Текст книги "Шанс на счастье"

Глава 20

Под бой кремлевских курантов Александра откупорила бутылку шампанского, налила себе в бокал, чокнулась с телевизионным экраном диагональю в шестьдесят дюймов, выпила залпом, поставила пустой бокал на сервировочный столик, круто развернулась, дошла до дивана, упала в его мягкие объятия и зарыдала. Она ревела долго и безутешно, потому что утешать ее было некому и стесняться ей было некого.

Она могла бы прорыдать и дольше, но вмешался телефон. По мелодии она поняла, что звонит сын. Павлик был единственным членом семьи, чье отсутствие на главном семейном празднике года она могла простить. Павлик не приехал на Новый год, чтобы не стеснять поселившегося в его комнате деда. Очень деликатно с его стороны. Александра переживала за сына, потому что слышала, что Швеция – невеселая страна, даже в праздники.

Павлик несколько дней назад сказал матери, что его позвал с собой на рождественские каникулы коллега, который имел свой дом где-то в шведских горах. Александра предположила, что Павлику вскружила голову какая-нибудь белокурая шведка. Она слышала, что девушки в Швеции очень раскрепощенные. И надеялась, что Павлик умеет пользоваться презервативами.

Услышав знакомый рингтон, Александра приподнялась, высморкалась в нарядную салфетку с веселым снеговиком, отхлебнула шампанского, чтобы голос не был таким сырым, и протянула руку к телефону.

– Сыночек, как я рада тебя слышать! – бодрым и радостным голосом произнесла Александра.

– С Новым годом, мам! – отозвался Павлик.

– И тебя, солнце мое! Как ты там? Скучаешь?

– Да нет, мам, нормально.

Слово «нормально» в качестве ответа Павлика на любой вопрос очень расстраивало Александру. Для нее это было признаком эмоциональной и речевой незрелости сына. Видит бог, она приложила гигантские усилия к тому, чтобы мальчик мог адекватно и детально рассказать о событиях и чувствах. Мальчик посещал кружок развития речи, потом школу юного филолога, а в старших классах – дискуссионный клуб. Но все было тщетно. В конце концов, Александра решила, что это – неисправимое генетическое наследие, доставшееся ее мальчику по отцовской линии от деда Василия Степановича, который любил уходить в тайгу на неделю-другую в полном одиночестве, а дома открывал рот только в случае крайней необходимости. Из Павлика, как и из деда, слова нужно было тянуть клещами, и для извлечения из сына интересующей информации Александра имела в своем арсенале длинный список наводящих вопросов.

– Как там у вас погода? – поинтересовалась она для разогрева.

– Нормально.

– Ты все еще в горах? – запустила второй зонд Александра.

– В горах, – эхом отозвался Павлик.

– А с кем?

– С Лоуресом.

– Прекрасное имя, – одобрила Александра. – Она блондинка?

В телефоне повисла тишина. Александра решила, что связь прервалась.

– Алло? – для проверки произнесла она.

– Да я думал. Лоурес лысый. Но, наверное, в детстве был блондином.

– Так это мужчина? – Александра не смогла скрыть разочарования.

– Ну да. Коуч мой.

– А, то есть ты с его семьей отдыхаешь? – уточнила Александра.

– Лоурес в разводе.

– Значит, скрашиваешь его одиночество? – не скрывая горечи, произнесла Александра и хотела добавить, что ее сегодняшнего одиночества не скрашивает никто. Но не успела.

– Да нет, тут вокруг полно народу, – заверил ее Паша. – Лыжный курорт.

Лыжный курорт! Павлик отказывался даже смотреть на горные лыжи с той неудачной попытки в его детстве, когда отец поставил его на склон в подмосковном Волене и велел повторять за собой движения. Павлик для начала сполз на заднице, а потом встал посреди склона, скрестив ноги плугом, лицом к горе, и отказывался развернуться хотя бы боком. Александра наблюдала картину из панорамного окна ресторана, и сердце ее обливалось кровью. Она представляла себя на его месте и сжималась от страха. Но она – женщина, ей – простительно, а мальчик, мальчик должен научиться преодолевать себя. В этом она была солидарна с мужем, но Павлик саботировал любые преодоления.

– Ты что, ты встал на лыжи? – осторожно спросила Александра.

– Ну, в общем, да.

Александра поймала себя на противоречивом чувстве: с одной стороны, она очень обрадовалась, но с другой – тут же почувствовала тревогу: она знала, что горные лыжи очень травмоопасны, а ее Павлик никогда не отличался спортивной сноровкой. Но радость все-таки перевесила.

– Поздравляю! – воскликнула Александра. – Это чудесная новость!

– Ой, да ладно! – отбил ее сантименты сын. – Тут горки-то смешные.

«Ну, не смешнее, чем в Подмосковье», – хотела было парировать мать, но вовремя спохватилась. Профессиональный психолог никогда не будет напоминать о травмирующей ситуации из прошлого. Однако был ее черед сказать что-нибудь, и она сообщила:

– А я тут с телевизором чокаюсь!

– Молодец! – рассеянно похвалил Павлик и заторопился: – Ладно, мам, тут сейчас фейерверк начинается, ничего не слышно. Поздравляй там всех!

– Поздравлю! – пообещала Александра и, отключив телефон, добавила: – Всех. Когда кого-нибудь увижу.

Она перебралась с дивана за накрытый на четверых стол, взяла салатник с оливье, вывалила все себе на тарелку. Сегодня она чувствовала за собой право съесть столько, сколько влезет, без зазрения совести и всяких моральных ограничений. Она смела оливье, потом наложила себе холодца, густо намазав его хреном и горчицей. Вспомнила, как разбирала вываренные свиные ножки и как именно тогда, когда руки уже по локоть были в клейком костном желатине, в кармане фартука завибрировал телефон, и потом звонил непрерывно до тех пор, пока она не смогла ответить.

Это был председатель дачного товарищества Золотарев. Срывающимся голосом он умолял приехать в поселок и утихомирить отца, который с раннего утра принялся палить из ружья. Александра решила, что Золотарев не в себе. Что у него глюки или паническая атака. Голосом, каким говорят по телефону психологической поддержки, Александра спросила, уверен ли Золотарев, что ее отец в настоящее время находится в поселке. Ответ был категорически утвердительным. Тогда она сообщила Золотареву, что ружье отца точно находится сейчас в Москве, и это она гарантирует. Золотарев на это пояснил, что ружье может быть и не его, а его дружка, который приехал к нему, что они, вероятно, приняли с утра на грудь и теперь палят. После этих слов Александра сорвала с себя фартук, надела шубу и побежала к машине.

Отца она застала на помойке товарищества, стоящим на хлипкой лестнице и держащим на проволоке мертвую ворону.

– Друг твоей матери Николай, – представил отец полезшего завершать развеску ворон компаньона. – Культиватор мне привез.

Мозг Александры просто отказывался верить в то, что видели глаза и слышали уши. Она с горечью осознала, что отец вчера бессовестно ей наврал. Александра потребовала, чтобы он немедленно ехал с ней. Но отец решительно отказался. Однако пообещал, что вернется в Москву до темноты.

И ей пришлось в одиночку возвращаться к покинутому на полпути к заливке холодцу. Вечером, когда она зашла в квартиру, отец уже был дома. Он принимал ванну, и из-за запертой двери раздавались плеск и пение. Александра прислушалась. Отец пел песню про зайцев, которые не боятся волка и сову…

Тогда Александра, преодолев себя, позвонила матери, чтобы узнать: кто такой Николай и насколько он ей друг. Мать пояснила, что Николай – охранник в районном суде, и что она видела его три раза в жизни, и что он забрал в починку ее культиватор. Александра выдохнула. Пользуясь случаем, пригласила мать отпраздновать Новый год в кругу семьи на их с Петром даче. Мать немного помолчала, а потом сказала, что может рассмотреть это предложение, если приглашение распространится и на Антона. Очень аккуратно, но твердо Александра дала понять, что концепция праздника заключается в объединении семьи и что Антон не является ее членом. На что ее мать рассмеялась и выразила сожаление, что не успеет усыновить Антона до новогодних праздников, но по возвращении из Италии она этот вопрос закроет.

Александра дала себе установку, что никому не позволит испортить себе праздник, и повторяла это все дни до Нового года. Они с Петром уехали за город еще тридцатого, чтобы установить елку и развесить иллюминацию. А тридцать первого Петр отправился обратно в город, чтобы привезти на дачу деда и Машу.

Вообще-то Маша должна была доставить деда на своей машине. Но утром она позвонила матери и сообщила, что ее «Мини Купер» забарахлил, а на дедовой рухляди она ехать «стремается». Петр выслушал просьбу жены съездить в город без восторга. Однако к обеду отправился. Пока он был в пути, Маша прислала в семейный чат сообщение, что у нее изменились планы и что она будет праздновать с друзьями. Деда же Петр дома не застал. На кухонном столе лежала записка, которая сообщала, что Лев Иванович отправился праздновать Новый год в деревню к Николаю. Обозленный Петр, преодолевший два раза пробки: на въезд и на выезд, выруливая с трассы на проселочную дорогу, резко тормознул, машина перелетела через заледеневший придорожный сугроб и приземлилась, увязнув по брюхо в снегу. Петр позвонил жене – сообщить, что может не успеть на дачу к полуночи. Александра бросила все приготовления и помчалась к мужу.

Черный «Лексус» Петра выглядел как инородное пятно среди белой равнины. Подъехав так близко, как могла, Александра поставила свой «Вольво» на аварийку и полезла через сугроб.

«Лексус» сидел в снегу на брюхе, рядом с ним были видны дыры от человеческих следов, вокруг выхлопной трубы была раскопана ямка и оттуда курился дымок. С трудом переставляя ноги и пару раз упав, Александра достигла машины и потянула на себя левую дверцу. Петр увидал в стекле ее лицо, но даже не пошевелился, чтобы помочь ей открыть дверь. Александра наклонилась и стала руками отгребать снег. Кожаные перчатки тут же промокли. Наконец она справилась, снова потянула на себя ручку. Дверь поддалась. Обессилевшая Александра взгромоздилась на сиденье и стянула набухшие от влаги перчатки.

– Напрасно ты приехала, – меланхолично произнес Петр. – У меня ходовая часть, похоже, повреждена. Я уже вызвал эвакуатор.

Александра горько засмеялась:

– Петя, какой эвакуатор за три часа до Нового года? Перенеси вызов на завтра.

– Это лучше сделать сегодня. Не хочу начинать год с вызволения машины.

– Лучше начать год с вызволения, чем встречать его в снежном заточении.

– Будет лучше, если ты поедешь обратно, – ледяным тоном произнес Петр, глядя прямо перед собой.

Александра сжала зубы. От ярости она чуть не прикусила себе язык. Она молча открыла дверцу, выпрыгнула в снег и побрела обратно, освещая себе путь телефонным фонариком и стараясь попадать в свои следы.

…Холодец на тарелке у Александры расплылся в кисель – слишком долго он стоял в тепле. Она набрала номер Петра. «Абонент временно недоступен», – сообщил ей автоответчик. Она набрала еще раз, но муж не стал доступнее. Александра пошла в спальню, сняла нарядное платье, которое купила специально к Новому году, надела флисовый свитер и лыжные штаны, спустилась, села в машину и поехала посмотреть: эвакуировали мужа или он по-прежнему торчит среди белого поля.

Глава 21

Маша зависла. Кто бы ей сказал три часа назад, что она останется праздновать Новый год в квартире у бабушки, она бы не поверила. Она собиралась заскочить на полчасика, чмокнуть бабушку, продемонстрировать себя в боевом оперении Антону и поехать в Москва-Сити, встречать Новый год на высоте птичьего полета. Бойфренд ее подруги Леры, нудный, но богатый немец сорока с хвостиком лет, снимал в Москва-Сити апартаменты. На Рождество квартиросъемщик отбыл на родину – провести праздник в кругу семьи, и Лера, пользуясь случаем, уже неделю отмечала «освобождение от немецкого оккупанта». Новый год должен был поставить восклицательный знак этой неделе отрыва.

Лера была Машиной сокурсницей по филфаку. Она приехала в Москву из Кинешмы с мечтой расширить ареал своего обитания до Европейского союза. Лера небезосновательно решила, что знание иностранных языков ей в этом поможет. Она беззастенчиво делала стойку на каждого европейца, меняя их по мере уточнения своих притязаний. Вообще она предпочла бы выйти замуж за итальянца, но на ее пути пока встречались только потомки варваров: швед, англичанин и, наконец, немец, однако ни один из них не предложил ей руки. Но Лера ни секунды не сомневалась в том, что она добьется цели, а пока наслаждалась видом из окон, особенно в ночное время, когда Москва сияла всеми цветами неоновой радуги.

Маша, может быть, и не зависла бы у бабушки, если бы открывший ей дверь Антон не оказался вдруг одет так сногосшибательно: в приталенной голубой рубашке из плотного хлопка в тонкую серую полоску навыпуск, в серых брюках и, мадре миа, роскошных туфлях благородно коричневого цвета. И стоял он при этом не на газетках, которыми бабушка всегда щедро устилала порог в зимнее время, и даже не на бордовой ковровой дорожке, которую Маша помнила всю свою жизнь как неотъемлемую часть интерьера бабушкиной прихожей, а прямо на голом, девственно-блестящем паркете! У Маши был такой шок, словно бы она увидела не голый пол, а голую бабушку. Антон ей откровенно обрадовался и стал выкликать из глубин квартиры Алевтину Сергеевну.

На его зов в конце коридора показалась бабушка. Маша взглянула на нее и чуть не потеряла равновесие. Бабушка была в черном платье до пят и на каблуках! Этот прикид вкупе с крашенной в рыжий шевелюрой делал ее похожей на одну из моделей Тулуз-Лотрека, только Маша не помнила, на какую именно.

– Ну вы, блин, даете! – сказала Маша вместо «С Новым годом!» и переступила порог. Антон помог ей снять белый норковый полушубок. Под ним была лишь черная шелковая кофточка на лямках из тех, что больше напоминают нижнее белье, и Маша восстановила внутреннее равновесие, увидев, как расширились глаза Антона и покраснело лицо.

Но равновесие оказалось хрупким и нарушилось снова, как только Маша дошла до гостиной. С румынской мебели были сняты все защитные покрывала и коврики, и даже с обитых гобеленом ручек кресел был содран целлофан, который бабушка освежала из года в год, стараясь сохранить в идеальном состоянии для передачи потомкам эту топорно срубленную имитацию дорогой итальянской мебели. А сама бабушка, которая всегда заставляла их с Пашкой снимать тапки при вступлении на территорию ее пожилого узбекского ковра, вышагивала по этому самому ковру на каблучищах!

В центр комнаты был выдвинут овальный обеденный стол с уже постеленной белой скатертью, тщательно выглаженной и без единого пятна. На ней стояла немецкая перламутровая посуда с пасторальными картинками, которую Маша впервые видела за пределами серванта. Посреди стола в прозрачном ведерке со льдом охлаждалась бутылка шампанского.

Маша обвела взглядом комнату в поисках еще не замеченных перемен. В углу стояла маленькая елка, настоящая живая елка из их с Пашкой детства. И на ней были игрушки, тоже из детства: серебряный космонавт, кукурузный початок с глазами, пузатый пингвин на вате, изогнувший шею в виде буквы «зю» картонный лебедь, похожая на огурец подводная лодка, Старик Хоттабыч с бородой наотлет, и все это ностальгическое великолепие венчала пятиконечная звезда неожиданно желтого цвета. У Маши отчего-то защипало в глазах.

– Ну раз так, я тоже надену туфли! – заявила Маша и достала из сумки бархатистый мешок.

– Так значит вы… ты, Маша, проводишь с нами старый год! – обрадовался Антон.

– У меня есть минут сорок, – сообщила Маша, взглянув на часы.

При этих словах Антон достал из заднего кармана брюк телефон и быстро вышел из комнаты.

– Чего это он? – не поняла Маша.

– Не знаю, – пожала плечами Алевтина Сергеевна. – А ты чего к родителям праздновать не поехала?

– Да ну, – отмахнулась Маша. – Тоска там цвета искусственной елки. Обжорство и телевизор. Даже дед сбежал.

– Да ты что! – оживилась Алевтина Сергеевна. – И куда?

– Не поверишь, ба! Он с твоим ухажером скорешился.

– С кем?!

– С пожарным каким-то. Знакомым твоим.

– Когда ж они успели?!

– Когда ворон в поселке стреляли…

– Ворон?

И тут Алевтина Сергеевна разразилась таким гомерическим хохотом, что Маша не на шутку испугалась. Алевтина Сергеевна хохотала, и из глаз ее текли слезы, она хваталась за живот и не могла остановиться. Из коридора прибежал Антон.

– Я пропустил что-то очень смешное?

– Ты… ха-ха… все пропустил… ха-ха. Мой бывший муж, ха-ха, с моим пожарным, ха-ха, устроили моему врагу светопреставление… ха-ха! Вот теперь Золотарев попляшет! Это ему не с женщинами сражаться!

– А кто такой Золотарев? – спросил ничего не понимающий Антон.

– Это тот, из-за которого я тебя сюда жить пустила, ха-ха… Это я с ним судебную тяжбу затеяла… И компьютеру выучилась из-за него… За это нужно выпить!

– Так еду же еще не доставили, – огорчился Антон.

– А мы мандаринами закусим! Открывай!

Антон потянулся к бутылке с шампанским, но открыть не успел. В коридоре затренькал домофон. Антон обрадованно воскликнул:

– А вот и доставка! – и побежал открывать.

Маша, пользуясь паузой, принялась фотать сервировку стола, елку, а потом и бабушку. Бабушка тут же приняла позу Ермоловой с портрета Серова, откинув голову и сцепив опущенные руки перед собой. Маша с удивлением отметила, что бабушка очень даже фотогенична.

– Бабушка, а ты ничего со своим лицом не делала? – заподозрила Маша. – Ботокс там или нити?

– С ума сошла? – возмутилась Алевтина Сергеевна. – У меня все натуральное!

– Но ты даже не спросила, а что это такое ботокс, – продолжала дознание Маша.

– Маша, я же не в пещере живу, – обиделась Алевтина Сергеева. – Весь интернет теперь ботоксом натянутый. А мне что, своих токсинов, что ли, не хватает?

Тут в гостиную вошел Антон, неся на вытянутых руках два блюда из фольги.

– Сеньора и сеньорита, – дурашливо обратился Антон к дамам, – кушать подано.

– Антоша, что это? – с ужасом спросила Алевтина Сергеевна.

– Справа – чечевица с фаршированной свиной ножкой, слева – запеченный угорь с икрой. Новогодняя итальянская еда, – пояснил Антон.

– Мы бы и пиццей вполне обошлись, – сказала Маша.

– Тут же все глубоко символично, – расстроился Антон. – Чечевица и икра символизируют деньги…

– Ну, почему икра символизирует деньги – это мне понятно, – принялась рассуждать Алевтина Сергеевна. – Но вот эта буро-зеленая гадость каким местом деньги-то напоминает? – спросила она, тыча пальцем в чечевицу.

– Ну это как окислившиеся бронзовые монетки… Типа клад…

– Ладно, – успокоилась Алевтина Сергеевна. – Давайте попробуем.

– Я граппы немного купил, – сказал Антон. – Сейчас принесу.

Он выскочил из комнаты. Бабушка достала из серванта мелкие стопки. Маша наклонилась к угрю, понюхала его, сковырнула пальцем икринку, взяла ее в рот, раскусила и поморщилась. Икра была пересоленной. Алевтина Сергеевна взглянула на перекошенное лицо Маши и сказала:

– Пойду хлеба нарежу. Без хлеба мы это не проглотим. А ведь парень старался.

– И чай завари, – вслед ей крикнула Маша. – Без чая мы это не переварим.

Когда на пороге комнаты вновь возникли Антон с граппой и бабушка с хлебом и чаем, Маша уже разложила еду по тарелкам.

– А как же шампанское? – вспомнила вдруг Алевтина Сергеевна.

– С такой едой шампанское нельзя, – авторитетно заявила Маша.

– Хорошо, что не успели открыть, – порадовалась бабушка и подняла стопку с граппой. – Ну, за уходящий год! Он был полон неожиданностей и открытий!

Чокнулись и пригубили. Алевтина Сергеевна закашлялась.

– Сивуха, чистая сивуха! – вынесла она свой вердикт граппе.

Она подхватила с тарелки кружок фаршированной ножки, успела жевнуть пару раз, после чего из ее глаз брызнули слезы.

– Воды, воды мне налейте! – простонала Алевтина Сергеевна. – Горит все, горит!

Антон кинулся наливать воду. Маша, уже было поднесшая ко рту кусочек угря, положила его обратно на тарелку. Алевтина Сергеевна отдышалась и, вытирая выступившие слезы, сказала:

– Лучше бы они холодец из этих ножек сварили. Столько добра перепортили.

Антон покраснел и не нашелся что ответить. За столом повисла тишина.

– Ты, Антоша, не расстраивайся, – принялась утешать Алевтина Сергеевна. – Мы гречки в Италию возьмем. А еще водки и шпротов. И сервелата пару палок.

Антон молча встал, взял со стола одно из блюд и пошел к балконной двери.

– Ты куда? – насторожилась Алевтина Сергеевна.

– А за окно выброшу. Итальянцы старую мебель выбрасывают, а мы – вот это.

– Нет, постой! – Алевтина Сергеевна подскочила и выхватила блюдо из рук Антона. – Нельзя еду выбрасывать. Тем более символическую. Алкашам завтра отдам у магазина. Может, пить перестанут после такой закуски. На кухню снеси пока. А с балкона мы что другое кинем. Раз такая традиция.

Антон понурив голову отправился с блюдами на кухню.

– Ба, ну ты вообще, – прошептала Маша. – Что на уме, то и на языке…

– Бери тарелки, иди за ним на кухню, – скомандовала Алевтина Сергеевна. – Колбаски там настрогайте, сырку. Отвлеки его от фиаско.

Маша вздохнула, собрала тарелки и пошла на кухню. Антон затягивал злополучные блюда пищевой пленкой. Маша поставила в мойку тарелки и хотела было помочь ему, но тут сообразила, что на своих шпильках она выше его ростом, и подходить не стала. Села на табурет и принялась снимать туфли.

Антон искоса взглянул в ее сторону.

– Новые, – пояснила Маша, помахав в воздухе туфлей. – Не разношенные, жмут. А у тебя классные ботинки, – решила сделать она комплимент. – Где купил?

– По интернету, – коротко бросил Антон, отрезая ножницами пленку от рулона.

– И рубашка стильная.

– Китайская.

– Да ладно, – Маша сделала вид, что не поверила. – Никогда бы не подумала. Хлопок такой дорогой, и отстрочка безупречная. И на бедра хорошо села, – добавила Маша и коснулась руками Антона, как бы в подтверждение своих слов.

Антон дернулся. Блюдо выскользнуло у него из рук и упало на пол.

– Ну вот теперь уж только в помойку, – рассеянно сказал он.

Маша присела, подняла и перевернула блюдо. Фаршированная ножка вдавилась в чечевицу, а кушанье, сплющенное падением и пленкой, стало похоже на герб короля свинопасов.

– Да нет, смотри, все целое, – весело возразила она и подняла глаза.

Антон смотрел вниз, но не на блюдо, а в вырез ее шелковой блузки на бретельках. Когда их взгляды встретились, лицо его стало бурым. Маша медленно поднялась открыла холодильник, сунула туда злополучное кушанье, достала палку колбасы и кусок сыра.

– Руби! – скомандовала она Антону. – Под граппу пойдет. Вместо прошутто.

Антон решительно схватился за нож и набросился на колбасу.

– Только не порежься, как в прошлый раз, – вырвалось у Маши раньше, чем она успела подумать.

Антон ничего не ответил, глубоко втянул в себя воздух. Он кромсал колбасу. Маша взяла чистую тарелку и занялась художественной раскладкой. Повисла пауза. Надо было как-то выходить из ситуации.

– Ой, мне позвонить нужно, – нашлась Маша, вытерла жирные пальцы о салфетку и вышла в коридор. Достала из сумки телефон, набрала номер.

– Алло! Лера, дорогая, с наступающим! Прости, я не смогу к тебе приехать. Нет, ничего не случилось, плохого во всяком случае, маленькое веселое приключение с итальянцем, да, с итальянцем. Нет, к тебе я его не привезу, не мечтай. Вы же его разорвете на части. А он не любит больших компаний. Симпатичный, конечно. С роскошной гривой. Ну ладно, давай. Чао! Девчонкам привет и мои поздравления. Мысленно с вами поднимаю бокал просекко!

Маша отключила телефон, засунула его в карман бархатных брючек и двинулась на кухню. Антон уже дорезал кусок дырчатого сыра, насвистывая «В лесу родилась елочка». Маша довольно улыбнулась – как мало нужно, чтобы улучшить человеку напрочь испорченное настроение: дать ему подслушать хорошее мнение о себе. Тут в кухню вошла Алевтина Сергеевна.

– Антоша, а вещи-то они кидают до или после полуночи?

– Не выяснял, – честно признался Антон.

– Логичнее – до, – рассудила Маша.

– Ну, сейчас мы кое-что выкинем, – бабушка призывно махнула рукой.

– Ба, может, не стоит? Еще убьем кого-нибудь, – не на шутку испугалась Маша.

– Не убьем, – уверила Алевтина Сергеевна и направилась в спальню.

Маша с Антоном переглянулись и последовали за ней. Бабушка одним махом сдернула покрывало с той части кровати, где когда-то спал дед.

– Это перина, – объяснила Алевтина Сергеевна. Мы сейчас снегопад устроим.

– Может, не стоит? Мы все в пуху будем, – попробовала урезонить Маша.

– Стоит! – жестко сказала Алевтина Сергеевна и схватилась за край перины. – Ты, Антон, бери с одного конца, Машка – с другого. И потащили на балкон!

– Ну, ты, ба, отвязная! – возбудилась Маша. – Это надо заснять!

– Снимай! – разрешила Алевтина Сергеевна. – Буду звездой «Инстаграма»!

– Тогда давай сначала и на две камеры. Ты будешь волшебницей. Звезду с елки тебе на лоб прицепим. Антон, сбегай за звездой. И дождика с елки прихвати. И шубку мою. Бабушка в ней будет выглядеть сногсшибательно.

Антон включился в игру. Звезду на лоб приспособить не получилось, но на затылок – вполне. И вот уже рыжая бабушка в черном платье со звездой на голове и в белом полушубке сдергивала с постели покрывало, стаскивала перину и волокла по коридору, приговаривая:

– Весело-весело встретим Новый год.

Маша снимала ее со спины, Антон – с лица. Втиснув перину на балкон, Антон оделся и побежал на улицу – контролировать ситуацию. Маша снимала сверху, подсветив настольной лампой. Бабушка вспорола ножом перину и напевая мелодию Джо Дассена «Томбе ла ньеж», стала швырять вниз пух и перья. Когда же чехол наполовину опустел, Алевтина Сергеевна подняла его и стала трясти и хохотать. Снизу послышался отчаянный и визгливый собачий лай, а потом и возмущенный женский крик: «Хулиганье! Прекратите!» Алевтина Сергеевна присела и втянула за собой чехол. Маша продолжала снимать.

– Только бы Антоша не спалился, – прошептала Алевтина Сергеевна и затряслась от беззвучного смеха, закрывая себе рот ладонью. Ее руки, лицо и волосы были покрыты гусиным пухом…