Текст книги "Инквизитор. И аз воздам"

Ульмер неловко переступил с ноги на ногу, переводя взгляд со сгоревшего дома на майстера инквизитора; Лукас нахмурился, мельком покосившись на брата и притихшую Нессель, и медленно, осторожно уточнил:

– Я правильно понял, что эта женщина… была не просто свидетельницей, с которой у тебя когда-то внезапно закрутилась любовь, а кем-то более серьезным?

– Адельхайда работала на Императора, – тихо произнес Курт. – Следила за чистотой его ближайшего окружения и in universum[47]47
  В целом (лат.).


[Закрыть] – за настроениями среди знати. Здесь она была потому, что до Императора тоже дошли слухи о странностях в Бамберге. Накануне этого пожара я виделся с ней, и она сетовала, что не может отыскать никаких нитей, не имеет никаких предположений… Это совершенно точно не случайно забредший в дом преступник и не попытка оборвать ее расследование. – Курт вновь опустил взгляд на ветку в своей руке и, помедлив, пояснил: – Ее убили для меня. Чтобы нанести удар мне – мне лично. Убили так же, как когда-то едва не убили меня.

– То есть, выходит, и впрямь что-то нечисто с Официумом? – упавшим голосом вымолвил Ульмер. – И кто-то из нас… замешан в чем-то недостойном? И виновен в смерти майстера Штаудта?

– Не обязательно, – качнул головой Курт. – Каспар просто мог выбрать этот момент как самый подходящий. Мы встретились с ней спустя несколько лет, он дал нам увидеться, чтобы я освежил в памяти подзабытые чувства, и нанес удар. В том, что однажды он это сделает, ни Адельхайда, ни я не сомневались, это было лишь вопросом времени.

– Положим, это не было простым ограблением, – кивнул Лукас. – Положим, эту женщину убили преднамеренно… Но почему ты решил, что это сделал именно тот, о ком ты думаешь? Из-за ветки?

– Он поджег дом, – коротко отозвался Курт. – Скрыть следы преступления – такого преступления – огонь бы не помог, а случайность я не рассматриваю. Стало быть, это не просто пожар, это поджог. И Адельхайду он не убил – лишь ранил ее, оставив умирать в огне. Как меня когда-то. Ветка – лишь контрольный удар, чтобы я понял наверняка. Он хотел, чтобы я понял.

– То есть, – договорил Лукас, – он хотел не просто уничтожить дорогого тебе человека, но еще и ударил по старой ране, зная, каково тебе будет… Да и ей самой тоже. Сраный шутник этот твой Каспар. За такое чувство юмора яйца рвать надо.

– В каком смысле? – хмуро уточнил охотник, и Лукас пояснил со злостью:

– Какой тут смысл, Ян? Он – инквизитор. Она – работала на Императора и сотрудничала с инквизитором. Вдвоем они отправляли на костер еретиков и малефиков. И вот теперь «на костре» оказалась она сама. Думаю, сукин сын, который это сделал, ну, ежели все эти догадки верны, видел в таком раскладе иронию, которую, по его мнению, перед смертью должна была оценить эта женщина, а после ее смерти – Молот Ведьм.

– И? – угрюмо уточнил Ван Ален. – Чего теперь от него ждать?

– Это же Каспар, – отозвался Курт. – И ждать от него можно чего угодно. Он может стоять за тем, что творится в Бамберге, может попытаться завалить мое расследование. Он может не стоять за тем, что творится в Бамберге, а быть здесь только из-за меня или проездом, или не быть вовсе, и здесь лишь кто-то из его людей с вполне определенным приказом: убить Адельхайду, после чего просто покинуть город. Он даже может вмешаться – и попытаться помочь мне…

– Помочь? – нахмурился Ульмер. – С чего бы?

– У него серьезная беда с головой. У Каспара на мне пунктик: по его глубокому убеждению, никому, кроме него самого, убивать меня не позволено. С нашей встречи в Таннендорфе он грезит идеей устроить мне пафосный поединок, в котором, по его мнению, решится судьба человечества и богов.

– Ух ты, – отметил Ван Ален угрюмо. – А самомнение у мужика то ещё… И что ты намерен с этим делать?

– То, что и делал прежде: завершу расследование смерти inspector’а. А после – либо Каспар решит, наконец, что время для нашей встречи пришло, и сам вылезет на свет, либо – я найду его.

– Как? – тихо спросила Нессель, и он отозвался с кривой усмешкой, от которой ведьму передернуло, точно от холода:

– Поверь, я найду.

– А это еще что за хрыч? – тихо спросил Ван Ален, исподволь указав на человека в отдалении; горожанин в добротном, ладно сидящем платье медленно бродил вдоль редеющей толпы зевак, время от времени останавливаясь перед кем-то из собравшихся и что-то тихо спрашивая. – Вьется тут уж незнамо сколько времени. Не он ли подкинул тебе эту чертову ветку?

– Нет, это вряд ли. Это управляющий семейства Гайер, – пояснил Ульмер. – Ральф Витте. Мне не приходилось иметь с ним дел, но я знаю его в лицо. Видимо, им тоже доложили о пожаре и он пришел оценить ущерб – этот дом был собственностью Гайеров – из тех, что они сдавали внаем.

– Гайер?.. – переспросил Курт и, мгновение помедлив, зашагал к управляющему, бросив на ходу: – Я на минуту. Ждите.

Ральф Витте обернулся задолго до того, как Курт приблизился, точно почувствовав взгляд, направленный в свой затылок, и навстречу шагнул первым, первым же поздоровавшись глубоким кивком, – уважительно, но вместе с тем сдержанно и невозмутимо.

– Майстер Гессе, – произнес он ровно. – Много слышал о вас, знал, что вы почтили вниманием наш город, и польщен знакомством. Жаль, что оно состоялось при таких обстоятельствах.

– Да, обстоятельства не самые радужные, – согласился Курт и кивнул через плечо на дом позади: – Прибыли оценить потери, майстер Витте?

– В этом заключается часть моей работы.

– А в чем еще заключается ваша работа?

Управляющий помолчал, глядя на собеседника оценивающе, и, вздохнув, устало осведомился:

– Что именно вы хотите знать, майстер инквизитор, и что именно от меня хотите услышать? Мое время дорого, а кроме того – принадлежит не мне, посему я бы предпочел обойтись без наводящих вопросов.

– Отлично, – понимающе кивнул Курт. – Мне надо встретиться с вашим работодателем. Чем скорее – тем лучше.

– При всем уважении, майстер инквизитор, встречи с господином Гайером так просто не…

– Я могу явиться к нему как официальный представитель Конгрегации и привлечь его как свидетеля по делу об убийстве императорской фаворитки, – оборвал он, и Витте умолк, нахмурившись. – Есть улики, говорящие о том, что здесь замешана малефиция.

– В самом деле? – ровно уточнил Витте. – И какие же?

– Это тайна следствия, – столь же невыразительно отозвался Курт. – И согласитесь, всем будет лучше, если я просто нанесу господину Лютбальду Гайеру визит вежливости и мы проведем несколько минут за приятной беседой о погоде, красотах Бамберга и наиболее любопытных событиях в городе, после чего я не буду более обременять его своим присутствием.

– Я могу передать ваши слова, майстер Гессе, – примирительно пояснил управляющий. – Но должен заметить, что господин Гайер отличается… м-м… твердым характером и отягощен нехваткой свободного времени, посему…

– Передайте, что мне бы хотелось обсудить с ним пару фактов, касающихся его персоны, каковые незадолго до своей смерти мне сообщила госпожа фон Рихтхофен. Думаю, его это заинтересует.

Управляющий снова умолк на мгновение, бросив взгляд за спину майстера инквизитора, на стоящую поодаль разношерстную команду, и, наконец, кивнул:

– Я передам, майстер Гессе.

– Благодарю вас, – кивнул он, и, не прощаясь, развернулся и зашагал обратно.

* * *

В трактир Курт и Нессель возвращались в молчании, молча же поднялись в комнату и так же безмолвно, не сговариваясь, уселись к столу, подле которого сидели этой ночью. Долгую, бесконечную минуту тянулась тишина – никто не произносил ни слова; Курт сидел недвижимо, точно статуя, рассеянно глядя на пихтовую ветку в руке и чувствуя на себе пристальный взгляд ведьмы.

– Мы не спали всю ночь, – разомкнул, наконец, губы он, вдруг поняв, с каким трудом сейчас дается каждое слово; говорить не хотелось, хотелось умолкнуть, зажмуриться, заткнуть уши и не видеть, не слышать того, что назойливо лезло в мысли, чего сегодня он не мог видеть, но что слишком хорошо знал… – Если хочешь – спустись в зал, поешь. Я побуду рядом во избежание возможных неприятностей.

– А ты? – тихо спросила Нессель, и Курт с усилием качнул головой:

– Не хочется.

– Мне тоже, – вздохнула ведьма и, помедлив, повторила: – «Возможных неприятностей»… Каких?

– Не знаю, – тяжело отозвался он, бросив ветку на стол. – Но после случившегося я с тебя глаз не спущу и не оставлю одну даже на минуту, даже в запертой трактирной комнате. Если я прав и смерть Адельхайды – дело рук Каспара, если он взялся за истребление тех, кто мне близок, кто хоть что-то для меня значит…

– И я – из тех, кто что-то для тебя значит?

– Он может так решить, – отозвался Курт, отметив с легкой досадой, что это вышло слишком поспешно, и нехотя уточнил: – И он будет прав. Если с тобой что-то случится, мне будет… не по себе. Не люблю, когда кто-то отдувается за мои неприятности, тем более – когда это люди, сделавшие мне немало добра.

– И если ты прав, – продолжила Нессель тихо, – и это тот самый Каспар, и если он выкрал Альту не потому, что она заинтересовала его как будущая ведьма, а потому, что он решил, будто это твоя дочь… Он может… причинить ей вред? Просто в отместку, просто для того, чтобы ударить тебя снова?

– Не думаю. Точнее – убежден, что нет. Если бы Каспар хотел ее убить – он просто сделал бы это сразу. Мало того – сделал бы все возможное, чтобы ты или я нашли тело… – Нессель болезненно поджала губы, и он осекся на миг, продолжив чуть мягче: – Альта в безопасности, поверь. Не в самом лучшем положении, но в безопасности: ее жизни ничто не угрожает.

– Я думаю о ней постоянно, – чуть слышно выговорила ведьма. – Не могу не думать. Ем, сплю, говорю с тобой, хожу за тобой по этим улицам, обсуждаю статуи и инквизиторов – а сама думаю о том, где она сейчас, что с ней… Порой мне начинает казаться, что я схожу с ума. Мне начинает казаться, что дочери у меня никогда не было и мне приснились все эти годы с ней…

– Это нормально, Готтер, – вздохнул Курт, – так бывает. Когда накапливается усталость – и физическая, и душевная, – такое случается. Наш разум пытается защититься от яви… Так бывало прежде и со мной, просто за годы службы произошло уже столько событий, приключилось столько неприятностей, бед и несчастий, что мой рассудок, кажется, уже давно махнул на реальность рукой и решил, что куда проще будет не пытаться с ней примириться, а существовать где-то над нею. Хорошо хоть, что не отдельно от нее.

На его кривую и вымученную ухмылку Нессель не отозвалась и, невольно бросив взгляд в окно, из которого этой ночью смотрела на далекое зарево, вдруг негромко и осторожно спросила:

– Ты любил ее?

Курт ответил не сразу, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами, и, наконец, медленно произнес:

– Никто из нас об этом никогда друг другу не говорил.

– Я спросила не об этом.

– Я знаю.

– Курт… – начала ведьма тихо, и он оборвал, не дав ей закончить:

– Я в порядке.

Нессель поджала губы.

– Врешь, – возразила она уверенно. – Если б ты был в порядке, ты бы этого сейчас не сказал. Я ведь уже знаю тебя. И знаю, что это твое «в порядке» – лишь притворство. Тебя разрывает там, в душе, потому что ты не людей вокруг, а самого себя силишься обмануть, уверяя себя, что спокоен.

– Не будь Бруно монахом – тебе бы с ним обвенчаться, вы были б отличной парой… – недовольно буркнул Курт и, помедлив, вздохнул: – Разумеется, я не спокоен, Готтер. Мне тоскливо – дальше некуда, потому что погиб дорогой мне человек, причем погиб, по сути, из-за меня. Я зол, потому что это сделал человек, десять лет подряд ускользающий из моих рук. Я зол на себя, потому что четыре года назад у меня была возможность убить его – и я этого не сделал, потому что тогда тоже стоял выбор между жизнью дорогого мне человека и Каспаром. Я раздражаюсь от того, что даже не знаю – действительно ли у меня этот выбор был, или то, что я видел, было лишь мороком и мне все это привиделось. Я зол на себя за то, что на самом деле мне не всё равно, а должно быть всё равно. И рад уже тому, что мне хватает сил убедить в собственном спокойствии окружающих и худо-бедно блюсти себя самого, потому что иначе – я просто не сумею делать то, что должен. Иначе рассудок будет пытаться смиряться с реальностью вместо того, чтобы в ней действовать. И что самое важное – плохо от этого будет не столько мне, сколько всё тем же окружающим, которые зависят от моих решений. А это самое худшее, что только может быть.

– И долго ты думаешь так протянуть? – чуть слышно спросила Нессель, и он коротко и сухо рассмеялся, пояснив в ответ на удивленный и почти испуганный взгляд:

– Бруно задал мне этот вопрос – слово в слово – несколько лет назад. Вы с ним и вправду два сапога пара… Пока еще я жив и в себе, Готтер. Это самое главное, остальное – несущественно.

– Я бы на твоем месте…

– Никогда в жизни не дай тебе Бог побывать на моем месте, – тихо и серьезно оборвал ее Курт и повысил голос, вновь не позволив продолжить: – Нам обоим стоит отдохнуть. Уже позднее утро, а мне сегодня предстоит шататься по Бамбергу; и поскольку тебя я без присмотра больше не оставлю – тебе придется таскаться вместе со мною. Надо поспать.

Нессель сидела неподвижно еще мгновение, глядя на него пристально и молча, и так же безгласно кивнула, поднявшись и направившись в свою комнату.

– Не закрывай дверь, – бросил Курт ей вслед, и ведьма, не оборачиваясь, кивнула.

Нессель уснула сразу – сквозь дверной проем было видно, как ровно она дышит; временами дыхание учащалось, на лицо набегала тень, хмурились брови, но через мгновение она успокаивалась, дыхание выравнивалось, и в комнате снова воцарялись неподвижность и тишина, разрываемая лишь доносящимися с улицы голосами. Курт сумел уснуть лишь спустя четверть часа; испытанные приемы, прежде работавшие не один десяток лет, сегодня отчего-то не желали действовать, сон не шел, уличный шум казался втрое более громким, чем был на самом деле, и если обыкновенно погрузиться в дрему мешало скопище мыслей, то сейчас в голове, напротив, звенела гулкая пустота…

Проснулся он так же тяжело, как засыпал, и если б не солнце, подвинувшееся уже к горизонту, Курт решил бы, что сна никакого и не было, что все эти часы он так и лежал, глядя в потолок. Нессель уже не спала – ведьма сидела на своей постели, задумчиво водя гребнем по коротко остриженным волосам, и смотрела на него так, что снова внезапно стало не по себе.

За поздним завтраком ни слова не было сказано о произошедшем этой ночью; Нессель вообще все больше молчала, лишь время от времени бросая на Курта короткие взгляды искоса, и когда оба уже шли по залитой жарким солнцем улице, он, наконец, не выдержал, устало спросив:

– Что?

– Ты сегодня метался во сне, – пояснила Нессель тихо. – Скрипел зубами и стонал. Я даже проснулась.

– Ночка выдалась неприятной, – согласился Курт, и она нахмурилась:

– Я бы иначе сказала.

– Подумай над тем, что я тебе говорил сегодня утром, Готтер, – напомнил он настоятельно. – Я понимаю, что ты, как и всякая женщина, меня жалеешь, что желаешь мне помочь, и я тебе благодарен за заботу и сострадание. Но поверь, этим душекопательством ты сделаешь лишь хуже. И в первую очередь – себе.

– А вот она сделала лучше…

Курт на миг приостановился, глядя себе под ноги, и медленно зашагал дальше, понимая, что не хочет этого спрашивать, но все же спросив:

– Id est?..

– Ты вошел в тот дом, – тихо пояснила Нессель. – Он еще дымился, и под ногами были еще теплые угли, сверху сыпался еще тлеющий пепел – но ты туда вошел… Я остереглась войти, а ты – нет.

Он не ответил, лишь ускорив шаг, когда в противоположной оконечности улицы показалось здание аптеки, и ведьма, вздохнув, умолкла тоже.

* * *

Аптекарь обнаружился в углу просторной комнаты, кажущейся тесной из-за множества этажерок и шкафов; Дитрих Штицль сидел на широком, точно скамья, табурете между двумя распахнутыми окнами и с явным увлечением читал раскрытую почти в самом конце книгу – до задней обложки оставалось всего несколько страниц. На вошедших он посмотрел с раздражением, рывком подняв голову, однако, наткнувшись взглядом на Сигнум на груди посетителя, с готовностью отложил книгу и поднялся навстречу как-то даже слишком поспешно.

– Майстер Гессе! – с преувеличенной радостью отметил он, выходя из своего закутка, и Курт удивленно поднял брови:

– Вы меня знаете?

– Вас все знают, – широко улыбнулся аптекарь, метнув в сторону Нессель заинтересованный взгляд, однако ничего не спросил, лишь широко поведя рукой: – Зачем бы вы ни пришли, я к вашим услугам. Польщен вниманием столь знаменитой персоны.

– Внимание служителей Конгрегации вам не в новинку, насколько мне известно, – заметил Курт, и Штицль нахмурился, чуть отступив назад:

– В каком смысле, майстер Гессе?

– В самом что ни на есть прямом. Ведь к вам регулярно обращается за помощью обер-инквизитор, если я не ошибаюсь? Точнее сказать, обращается его помощник, следователь третьего ранга Ульмер, через которого вы передаете майстеру Нойердорфу некие снадобья, а также вы являетесь в Официум, когда этих снадобий недостаточно и становится необходимым прямое вмешательство лекаря.

– Да… – настороженно согласился аптекарь, снова косясь на Нессель, молча застывшую спиною к нему, перед этажеркой с травами. – Что-то не так? Я знаю свое дело, и если что-то случилось, то, поверьте, майстер Гессе, я не мог навредить…

– Нет-нет, – возразил он с благожелательной улыбкой. – Ничего не случилось, обер-инквизитор в порядке. Точнее – не так; это я хотел бы спросить у вас, насколько он в порядке и в порядке ли вообще. Alias[48]48
  Иначе [говоря] (лат.).


[Закрыть], я хочу знать, что за недуг заставляет его обращаться к вашим услугам.

– О… – проронил Штицль, опустив глаза и внезапно смешавшись. – Но… я не могу обсуждать это с кем бы то ни было, майстер Гессе, простите. Майстер Нойердорф не хотел бы…

– Послушайте, – сухо перебил его Курт, и аптекарь умолк, нехотя подняв взгляд к лицу посетителя. – Вот что я вам скажу. Последняя пара дней выдалась на редкость нелегкой, и я порядком утомился, в том числе – от долгих разговоров. Сейчас я могу просто взять за грудки Ульмера, помахать перед ним полномочиями, и мальчишка после небольшого нажима расскажет мне всё. Но сами понимаете, медик из него никудышный, посему выданная им информация будет бессистемной, сумбурной и наполовину перевранной, и для того, чтобы ее уточнить, мне придется вновь возвращаться к вам. И поскольку, пусть и отчасти неверная, но информация у меня уже будет, вы мне ее истолкуете, проясните и уточните. Id est, так или иначе – я все равно всё узнаю. Давайте же сэкономим нам с вами время, а Ульмеру душевное равновесие. Мне надо знать, чем болен обер-инквизитор и чем это ему грозит.

Аптекарь помедлил, снова искоса бросив взгляд на Нессель, по-прежнему с интересом рассматривавшую этажерку с травами и, казалось, на беседу людей за своей спиной не обращавшую внимания, и вздохнул:

– Хорошо, майстер Гессе. В конце концов, я не думаю, что сказанное мной кому-то навредит… Но поймите и вы меня: майстер Нойердорф недвусмысленно дал мне понять, что не желает распространяться о своем самочувствии.

– Почему?

– Серьезная должность, – отчего-то понизив голос, пояснил Штицль. – Большая ответственность… Ни к чему всем подряд знать, что обер-инквизитор, от коего зависит спокойствие добропорядочных христиан Бамберга, порою не может даже подняться с постели. По той же причине майстер Нойердорф не желал обратиться к вышестоящим, дабы был прислан лекарь, состоящий в Конгрегации: он опасается, что начальство сочтет его неспособным исполнять свои обязанности, снимет с должности и отправит на заслуженный отдых в какой-нибудь монастырь, доживать отпущенное ему время в тоске и праздности.

– Итак, что с ним?

– Много чего, – снова вздохнул аптекарь. – У майстера Нойердорфа проблемы с кровяным давлением: оно поднимается и убавляется непредсказуемо и внезапно, отчего происходили, бывало, даже обмороки. У него проблемы с желудком, порой до страшных болей. Составленный мною режим питания несколько облегчил ситуацию, но приступы порой все еще случаются. Также я подозреваю и болезнь сердца, поделать с коей я ничего не могу, могу лишь поддерживать майстера Нойердорфа в относительно активном состоянии, но убежден, что рано или поздно я уже ничем не сумею помочь… Также во дни молодости, при начале своей службы, он получил несколько ранений, которые теперь время от времени дают о себе знать ломотой и болями… В частности, около десяти лет назад было ранение в голову, каковое теперь отзывается внезапной потерей ориентации…

– В каком смысле? – нахмурился Курт, и Штицль поспешно пояснил:

– Нет-нет, не в том смысле, что у майстера Нойердорфа что-то не в порядке с рассудком! Попросту его может одолеть внезапное головокружение или боль или на несколько минут он может потерять ощущение пространства… Я не думаю, что это как-то может сказаться или сказывалось на его рассудочных действиях, майстер Гессе.

– Вы не думаете или не может? – уточнил Курт с нажимом, и аптекарь, замявшись, отвел глаза.

– Я… полагаю, что не может, – выговорил он не сразу. – По крайней мере, никто никогда о чем-то подобном мне не рассказывал, а я полагаю, что, будь такие проявления, за столько лет это хоть кто-нибудь, да заметил бы. Но в любом случае, эта рана тревожит его всего менее, наибольшее беспокойство майстеру Нойердорфу доставляют именно проблемы с давлением и желудком. Иные люди в его состоянии сидят по домам, переложив заботу о своем бытии на детей, но майстер Нойердорф слишком предан своему делу, чтобы оставить службу.

– Словом, обер-инквизитор Бамберга – по факту старая развалина, которая пытается изображать из себя несокрушимую твердыню, и вы всеми силами поддерживаете этот образ, – подытожил Курт; аптекарь растерянно дрогнул губами, но вслух возмущаться не стал. – И полностью в курсе происходящего, как я понимаю, вы и Петер Ульмер?

– Да, майстер Гессе. Он приходит ко мне за необходимыми препаратами, вызывает меня, если моя помощь требуется непосредственно…

– Обер-инквизитор настолько ему доверяет?

– Полагаю, да, иначе он избрал бы другого человека для таких поручений.

– И долго он еще протянет? – прямо спросил Курт; аптекарь замялся, неловко передернув плечами, и неуверенно ответил:

– Сложно сказать. Майстер Нойердорф может внезапно скончаться завтра утром или нынешней ночью либо же прожить еще лет пять или даже десять… В подобных случаях, знаете ли, сложно давать предсказания – люди его склада порой удивляют, пируя на поминках и более молодых и здравых собратьев.

– Да уж, знаю… – проронил Курт тихо и кивнул: – Благодарю вас за помощь. Полагаю, мне не стоит говорить о том, чтобы вы не слишком распространялись на тему моего визита к вам?

– Как можно, – обиженно протянул Штицль и неуверенно попросил: – А могу я спросить вас, майстер Гессе?.. Все, что я вам рассказал сейчас, вы передадите вышестоящим и майстер Нойердорф все-таки лишится места обер-инквизитора? Не то чтоб я был светилом эскулапского сообщества, но возьму на себя смелость допустить, что отсутствие цели, ради которой стоит жить и держать себя в руках, убьет его куда скорее, нежели любая, даже самая нелегкая служба.

– Это вы мне можете не объяснять, – поморщился Курт. – Не стану вам обещать, что буду молчать, как рыба, но и не скажу, что тотчас помчусь с докладом к начальству. Что и как я буду делать дальше – станет видно по обстоятельствам.

– Что это значит? – спросила Нессель, когда они, распрощавшись с хозяином, вышли из аптеки. Курт непонимающе нахмурился:

– Что именно?

– «По обстоятельствам». Что это значит?

– Это, – вздохнул он, – значит, что я сам не знаю, что делать, но не желаю говорить об этом всем подряд.

– Ты думаешь, что обер-инквизитор не отдает себе отчета в своих деяниях?

– Не знаю. По нашим беседам нельзя сказать, что он не в себе… Но я не лекарь и не имею представления, как должен выглядеть человек, у которого временами случаются приступы потери связи с реальностью. С другой стороны, списать на эти самые приступы десятки неправомочных казней тоже будет странным: рано или поздно это было бы замечено или им самим, или кем-то из иных служителей Официума, или магистратскими…

– Или всех это устраивает, – неуверенно предположила Нессель. – Что будешь делать теперь?

– Действовать по обстоятельствам, – отозвался Курт, пояснив в ответ на вопросительный взгляд: – Побеседую со стариком Нойердорфом. Навряд ли он скажет мне «прошу прощения, в моменты помутнения разума я творю всякие непотребства, но теперь раскаялся и прошу меня арестовать», однако не поговорить с ним будет глупо… К слову, присмотрись к нему повнимательней, если сможешь.

– Я…

– Знаю, знаю. Не пророчица. Потому и говорю: «если сможешь».