Текст книги "Интервью для Мэри Сью. Раздразнить дракона"

Но купцам плевать было на мнение критиков, а уж если из спасения собственной шкуры можно извлечь выгоду – и подавно. Я же вспомнила, что покойная кнесса проповедовала сохранение мира, и прикинула: этот самый мир устанавливают не политики, а торговцы. Поэтому решила, что нынешнюю сделку можно считать вкладом в упрочнение мира между высоколетающими и прямоходящими.

Мы ударили по рукам.

Брок зарычал и стал стремительно менять ипостась. Подозреваю, что он сделал это с единственной целью: так удобнее душить рыжих журналисток.

– Мне? Охранять людей?

Ему вторили обозники:

– Нам, с этим драконом?

Но меня больше моральной стороны вопроса интересовала пищевая:

– Плату, в смысле еду, вперед.

– Твой дракон еще ничего не наохранял, – тут же возразил купец. – И оборотень тоже.

– Уважаемый, а вы не слышали народной мудрости: дракон, когда поблизости люди, долго голодным не бывает?

– Нет, – буркнул второй торгаш, понимая, что убедиться в супернадежности новой дополнительной охраны не факт что удастся, зато в прожорливости – вот прям сейчас.

Купец развернулся к одному из обозников и гаркнул:

– Хран! Достань шматок сала и ковригу для новых обережников.

Потом вновь посмотрел на меня и уточнил:

– Это все?

Я изогнула бровь и прищурилась:

– А ходить новый охранник должен в рванье?

Звук стираемой зубной эмали я услышала отчетливо, но купец был ученый и выученный не такими кровопийцами-покупателями. Потому он почти спокойным тоном бросил через плечо:

– И одежду найди этим….

Больше торговец ничего спрашивать не стал. Зато второй его «коллега» буркнул себе под нос, что его всегда настораживали умные бабы, мирно настроенные драконы и обещания кнессов снизить налоги, но паче всего – черные ведьмы, сулящие чистую выгоду.

– А меня – щедрые торговцы, – не удержалась я от ответного комплимента.

После обмена любезностями обоз снова двинулся в путь. Йон бессовестно сидел на одной из телег и активно работал челюстями, попеременно откусывая от куска перченого сала и от ломтя хлеба, которые держал в обеих руках. При этом блохастый умудрялся еще и переглядываться с симпатичной девицей, что ехала чуть поодаль, рядом с одним из купцов. Лиса, сидевшая подле Йона, лишь фыркала.

Я покачала головой. Шкура был неисправим. Зато Брок зыркал на меня сердито. Правда, делал это в новых штанах и рубахе, не переставая жевать. Когда в недрах драконьего желудка исчезли третий шмат сала и вторая коврига хлеба, к злому взгляду ящера добавился второй: разгневанного Храна. Оказалось, что этот уже немолодой мужчина отвечал в обозе за провиант, и его до красных пятен на щеках раздражал тот факт, что прожорливый дракон в одну морду утрескивает снедь, которой хватило бы трем здоровым мужикам. И при этом смотрит голодным взором: а есть ли еще?

Подивилась аппетиту ящера, но вспомнила, как быстро зажил ожог… Все имеет свою цену, хорошо, что в случае Брока она измеряется всего лишь килокалориями.

Пролетев вперед, наткнулась на любопытный взгляд той самой девицы, которую так усердно совращал Йон. Подумала, не стоит ли взлететь чуть выше, когда девушка решилась на вопрос:

– Госпожа ведьма, а это тяжело? – краснея от собственной смелости, она смущенно посмотрела на меня.

– Что? – не поняла я.

– Летать на метле! – Девушка грозила превратиться в переспелую ягоду, которую французы романтично именуют «поме де амор, или плод любви».

А тут еще сердитый взгляд сидевшего рядом купца… Но женское любопытство оказалось превыше смущения и страха перед колдовкой. Потому, комкая в руках ткань собственной рубахи, она ждала ответа.

– Не очень, но сидеть на лавке всяко удобнее… – протянула я с намеком, кивнув на облучок.

Девушка намек поняла и, пододвинувшись, предложила:

– Так садитесь, госпожа ведьма…

Меня дважды просить не пришлось. Как выяснилось из разговора (к которому потом присоединился и отец девушки, купец Ротмин), причина девичьего любопытства была простой, как половица: отец вез дочку в стольную Шойбу – поглазеть на ярмарку и знаменитые на все кнесские уряды бои магов. На последних чародеи соревновались в своем умении колдовать.

Юная Ярика, которая на поверку вила из батюшки веревки, непременно захотела себе в мужья взаправдашнего мага. Да не абы кого, а знаменитого Умара Ружримского – драконоборца и красавца, прославившегося в сражениях последней войны. Этот самый Умар завсегда выступал в колдовских боях и выходил победителем.

Отец, конечно, посмеивался над дочкиной блажью, но на ярмарку дитятю взял. Ярика же решила, что, едва знаменитый драконоборец ее увидит, сразу предложит зазнобе руку, сердце, голову и прочие органы своего доблестного чародейского организма и не забудет про самую важную запчасть – кошелек.

Ротмин, как мне чудилось, согласился взять дочь с одной-единственной целью: чтобы та убедилась, как несбыточна ее мечта, и наконец-таки благосклонно взглянула на сына его давнего торгового партнера.

Меня же Ярика пригласила присесть, чтобы побольше узнать о магах. Но эта наивная девушка и не подозревала, что проще отодрать от кожи присосавшегося клеща, чем узнать у журналистки то, что та рассказывать не намерена. Зато я умудрилась выцыганить из словоохотливой купеческой дочки прорву информации.

За насыщением пищей духовной настал черед отведать и обычной: наступил вечер и вереница телег остановилась на ночлег.

Обозники перешучивались, разминались после долгого пути, вздыхали. Вокруг царствовала обычная походная суета.

Повозки установили полукругом, начали разжигать костры.

Я спешилась, поискала взглядом Брока. Дракон, все такой же угрюмый, помогал другим воинам распрягать лошадей.

Словно почувствовав мой интерес, он обернулся и в упор посмотрел на меня. Я поежилась под его взглядом и зябко обхватила плечи. Брок же отвернулся, словно меня тут и вовсе не было.

Ну и ладно. Не больно-то и хотелось.

Вечер тек неспешно, но при этом разительно отличался от того, какой я видела, наткнувшись на стражников, охранявших клетку с Броком. Я чувствовала себя здесь… почти в безопасности. Или это оттого, что и простые путники, и охрана обоза слегка побаивалась «госпожи ведьмы»?

В котелках кипело варево, к которому меня благоразумно не допускали. А вдруг какого зелья подолью в еду? Зато миску с кашей мне поднесли одной из первых.

Я, присев рядом с оборотнем, жевала разварившееся зерно и думала об этой странности. А потом не выдержала и поделилась наблюдением. Йон тоже задумался и выдал неожиданный ответ:

– Наверное, это потому, что они мирные. Война… Для торговца пряностями или крестьянина едино, сожжет его добро драконье пламя или съедят поборы кнесса на армию. Но вдвойне обидно бывает простому люду, когда его начинает грабить войско, на содержание которого были отданы последние гроши из кошелей ремесленников, землепашцев, торговцев. Потому у обывателей нет той лютой ненависти к драконам, что у воевавших.

– А у тебя? У тебя эта ненависть есть? К людям.

– Знаешь, – шкура облизал ложку и положил ее в опустевшую миску, – как ни странно, тоже нет.

– А с чего вообще началась эта самая война? – глядя на плясавшие в ночи языки костра, задала давно мучивший меня вопрос.

Йон открыл было рот, чтобы ответить, когда на мое плечо легла рука и чуть хриплый голос произнес:

– А как ты думаешь, с чего начинаются войны?

Я вздрогнула.

Медленно повернула голову и увидела отрешенное лицо, испещренное морщинами и отмеченное уродливым рубленым шрамом. Я заприметила этого старца еще тогда, когда летела на метелке вдоль обоза. Да и как не обратить внимания на седого как лунь слепца, что держал спину прямо, а, казалось, видел с повязкой на глазах больше, чем некоторые зрячие?

Йон замер. Я же, отчего-то оробев, сглотнула и предельно честно ответила:

– Причина любой войны – желания.

Старик крякнул, помотал седой головой и присел рядом.

– Интересно… – задумчиво протянул он, словно сомневаясь.

– Ну да, – решила я пояснить. – Желания богатств, земель, мести, любви, власти…

– Слишком разумные мысли для дурной девичьей головы, – по-своему понял нежданный собеседник, которого никто не приглашал. – Хотя, если эта голова принадлежит ведьме, то в нее может прийти все что угодно…

– Так война между драконами и людьми началась по иной причине? – провокационно, в истинно журналистском тоне, задала я вопрос.

Слепец усмехнулся, но крючок заглотил.

То, что перед нами природный и исключительный оратор, стало ясно хотя бы по мягкому, но сильному голосу, уверенности в правоте своих слов. Да и сама история оказалась весьма познавательной. Все началось пару лет назад: драконы напали на несколько кнесских урядов. Вернее, сначала один вожак спалил дотла бриталь.

Когда же местные маги ощетинились боевыми заклинаниями и начали жалить вероломного ящера пульсарами, знатно намяв ему бока чародейскими хуками и едва не завалив, крылатый унесся ввысь. А через день драконы полили огнем уже пять окрестных деревень, и вспыхнула война.

Сражения в воздухе и на земле шли с переменным успехом. Драконы – сильнее, но людей – больше. Под натиском небесного племени стенали и равнинники, и лесные жители, и болотники, и хижнане, и бутинты, и житноши, и везиры… Сыны парящих твердынь не разбирали границ кнесских урядов.

Лишь уряд стража Верхнего предела драконы не тронули. Вернее, попытались, но наткнулись на препону. Будто кто длань простер над горянами.

Сопредельники, видя такое, решили, что лучше примкнуть к сумевшему дать отпор драконам соседу. Кнессы поклонились владыке Верхнего предела, попросились под защиту и тем самым избежали участи быть сожженными до голого пепелища.

В знак покорности правитель предгорий затребовал печати. Кнессы покорились.

Диктофон, который я умудрилась включить украдкой (хоть и не с самого начала речи слепца), старательно укладывал в цифровую память сведения о новейшей истории этого мира.

У меня же рождались все новые и новые вопросы. Они зудели на кончике языка, роились в голове. Но я молчала. Порою кусала щеку с внутренней стороны, иногда впивалась ногтями в кожу так, что на ней оставались полумесяцы с алыми каплями, и безмолвно сидела, пытаясь понять…

Печати. Чем они так ценны?

Почему дракон напал ни с того ни с сего? Обезумел? Тогда бы за него не мстили сородичи.

– Энпарс сумел объединить под своей дланью почти половину кнесских урядов и дал отпор драконам, – продолжал меж тем свой рассказ старик. – В битве под Льдистыми пиками страж Верхнего предела не победил, но выиграл куда больше. Мы знатно помяли тогда крылья драконам. Настолько, что те пожелали заключить мир и даже заплатили дань полновесным золотом… Вот только каждая монета из тех мешков, что отдали драконы, оплачена кровью людей, погибших в этой треклятой войне.

Когда рассказчик закончил и я машинально выключила диктофон, мне отчего-то расхотелось задавать вопросы. Не здесь и не сейчас. И не этому слепцу. Слишком убежденно он рассказывал о правоте людей. Слишком горячо восхвалял силу и мудрость кнесса Энпарса. За сиянием его речи не было видно и тени правды. Или, может, в незрячем говорило отчаяние? Наверняка свои глаза он потерял, сражаясь с крылатыми ящерами. И нынешнему слепцу хотелось верить, что оставил он свое зрение на поле брани не зря – отстаивая правое дело.

Мне нужно было что-то сказать неожиданному собеседнику, который решил скоротать вечер, поведав о былом. Вот только рассказ о времени, что еще недавно было настоящим и не успело покрыться пылью веков, вышел безрадостным.

Журналистская выучка требовала, просто вопила: поблагодари, заверь, что прониклась и уверовала именно в его правду об этой войне. Но с языка сорвались другие слова:

 
Не ищите вы вздорного вымысла
В тех речах, что так громко звучат.
Ложь не бывает бессмысленной,
Когда обмануть хотят.
 
 
Правда – палач нечаянный.
Ее тяжело снести.
За нее умирают отчаянно.
Или к ней не находят пути.
 
 
Но расплата за ложь ядовитую,
Как и за правду порой,
Звенит кровавой монетою.
Только что стоит за ценой?[1]1
  Стихотворные тексты в романе принадлежат автору.


[Закрыть]
 

Едва прозвучали последние слова, я пожалела, что не дала взятку-обещание собственной совести. Ну что мне мешало покивать китайским болванчиком, будто я во все верю? Может, то, что в глубине души понимала: таким образом я предам Брока. Наверняка у него об этой самой войне тоже имеется своя правда.

– Ведьма, – то ли сказал, то ли плюнул слепец и поднялся, чтобы уйти.

Ни я, ни Йон не стали его окликать. Но и сидеть вот так, в тишине, под пристальным взглядом оборотня, не хотелось. Потому я, заприметив, что Ярика схватила котелок и пошла мыть, припустила следом за ней.

Догнала уже почти на границе света, что отбрасывали костры. Слово за слово выяснилось, что, несмотря на то, что девушка – дочь торговца, она отнюдь не белоручка. Впрочем, в последнем я убедилась у ручейка шириною от силы в три ладони. Зато его воды хватало путникам не только на еду.

Вода журчала, шепталась, колола руки холодом родника, бившего неподалеку и дававшего начало ручью. Его неспешное течение дарило покой и умиротворение, словно смывало жгучий яд противоречивых эмоций.

Ярика смеялась, зубоскалила, все пыталась выведать, отчего ведьма не пользуется волшбой, а по-простому драит котелок. Я отшучивалась, что-де мытье посуды без чародейства – это своего рода ритуал, благодаря которому можно узнать, насколько сильно тебя любит мужчина. Ведь если он влюблен, то пообещает всего лишь горы золота и алмазов, а если любит по-настоящему, предложит еще и помыть за тебя котелок.

Увы, никто пока не был столь одержим страстью, чтобы предложить свою помощь. А фольклорного элемента моего мира, мистера Пропера, подозреваю, нельзя было вызвать даже через пентаграмму. Поэтому мы с Ярикой медленно, но верно одерживали победу над грязью самостоятельно.

Когда же бока котелка, натертые песком, засияли, дочка торговца вскочила, тряхнув дюжиной своих косичек, перемежавшихся с распущенными волосами, и подхватила посудину. Увы, я такой резвостью из-за своей еще не до конца зажившей ноги похвастаться не могла.

Егоза смотрела на мое кряхтенье и притопывала на месте: ей не терпелось вернуться к костру, где уже звучал смех. Судя по тому, что кто-то горланил в меру пристойную песню, обозники были из тех людей, которые живут для радости, а не существуют для тоски.

До меня донеслось:

 
За зазнобу милую
Выпить я хочу,
Но как это сделаю –
От жинки получу.
 
 
И от тещи пакостной
Я б напился всласть,
Только ведь зараза та
В хмель не даст упасть.
 
 
И с бабулькой старою
Пил бы чарку я,
Сидя на завалинке
На исходе дня.
 
 
Но я понял истину:
С этой или той,
Без вина немыслимо
Обрести покой.
 
 
Так мужик спивается,
День за днем идет…
А виной всему опять
Этот бабий род.
 

Но, как бы ни хотелось Ярике побыстрее присоединиться к веселью, она все же дожидалась меня.

– Беги уже, сама дойду, – заверила ее.

В ответ только пятки засверкали.

Прихрамывая, тихонько побрела на свет. Но то ли день сегодня такой, то ли я такая, а меня второй раз за вечер напугали. И если слепец сделал это так, что я не дернулась, а закаменела, то тут, в кустах, когда тебя за талию со спины обнимает темнота… Рефлекторный тычок локтем и отточенный дворовыми драками удар затылком, который метил в переносицу противника, сделали свое дело.

Субъект, положивший на меня в темноте свою лапу, зашипел. Правда, сквозь зубы. Но хваталки так и не убрал. А вот то, что в плане роста я промахнулась, стало понятно, когда мой затылок ударил не в ожидаемое лицо противника, а в грудь. Причем знакомую такую грудь, широкую и твердую. Да и волевой подбородок, который я созерцала ныне с запрокинутой головой, был мною не так давно весьма пристально изучен.

Брок смотрел на меня сверху вниз. Все такой же хмурый: поджатые губы, складка меж бровей. Ну точно небо пред ненастьем: буря пока не начала рвать своими ветрами тучи, дождь еще не надавал хлестких капель-пощечин, но воздух уже искрил.

– Ты меня напугал! – Я сглотнула, чуть отстранилась и повернулась лицом к дракону.

Было странно стоять вот так, рядом с ним. Брок казался скалой, что нависает, угрожая обвалиться, и одновременно защищает от стылых ветров.

– Прости. – Его глухой голос, скупая фраза и прикосновение мозолистой ладони, напоминавшее ожог, говорили о том, что ящер опасается, что я не приму его извинений, сбегу.

– Ты тоже извини. Я с перепугу тебя ударила. – Мои слова показались какими-то незначащими, глупыми.

– Я не за то просил прощения, – выдохнул дракон, будто собирался сделать самый ответственный шаг в своей жизни. Ну или как минимум предложить совместную ипотеку. – За то, что злюсь на тебя. За это прости.

Я закусила губу. Мужская логика во всей красе сразила меня наповал: я лучше извинюсь и продолжу в том же духе, чем попробую что-то изменить в себе. Ну хорошо. Если мустанга нельзя объездить, то, может, стоит его задобрить сахарным бураком, а потом и вовсе откормить до жирка, чтобы он был не столь резв? В смысле, может, в беседе с Броком зайти с другой стороны?

– Хорошо, – начала я миролюбиво, даже ладонь поверх все еще державшей меня руки положила. – Тогда не мог бы пояснить: почему ты на меня сердит?

– Потому что я мужчина. Это я должен решать проблемы, добывать пропитание, защищать…

– А еще кричать в порыве страсти: «Ар-р-р, моя!» – и в гневе: «Молчи, женщина!» – закончила я за него.

Дракон удивленно моргнул, будто увидел перед собой привидение. Мне же все стало предельно понятно. Ящер, похоже, на своей шкуре впервые в полной мере познал синдром сломавшегося олимпийца.

Когда ты еще вчера – чуть ли не надежда нации, привык идти только вперед, побеждать, несмотря ни на что, вести за собой… а сегодня вдруг оказался в инвалидном кресле и тебе подносят к губам стакан воды.

Разум отказывается верить телу и кричит: «Я могу!» – бьется в силках парализованных мышц. Душа горит пламенем отчаяния: ты не смог, подвел всех и в первую очередь себя. Вот тогда-то с головой накрывает злость.

Брока я в этот момент понимала. Но тут же в моей временами весьма рационально мыслящей черепушке возник вопрос: почему дракон ощутил все это только сейчас, а не тогда, когда сидел в клетке?

– Зачем я должен кричать «Ар-р-р»? – Вопрос Брока выдернул меня из размышлений.

– Ну, так обычно кричат все властные му… мужчины. – Я поправилась в последний момент, впрочем, не упомянула, что сей вопль гориллы, словившей в ягодицу заряд соли, мужики издают в основном в женском воображении.

– Странные, однако, слова любви в тех местах, откуда ты пришла. – Брок намеренно опустил слово «мир».

«Не верит», – в груди кольнула обида.

– У тебя тоже странные, – не преминула подколоть в ответ. – Должен, обязан… Что ты должен – это отдавать налог в казну, что не должен – это заповедано Многоликим. – Я припомнила имя местного божества, прикинула, что у того в религиозном загашнике наверняка есть парочка табу типа «не укради, когда можешь честно обмануть». – Все, за сим обязательная часть заканчивается. Остальное ты вправе выбирать сам.

– А если я выберу тебя? Не спрашивая твоего согласия… – Голос Брока вдруг резко сел.

Проверяет? Провоцирует? Говорит правду? Хочет уйти от неприятной темы? От этого дракона можно ожидать всего. Его губы снова изогнулись в усмешке, и я поняла: все же провокатор! Ну, ящерица крылатая, держись!

– Тогда у меня тоже будет выбор: сражаться, поддаться и обхитрить – или принять. И если выберу последнее, – я прильнула к Броку так, что мое дыхание коснулось его лица, – то прижмусь к тебе, трону языком губы, укушу жадным поцелуем. Запущу руки в твои жесткие волосы, чтобы ощущать, как они щекочут подушечки пальцев. Я захочу услышать бешеный стук твоего сердца и треск срываемой одежды… И это тоже часть выбора, – закончила сухо, глыбиной льда вывалив последнюю фразу на разгорячившегося дракона.

То, что моя ответная провокация произвела эффект, стало понятно по тому, как часто Брок задышал. Видимо, воображение у ящера было отличное.

Дракон оценил и фыркнул.

– Знаешь, ты либо хитрюга, каких свет не видывал, либо сумасшедшая.

– Порою это две крайности одной натуры.

– Если только ведьминской, – незлобно поддел ящер.

И вот что странно: за этими обоюдными провокациями и подколками мы оба как-то подзабыли о том, что не в меру гордый дракон злится на себя (а заодно и на меня), ощущая, что он – не единственный защитник и надежда.

– А, может, не так плохо быть ведьмой? – задумчиво протянула я.

– В смысле – не так уж и плохо мешать в котле крысиный помет и сушеные лягушачьи лапки? Страдать радикулитом от полетов на метле и иметь горб? – прищурился дракон.

– Нет, быть свободной. Хотя бы отчасти.

В этот момент я покачнулась и оперлась на больную ногу. Щиколотку кольнуло, и я непроизвольно поморщилась. Брок, не говоря ни слова, подхватил меня на руки, не дав упасть.

– Ты же… – «…не до конца поправился», – так и не договорила я.

Ящер лишь усмехнулся и заверил, что еще пара шматков сала – и от ожога не останется и следа. Нести же тощую девицу он и сейчас в состоянии. Но вопреки своим же словам никуда он меня не нес, а стоял на месте и внимательно рассматривал. А потом задал неожиданный вопрос:

– А что для тебя эта самая свобода?

Я растерялась. И вправду, что?

– Я сама могу выбрать свой путь.

– Чтобы уйти?

– Или остаться. Выбор – это не всегда движение. Порой это просто осознание того, что тебе дорого, за что ты готов сражаться.

– Сражаться должны мужчины, а удел женщин – ждать, – возразил этот непробиваемый упрямец.

– И даже драконицы ждут? – поразилась я.

– И даже они, – в тон мне ответил Брок. – Ждут, надеются и верят.

Нет, его не переубедить, что истинное счастье – это возможность взлететь самой и знать, что если начнешь падать, то тебя поймают. Это. А не сидение на земле, пусть и парящей в небесах.

– Тебе никто не говорил, что ты тиран в мягких тапочках?

– Нет, – мотнул головой дракон. – Говорили много лестного, пока я был младшим братом энга парящей твердыни, много честного, когда стал командующим, и много унизительного, пока был в плену, но «тираном» еще никто не оскорблял.

Я смотрела на Брока. Спокойного, собранного, скрывающего за шутливыми словами то, что его гнетет, и решилась:

– Скажи, нападение дракона, который выжег бриталь… Оно ведь произошло не на пустом месте?

Я почувствовала, что мышцы на руках Брока резко сократились, и я оказалась еще теснее прижата к телу дракона.