Текст книги "Фарфоровый детектив"

* * *

– Ну ты и поспать… Вставай, лежебока-мастер! – Данила вылез из-под простыни. Соломенные длинные его волосы стояли дыбом, заспанные глаза сощурились на яркое солнце, худые, обгоревшие на пляже плечи покрыты розовыми заплатками. Нащупал очки, провёл пятерней по шевелюре, накинул рубаху.

Нина стояла руки в брюки, как всегда, великолепная, насмешливо и чуть скептически оглядывая и его, и пыльную, давно не мытую комнату. Солнце, предатель, ослепительно сияло в распахнутое окно, высвечивая все то безобразие, что вчера не было видно в полумраке.

– Волосы для куклы нужны?

Данила, стараясь не смотреть ей в лицо, протянул руку.

– Давай.

– Где тут у тебя ножницы? – Нина решительно направилась в сторону мастерской.

Путаясь в простыне и влезая на ходу в шорты, он попытался остановить её. Но она уже гремела инструментами на дедовском верстаке. Через минуту появилась на пороге, щёлкая огромными портняжными лезвиями.

– Эти подойдут. Сколько тебе волос надо?

– С полметра хорошо бы или хотя бы сантиметров тридцать.

Нина перекинула свою знаменитую, свисавшую ниже талии косу и, примерившись, начала резать. Данила с ужасом молча смотрел на это надругательство и без слов принял от неё заплетённый обрезок с локоном на конце. А Нина, коротко и лукаво взглянув на него, быстрыми привычными движениями пальцев расплела оставшуюся часть косы и встряхнула головой.

Волна блестящих чёрных кудрей окутала её плечи. Данилу обдало незнакомым пряным тёплым запахом женских волос с лёгким ароматом лаванды и чуть-чуть цитрусовых. Он стоял ошеломлённый происходящим. Нина шагнула ближе, убрала прядку волос с его лба, посмотрела прямо в глаза и, приблизившись, шепнула на ухо, щекотнув тёплым дыханием:

– Работай, Мастер. – Развернулась, собрала распущенную копну волос резинкой в хвост, распорядилась: – Платье мне с куклы сними, я новое сделаю.

Данила даже не рассказал ей о своих ночных открытиях. Да и что тут рассказывать? Вот если бы он узнал настоящую причину, от которой умерла Анеля. Не от колдовского же заговора в самом деле.

– А пятна крови на полу? А разбитая идолом башка? – заворчал дед.

Данила лишь молча отмахнулся.

– Нина, ты знаешь такого художника Васильчикова? Вроде наш, псковский.

– Если местный, найду, – бросила уже на выходе Нина и сбежала вниз в сад.

* * *

«Вчера стал свидетелем занятной сценки. Заснул после обеда в садовой беседке и случайно услышал объяснение в любви. Учитель рисования Васильчиков, я писал тебе о нём, оказывается, влюблён в мою невесту. Каково? Он на коленях просил её убежать с ним. А дурочка Анеля, совсем ещё дитя, и смеялась, и плакала, и утешала его. Так мило. Даже жалко стало их».

Файлы картин Васильчикова, вместе с краткой его биографией, пришли от Нины на почту через несколько дней. В основном пейзажи. Художник любил писать закаты в багровых тонах. Несколько портретов помещичьих семейств. Данила лениво листал фотографии, снятые Ниной в какой-то маленькой галерее. Прав князь, неплохой живописец был этот Иван Дмитриевич. Вот эта рыжая девушка в белом очень удачная работа. Нина сняла картину крупно, практически обрезав фон и нижнюю часть полотна. Юная модель, почти девочка, застенчиво улыбалась. На груди камея. Какой-то ярко-красный камень, практически алый, с алмазным блеском, прекрасно оттенённый серебром отделки. Данила наехал, увеличивая изображение, и чётко увидел тот самый рисунок, что был на камее куклы, – фигурку с головой-петлёй.

Ну, конечно! Данила постучал себя по голове. Болван. Это же «Узел Изиды». Как сразу не сообразил.

– Как бы ты сообразил, если увидел его на чёрном камне? – утешительно буркнул дед. – Ведь этот амулет египтяне делали только из красного камня. А ты бы поскрёб чем Пандорину-то камею. Сдаётся мне, не побежалость99
  Побежалость – окраска тонкого поверхностного окисного слоя минерала, резко отличающаяся от цвета остальной его массы.


[Закрыть] ли там.

Данила метнулся в мастерскую, схватил первое, что острое под руку попалось, – шило и аккуратно, с самого края начал царапать чёрный камень. Красная полоска появилась сразу.

– Дед, а ведь это киноварь! Прав ты, оксид ртути за эти годы вполне мог появиться, хранили-то как попало, похоже, куклу. Украшения у неё из такой же алой киновари сделаны, как и на картине. Ты понимаешь, что это значит? Рыжая девчонка на картине – это Анеля Корсак, та самая невеста князя N.N.

– Князь, а подарил невесте не бриллианты и золото – дешёвую киноварь да серебро. Отравить замыслил никак?

– Как ты украшениями отравишься? Киноварь ведь не чистая ртуть. Да и не такая уж она и дешёвая.

– Не алмаз, однако. А отравиться можно, если носить не снимая да в жару. Но не до смерти, конечно. А вот ещё знающие люди говорят, что киноварь очень любили колдуны для разных там обрядов пользовать. Опять же рисуночек у тебя непростой на камее. На браслете он же повторяется?

– Угу. – Данила тоже не мог понять, зачем ювелиру пришла в голову идея изобразить на украшении для юной девушки древний египетский символ богини Изиды. Красоты никакой. Разве что как оберег? Но где Древний Египет, а где Париж девятнадцатого века?

– Что там твоя колдунья говорила-то про заговор на смерть? – Дед подсел на магическую тему, теперь так просто его не собьёшь с неё.

– Нина не колдунья.

– Так она же потомственная ведьма? Сама хвасталась. А что, версия вполне реальная. В Париже, небось, тоже маги да волшебники водились, алхимики там всякие…

– Если о реальном, то чувствую я, что не случайно князь в подарок своей невесте ртуть привёз.

* * *

Данила прыгал с сайта на сайт, выхватывая нужную информацию:

«Киноварь опасна при нагревании, так как выделяет сернистый газ, ртуть и её пары».

«При остром отравлении парами ртути появляется рвота, боли в животе, повышение температуры тела, чувство страха, судороги. Поражённый становится нервным, раздражительным. Если вовремя не начать лечение, летальный исход гарантирован».

«Невеста моя, чем ближе к свадьбе, тем скучнее и дурнее выглядит. Ходит вялая, бледная, с вечными жалобами на нездоровье и в дурном настроении. Силы у неё, похоже, есть только на занятия живописью. Пишет пионы, которые заполонили весь сад, вечно измазана красными красками. Со мной молчит. Дикарка.

Г-н Васильчиков тоже всё избегал меня, а намедни встретил, когда я был один на прогулке, и стал умолять, чтобы я расторгнул помолвку. Смешно сказать, обвинял меня в ухудшении здоровья его дорогой Анели. Я посоветовал ему прекратить их бессмысленные уроки живописи, ей они не идут на пользу, и она явно не одарена талантами. Так он, представляешь, дорогая, вызвал меня на дуэль! Какое глупое мальчишество! Я, конечно, поступил благородно, сделал вид, что не расслышал его. Но как же я устал здесь от этих вульгарных манер. Видит бог, какой ценой я должен расплачиваться за грехи своего отца-картёжника. Если бы не моё бедственное положение, завтра бы расторгнул эту помолвку».

* * *

Данила закончил работу над куклой. Завтра открытие выставки. Новое платье, присланное Ниной накануне, сидит идеально. Расколотый фарфор головы склеил так, что ещё сто лет не развалится. Под волосами и не видно «шрамов». Очищенные от чёрной плёнки украшения играют алыми капельками на белом шёлке. Кукла смотрит на Данилу внимательно, с лёгкой улыбкой на розовых губах.

Он вспомнил, как удивил и обрадовал Нину своим открытием киновари и тем, что на кукле оказались миниатюрные копии украшений Анели. Правда, его версия смерти невесты от отравления ртутью её только расстроила. Сказала, что ей плевать, от чего и как сто лет назад кто-то там помер. Заговорённая на смерть настоящая кукла-пандора из Парижа – вот что привлечёт внимание публики к её выставке.

Но Данила уже не мог перестать думать о судьбе Анели, размышлять над причиной её смерти. Если убрать в сторону магический вариант, то что остаётся? Неизвестная инфекция или наследственная болезнь? Возможно. Но если бы умер кто-то ещё в семье или в окружении, то и легенда про заколдованную куклу не появилась бы. Предание однозначно связывает смерть девочек с куклой.

Что остаётся? Ртуть. И в дневнике князь жалуется, что Анеля не в духе, усталая. Но дед прав, Анеля не могла до смерти отравиться киноварью, даже если бы носила свои украшения с утра до вечера. И смерть сестрёнок этим не объяснишь.

А если она умерла, отравившись красками, сделанными из порошка киновари? Они ведь активно использовались художниками в то время. Князь пишет, что Анеля любила рисовать красные пионы. Может, девочка в творческом запале брала кисть в рот. А что? Так многие делают. Стоп, а её сёстры что, тоже любили порисовать красненьким?

Мог Васильчиков быть виновным в их смерти? Наверняка ведь знал, что краска у него ядовитая. Не предупредил? Но он же испытывал нежные чувства к Анели. В отличие от князя. Этому-то от неё только деньги были нужны. Неужели историю с отравлением киноварью задумал всё же он? Подарок ведь его. Почему именно киноварь?

Но ему смерть богатой невесты совсем не выгодна. Денежки-то адью… А если он рассчитывал на то, что она продержится подольше и умрёт уже после свадьбы? Чем дольше носить камею с браслетом, тем сильнее можно отравиться ртутью. Но так ведь могло продолжаться годы.

Пискнула почта. Сообщение от Нины: «Лови, как обещала, портрет Анели в большом разрешении». Данила, волнуясь, развернул файл на весь экран монитора.

Анеля стояла в полный рост в гостиной. На заднем плане в раскрытом окне пламенел закат. Рядом с девушкой на круглом высоком столике – книга и горящая свеча в красном резном подсвечнике из киновари с уже знакомым «Узлом Изиды».

Вот оно! Подсвечник. Однозначно её убили пары ртути при нагревании киновари.

Стоп! А был ли вообще подсвечник? Если художник в горе от смерти любимой, от ненависти к сопернику просто придумал его? Указал через него в своей картине на киноварь как на причину смерти?

Данила кинулся во французский Гугл, ища хоть какие-то следы ювелира по фамилии Лавуан, что мог сотворить смертельный подсвечник вместе с другими украшениями. Фамилия оказалась популярной среди дизайнеров и модельеров. Ювелир был только один – Жан Пьер Лавуан, трагически погиб вместе с женой Мари, отравившись парами ртути. Но за пятнадцать лет до смерти Анели Корсак!

«Тонкие кружева свадебного платья элегантно оттеняли чёрный бархат гроба. Лёгкая фата прекрасно смотрелась на крышке. На мой вкус, так её применить было чуть-чуть… вульгарно, но соседи нашли, что обряд прошёл весьма изысканно. Что взять с помещиков, далее Пскова не бывавших?

А я, мой друг, уже завтра поутру выезжаю в Вильно, оттуда в Кёнигсберг и далее через Краков на Париж. Ждёшь ли ты меня, моя богиня? Утешишь ли своего Николя? Только на тебя все мои надежды нынче».

Приступ боли накрыл его неожиданно и необычно сильно. На бешеной скорости, как в карусели, закрутились перед глазами: малиновые пионы, дуэльные пистолеты, скачущая куда-то белая лошадь, фата на фоне черного бархатного гроба, крыса, обгладывающая художественные кисти, – морда не то в крови, не то в краске, и свечи, свечи, свечи. Из дыма выходит женская фигура, взмахивает руками и торжествующе сцепляет их над головой в какое-то подобие петли. Проваливаясь в бессознательное, Данила понимает – Изида, богиня смерти и магии, празднует победу.

* * *

Папа Нины не поскупился – помещение для дочкиной галереи построил в самом центре, как раз там, где основной поток туристов, выходя из ворот Довмонтова города, течёт на набережную Великой к ресторанам и кафе.

Полотно Ивана Дмитриевича Данила узнал сразу. Нина напечатала картину, увеличив размер. Пандора стояла у её подножия, у самых ног Анели. Впервые он увидел их вместе и впервые понял, что красные с холодным блеском украшения совсем не идут юной невесте, как будто выбирались для другой женщины, для кого-то, похожей на куклу.

По залу пробежал лёгкий шум, и толпа стала тесниться, открывая проход. Толстый парень, обвешанный фотоаппаратами, наступил Даниле на ногу и не заметил этого в азарте поиска лучшей точки для кадра. Данила отступил в сторону. Работает человек, не надо мешать.

По проходу шла Нина. Белый шёлк платья, такой же, как на кукле, вбирал в себя свет подсвечников и на складках отливал алым. Распущенные блестящие чёрные волосы на мгновение обдали Данилу знакомым ароматом лаванды и чуть-чуть цитрусовых, заставляя задержать дыхание. Нина прошла к картине. Три фигуры в одинаковом белом. Зал замер.

– Эта история началась более ста лет назад. На картине нашего земляка Ивана Васильчикова… – Нина начала своё представление, а Данила смотрел на неё и думал, что обязательно сделает для неё камею из киновари. Этот камень ей к лицу. Только надо выбрать тёмно-красный образец минерала, а может, лучше сделать нитку бус? Зачем напоминать ей об Анели? Да, точно крупные бусины с тонким узором и такой же браслет. Он уже стал рисовать в своём воображении этот узор и не сразу заметил, что Нина читает какую-то старую жёлтую бумагу.

«Мой любимый Николя! Жизнь без тебя потеряла всякий смысл. Ты не пишешь, и я готова бросить всё и лететь к тебе в эти страшные русские леса. Ты забыл меня подле своей невесты? Я надеюсь, ей нравится носить мою камею и зажигать перед сном свечу в моём подсвечнике. Я делала их своими руками, вспоминая уроки моего бедного отца и думая о любви к тебе. Я ревную. Я страдаю. Я жду твоего письма и надеюсь на нашу встречу. Твоя огненная Изида».

– Это любовное письмо я нашла в сундучке с куклой, нераспечатанным, и вскрыла, да простит меня автор. Его написала Исидора Лавуан, основательница модного дома «Пандора». Одна из самых богатых женщин Франции, которая сделала значительный вклад в создание модной индустрии в начале прошлого века.

В голове запульсировала тонкая игла боли. Данила привычно сжал руками виски. Пандора, Изида, Исидора. Ну конечно! Дочь ювелира Лавуана, обученная отцом мастерству резьбы по киновари.

Нина картинно бросила письмо к ногам.

– Письмо адресовано князю Николаю Александровичу Новицкому, представителю одного из знатнейших родов России и жениху Анеле Корсак, загадочным образом умершей накануне свадьбы. Виновницей её смерти и по сей день считают вот эту куклу. На ней лежит магическое заклятие. Как знать, может быть, наложенное в Париже…

– Глупости это. – На Данилу обернулись стоящие рядом. – Анеля умерла, отравившись парами ртути. – Данила прокашлялся и повторил громче: – Её убила киноварь, из которой был сделан подсвечник. – Он схватил один из ближайших к нему красных подсвечников и поднял над головой. – Если бы он тоже был из киновари, вы бы все завтра к вечеру скончались от сильной одышки и острой дыхательной недостаточности.

Кто-то вскрикнул, кто-то рассмеялся. Нина схватила Данилу за руку и потащила вон из зала. Остановилась только где-то в служебном коридоре галереи:

– Ты сорвал мне открытие! Я всё на магии куклы выстроила, а ты ртуть, киноварь… Кому на фиг это нужно?!

– Ты не поняла. – Данила осторожно освободил свои пальцы из цепкой и неожиданно сильной ручки Нины. – Исидора Лавуан убийца. Мы теперь знаем, кто убил Анелю.

– Ну и что? Мне-то какая польза от этого? Кукла, приносящая магическую смерть, – вот что привлечёт зрителей на мою выставку. Кто захочет смотреть на куклу, сделанную убийцей?

Данила смотрел на раскрасневшееся лицо Нины. Несколько волосинок выбилось из причёски и прилипло к щеке, а одна лезла в рот, и Нина её постоянно отплёвывала. Глаза, густо подведённые чёрным, в жанре хоррор, смотрели зло и казались пустыми провалами. От запаха лаванды и чуть-чуть цитрусовых ему стало душно. Он осторожно обошёл Нину и пошёл искать выход.

* * *

В доме первым делом раскрыл нараспашку все окна и двери. Хотелось свежего воздуха. Набрал в поиске генеалогического дворянского сайта «Николай Новицкий» и только собрался пойти поставить чайник, как услышал за спиной знакомое лёгкое цоканье шагов по каменной плитке ступеней. Бросило в холодный пот. Медленно обернулся. У порога сидел кот: седая морда, шерсть клочьями. Взглянул внимательно зелёными глазищами и захромал к Даниле на трёх лапах, стуча по полу выпущенными от старости когтями. Передняя – распухшая, на весу.

– Так вот кто мамин хрусталь разбил. Порезался? Давай так, сейчас молоко и спать, а утром к ветеринару.

Кот, игнорируя молоко, тяжело запрыгнул на дедовское кресло и, свернувшись калачиком, расслабленно замурчал.

Данила повернулся к монитору, на белом экране – найденная поиском страничка со скудными строчками биографии князя Николая Александровича Новицкого: «В 1887 году вступил в брак с Исидорой Лавуан».

Константин Харский.
Плохо искали

– Ставку делать будешь? – спросил лейтенант полиции у стажёра.

Стажёр повертел головой и только теперь заметил, что в отделении происходит переполох. Стажёр Юстас не так много видел за первый день практики, но то, что он видел сейчас, было, как минимум, необычно. Полицейские кричали друг другу цифры и двухзначные числа. Кивали и делали записи. Примерно так выглядят люди, заключающие пари.

– Ставку? – переспросил Юстас.

– Учись держать нос по ветру, – многозначительно сказал лейтенант, поднял вверх указательный палец и покрутил им. – Поступил звонок. Умер во сне некто Карл Крюгер. Надо проверить на предмет насилия. Начальник криминальной полиции отправил на эту формальную проверку инспектора Генриха Штольца.

– Ставки на то, что Крюгер жив? – спросил стажёр.

– Ты правда с юридического? – спросил лейтенант.

– Да.

– Что такое преступление?

– Преступление – правонарушение, совершение которого влечёт применение к лицу, совершившему деяние, мер уголовной ответственности.

– Ну, хорошо. Дело в том, что наш великий и ужасный Штольц славится тем, что может посадить любого. Потому что в любом событии может найти состав преступления и преступника. И они, – лейтенант кивнул на окружающих, – делают ставки, будет ли найден криминал в тихой смерти господина Крюгера.

– Я бы поставил на то, что это была насильственная смерть, – неожиданно сказал стажёр.

– Вот к тому толстяку подойди. Учти, мы играем на наличные. Жду в машине, – сказал лейтенант и пошёл к выходу. Лейтенант поймал на себе взгляд начальника криминальной полиции тихого городка Мейсен, расположенного на Эльбе, в Саксонии, покрутил у виска и кивнул на стажёра. Начальник кивнул.

Инспектор криминальной полиции капитан Штольц припарковался на Бреннерштрассе на площадке перед домом 3. Сверяться с адресом не было нужды по двум причинам. Генрих Штольц то, что нужно помнить для протокола, запоминал с первого раза. Завёл себе такую полезную привычку ещё в возрасте семи нет, когда решил стать сыщиком. Вторая причина была в том, что рядом с домом стояла машина парамедиков.

Штольц постучал в дверь. Открыла не вдова, это было понятно по выражению лица. Любопытство. Вдове приличествует скорбь.

– Инспектор Штольц, – представился Генрих.

Женщина понимающе кивнула и показала вглубь дома.

Скромное жилище, старая мебель, семейные фото на стенах, минимум современных гаджетов. Один телевизор на все комнаты, и хорошо, что не ламповый.

– Инспектор, – позвали из спальни.

В спальне на постели, в пижаме продолжал лежать господин Крюгер. Пятьдесят пять или чуть больше. Смерть добавляет несколько лет на лицо покойника. Штольц привык эти пару-тройку лет заранее вычитать. На вызов приехала Анна, старая знакомая Штольца, профессионал, каких теперь мало. Анне не нужно идти в Гугл, чтобы узнать признаки мёртвого человека.

– Анна, – поздоровался инспектор с доктором, кивнул вдове, за руку поздоровался со вторым парамедиком из бригады Анны.

– Напрасно ехали, инспектор, – сказала Анна, зная, что её слова ничего не значат для упрямого Штольца: пока сам не убедится, никого слушать не будет, зануда.

– Что для протокола? – спросил Штольц.

– Остановка сердца. Часов пять назад, под утро. Как всегда в подобных случаях, – сказала Анна и сделала попытку накрыть покойного.

– Не делайте этого, – сказал Штольц, и если бы Анна знала его меньше, то обиделась бы.

– Чего вы тут хотите найти? – проявляя недовольство, спросила она.

– Я хотел бы тут найти ничего.

Инспектор так посмотрел на окружающих, что они каким-то образом поняли, что надо выйти из спальни. Штольц приступил к осмотру комнаты. Да что там осматривать. Старая, ещё времён ГДР кровать с панцирной сеткой. Серые обои с мелким синим рисунком. Несколько фотографий на стенах. Окно. Тумбочка. Стакан воды. Книга. Штольц взял книгу, пролистнул, словно ожидал, что из книги вылетит записка с последними словами. Записки не было. «Библия, наверное», – подумал Штольц, прочитав пару абзацев, узнал, что нет смысла держаться за бессмысленную жизнь. «А может и не Библия», – подумал Штольц и положил книгу на место.

Инспектор обернулся, за его действиями следила вдова и женщина с любопытным взглядом.

– Вы, – сказал Штольц, обращаясь ко вдове, – пройдите.

– Здравствуйте, господин полицейский, – тихо сказала женщина.

– Вы обнаружили… – Штольц кивнул на труп Крюгера.

Вдова кивнула.

– Вы спали в этом доме?

Вдова кивнула.

– У вас своя спальня?

– Карл так храпит!

– Понимаю. Я временами тоже. Было ли в поведении вашего мужа что-то, что вас теперь настораживает или наводит на размышления?

– Нет, – сказала вдова неуверенно.

– Нет?

– Он как-то заскучал.

– Вот оно что. Заскучал и…?

– Перестал говорить о будущем, – сказала вдова.

– А раньше он много говорил о будущем?

– Раньше он верил, что оно есть. Потом перестал.

– Он обращался к докторам?

– Нет, Карл ничем не болеет.

– Где он работал?

– На мануфактуре, – сказала вдова и неопределённо махнула куда-то на север.

– На Талштрассе? – уточнил Штольц, имея в виду всемирно известную фарфоровую мануфактуру Мейсена.

Вдова кивнула.

– Кем он работал?

– Простой художник.

– Долго он там работал?

– Да всю жизнь.

– Скажите, вы допускаете, что у вашего мужа были враги или проблемы, которые могли каким-то образом привести к этому, – инспектор снова кивнул в сторону тела Крюгера.

– Да что вы! – воскликнула вдова и тихо заплакала.

Инспектор осмотрел тело и, наконец, вышел из спальни.

– Можно работать? – с заметной ехидцей в голосе спросила Анна.

– Да.

Можно было бы поехать в отделение полиции и написать рапорт об отсутствии состава преступления и заняться другими делами, но Штольц не был бы собой, если бы не поехал по месту работы Карла Крюгера. Через полчаса Штольц, непосредственный начальник умершего и директор мануфактуры сидели в большой переговорке. Из разговора Штольц узнал, что Крюгер был тихим, талантливым, незаметным и, к сожалению, незаменимым художником.

– Мы всё время собирались приставить к нему ученика, чтобы технология изготовления циферблатов не прервалась, – с сожалением сказал директор мануфактуры, – но понимаете, заказов было немного и Крюгер справлялся, если на эту работу поставить ещё одного художника, то платить надо двоим, а это затраты!

– Он делал циферблаты? Я не видел циферблатов из фарфора, – вслух размышлял Штольц.

– Извините, но это, возможно, потому, что такие часы большая редкость и большая ценность, – сказал директор и показал свои часы.

– Позвольте, – Штольц проявил интерес, и директор снял часы и протянул полицейскому.

– Тончайший круг сырья обжигается, – начал рассказ руководитель Крюгера, – если после первого обжига круг не раскололся, то художник кистью наносит минутные и часовые деления, кистью рисует цифры, пишет название марки часов и ставит эмблему мануфактуры Meissen. Заготовка покрывается глазурью и снова в печь. Пока всё просто?

– Вроде того, – согласился Штольц.

Начальник Крюгера и директор снисходительно улыбнулись.

– Если рука художника дрогнет, то ничего нельзя исправить. Заготовка летит в урну. Если у вас есть двор и вы хотите засыпать дорожки чем-то кроме песка, мы дадим вам битые циферблаты. В отходы, на этом этапе, летит больше половины циферблатов. А художнику нужно платить за время. Оплачиваются и те циферблаты, на которых у него дрогнула рука. Не хотите платить – рисуйте сами! – пояснил директор.

– На идеально, нет, на безукоризненно нарисованный циферблат наносится глазурь, и циферблат снова отправляется в печь. Считайте, кружок фарфора миллиметровой толщины. При температуре свыше тысячи градусов с ним может произойти всё что угодно. Он может треснуть. Может деформироваться. Может появиться «мушка». Если что-то пошло не так, то вы можете посыпать этим циферблатом дорожку своего дома. А на него потрачено время самого профессионального художника мануфактуры! Бедный Карл. Один из десяти циферблатов доходит до часовой мануфактуры Glashütte и устанавливается в часы. Десять раз художник рисует идеальный циферблат, и только один из них будет установлен в часы. Все остальные по цене песка будут лежать на вашей дорожке.

– Кому может быть выгодна смерть Крюгера?

– Найдите его. Потому что мы от этой смерти получили убытки, – сказал директор, надевая часы с фарфоровым циферблатом на руку.

– Как это? – поинтересовался Штольц и почувствовал «тут что-то может быть».

– У нас контракт, мы должны поставлять определённое количество циферблатов каждую неделю на часовой завод. Сегодня мы посадим пять художников, чтобы через месяц или два получить одного на замену Крюгеру. И это нам сильно повезёт. Твёрдость руки художника, способного рисовать циферблат, ни с чем нельзя сравнить.

– Когда я узнал про фарфоровый циферблат, то подумал, что рисунок просто наклеивается. Как на кофейные чашки.

– Если мы станем наклеивать рисунок, то и циферблат будет стоить как чашка. Знаете людей, которым нужны элитные часы с дешёвым циферблатом?

Расставаясь с инспектором, директор мануфактуры подарил Штольцу циферблат, нарисованный Крюгером. Директор сказал, что циферблат, из-за дефекта на оборотной стороне, не имеет ценности, разве что как один из последних нарисованных художником. Начальник Крюгера вспомнил, что в последнее время брака у Крюгера было значительно больше, чем обычно. Списали на усталость и посоветовали больше отдыхать.

Вернувшись в отделение, Штольц разочаровал большинство. Тихая смерть Крюгера во сне не имела признаков криминала, и дело было закрыто за отсутствием состава преступления. Стажёр проиграл двадцать марок и был огорчён, словно не сдал зачёт по физподготовке и ему предстоит заново бежать кросс и вот это вот всё.

Прошла неделя, история с господином Крюгером забылась. На работе Штольц занимался другими делами, по большей части пустяковые нарушения, которые нельзя оставлять без внимания. Как сказал один заезжий психолог, если позволить появиться одному разбитому окну и не отреагировать, то вскоре все окна будут разбиты.

Штольц и его жена сидели на кухне после ужина, делились новостями прошедшего дня и разгадывали кроссворд.

– Смертный грех, шесть букв, – прочитала жена.

Генрих уже собрался ей ответить, когда на экране телевизора появился директор фарфоровой мануфактуры Мейсена.

– Пульт! – Генрих требовательно протянул руку, но жена сама включила звук.

– … нет ни одной объективной причины для этого. Производство будет продолжено. Я даю вам слово. А тот факт, что часы Glashütte с нашим циферблатом взлетели в цене, говорит о расторопности предпринимателей и ни о чём больше, – сказал директор мануфактуры, и начался следующий репортаж местного телевидения.

На утро Штольц из телефонного разговора с директором мануфактуры узнал, что цена на часы с фарфоровым циферблатом удвоилась. Выяснилось, что все часы, которые сейчас завершают делать в Glashütter Uhrenbetrieb GmbH, выкуплены каким-то антикваром. Именно он и поднял цену, когда стало известно о смерти художника. Именно он и распускает слухи. Хотя во втором обвинении директор не был полностью уверен.

Начальник криминальной полиции сделал всё перед тем, как сдаться и позволить Генриху Штольцу навестить антиквара в курортном городке Бад-Лангензальца, на запад от Мейсена. Через шесть часов Штольц вошёл в лавку, которой управлял Валерий Цой, кореец российского происхождения. Судя по справке, пятнадцать лет назад он переехал в Германию, легально получил гражданство, женат на немке, больше 13 лет владеет небольшой антикварной лавкой и такой же небольшой галереей.

– Генрих Штольц, капитан криминальной полиции Мейсена, с неофициальным визитом. Позволите? – Штольц протянул руку, зная, что по рукопожатию он поймёт, виновен ли Цой. Внимательность к деталям, которые вечно ускользают от коллег, позволяла Генриху безошибочно, по одному рукопожатию, понимать, замешан человек в чём-то или нет. Замешаны были почти все. Почти у всех рукопожатие виновного человека, если они знают, что жмут руку полицейскому.

Валерий показал свою правую кисть, словно она была в чём-то испачкана, и протянул руку запястьем вперёд, вынуждая и Генриха выставить вперёд запястье. Что это? Простая предосторожность?

– Чем могу быть полезным? – радушно, как любой толковый продавец, сказал Валерий.

– Хотел посмотреть на часы, которые вдруг стали популярными.

– Если вас что-то и может интересовать в этих часах, то как так вышло, что я купил последнюю партию часов и больше таких часов не будет? Верно? Признавайтесь!

– И это тоже, – признался Штольц и впервые в жизни ему показалось, что он встретил противника, которого ему не переиграть.

Валерий показал свою лавку: картины, фарфор, книги и даже рукописи, посуда, немного мебели – и всё с историей. Валерий брал в руки вещь и начинал рассказывать историю каждой. Вот настенные часы. «Не больше двадцати евро», – мысленно прикинул Штольц. Валерий начал рассказывать про хозяина часов, про драмы, свидетелями которых были часы. «Хорошо, если стоимость будет четырёхзначная», – подумал Штольц через пять минут.

– Вам бы не антикваром, а продавцом работать, – сказал Штольц, и Цой с удивлением посмотрел на инспектора.

– Чувствуете, что ваша работа больше не устраивает вас? – спросил Валерий каким-то уж слишком утвердительным тоном.

Оставив антикварную лавку, Штольц не спешил уезжать. Что-то с Валерием было не так. Нужно навести справки о нём. Отец научил Генриха главному секрету успеха в любой профессии. Он говорил: «Сделай своё дело хорошо, а потом немного поправь, доработай, сделай что-то ещё, чего другие не захотят или поленятся сделать». Штольц науку усвоил. А работа ему нравится! Конечно, не нравится, что люди нарушают закон, но восстанавливать справедливость и законность – нравится! Надо было так Валерию и ответить на его выпад. Ещё скажу при встрече. А встреча, как чувствовал Генрих, состоится.

В городке Бад-Лангензальца было пять антикварных магазинов и магазинчиков кроме лавки Цоя. Генрих решил обойти их все, предполагая, что вскоре Цой узнает об интересе полицейского к его персоне. Из разговоров с другими антикварами Штольц понял: коллеги Цоя не любят. Гораздо сильнее, чем они не любят друг друга. Двое вовсе отказались обсуждать Цоя. Один сказал буквально следующее: «Играл бы себе в театре, и всем было бы от этого только лучше».