Текст книги "Ученик волшебника и другие сказки Южной Европы"

Тайна Флорио
Итальянская сказка

Жил в славном городе Флоренции молодой скульптор Флорио. За статуи, высеченные его резцом из мрамора или отлитые из бронзы, ему платили огромные деньги. А между тем Флорио оставался жалким бедняком, чуть ли не нищим. Да и имени его почти никто не знал…

Зато не сходило с уст ценителей искусства имя его учителя, мастера Фабиано. Фабиано и впрямь был когда-то хорошим ваятелем и живописцем. Со всех концов Италии к нему приезжали молодые художники, чтобы учиться мастерству. Но слава вскружила голову Фабиано. Он слишком много думал о блеске своего имени и о богатстве. Дружбу он старался водить только со знатными синьорами и добился знаков внимания даже от самого герцога. Всё реже он брался за резец или кисть. В эту пору и поступил к нему в ученики пятнадцатилетний юноша Флорио.

– Скажи, мастер, – спросил он в первый день, – как изваять статую, чтобы она была прекрасной?

– Очень просто! – засмеялся Фабиано. – И очень трудно. Я отвечу тебе словами величайшего из мастеров – самого Микеланджело. Возьми глыбу мрамора и отсеки от неё всё ненужное.

Флорио много думал над этим советом, а ещё больше трудился.

Прошёл год, второй и третий. Как-то Фабиано, поздно вечером вернувшись с шумного карнавала, заглянул в свою мастерскую. В дальнем углу горела одинокая свеча. При её свете работал Флорио. Фабиано неслышно подошёл сзади и замер, восхищённый, – так прекрасно было изваяние, вышедшее из-под резца юноши. Фабиано с горечью подумал, что ученик превзошёл его. Восхищение сменилось завистью, потом страхом. Он словно слышал, как повсюду говорят о Флорио, а о нём, Фабиано, – ни звука. Весёлая карнавальная маска выпала у него из рук. Флорио вздрогнул и обернулся. Увидев Фабиано, он поклонился и сказал:

– Взгляните, мастер! Достиг ли я чего-нибудь?

– Что ж, работа неплоха, – ответил небрежно Фабиано. – Ты не напрасно трудился. Но доверься моей опытности. На творения безызвестного художника, как бы хороши они ни были, никто и смотреть не захочет. Толпа поклоняется громким именам. Но я помогу тебе. Я согласен вырезать своё имя на пьедестале статуи. Я сделаю больше: я уплачу тебе за неё сто флоринов, хотя никакой прорицатель не скажет, выручу ли я хотя бы десятую часть этих денег.

– Спасибо, учитель! – простодушно воскликнул Флорио. – Как вы добры ко мне! Лучшая для меня награда – что мою статую увидят люди и, может, она принесёт кому-нибудь радость.

– Если ты будешь работать не хуже, я, пожалуй, соглашусь поставить своё имя и на других статуях. И за каждую из них я буду щедро платить тебе по сто флоринов. Но помни: никто не должен знать о нашем договоре!

– Клянусь своим резцом, – ответил юноша, – из моих уст никто об этом не услышит.

Вот почему Флорио оставался нищим и безызвестным, а слава Фабиано засияла новым ярким светом.

У Флорио был друг – молодой поэт Симоне. Хотя один работал резцом, а второй сплетал слова в причудливые рифмованные узоры, мыслями они были близки, как кровные братья. Долгие часы они проводили вместе, гуляя в окрестностях Флоренции. Симоне часто читал свои стихи и стихи иных поэтов, Флорио же всегда говорил о творениях других мастеров и никогда – о своих. И Симоне не раз спрашивал себя, почему Флорио, который, как чуткая струна, отзывается на прекрасное, прозябает в подмастерьях и сам, как видно, ничего не создает. Удивлялся он и другому:

– Во имя Вакха, бога веселья, объясни мне, как этот придворный блюдолиз Фабиано может извлекать из мрамора полные жизни и мысли статуи! Говорю тебе, Флорио, тут кроется какая-то тайна.

Флорио только грустно улыбался в ответ.

Но однажды случилось так. Симоне условился встретиться с Флорио, но тот не пришёл в назначенный час. А Симоне как раз сочинил новый сонет и непременно хотел прочесть его другу. И вот, недолго думая, Симоне отправился в мастерскую Фабиано. Однако двери мастерской были заперты. Тогда Симоне вспомнил о том, что в доме есть ещё и второй ход, для слуг. Он прошёл во внутренний дворик с фонтаном, поднялся по узкой лестнице в галерею и через кухню вошёл в дом. Здесь он не встретил ни одной живой души, да и в мастерской было пусто.

И всё же Симоне чувствовал, что в доме кто-то есть. Пройдя множество комнат и коридоров, он вошёл в пристройку, находившуюся в самом отдалённом углу здания.

Наконец Симоне разгадал тайну Флорио и Фабиано! Флорио стоял перед статуей. Она, казалось, была уже закончена. Но Флорио снова и снова касался резцом белого камня. И всякий раз Симоне, наблюдая за движениями друга, поражался тому, насколько необходима была каждая прочерченная линия. Статуя изображала девочку, смотрящуюся в зеркало. Её лицо, руки, плечи – всё говорило о том, что она предчувствует счастье, сама ещё не зная, каким оно будет. Статуя не была похожа ни на одно творение, когда-либо виденное Симоне, и в то же время она была будто родной сестрой всех тех статуй, которые принесли настоящую славу Фабиано и на которых он сделал себе имя.

– Теперь я знаю правду! – воскликнул Симоне. – Какой же он негодяй!

Флорио оглянулся и побледнел.

– Молю тебя, молчи, если не хочешь сделать меня бесчестным человеком. Я поклялся свято соблюдать договор.

– Но ведь ты мне ничего не говорил! Я увидел сам, – возразил Симоне.

– Фабиано этому никогда не поверит, – покачал головой Флорио.

И он так умолял своего друга хранить случайно раскрытую тайну, что Симоне согласился.

Спустя неделю Фабиано объявил флорентийцам, что закончил новую статую и что каждый желающий может прийти и посмотреть на неё. В среду, ровно в двенадцать часов, он снимет с неё покрывало.

В назначенное время в мастерской Фабиано собралось много народу. Тут были художники, музыканты, знатные горожане. Сам герцог с придворными пришёл оценить новую работу скульптора. Был здесь, конечно, и Симоне. А в стороне от всех стоял безвестный подмастерье Флорио. Многие из присутствующих даже не знали, как его зовут.

И вот Фабиано откинул ткань, которая закрывала статую. Толпа, собравшаяся в мастерской, замерла в восхищении. Первым заговорил герцог, ведь он был здесь самым знатным, и ему подобало сказать первое слово:

– Благодарю тебя, мой Фабиано, за доставленную нам радость. Лукавая прелесть этой девушки возвращает нас к далёким дням нашей юности, когда всё ещё было у нас впереди, казалось неведомым и манящим. Твоя статуя полна жизни! Не хватает только, чтобы она заговорила.

– О, ваше величество, я счастлив вашей похвалой, – отвечал, низко кланяясь герцогу, Фабиано. – Льщу себя надеждой, что она заслуженная. Если бы статуя и в самом деле могла заговорить, она рассказала бы, скольких бессонных ночей и дней, полных труда, она стоила своему создателю.

Все разразились рукоплесканиями в ответ на эту короткую скромную речь. Не рукоплескал один лишь Симоне. Он смотрел на своего друга. Глаза Флорио были полны слёз.

И вдруг статуя заговорила:

– Не Фабиано, а Флорио мне отец, хоть он молчит об этом.

И снова в мастерской наступила тишина. Все стояли, как громом пораженные. Потом огляделись по сторонам в поисках Фабиано. Но его уже не было в комнате. Бежал ли он от упрёков своей нечистой совести, испугался ли заслуженного гнева герцога и презрения сограждан – не известно. Только никто никогда его больше не видел.

– Флорио! Эввива Флорио! Да здравствует Флорио! – наполнилась мастерская дружными криками.

А герцог сказал:

– Кто пасёт своих овец на чужом пастбище, рано или поздно потеряет всю отару. Все лисы когда-нибудь да встретятся в лавке меховщика. Если чёрт прикроет рога, его выдаст хвост; если он подберёт хвост, его узнают по копытам. Пусть негодяй Фабиано теперь твердит про себя эти поговорки. Но объясни мне, Симоне, какой силой ты заставил заговорить мрамор? Я думал, что в наш просвещённый век чудес не бывает.

Симоне ответил:

– Но тут и не было чуда! Посмотрите на статуи, ваше величество. Они безмолвны, но и сейчас кричат о том, кто их изваял. Всякое истинное произведение искусства, будь то картина, скульптура или музыка, говорит голосом своего творца. Я постарался лишь сделать этот язык более внятным.

Храбрый Мазино и ведьма
Итальянская сказка

Случилось всё это в Покапалье – маленьком горном селении. Его домишки толпятся на самой макушке высокого холма. Склоны холма до того круты, что, когда курам приходит время нести яйца, жители Покапальи каждой несушке подвязывают полотняный мешочек. А не подвяжи – яйца так и покатятся вниз по склону, прямо к подножию холма, поросшему густым лесом.

О жителях Покапальи много чего рассказывают. Сложили даже поговорку: «В Покапалье все наоборот – осёл погоняет, хозяин ревёт». Но поговорку эту придумали крестьяне из долины. Ведь жители долин только и ждут случая посмеяться над жителями гор. А над покапальцами смеялись особенно охотно. И только потому, что те были людьми покладистыми и никому ни в чём не перечили.

– Э-э, – отвечали они насмешникам, – дайте срок, вернётся наш Мазино, посмотрим тогда, кто заревёт громче – мы или вы!

Мазино – это любимец всего селения. Не подумайте, что он какой-нибудь богатырь. Вовсе нет. Мазино родился сущим заморышем, маленьким и хилым. Мать испугалась, что он совсем раздумает жить на свете, и решила выкупать его в тёплом вине. Отец Мазино докрасна раскалил на огне подкову и сунул её в лохань с вином, чтобы оно нагрелось. После такого купанья Мазино и стал хитрым, как вино, и крепким, как железо. А в люльку маленького Мазино положили скорлупки незрелого каштана. Ведь всякому известно, что горькие зелёные каштаны делают человека умным. И верно, Мазино ума занимать не надо было – своего хватало.

Вот каков Мазино! Откуда же он должен был приехать? Из Африки. Он там служил в солдатах.

А между тем в Покапалье начало твориться что-то непонятное. Каждый вечер ведьма Мичиллина похищала из стада покапальцев то корову, то быка. Ужасная ведьма жила в лесу у самого подножия холма. Стоило ей только дунуть – и коровы как не бывало. Крестьяне, услышав, как с наступлением темноты ведьма шуршит и возится в лесу, стучали от страха зубами и падали на колени, призывая на помощь всех святых.

Раньше в Покапалье коровы паслись, сколько хотели и когда хотели, а ночевали где придётся. Теперь их на ночь сгоняли на полянку, выставляли дозорных и разводили огромные костры. Но и это не помогало. Потому что стоило проклятой ведьме Мичиллине пошевелиться в кустарнике, как дозорные жались к костру, затыкали себе уши пальцами и зажмуривали глаза. А чуть рассветёт, глядь – опять в стаде не хватает одной, а то и двух коров. Тут дозорные принимались вопить и плакать, трясли кулаками и посылали ведьме проклятия.

Не подумайте, что коров не искали. Крестьяне Покапальи устраивали даже облавы, только, разумеется, днём. Но ни коров, ни самой Мичиллины они так ни разу и не видели. С наступлением дня ведьма исчезала, оставляя только следы огромных сапог на сырой земле да пряди длинных чёрных волос на колючих ветках кустарника. Пришлось бедным покапальцам запереть своих коров в хлевах и ни на шаг не выпускать оттуда.

Шли недели и месяцы. Коровы взаперти совсем захирели. Они так отощали, что вместо скребницы их можно было чистить граблями – зубья грабель как по мерке приходились между торчавшими рёбрами.

Никто не отваживался водить скотину на пастбище, никто не ходил в лес, и грибы, которые никто не собирал, вырастали величиной с зонтик.

Жители Покапальи каждый вечер сходились на деревенской площади, чтобы решить, что же им делать. Вечера в горах были холодные, и покапальцы разводили костёр. Сидя у огня, они чесали затылки и на все лады проклинали свою несчастную судьбу, а заодно и ведьму Мичиллину.

Чесали они затылки семь дней, чесали дважды семь дней, чесали трижды семь дней и наконец надумали просить защиты у самого графа.

Граф жил в круглом замке на вершине соседнего холма. Замок был обнесен высокой каменной стеной, густо утыканной поверху гвоздями и битым стеклом.

В одно прекрасное утро покапальцы подошли к воротам замка. Они сняли свои круглые рваные шляпы и только потом осмелились постучать в ворота. Им открыли, и покапальцы очутились во дворе замка. Они увидели множество графских наёмных солдат. Солдаты сидели на земле и мазали свои пышные рыжие усы оливковым маслом. А посреди двора в бархатном кресле восседал сам граф. Четыре солдата, могучие, как молодые дубы, старательно расчёсывали графу его длинную-предлинную чёрную бороду четырьмя гребешками. Чесали они её с самого верха до самого низа, а потом снова с самого верха до самого низа.

Старший из покапальцев долго переминался с ноги на ногу, наконец, набрался храбрости и заговорил:

– Мы пришли, чтобы просить у вашего сиятельства помощи.

Граф не промолвил ни слова.

– Проклятая ведьма Мичиллина, – продолжал старик, – совсем нас замучила.

Граф снова не промолвил ни слова.

– Мы хотим, – добавил старик, – просить ваше сиятельство о великой милости. Прикажите своим солдатам изловить ведьму Мичиллину, чтобы мы могли спокойно пасти наших коров.

Тут граф открыл рот.

– Если я пошлю в лес солдат, мне придётся послать и капитана… – Крестьяне радостно заулыбались. – Но если я пошлю капитана, – сказал граф, – с кем же я буду играть по вечерам в лото?

Крестьяне упали на колени.

– Смилуйтесь, синьор граф, помогите нам!

А солдаты вокруг зевали во весь рот и продолжали смазывать рыжие усы оливковым маслом.

Граф сказал:

– Я граф и стою троих. Поэтому скажу вам – нет, нет и нет. Да и вообще, раз я не видел вашу ведьму Мичиллину – значит, никакой ведьмы нет.

Тут солдаты зевнули ещё раз, взяли ружья наперевес и стали медленно наступать на покапальцев. Те пятились, пятились и сами не заметили, как очутились за воротами.

Покапальцам не оставалось ничего другого, как снова собраться вечером на площади, развести костер и чесать затылки. Через час кто-то из крестьян сказал:

– А не написать ли нам Мазино?

Все обрадовались. Написали письмо и отправили.

И вот как-то вечером Мазино явился на побывку.

Сколько тут было шума и радости! Мазино обступили со всех сторон. Его расспрашивали наперебой и рассказывали наперебой, через каждые два слова поминая ведьму Мичиллину.

Мазино всех выслушал, а потом заговорил сам:

– В Африке я видел людоедов, которым приходилось питаться саранчой, потому что люди не соглашались, чтобы их ели. В море видел я рыбу, обутую в туфлю и башмак; она хотела стать царицей рыб только потому, что у её подруг не было ни туфли, ни башмака. Видел я в Сицилии женщину, у которой было семьдесят сыновей и всего один котелок для супа. Видел, как в Неаполе люди мчатся по улице, не двигая ногами, потому что если двое неаполитанцев остановятся посудачить на углу, от их крика поднимается такой ветер, что на всех четырёх улицах невозможно устоять на месте. Видел людей чёрных и белых, жёлтых и красных, видел худых, как щепка, и толстых, как буйвол, видел немало храбрецов, а ещё больше трусов. Но таких трусов, как в моей родной Покапалье, я ещё не встречал.

Односельчане слушали речи Мазино, развесив уши и разинув рты. Однако когда он дошёл до конца, рты их захлопнулись, и они в первый раз призадумались, не следует ли им обидеться.

Но Мазино не дал им времени на раздумья. Он заговорил снова:

– Сейчас я задам вам три вопроса, а когда пробьёт полночь, отправлюсь ловить вашу ведьму Мичиллину.

Где уж тут было обижаться!

– Спрашивай! Спрашивай! – хором закричали покапальцы.

– Пусть первым отвечает цирюльник. Много ли бород пришлось тебе брить и стричь за последние полгода?

И цирюльник ответил:

– Без счёта.

– Так я и думал, – сказал Мазино. – Теперь пусть скажет сапожник. Много ли сапог заказывали тебе за последние полгода?

Сапожник вздохнул и ответил:

– Сижу я без дела!

– И это похоже на правду! – сказал Мазино. – На третий мой вопрос пусть ответит верёвочник. Много ли верёвок продал ты за последние полгода?

И веревочник ответил:

– Без счёта!

– Теперь, пожалуй, всё, – сказал Мазино. – Очень уж я устал с дороги. Вздремну часок-другой. Разбудите меня ровно в полночь, и я схожу за ведьмой.

Мазино улёгся у костра, надвинул на глаза свою солдатскую каску и захрапел. До самой полночи покапальцы сидели, не шевелясь, даже вздохнуть боялись, чтобы не разбудить солдата.

Ровно в полночь Мазино вскочил на ноги, выпил котелок тёплого вина, трижды сплюнул в костёр и, не взглянув ни на кого, зашагал по дороге к лесу.

Односельчане принялись ждать. Понемногу все поленья в костре превратились в уголь. Затем все угли стали пеплом. Потом пепел начал чернеть, чернеть…

К этому времени и вернулся Мазино. Он тащил… Кого бы вы думали? Самого графа! Мазино тащил его за длинную чёрную бороду, а граф просил, вопил, упирался и лягался.

– Вот вам ваша ведьма! – сказал Мазино и, оглядевшись, озабоченно спросил: – А куда же вы поставили горячее вино?

Хотя от костра ещё шло тепло, граф весь дрожал – то ли от холода, то ли от страха. А покапальцы смотрели то на Мазино, то на графа и слова не могли вымолвить от удивления.

– Ну, чему тут удивляться?! – прикрикнул на односельчан Мазино. – Всё очень просто. У ведьмы Мичиллины была длинная борода. А цирюльник сказал, что все вы исправно бреетесь. Значит, ни один из жителей Покапальи не мог быть ведьмой Мичиллиной и оставлять на кустах клочья бороды. Ведьма Мичиллина обувалась в добрые сапоги. А сапожник говорил, что покапальцы забыли, как башмаки надевают на ноги. Значит, опять-таки никто из вас не был ведьмой Мичиллиной и не оставлял на земле следов огромных сапог, подбитых гвоздями. А если бы ведьма Мичиллина была и вправду ведьмой, зачем бы ей, скажите на милость, покупать столько верёвок? Ведь нечистой силе не надо привязывать краденую скотину… Да куда же запропастилось горячее вино?!

Тем временем граф пытался спрятаться в свою собственную бороду, потому что больше было некуда.

Мазино спросил:

– Что же с ним сделать?

Покапальцы, которые до сих пор молчали, теперь принялись кричать все разом:

– Удавить его собственной бородой!

– Поставить в огород вместо пугала!

– Посадить в мешок с шестью собаками и шестью кошками!

– Э, – сказал Мазино, – от всего этого мало толку. Прежде всего пусть он вернёт всех украденных быков и коров. Пусть вычистит хлева, в которых из-за него столько времени был заперт скот покапальцев. Ну а потом пусть пасёт стадо до тех пор, пока рёбра коров не покроются мясом и жиром.

Так и сделали.

Чёрная лошадка
Итальянская сказка

Жил в деревне крестьянин Пеппе. Были у него клочок земли и две работящие руки. Руки – хорошие помощники в хозяйстве, но Пеппе всегда хотелось иметь ещё и осла. Сольдо да сольдо – два сольдо, два сольдо да сольдо – три сольдо. Так и копил Пеппе, пока не скопил столько, что можно было отправляться на базар за ослом.

В первое же воскресенье Пеппе, наряженный, как на праздник, с цветком за ухом, отправился на базар. Идёт он и распевает во всё горло о том, что хочет купить себе осла.

Услышал эту песенку священник и выскочил за ворота.

– Сын мой, если верить твоей песне, ты собираешься покупать осла?

– Вы угадали.

– Ах, сын мой, ведь на базаре много обманщиков. Продадут какую-нибудь полудохлую скотину, которая о каждый камень спотыкаться будет. Жаль мне тебя! Так и быть, уступлю я тебе замечательного осла.

Пеппе обрадовался. Он ведь не знал, что за осёл у священника.

Они быстро сторговались. Священник вывел осла за ворота, а потом поспешно вошёл к себе в дом и заперся на засов.

Осел тут же показал, какого бесценного помощника приобрёл Пеппе. В одно мгновение он лягнул нового хозяина по ноге и укусил за ухо.

Потом вдруг помчался вперед, словно добрый скакун.

– Стой, стой! – закричал Пеппе и побежал вдогонку.

Но едва Пеппе поравнялся с ослом, тот встал, как вкопанный. Пеппе его и уговаривал, и понукал, и колотил. Осёл ни с места. Потом ослу, видно, самому надоело стоять, и он опять поскакал вперёд. Так они и добрались до дому. Двадцать шагов бегут – полчаса стоят…

Как же это Пеппе дал себя обмануть? Да вот, говорит же пословица: чтобы раскусить мошенника, нужно полтора мошенника. А Пеппе мошенником никогда не был. Однако остаться в дураках ему тоже не хотелось…

На следующее воскресенье Пеппе снова отправился на базар. Только не покупать, а продавать. Он вёл за собой на поводу маленькую лошадку. Она была чёрная-пречёрная и блестела, как начищенный сапог.

Проходя мимо дома священника, Пеппе опять запел. Священник выглянул в окошко и увидел прехорошенькую лошадку.

– Куда ты ведешь её, сын мой?

– На базар, продавать.

– Пони вороной масти самые резвые, – заметил священник.

– Известно, – отозвался Пеппе, – скотину по шерсти узнают, а на этой не сыщешь ни одного светлого пятнышка.

– Я, пожалуй, не прочь купить твоего пони, – сказал священник.

– Как хотите. Только смотрите, чтобы потом не обижаться. Тому, кто покупает, ста глаз мало, а тому, кто продаёт, и одного достаточно. Уж я-то хорошо знаю!

– Всё, что нужно увидеть, я уже увидел, – ответил священник, – а теперь я хочу услышать, что ты просишь за лошадку.

Пеппе запросил цену, за которую можно было купить четырёх ослов. А священник предложил цену, за которую можно было купить четверть осла. Принялись торговаться. Продавец уступал, покупатель набавлял. Не прошло и трёх часов, как они сошлись. Священник заплатил за вороную лошадку вдвое больше, чем Пеппе за осла.

Довольный священник решил, что лошадка станет ещё красивее, если её выкупать. Велел он слуге вести пони к речке, а сам пошёл рядом, любуясь своей покупкой.

Вдруг пони брыкнул задними копытами и попробовал укусить священника.

– Э, – сказал слуга, – если бы этот пони не был таким чёрным, я бы подумал, что это наш серый осёл.

– Что ты, что ты, – прикрикнул на слугу священник, – просто лошадке захотелось порезвиться!

Тут они подошли к реке. Пони вошёл в воду по колени и остановился. Дальше он ни за что идти не хотел. Пока слуга тянул его за повод, а священник подталкивал сзади, вся вода вокруг стала чёрной, как чернила.

– Сдаётся мне, – сказал слуга, – что это всё-таки наш осёл. Посмотрите, прете,[1]  Прете – священник (итал.) (Здесь и далее примеч. ред.).


[Закрыть] вода-то чёрная, а ноги у него серые.

– Как это может быть? – возразил священник. – Ведь я заплатил за него столько, сколько стоят два осла. Знаешь что, лучше не будем его купать…

Но стоило ему выговорить эти слова, как пони рванулся вперёд и потащил за собой священника и слугу. Потом все трое вынырнули – священник, его слуга и… серый осёл.

– Вы только подумайте! – завопил прете. – Этот мошенник Пеппе продал мне моего собственного осла!

Но делать было нечего. Пришлось мокрому священнику тащить своего упрямого осла домой. С тех пор и сложили поговорку: обман возвращается в дом обманщика!