Текст книги "Шанс на счастье"

Глава 8

Алевтина Сергеевна уже второй час сидела перед кабинетом судьи, ожидая вызова. Мимо нее туда-сюда шмыгали размалеванные секретарши с кукольными ресницами, шуршали на ходу бумажками какие-то шустрые мужички с разбухшими портфелями в съехавших на сторону галстуках – наверное, адвокаты. Временами проскальзывали хорошо проутюженные бесстрастные лица, от которых за версту разило богатством и уверенностью в себе. А ее все не вызывали. Она попробовала было по своей всегдашней привычке проникнуть в помещение без стука, но судья – блондинка с сильно отросшими седыми корнями – строгим грудным голосом велела ей закрыть дверь с той стороны.

Вообще-то Алевтина Сергеевна на такую длительную отсидку не рассчитывала. Она решила в этот день совместить судью с инспекцией своего дачного подвала, который уже третью неделю сушил после диверсии хохол Костя, круглогодично обитавший в их поселке. Точная в расчетах Алевтина Сергеевна в девять сорок была уже в тамбуре суда. Старший охранник Николай, которого она три недели назад снабдила малиной, ее не узнал. А когда взглянул в паспорт и понял, кто перед ним, – потерял дар речи и все хлопал себя по ляжкам и повторял: «Бляха-муха, что за молодуха», чем вогнал ее в краску.

Алевтина Сергеевна поставила себе жирный плюс – эта искренняя «бляха-муха» компенсировала все хлопоты и затраты при покупке одежды. На двадцать тысяч, вырученных за золотой лом, она смогла приобрести себе полную амуницию: платье, жакет, пальто, сапоги и шарфик. А ведь было уже отчаялась, глядя на цены в бутиках. Спасибо, уборщица на этаже подсказала – вы, говорит, не с той стороны вошли, вам надо с противоположного краю и по центру на второй этаж, в «Маркс и Энгельс», я, говорит, там на свою зарплату с головы до ног оделась. И как раз скидки. Не обманула. Только с названием магазина немного напутала. «Маркс и Спенсер» магазин назывался.

И размер ее нашелся, и рост. Купила все в черном цвете, чтобы удобнее сочетать, только вот жакет в голубую полоску и шарфик пестрый. Но на сумку не хватило. Однако в шифоньере нашлась большая лаковая, тоже черная, правда, она была с трещиной на одной стороне, но это мелочи, другая же сторона – целая, только уголок обмахрился.

Вчера у нее была фотосессия. Алевтина Сергеевна надела все обновки, включая полусапожки. Антон принес в гостиную свою настольную лампу и ночник, пододвинул торшер, усадил ее в кресло и долго переставлял осветительные приборы, пока не достиг желаемого эффекта. Алевтине было жарко, но она терпела. Нет, не просто терпела, а млела от удовольствия, хотя выражение на лице держала строгое и скучное – ей было как-то неловко за все эти манипуляции. Фотографировалась она якобы на портрет для электронной почты, но как бы внезапно к ней пришла мысль сделать и в полный рост. Антон сделал сто фоток, не меньше. Потом до полуночи они выбирали лучшие.

«Вот еще немного здесь посижу и совсем головой тронусь, – поймала себя на мысли Алевтина Сергеевна. – Скорее бы вызывали». Она в сотый раз принялась репетировать будущий диалог с судьей.

К двенадцати часам пополудни ее праведный пыл угас и уступил место горячему желанию сходить в туалет. Но Алевтина Сергеевна терпела: вдруг она отлучится, а ее вызовут. «Они специально тут маринуют, чтобы воля слабела», – поняла она.

Ближе к часу дня ей стало совсем невмочь. И тут в коридор вышла судья, одетая в белое пушистое пальто, и стала запирать кабинет.

– А как же я? – подскочила к ней Алевтина Сергеевна.

– А вы кто? – поинтересовалась судья.

– Синицына я. Вы меня на беседу приглашали, на десять.

– Синицына? – судья замерла на секунду. – Ах, Синицына! Я же вас вызывала, а вас не было. Вы, наверное, опоздали.

– Да нет, я раньше времени пришла и все время тут сидела. Даже в туалет не отходила, – призналась Алевтина Сергеевна.

– Ну, это вы напрасно, – посочувствовала судья. – Мочевой пузырь надо беречь. Особенно в вашем возрасте. Но в десять вас тут не было.

– Была! – выкрикнула Алевтина Сергеевна.

– Гражданка Синицына, – укоризненно сказала пушистая судья. – Советую вам запомнить: спорить с судом – самое последнее дело, – развернулась и ушла.

У Алевтины Сергеевны зазвенело в ушах, а во рту появился металлический привкус. Она поняла, что новые сапоги жмут. Что колготки давят на живот, а бюстгальтер – на ребра. И что она сейчас лопнет. Она рванула к туалету…

Из здания суда Алевтина Сергеевна вышла только через полчаса. Она долго собиралась с духом – ей нужно было пройти мимо охраны, ничем не выдав своего состояния, все той же бляхой-мухой, какой она вошла в суд. К ее огромному облегчению, ни Николая, ни его напарника на посту не было.

Алевтина Сергеевна побрела на остановку автобуса. Холодный ветер дул по ногам в тонких колготках и трепал полиэстеровый шарфик, а первые снежинки таяли на пышущих щеках. Взглянув на расписание, Алевтина Сергеевна вздохнула. Сорок минут в таком виде она не продержится. Придется ловить левака. Она вышла на дорогу и подняла руку. Перчаток она не захватила – и пальцы быстро замерзли. Она уже приплясывала, когда увидела, что со двора суда выехал знакомый «газик». Алевтина отчаянно замахала руками, совсем забыв о том, что еще полчаса назад хотела избежать встречи с бывшим пожарным.

Машина остановилась – и она впрыгнула в нее без всяких церемоний.

– Коля, выручи, довези до дачи! – стараясь не стучать зубами, попросила она.

– Довезу, какой вопрос! Мы же теперь, считай, породнились. Через малину, – хохотнул дедок и поинтересовался: – Как все прошло-то? Нормально?

Алевтина Сергеевна досадливо поморщилась. Ей не хотелось рассказывать о своем фиаско. Но все-таки человек работает внутри. Пусть охранником, но тем не менее. И она честно рассказала Николаю про свое пустое ожидание и про разговор с судьей. Николай слушал молча, не отводя взгляда с дороги.

– Ты, Сергеевна, не расстраивайся, – примирительно сказал он, после того как Алевтина Сергеевна закончила. – У каждого судьи – в три раза больше исковых заявлений, чем они могут рассмотреть. И они что делают? Отшивают тех, кто правил игры не знает. Поэтому люди и ходят в суд с адвокатами.

– И что, у обычных смертных нет шансов выиграть дело? – недоверчиво спросила Алевтина Сергеевна.

– Есть, – не слишком убедительно ответил Николай. – Но для этого пуд соли съесть надо и не помереть от заворота кишок. У тебя-то иск на большую сумму?

– Да не в деньгах дело, – вспылила Алевтина Сергеевна. Потом подумала и добавила: – Хотя и в деньгах тоже. На двести тысяч меня кинули.

– Двести тысяч – это сумма, – согласился Николай. – Но в дачных делах обычно в складчину нанимают адвоката. У тебя есть сочувствующие?

Алевтина Сергеевна на вопрос не ответила. Некоторое время ехали молча. Чтобы заполнить паузу, Алевтина спросила:

– Ну что, костюм-то на рыбалке опробовал?

– Не успел, – вздохнул Николай. – Холодно уже. Но внук позавидовал.

– Так у меня еще два есть, меньшего размера. Мне ни к чему. Я отдам.

– Вот спасибо! – обрадовался Николай. – Будем с ним вдвоем рыбалить.

– Внук-то один?

– Один. Четырнадцать лет в этом году стукнуло.

– А мои уже и правнуков могли бы мне нарожать. Но не торопятся, – поделилась Алевтина.

– Нарожали бы – по судам ходить было бы некогда, – заметил Николай.

Алевтина Сергеевна не знала, как оценить это высказывание. Утешение это было или подковырка. Опять повисла пауза. Но, слава богу, уже свернули к поселку.

– Твой кум на охране?

– Не, он уволился. Не приглянулось ему тут у вас. Требуют, говорит, много, а платят мало и нерегулярно.

– Ой, чего уж с них особо требуют, – не удержалась Алевтина Сергеевна. – Знай себе на кнопку пульта нажимай. Даже и не выходят из будки. Вот, смотри!

Алевтина Сергеевна высунулась из окна у шлагбаума и помахала рукой:

– Свои, открывай! – Шлагбаум тут же поднялся. – Видишь? – обратилась она к Николаю. – За что тут платить-то?

Они остановились у дома. Алевтина Сергеевна осторожно, чтобы не перепачкать новую обувь, выбралась из «газика». Открыла скрипучую калитку и широким жестом пригласила Николая следовать за ней. Она почувствовала себя как-то по-особенному. Пальто, каблучки, шарфик, ветер, гравий шуршит под ногами и следом идет мужчина. Прямо как в фильме. Мужчина, правда, одет в камуфляжную куртку и черные потертые штаны. Но если не оглядываться…

Они унюхали запах дыма, как только вошли и, не сговариваясь, бросились к двери, ведущей в подвал. Работающая тепловая пушка стояла в опасной близости от подпорного бруса, брус дымился, а когда они распахнули дверь пошире, потянуло сквозняком, брус ярко вспыхнул и затрещал. Алевтина Сергеевна рванула по ступенькам вниз, а Николай почему-то – назад на улицу. Алевтина Сергеевна схватила закрывавший банки с компотами старый пуховик и попыталась обхватить им занявшийся брус. Запахло горелым пером, и Алевтина Сергеевна почувствовала, как плавится на ее шее шарфик. Тут появился Николай с топором в руке. Ногой оттолкнув пушку, он схватил свободной рукой трехлитровую банку с компотом и стукнул ей об угол бруса. Банка лопнула, компот попал на огонь, по подвалу потянуло жженым сахаром. Отбросив горлышко банки, Николай принялся обтесывать топором тлеющую часть.

– Пушку выключи! – рявкнул он Алевтине Сергеевне. – И беги, тащи одеяло.

Одеяло, впрочем, не понадобилось. Пока Алевтина Сергеевна бегала в мансарду, Николай уже затушил огонь. Вокруг валялись битые трехлитровые банки, свинченные крышки, сморщенные вишни и размякшие яблоки.

– Ты, Сергевна, извини, что столько твоих компотов перепортил, – Николай виновато развел руками. – А брус все равно менять теперь придется. Но сама понимаешь – обстоятельства непреодолимой силы. Вопрос только один: кто их создал. Кого ты тут на хозяйстве оставляла?

– Костяна. Он у нас в поселке круглый год живет, в вагончике.

– Позвони-ка ему, позови сюда. Только о пожаре не говори, а то спугнешь.

Алевтина Сергеевна поднялась из подвала наверх, в прихожую, где валялась брошенная впопыхах лаковая сумка с так и не востребованными документами, кошельком и телефоном. Наклонилась, подняла сумку и ненароком увидела себя в зеркале: лицо в саже, обгоревшая челка, скукожившийся шарфик, пальто в белесых пятнах и колготки в крупных дырках. Ей непреодолимо захотелось запустить в зеркало чем-то тяжелым. По счастью, под рукой не оказалось ничего подходящего для метания. Пришлось просто отвернуться от своего жалкого отражения и сосредоточиться на телефонном звонке.

Она набрала номер. Телефон Костяна ровным, бесстрастным голосом сообщил: «Абонент временно недоступен». Надо было идти разыскивать. Но дефилировать в обгорелом виде по поселку не стоило. Да и Костян тут же бы догадался. Алевтина Сергеевна поднялась в мансарду, сняла с себя остатки былой роскоши, вытащила из кособокого шкафа дачную амуницию: потертые штаны, флисовый свитер, вязаные носки. Спустилась на кухню, к крану, умыла лицо, кое-как оттерла сажу с пальцев, осмотрела в зеркало результат, заправила обгорелую челку под берет. В подвале гремел осколками и шуршал половой щеткой Николай.

– Слышь, Коля, – крикнула Алевтина, – недоступен поджигатель. Пойду поищу.

– Чует мое сердце – не найдешь ты его! – донесся голос Николая.

Сердце пожарного не ошиблось. Вагончик, где жил Костян, оказался заперт, а встреченный на обратном пути дворник Саид сообщил ей, что Костян вчера спешно уехал домой, в Донецк, вроде как там его поселок укропы разбомбили. Что ехать не хотел, боялся, что загребут в ополчение, но в доме все стекла вылетели, и тоже боялся, что мародеры все растащат, а в доме одна старая мать. Алевтине Сергеевне стало стыдно: на человека такое горе свалилось, он просто забыл пушку выключить, а она его в поджоге подозревает.

Николай встретил ее на веранде, он оттирал пятна с куртки при помощи губки и прихваченных с кухни «Ферри» и уксуса. Он выглядел так по-свойски, как будто жил здесь всю жизнь. Алевтине Сергеевне вдруг захотелось спросить его про семейное положение. Но она тут же представила этот мезальянс: полковничиха и прапор. Наверняка прапор. Было бы звание выше – не торчал бы на проходной в районном суде. Да и моложе он ее намного. Его внуку – четырнадцать, ее – двадцать пять. Господи прости, дыму надышалась…

– Нету? – коротко спросил Николай, на секунду подняв взгляд.

– Нету, – подтвердила Алевтина Сергеевна. – Дом у него под Донецком. Разбомбили. Вчера подхватился и уехал.

– Понятно. Но я тебе одно, Сергевна, скажу: или ты страховку оформляй на дом в проверенной компании, или судиться прекращай. Первый раз в суд сходила – тебе подвал затопили, второй раз – пожар устроили. Пора выводы делать. А кум-то мой правильно от вас уволился – неспокойно тут.

У Алевтины Сергеевны внутри все всколыхнулось: знакомы недавно, а уже учит жизни, молокосос! Вслух, однако, она произнесла:

– Я тебе, Коля, по гроб жизни обязана. За осушение, за тушение и за советы!

Николай смутился, потер нос тыльной стороной ладони и пробормотал:

– Да чего уж там. Я мужик. К тому ж – пожарный. А советы – это бартер, за малину и костюмы.

– Ах да, костюм! – спохватилась Алевтина и направилась в подвал.

Прилипая к политому компотами цементному полу, она добралась до дальнего угла, нашла покрывшийся сажей чехол с прорезиненным костюмом и, стараясь не рассматривать детали нанесенного пожаром ущерба, поднялась обратно на свежий воздух.

– Держи, Коля! Удачной рыбалки вам с внуком!

Николай еще больше смутился:

– Ты, Сергевна, извини, если я что не так…

– Не переживай, Коля. Ты все правильно говоришь. По сути. Еще раз спасибо!

– Ты, Сергевна, телефончик мой запиши. Если вдруг что, я подскочу.

Обменялись телефонами. Но Коля все не уходил.

– Слышь, Сергевна, я на веранде культиватор углядел. Он у тебя пашет?

– Не пашет, – вздохнула Алевтина Сергеевна. – Да и некому на нем пахать.

– Давай я возьму, попробую наладить. Если налажу – я тебе весной грядки вскопаю. А сначала на своих опробую, если ты не возражаешь.

Алевтина Сергеевна не возражала. Коля погрузил в свой «газик» ее культиватор. На том и расстались.

Глава 9

Александра стояла перед железной дверью в Катину квартиру и не решалась нажать на кнопку звонка. Она очень рассчитывала на поддержку мужа при разговоре с отцом. Поэтому в бывшую генеральскую квартиру на 2-й Фрунзенской они отправились вместе на машине Петра.

Пока ехали, Петру позвонил его партнер Сева, и Петр включил телефон на громкую связь. Сева очень импонировал Александре: такой экранный, такой весь из неотсюда. Если бы Александра была за ним замужем, она бы, наверное, зашила себе рот и день-деньской пропадала бы в тренажерном зале. Когда они вместе отдыхали в Ницце: Петр с Александрой и Сева с очередной пассией, Александра даже на пляж не ходила под разными предлогами. И еще у нее начисто пропал тогда аппетит, и никакие прованские деликатесы не соблазняли.

Александра при звуке голоса Севы инстинктивно приосанилась и подобрала живот. У Севы был такой бархатный, такой глубокий голос. Но сегодня он звучал напряженно и жестко, говорил как будто сквозь зубы. Уверял Петра, что нужно сворачивать лавочку, что сверху дали отмашку и люди уже заряжены и что надо пересмотреть его долю при финальном подсчете. Петр огрызался, отвечал, что доля Севы может быть только уменьшена, а отнюдь не увеличена, что у Севы есть много источников, а у него, Петра, только доход от компании, и он теперь невольно пострадавший. Александра видела, что муж вышел из себя и едва сдерживается. Он чуть не влетел в бампер впереди идущей машины при торможении на светофоре, и это внимательный и педантичный Петр.

Когда они подъехали к дому, он знаком показал жене, чтобы шла одна, а сам остался в машине продолжать разговор.

А одна Александра уже ездила к отцу. И не раз. Отец гладил лежавшую на его коленях Катину шаль, плакал и просил сдать его в дом престарелых. Смерть Кати сокрушила его: словно покойница забрала с собой его военную выправку. Отец как-то согнулся, потерял аппетит, похудел, и даже кожа на щеках обвисла. Ночевал он теперь на узком диванчике в зале – в спальню не заходил. Катины наследники не торопили отца с выездом, но в любом случае оставлять его одного было нельзя. Александра была уверена, что, как только мать увидит его, смягчится и пустит его обратно домой просто из человеческого сострадания. Но когда Александра предложила отцу поехать повидать бывшую жену, он сжался в комок и, закрыв глаза руками, затряс головой: «Саша, я ее боюсь. Я даже в глаза ей не смогу посмотреть. Она как удав. Она съест меня, Саша».

И тогда Александра решила привлечь на помощь мужа. При Петре отец не позволит себе так раскисать, а Петр проникнется проблемой, и если отца сразу поселить к матери не удастся, то муж будет морально готов временно пожертвовать своим домашним кабинетом.

Севин звонок был совсем не вовремя. Александра опять оказалась один на один с отцом. Но делать было нечего. Она нажала кнопку звонка. За дверью послышалось шарканье, пауза на разглядывание через глазок, щелканье замка. Дверь открылась, на пороге стоял отец Лев Иванович в старом тренировочном костюме с отвисшими коленками и в тапочках на босу ногу. Лев этот Иванович нервно ерошил ежик на голове и часто моргал покрасневшими глазами.

– А, это ты, Саша, – вместо приветствия произнес он, словно ждал кого-то другого.

Александра всплеснула руками:

– Папа, я же тебя просила быть готовым к нашему приезду! У Пети мало времени.

– Саша, я к матери не поеду. Хоть ты меня режь, – и в подтверждение своего саботажа Лев Иванович шлепнулся на пуфик у двери и вытянул ноги поперек красной ковровой дорожки, словно преграждая путь в глубь сумрачной квартиры.

Такого ультиматума Александра не ожидала. Ее мысли лихорадочно заметались в поисках аргументов.

– Тогда она пропадет, – неожиданно для самой себя заявила она.

– Кто пропадет? – не понял Лев Иванович.

– Мама. Я тебе не говорила, но маму надо спасать.

– От кого?! – опешил Лев Иванович.

– От нее самой. С ней происходит что-то неладное. Она остригла волосы, покрасилась и завела себе квартиранта. Ты бы его видел!

– А что с ним не так?

– Леший, настоящий леший. Мелкий, тощий, косматый человек без возраста, – по телу Александры пробежала мелкая дрожь. – А она ему котлеты крутит!

– Что значит: «котлеты крутит»? Это какое-то иносказание?

– В прямом смысле, папа! Нам с тобой никогда котлет не крутила, а ему крутит!

– Ну и хорошо, пусть крутит, – благодушно разрешил отец.

– Папа! – Александра положила руки на плечи отца и встряхнула его. – Ты что, забыл? Мама же у нас наивная как ребенок. Этот леший ее до пропасти довести может, если мы с тобой не вмешаемся.

– Саша, а ты не преувеличиваешь? – с надеждой спросил дочь Лев Иванович.

– Папа, ты вот сам взгляни на него и сделай выводы, – предложила Александра. – Просто посмотри, и все. Давай собирайся. Где твой костюм? Я тебе помогу.

Александра сняла пальто. Лев Иванович поднялся было с пуфа, пригладил свой ежик, пощупал щеки и снова сел.

– Саша, я небритый. Я в таком виде не поеду.

– Папа, это не имеет значения. Чтобы посмотреть на человека, бриться не обязательно, – заверила Александра.

– И я не могу найти свой галстук.

– И галстук не нужен.

– Саша, я чувствую себя не в своей тарелке без галстука, – с каким-то отчаянием пролепетал Лев Иванович.

Александра обвела взглядом прихожую.

– Вот он! – торжествующе сказала она, сняв висевший тут же на вешалке рядом с пальто засаленный синий галстук.

– Не идти же с пустыми руками, – отец уже не знал, что придумать в качестве отговорки.

– Мы купим букет по дороге. И торт. Пойми, папа, речь идет о спасении женщины. Ты с этой женщиной почти полжизни прожил. Она не может быть тебе безразлична, – напирала Александра.

Лев Иванович молча поднялся с пуфа и, не глядя на дочь, уныло побрел между развешанных по всему коридору рогов лосей и косуль в спальню – переодеваться. Тут у Александры зазвонил телефон. Это был Петр.

– Саша, у меня тут ситуация изменилась, мне срочно нужно вернуться в офис.

Александра почувствовала досаду. В кои-то веки она попросила помочь. Но тут же одернула себя – вспомнила, как звучал сегодня голос Севы.

– Ну, ты тогда поезжай, раз так. Мы обойдемся. Такси вызовем, – ровным голосом ответила она, выключила телефон, сняла сапоги и пошла подгонять отца.

Но отец попросил ее не входить в спальню, сказал, что сам справится.

Александра в ожидании мерила шагами гостиную. Хрустальные бокалы в пузатом полированном серванте позвякивали в такт ее поступи. На плюшевом коричневом диване лежали скатанные по-казарменному валиком постельные принадлежности, вот только расцветка у них была фривольная – крупные почти трехмерные розы на шипастых ярко-зеленых стеблях. Зашторенное окно давило на психику, и Александра раздвинула бордовые бархатные занавеси. Неожиданно появившееся в разрыве облаков низкое ноябрьское солнце жестко осветило слой пыли на всех горизонтальных поверхностях. Фотография Кати под стеклом в траурной рамке, стоявшая на обеденном столе со дня похорон, была вся запятнана следами пальцев и отпечатками губ. Александру передернуло, как если бы она наблюдала чужую интимную сцену. Она села на диван, чтобы изменить ракурс. Следы и отпечатки исчезли, но Катя с фотографии теперь смотрела прямо на нее. «Прости, теть Кать, – прошептала она. – Но его здесь нельзя больше оставлять. Ты же не ждешь его так быстро, правда?»

Тетя Катя с детства была для Александры образцом матери. Тетя Катя не ругала свою дочь Нину, даже когда она получала плохую оценку, даже когда она не поступила в институт с первого раза. У тети Кати всегда были заготовлены для дочери улыбка и плюшка. Правда, от плюшек Нина сердито отказывалась, и Саша с удовольствием съедала две, за себя и за Нину. Ей хотелось обнять ванильную тетю Катю, положить голову ей на грудь и закрыть глаза, слушая ритм ее сдобного сердца. Собственная же мать не вызывала таких эмоций – Александре казалось, что и плоский живот, и маленькая грудь матери сделаны из жесткого металла, а не из теплой и мягкой плоти, как задумывала это природа.

Когда отец позвонил ей и сказал, что остается жить у Кати, Александра почувствовала себя отомщенной. Чтобы хоть как-то сгладить чувство вины за эту низменную эмоцию, она поклялась, что будет очень внимательна к матери и постарается компенсировать демарш отца. И она старалась все эти годы, видит бог. А мама… Мама оставалась Железным Дровосеком. Но, в отличие от Железного Дровосека, не страдала от недостатка сердечности.

Через пятнадцать минут выбритый и причесанный отец вышел из спальни, а через час они стояли у двери квартиры на Университетском. Лев Иванович держал в одной руке торт, а в другой – букет. Головки оранжевых кустовых розочек в гарнире из белой гипсофилы мелко подрагивали. Александра достала из сумки ключи. Лев Иванович зашептал:

– Саша, может, лучше позвонить в дверь. Как-то неловко без звонка.

– Папа, – зашептала в ответ Александра. – Ты вообще-то прописан здесь. Это твоя квартира, – и она нацелилась на замочную скважину. Но ключ в личинку не вошел. Она все поняла. Ничего не оставалось, как нажать на кнопку звонка. Послышалось знакомое с детства переливчатое бульканье.

– Кто там? – раздалось из глубины квартиры.

– Мама, это я, – отозвалась Александра, давая отцу знак рукой скрыться за угол. Но он то ли не понял знака, то ли решил не прятаться. Он уточнил:

– Это мы.

Голос отца звучал спокойно, но розочки в букете затряслись сильнее. Послышались приближающиеся шаги. Потом тишина. Было понятно, что мать рассматривает гостей в глазок. Александра почувствовала себя неуютно.

– Зря ты, Шурка, его притащила, – послышалось наконец из-за двери. – Я же тебе говорила – не впущу. А ключи свои можешь выбросить – я сменила замки.

– Видишь, папа, я же тебе говорила – ее надо спасать! – прошептала отцу Александра. А затем – громко в замочную скважину: – Мама, если ты нас не впустишь, я вызову полицию – и мы вскроем квартиру. Папа, между прочим, твой законный муж, и он здесь прописан!

– Это мы скоро исправим! Я подала на развод, – и из-за двери раздался издевательский хохот.

– Ты сделала что? – не поверила своим ушам Александра.

– Подала на развод, – медленно и членораздельно произнесла Алевтина Сергеевна. – Сегодня утром, на сайте госуслуг. А мои предложения по урегулированию имущественных отношений я направила тебе на электронную почту. И копию – твоему мужу. Отправляйся домой и почитай внимательно. И все встречные предложения шлите мне в письменном виде. Чтобы оставалась история достижения договоренностей.

Александра онемела. Ей показалось, что из-за двери с ней разговаривает вовсе не ее мать. Ее мать не знала таких слов и не умела говорить на таком языке.

– Мама, открой, мы не будем входить. Мне просто нужно убедиться, что с тобой все в порядке, – попыталась сменить тактику Александра.

– У меня все просто роскошно! – заверила ее мать. – Мы с Антошей пьем шампанское по случаю моей победы над собой!

Из-за двери послышалось… удаляющееся пение. Про то, что кто-то не плачет, не рыдает, а на все вопросы отвечает спокойно. Бум! Кажется, это захлопнулась дверь кухни.

– Папа, – Александра развернулась к отцу. – У тебя паспорт с собой?

– А зачем? – вопросом на вопрос ответил Лев Иванович.

– Надо вызывать полицию. Там происходит что-то ужасное.

– Ты уверена? – розочки в руке у Льва Ивановича задрожали как в лихорадке.

– Ты когда-нибудь слышал, чтобы мама пела?

– Никогда, – согласился Лев Иванович.

– Ее накачали наркотой, не иначе.

– Может, ей просто вдруг стало очень хорошо? – предположил Лев Иванович.

Александра побоялась, что сейчас она взорвется. Разлетится на куски.

– Папа, как человеку в семьдесят три года может стать вдруг очень хорошо?!

– Никак, – согласился Лев Иванович. – Мне в последний раз было очень хорошо, когда я решил не возвращаться домой и остаться у Кати. Но тогда мне было пятьдесят восемь. Такое, знаешь, вдруг освобождение почувствовал. Как будто крылья за спиной выросли…

– Папа, не сейчас, – оборвала Александра. – Проверь наличие паспорта!

Лев Иванович суетливо огляделся – куда бы поставить торт, – но не нашел места. Сунул под мышку букет и освободившейся рукой полез во внутренний карман пальто. И вдруг начал тихо сползать по стенке.

Александра с криком забарабанила в дверь. Но за ней по-прежнему слышалось приглушенное нескладное пение. Александра бросилась к отцу, стянула с его шеи шарф и ослабила галстук. Отец открыл глаза. Дрожащей рукой достал из кармана свои сердечные таблетки, которые неизменно носил с собой вот уже несколько лет, и проглотил одну. Потом распрямился, издав вздох облегчения.

Александра вызвала «Скорую». Она, конечно, отметила, что отцу стало лучше раньше, чем таблетка могла бы реально подействовать, но твердо решила госпитализировать его и всесторонне обследовать.