вырвал меня из задумчивости. Мысли разлетелись стаей воронья.

– Нет, в департамент, – ответила тихо, – как обычно.

Каждый день все эти два месяца я навещала Лима. Муж, несмотря на все запреты и увещевания целителей, как только смог стоять на ногах, вернулся на службу. Хотя и не на прежнюю должность. Это был беспрецедентный случай, когда осужденный вновь становился стражем. Причем такому повороту событий удивилась не только я, но и глава отдела магического правопорядка. Последний, к слову, как только вскрылась вся подноготная с Франческо, сам пришел к Лиму и посетовал, дескать, такой следователь и не на службе. Вот если бы Дейминго вернулся в отдел… Сказал скорее для красного словца, пытаясь загладить ошибку своих подчиненных, не проверивших навет, а ринувшихся арестовывать. А Лим возьми и ответь, что рад вернуться в департамент.

Глава инквизиции не смог отыграть сказанного назад, и уже через неделю лицезрел демона у себя в кабинете в форме рядового следователя. Мне же супруг объяснил свой поступок тем, что, не уйди он тогда со службы, узнал бы обо всем заранее и наверняка ареста удалось бы избежать. Хотя, как по мне, это была отговорка. Просто демонюка был из тех, кого бездействие сводит с ума. И хотя Лим и пытался показать, что со здоровьем все в порядке, но врача не обманешь.

Целители так вообще удивлялись, как он продержался столько с насильственно отнятым даром, да еще и в кенийских магических рудниках. А мой несносный демонюка лишь разводил руками.

Улыбающийся, несмотря на кучу шрамов, абсолютно белую шевелюру и отсутствие дара. Как-то я его спросила: зачем ты взял всю вину на себя, позволил заковать в кандалы, отнять магические способности? Ведь был вариант – все отрицать, рассказать правду, что я виновата в смерти старого Распределителя. А этот, уже не рыжий, седой, обняв меня, ответил: «Потому что не захотел такой участи для тебя. Мужчина должен защищать свою любимую, свою семью всеми силами. И раз обвинение прозвучало – виновного найдут и осудят».

Тогда Лим еще не знал, что все случившееся – лишь хитрая комбинация его же дяди. А Франческо – пешка, умело разыгранная и после скинутая за ненадобностью с доски. Нага использовали так же, как и меня. Правда, не поставили в безвыходное положение, а соблазнили посулами великой власти.

Сейчас для всех именно Франческо стал злодеем, чей хитрый гений и повинен в аресте Лима. Катарина, настоявшая на полном ментальном сканировании своей памяти, хранившей в мельчайших подробностях сцену в подвале, добилась того, чтобы Дейминго освободили и сняли обвинения. Когда муж узнал от своих коллег о том, что друг использовал его для того, чтобы завоевать симпатии толпы, он сначала не поверил. Убедили Лима лишь запись с кристалла памяти и мой рассказ. А еще улики. Франческо, как выяснилось при обыске, вел дневник. И хотя страницы тетради на первый взгляд были пусты… в инквизиции есть не только следователи, но и взломщики заклинаний. Уверенным, размашистым почерком на пожелтевших листах был изложен весь план. Не было только одного – имени того, кто натолкнул нага на идею использовать друга.

И сейчас, заходя в кабинет к мужу, подумала, что некоторые тайны должны оставаться таковыми. Почему-то была уверена, что свекор сам не подойдет больше ни к племяннику, ни ко мне.

Дверь скрипнула, заставив мужа оторваться от очередного протокола, а я, вдруг растерявшись, машинально провела ладонью по макушке. Короткая стрижка, по утверждению Лима, мне безумно шла, но я так к ней и не привыкла.

– Привет! – стряхнула с челки капли влаги и не нашла ничего умнее, чем сказать: – А на улице дождь…

В ответ любимый широко улыбнулся.

Едва успела присесть на стул, как дверь без стука широко распахнулась, явив Аарона. Дракон был всклокочен, из его ноздрей едва дым не шел.

– Лим, она меня достала! – загремел он с порога. – Как ты мог с ней работать целых пять лет? Она мне за пару дней всю печенку выела.

Я недоуменно воззрилась на дракона, однако его поведение пояснил Лим:

– Катарина. И, судя по реакции Аарона, они в чем-то кардинально не сошлись, – демон иронично выгнул бровь.

Лим, и до этого бывший сдержанным, после предательства Франческо стал более прохладно относиться ко всем, кроме меня. Вот и сейчас – вроде бы приветливо общаясь с коллегой и другом, он держался на расстоянии.

А я вдруг почувствовала, что внутри меня кто-то шевельнулся. И стало не до Аарона, не до суда и свекра. Внутри рос живой человек, только что напомнивший о себе.

Я поднялась и, подойдя к мужу, положила его руку себе на живот. Лим закрыл глаза и улыбнулся.

– У нас все получится. Вместе мы все преодолеем, – прошептала одними губами, глядя на мужа.

Не заметила, когда Аарон вышел, словно почувствовав себя лишним.

Подумалось: «Говорят, ничего не дается даром и за счастье надо платить. За наше мы заплатили уже сполна. И каким бы ни был приговор суда – мы будем вместе».

Эпилог

Питер, декабрь 2018 г.

Суд, назначенный на третье ноября, сначала перенесли на семнадцатое число, потом еще раз – уже на первое декабря. Это заставляло неимоверно нервничать. Так, в томительном ожидании, пролетела осень и завьюжила зима, расписав окна не хуже гжельских мастериц.

Дни казались похожими один на другой. Заглядывали Аарон и Катарина, с которой мы не то чтобы сдружились, но стали добрыми знакомыми. Забегал Марио, который нет-нет да умудрялся вырваться из цепких лап главы ордена Смотрящих (он стал наставником молодого Распределителя) или удрать с учебы в кадетском корпусе, где пожелал остаться юный нефилим. Кстати, крылья у парня прорезались окончательно, и на них он каждый раз пенял: в дверь проходить с непривычки было неудобно, перья выпадали в самый неподходящий момент, а спать приходилось на животе.

Но в каждом их визите сквозили какие-то неловкость, скованность. Как будто я была неизлечимо больна: пока живая, ничуть не хуже и не лучше их, но точно обреченная.

А Лим… Лим всегда был рядом. Иногда казалось, что у нас одно на двоих молчание, дыхание, стук сердца. Именно благодаря мужу я банально не сошла с ума от ожидания.

Единственным, кому было наплевать на все и всех, оказался наш малыш. Он рос и, судя по анализам, был вполне здоров, невзирая на все мамины переживания.

Вечером накануне суда, который наконец-то должен был состояться, я, закутавшись в колючий клетчатый плед, сидела на диване и читала. Муж, заглянув через плечо, лишь хмыкнул. «Книга династий». Том восьмой, повествовавший о дожах Венеции. Со страницы нам хитро улыбался Пауло Реньер, правивший с 1710-го и скончавшийся, если верить автору издания, в 1789 году.

– А этот прохиндей еще не хотел возвращаться в свое время… – усмехнулся супруг. – Вон сколько всего облагодетельствовать успел. И дамбу от наводнений построил, и мирный договор подписал…

Нарочито серьезный тон мужа вызвал невольный смех. Да и как было не улыбнуться, когда вспомнили, как и сколько раз уговаривали Пауля вернуться в свое время. Но любвеобильный вампир не хотел ни в какую. В результате Лим потерял терпение и пошел поговорить с клыкастиком чисто по-мужски. Объяснить, что Пауль – временна́я аномалия, за которую, если не исправлю, меня накажут.

Говорили мужчины долго и со вкусом. А еще с запахом и без закуски. В результате сих переговоров супруг пришел только под утро, со специфическим амбре и Паулем под мышкой. Осоловелый вампирюга, ухватившись за косяк двери, заплетающимся языком пролепетал:

– Телепо… порити… В общем, отправляй домой, пока – ик! – не передумал, – после столь прочувствованной речи клыкастик рухнул лицом вниз и захрапел.

Лим, стоявший рядом и тоже опасно шатающийся, с превосходством протянул:

– А говорил, что с семи бутылок бургундского даже не захмелеет, – и свалился рядом.

Утро дня, когда был назначен судебный процесс, началось с трезвона будильника, того самого, столь полюбившегося тени-клептоману. У меня рука не поднималась выбросить этот раритет, но каждое утро я сожалела о своей сердобольности: звук, въедавшийся в самый крепкий сон сверлом стоматолога, я тихо ненавидела все больше и больше.

Ванна, завтрак, серое широкое платье, под которым уже не скрыть большой живот – малышу до появления на свет осталась всего пара недель, – пальто и сапоги. Машина под окном.

Дар Лиму так вернуть и не смогли, поэтому магия перемещений стала ему недоступна, а я… я просто не желала лишний раз использовать чары. Лучше уж такси, чем телепорт.

На суд шла, как на эшафот. Под ложечкой сосало, живот тянуло, руки подрагивали. Хотя слушание и обещало проходить за закрытыми дверями, у входа в зал оказалась целая толпа журналистов. От их камер и вопросов меня закрыл Лим.

Входя в светлый, просторный и безликий зал, настраивалась на долгий, изматывающий процесс. А еще бы – столько всего: сбежала из института, инсценировав собственную смерть. Убила бывшего Распределителя, пусть и защищаясь. Несколько раз вмешалась во временной поток, выдернула из своего времени Пауля и Марио (и пусть одного вернула, а пребывание второго в двадцать первом веке постфактум отстоял орден Смотрящих). Добавить к этому неоднократное сопротивление инквизиторам, взлом с проникновением, напуганного до икоты скелета дракона (костяная ящерица, увидев рев пламени временно́й воронки, потребовала расчет и уволилась с должности стража), осушенный фонтан Дворца дожей…

Пока обвинитель зачитывал мои прегрешения перед законом, я рассматривала судью. В парике с буклями и в бело-зеленой мантии, он казался мне неуловимо знакомым. Но вот чем именно – так и не поняла. Морщины, изрезавшие лицо, выцветшая до блеклой серости радужка глаз, сжатые губы… Где я могла его видеть?

За эту мысль цеплялась, как за самую важную, но так и не смогла вспомнить, а потом, когда начали вызывать свидетелей, стало уже не до шепота интуиции.

Среди прочих была Змеевна – директриса института чародеек, и Саламандра – книгочейка библиотеки, и Аарон, и даже Адриано. Последнего, к слову, сперва даже не узнала. Я запомнила его лощеным, перебирающим сердца роковых красавиц оборотнем. А сейчас передо мной стоял исключительный семьянин. Вязаный свитер, белый отглаженный воротничок, удобные немаркие брюки… Но главное – брачная сережка в ухе. Рядом с местом, откуда он встал, сидела рыженькая фейка. Эта девушка не была утонченной красавицей, но она лучилась светом и теплом. И ее мочку украшала точно такая же серьга, что и у Адриано. «Нашел свое счастье, семейное и совсем не роковое», – подумалось вдруг.

Наконец вызвали меня, и… я не успела сказать ни слова. Живот резко скрутило, так что и не разогнуться. Единственное, что смогла произнести:

– Кажется, я рожаю…

Обвинитель попытался возразить, заявив, что это симуляция, но судья, задумчиво почесав подбородок, возразил:

– Похоже, что правда, – и указал на лужу отошедших вод.

Самое интересное, что мнением рожающей вообще никто не поинтересовался. Ударил судейский молоток, и прозвучал приговор:

– Оправдана по всем пунктам обвинения.

В зале сразу же поднялся гул голосов, но громкие удары призвали всех к молчанию. В тишине раздался мой стон, и Лим, наплевав на все, ринулся ко мне.

Судья, не обращая на демонюку ни малейшего внимания, невозмутимо закончил:

– Но дабы в будущем не повторилось подобного, синьора Дейминго обязана в ближайшие пять лет получить высшее магическое образование.

«О нет! Опять!» – простонала мысленно между все усиливающимися схватками.

– По любой, выбранной ею специальности, – невозмутимо закончил судья и, уже поднявшись, добавил: – Заседание объявляется закрытым.

Судья еще не договорил до конца, как зал огласил громогласный рык:

– Бездна вас подери, кто-нибудь вызовет целителей?

Дальнейшее я помнила как в бреду: голос, который советовал мне глубоко дышать и не тужиться раньше времени, целителей, суетящихся вокруг, и суровое:

– У нее стремительные роды, скорее…

Сквозь бред я вдруг почувствовала, что ко мне тянутся не руки, а невидимые то ли ленты, то ли каналы, оплетая тело, соединяясь с такими же, но уже моими… и боль сразу стала чуть меньше.

А затем резкий холодный свет родовой и детский плач.

Держа малыша на руках, я сидела на койке и кормила кроху, когда дверь палаты открылась. Лим, войдя, замер. Его глаза сияли, с лица не сходила улыбка.

– Сын, наш сын…

– Твой-твой… – раздалось насмешливое из-за спины супруга. – Ты даже можешь сказать, что и рожал его наполовину сам…

Показалась макушка Аарона. Под руку наглый ящер держал слегка смущенную Катарину. «Не иначе, его дракон согласился на другую?» – иной мысли не приходило. Слишком бережно, по-особому, держалась рядом с медноголосой наглая крылатая рептилия.

Я недоуменно переспросила:

– Как это – рожал?

Лим смущенно хмыкнул и ткнул болтуна в бок. Но Аарона было не остановить: когда еще удастся так подколоть друга? И в красках описал, как муж, испугавшись за меня, попытался помочь магически, напрочь забыв, что силу у него отняли. В результате его пустой резерв потянулся к моему и теперь… у нас один дар на двоих. Правда, не только он: отныне моя боль – это его боль. Да и жизни наши связаны уже не фигурально, а в самом прямом смысле.

«Так вот почему щекам так жарко», – пришло понимание. Это не мои эмоции, а супруга.

– Видела бы ты, как он ходил по коридору, держась за живот, пока ты рожала… – мечтательно протянул Аарон. – Весь бледный, с капельками пота, и на сочувствующие вопросы непосвященных: «Что с вами?» – мне приходилось пояснять, что у папаши идут схватки и потуги… Лим-то сам не мог – некогда было.

Демонюка все же не выдержал и прошипел:

– Надо было все-таки ощипать твой облезлый хвост, пока он был бесхозным… – Дейминго выразительно посмотрел сначала на Катарину, потом на Аарона.

– Уже поздно, – бесстрашно улыбаясь, заявил дракон, – теперь он весьма хозный, в надежных руках моей невесты, в ее распоряжении и под ее же охраной, – и рассмеялся.

Громкий звук разбудил малыша, и палату тут же огласил возмущенный детский плач. Я посмотрела на личико крохи: глаза, насыщенно-зеленые, достались ему от двоюродного дяди. Мысли невольно вернулись к свекру. Сейчас, по прошествии времени, подумалось: Таргос оказался перед дилеммой счастья одного, пусть и родного, человека или всеобщего блага. Встань передо мной такой выбор… Да не приведи небо!

В освещенной пламенем свечей комнате перед зеркалом в массивной старинной позолоченной раме стоял судья. Сегодня он вынес самый невероятный оправдательный приговор за всю свою почти двухсотлетнюю практику. Мужчина клыкасто улыбнулся отражению, стягивая парик. Дож Пауло умер, как ему и полагалось по человеческим меркам. И в тот же день в Венеции появился Карло Арого – вольный маг, ставший через пятьдесят лет судьей.

– Будь счастлива, Света. Ты подарила мне любовь к жизни, научила видеть ее яркие краски, когда вокруг серо. Именно благодаря тебе я еще в этом мире, а не за гранью. Ведь вампир жив, пока он любит жизнь, пока она ему интересна, – слова вампира подхватили языки пламени свечей.

В это же самое время, когда Пауль стоял перед зеркалом, седой мужчина брел по вечерней, стремительно пустевшей зимней улице. На его душе было так же тоскливо и муторно, как в этот час в грязных подворотнях. Он предал своего племянника, своего двоюродного, еще не рожденного внука, наконец, эту милую девочку Свету, которая не виновата, что родилась с таким даром. Сейчас, когда он осознал в полной мере, что сотворил, раскаяние накрыло его с головой, поглотило волной цунами. Но поздно, ничего не изменить, как бы ни хотелось. А тогда им двигали великие идеалы, клятва ордену… Он ушел из ордена Смотрящих, отрекся от всего, но так и не обрел покоя. Эта девочка оказалась права – за все надо платить. И одиночество – его плата за предательство.

В его кармане раздался характерный щелчок. «Кому я мог понадобиться?» – подумал старик, доставая маленькое зеркало. Стекло затуманилось, и на его поверхности показалась размашистая надпись:

«Я рассказала все Лиму. Приезжайте. Думаю, вам будет интересно увидеть внучатого племянника».

«Простили. Вернее, простила», – подумал мужчина и безудержно рассмеялся.