Текст книги "Шанс на счастье"

– Простите, мадам, за нескромность: вы своего спутника давно знаете?

Алевтина Сергеевна опешила от вопроса.

– А вы что, знаете, кто мой спутник? – удивилась она.

– Видите ли, я сразу обратил на вас внимание. Во всем зале вы – единственная возрастная пара. Остальные – до сорока пяти. Так вы спутника давно знаете?

– В первый раз вижу, – честно призналась Алевтина Сергеевна.

– Тогда хочу вас предупредить, что за обед платить будете вы. Он скажет, что забыл дома портмоне, – глядя куда-то в сторону, сказал гардеробщик.

У Алевтины Сергеевны все внутри опустилось. Она даже не видела меню и не знала цен. И в кошельке всего три тысячи от силы.

– Вы ошибаетесь, – ответила Алевтина Сергеевна гардеробщику. – Сегодня за обед платить будет он.

И протянула номерок, который еще не успела убрать в сумочку. Гардеробщик помог ей надеть пальто. Она открыла кошелек и дала ему пятьсот рублей. Меньше купюры у нее все равно не было.

– Благодарю, мадам! – поклонился ей гардеробщик. – Хорошего вам дня!

Как дошла до метро, Алевтина Сергеевна не помнила. В сумочке все время жужжал телефон, но она не стала останавливаться – ей хотелось уйти от «Пекина» как можно быстрее и как можно дальше. В вестибюле метро она притормозила, достала телефон. Это была Маша.

– Бабуля, я тебе обзвонилась. Нам дедовы вещи нужны. Он у нас жить будет. Можно я приеду вечерком, заберу?

– Вечером меня дома не будет. Я на семинар иду.

– Вау! На какой семинар?

– Тебе это неинтересно. Приезжай завтра. В конце концов, он так долго обходился без этих вещей, еще один день потерпит.

Алевтина Сергеевна убрала телефон в карман, достала пенсионную карточку и прошла сквозь турникеты на эскалатор. «Никогда не доверяла людям в бабочках, – подумала она. – Как я могла на этот раз купиться?»

Глава 13

Перед тем как выйти из машины, Маша слегка брызнула парфюмом на запястье, посмотрелась в зеркало, подкрасила губы, увлажнила их, проведя языком, и улыбнулась сама себе. Очаровашка! Она на этой улыбке много сделок провела.

В риелторском бизнесе без обаяния никуда. Равно как и без языка. Язык у Маши был подвешенный. И не только русский, но и английский. Филфак – отличный старт для карьеры риелтора. Ее образование позволяло ей с пулеметной скоростью выстреливать в собеседника неологизмами собственного сочинения. «Пролонгированная комната» звучала симпатичнее «узкого пенала», «минималистичный холл» был привлекательнее «куцего коридора», а «винтажный фасад» воспринимался солиднее, чем «облупленный». Улыбка же отвлекала от сколов на сантехнике, пятен на обоях и проплешин на коврах.

За свою непродолжительную риелторскую карьеру Маша успела удовлетворить запросы многих одиноких клиентов. Зрелые семейные пары она сразу передавала своему партнеру, образцу сыновьей заботливости, Ашоту, а незрелые – бывшей учительнице русского и литературы, пятидесятилетней Зинаиде Михайловне. Бабушкин же квартирант, безусловно, входил в ее целевую аудиторию, и Маша нисколько не сомневалась в успехе, хотя никакого особого плана втирания в доверие она не имела.

Таблетка от двери в подъезд у Маши была, поэтому до квартиры она добралась беспрепятственно. Нажала на кнопку дверного звонка. Она позвонила еще раз: длинно и требовательно. Услышала звук откатившегося стула на колесиках, шлепанье тапочек, покашливание у дверного глазка. Наконец раздался щелчок замка, дверь открылась. Перед ней стоял человек с лохмато-бородатой головой Рубеуса Хагрида из «Гарри Поттера», к которой прилагалось узкое тело Джека Воробья из «Пиратов Карибского моря». Он был одет в линялую майку с облупленной надписью МГУ ВМиК, потертые джинсы и резиновые тапочки на босу ногу. Маша быстро втянула носом воздух – после поездки в Амстердам она знала, как пахнет травка и прочая дурь. Ничего, кроме привычных запахов старой одежды и жареного мяса, она не различила.

– Здравствуйте, Антон, я Маша, внучка Алевтины Сергеевны, – не дав бородачу опомниться, выстрелила она, протянула руку для пожатия и шагнула прямо на него. Он инстинктивно отпрянул, и Маша просочилась в квартиру.

– Здравст…

– Бабушка сейчас на семинаре, а мне нужно забрать кое-какие вещи деда.

– Вещи? Она мне ничего не говорила, – Антон явно не знал, как ему быть.

– Мы сегодня днем созвонились. Она разрешила, – напирала Маша.

– Да, но комната Алевтины Сергеевны закрыта на ключ. И потом… – пытался что-то еще возразить Антон.

– Она сказала, что вещи в коридоре. Вот они, – указала Маша на стоявшие под зеркалом пластиковые сумки.

– А, ну если так… Но я все же не могу…

– Хотите – я паспорт вам покажу? – и Маша полезла в карман за документом.

– Нет, ну зачем… – смутился Антон. – Я вам верю. Алевтина Сергеевна мне про вас рассказывала.

– Какую-нибудь гадость? – засмеялась Маша.

– Что вы! – запротестовал Антон. – Наоборот, только хорошее. Что вы очень деловая и самостоятельная. И что это у вас от нее.

– Вот уж не ожидала, – искренне удивилась Маша. – Ну, теперь хоть знаю, в кого я пошла. Чертовски приятно слышать. Пойдемте на кухню, попьем чаю.

Антон замялся.

– Я сейчас надолго от компа отлучиться не могу, – признался он.

– Ладно, давайте тогда я вас чаем напою без отрыва от производства, – тут же скорректировала курс Маша. – Кухня, надеюсь, не заперта?

– Нет, кухня – нет.

– Вы мне разрешите на кухню пройти?

Антон совсем засмущался.

– Кто я такой, чтобы запрещать вам?

– Как кто? Вы здесь живете, а я гость.

– Ну да, ну да, – он завис как компьютер, в который ввели некорректное задание.

– Так что? – подняла бровь Маша.

– Конечно, проходите, – пробормотал Антон, повернулся и ушел в комнату, но дверь за собой не закрыл.

Маша раздевалась нарочито медленно, не отводя глаз от бывшей детской. В комнате ничего особо не изменилось, только на стол были водружены сразу три монитора, состыкованных между собой как зеркала в трельяже, да появилось рабочее кресло на колесиках. На этом кресле сидел теперь Антон, переводя взгляд с экрана на экран. Экраны Маше были не видны, но они отбрасывали флюоресцентные пятна на лицо Антона, и профиль его казался разрисованным мелками. Его правая пятка безотчетно дергалась вверх и вниз, как это часто бывает у засидевшихся за монотонным делом мужчин. Ей стало жутко любопытно, во что же он так погружен.

Маша прошла на кухню. Набрала в чайник воды, поставила на плиту.

На столе лежала записка: «Антоша, ужинай без меня! Еда в холодильнике. Буду поздно. А.». «А» – и точка? Просто «А»? Без отчества? Это было примечательно. Маша заглянула в холодильник. Там стояли кастрюля с жареными куриными ножками и миска с салатом из капусты. «Ну вот и классно. Чай оставим на потом», – обрадовалась Маша.

Пока ножки грелись в микроволновке, Маша сгребла со стоящего на холодильнике подноса всякую пыльную чепуху и водрузила на него две тарелки, на которых картинно разложила ножки. Выдавила по окружности пуговички кетчупа, положила приборы и бумажные салфетки, поставила в центр плошку с салатом и понесла еду в комнату Антона.

Маша ждала как минимум удивления, как максимум восхищения, но реакция Антона оказалась очень странной. Он посмотрел так, как будто Маша принесла ему саму себя в голом виде. Его взгляд бегал с экрана компьютера на поднос и обратно. Наконец, сглотнув слюну, он сказал:

– Прямо сейчас никак не могу. Вы там поешьте одна, на кухне. Пока не остыло. Я потом, – и снова уткнулся в экран.

Маша от таких слов обалдела. Она в первый раз в жизни подавала постороннему мужчине ужин, и этот, с позволения сказать, мужчина послал ее обратно на кухню! Будь обстоятельства другими, она бы надела миску с салатом этому хаму на голову и вышла бы вон, но сегодня она позволить себе такого не могла. Сегодня она была не Маша Харитонова, она была Мата Хари. А Мата Хари не то что ужин, а и саму себя была готова отдать ради получения информации…

И все же Маша на некоторое время задержалась, рассматривая экраны. Они были заполнены пляшущими графиками, и у Маши от их зелено-красно-черной пестроты закружилась голова.

– Что это? – поинтересовалась она, подавив тошноту.

– Биржевые котировки, – не оборачиваясь, ответил Антон.

– А вы что, пишете диссертацию о бирже?

– Нет, я на ней играю, – коротко и с досадой отвлекаемого от серьезного дела человека бросил Антон.

– И успешно? – искренне заинтересовалась Маша.

– По-всякому, – отрезал Антон. – Идите уже, кушайте!

Маше ничего не оставалось, как выйти. От расстройства она съела обе ножки со своей тарелки и все три – с тарелки Антона. Впрочем, без всякого аппетита. Потом выпила две чашки мятного чая, пытаясь успокоиться. Дальше сидеть на кухне было бессмысленно, только фигуре вредить. Она вернулась в комнату. Антон не отреагировал на ее появление. Сесть, кроме как на кровать, было некуда. Маша с вызовом плюхнулась на одеяло. Сетка угрожающе заскрипела, но Антон так и не повернул головы. Маша почувствовала всю нелепость положения. И тут она вспомнила предлог, с которым она сюда пришла. Вещи деда!

– Антон, – требовательно произнесла Маша, – оторвитесь на секунду, помогите мне с сумками.

Антон быстро поднялся и двинулся к выходу, пятясь спиной к экранам.

– Вы позволите, я вашей кроватью воспользуюсь? – попросила разрешения Маша.

Антон резко развернулся. Его зрачки в толстых линзах очков расширились, как у ящерицы в момент опасности.

– В каком смысле?

– Вывалю на нее все дедовы вещи. Мне ведь только белье нужно. И китель.

– Вываливайте, – разрешил Антон, поставил обе сумки на кровать и снова сел за мониторы.

Маша выкладывать вещи не стала.

– Не могу найти, – сказала она в спину Антону, не предпринимая, впрочем, ни малейшего усилия отыскать якобы нужные вещи.

– Тогда подождите Алевтину Сергеевну. Она уже скоро вернется, я думаю, – предложил Антон, так и не взглянув на Машу.

– А вы не знаете, на какой такой семинар она ушла?

– Не знаю, – пожал плечами Антон. – Она мне не говорила.

Маша решительно поднялась с кровати, подошла к Антону сзади, наклонилась и свесила свой белокурый локон ему на плечо.

– А зачем вам так много экранов? – полюбопытствовала она.

– Три – это не много. Много – это когда больше шести, – пробормотал Антон, бегая пальцами по клавиатуре, передвигая линии, увеличивая и уменьшая размеры изображения.

Маша как бы ненароком пощекотала его ухо прядью волос. Рука, держащая мышку, дернулась, дыхание Антона участилось. «Есть!» – удовлетворенно констатировала про себя Маша. А вслух удивилась:

– Ой, да тут же все по-английски.

– Потому что биржа американская, – сбиваясь дыханием, пояснил Антон. Маше такое объяснение ни о чем не говорило. – Российская же в четыре часа закрылась. А американская открылась.

– А что вы сейчас делаете? – продолжала любопытствовать Маша.

– Закрываю позиции. Выхожу из торгов.

– А почему?

– Потому что вы меня отвлекаете, – сквозь зубы процедил Антон. – А при скальпинге нужна полная концентрация, иначе можно быстро вылететь в трубу.

– А скальпинг – это от слова скальп? – Маша явно испытывала границы терпения бородатого квартиранта.

– Это стратегия торговли, – на автомате отвечал Антон, стреляя мышкой.

– А вы английский хорошо знаете?

– Средне, – честно признался Антон. И спохватившись, добавил: – Но достаточно, чтобы играть на бирже.

– А хотите, я подтяну вам язык? Я специалист. Дипломированный.

– А зачем?

Машу такой вопрос поставил в тупик.

– Ну, чтобы вы лучше понимали написанное.

Антон ответил не сразу. Пощелкал мышкой. Покусал губы. Маша по-прежнему стояла, опираясь на спинку вращающегося кресла и едва не касаясь грудью спины Антона.

Антон убрал с мышки руку и, не обернувшись, сказал со вздохом:

– Спасибо, но у меня нет времени. Работа, биржа, да еще Алевтина Сергеевна.

– А что, вы ухаживаете за нашей бабушкой? – двусмысленно спросила Маша.

Антон игры слов не уловил.

– Я учу ее. Сначала работе с интернетом, а теперь – игре на бирже.

– Кого?! Бабушку?! – у Маши от такой новости глаза полезли на лоб.

Антон наконец развернулся к ней лицом и так резко, что чуть не врезался носом в Машину грудь. Маша отшатнулась, не сводя с Антона глаз.

– А что вы удивляетесь? – парировал Антон, вставая с кресла. – У нее ясный ум и экономическое образование. Она быстро схватывает. Сама попросила.

Взгляд Антона зацепился за постель, на которой стояли сумки. Он отчего-то смутился. И предложил:

– Пойдемте на кухню.

– А на какие же средства она играет? – продолжала расспросы Маша, шагая за Антоном по узкому длинному коридору в сторону кухни.

– Она пока демоверсию осваивает. Учебную то есть, – объяснил Антон и скрылся за дверью ванной комнаты. Послышался шум льющейся воды.

– А потом? – не отставала Маша, перекрикивая плеск.

– Ей демо надолго хватит. Я ее на рынок раньше времени не пущу, не волнуйтесь, – заверил Антон, открывая дверь и на ходу вытирая полотенцем руки.

– И вы думаете, она вас послушает? Вы понимаете, во что ее втягиваете? – Маша почувствовала, что реально волнуется.

– Я? – Антон растерялся от такого напора. – Я ее никуда не втягиваю. Я даже интернету сначала отказался ее учить. Но пришлось…

Маша вдруг осознала, что выбилась из роли. Надо вернуть внимание к себе.

– Антон, – торжественно обратилась Маша к озирающему внутренности холодильника квартиранту так, словно предлагала ему руку и сердце, – обучите меня игре на бирже.

Антон вместо ответа спросил:

– Простите, Маша, а где моя тарелка? Вы вроде бы мне накладывали…

– Ой, я все съела. Но в кастрюльке есть еще.

– Там только две. Для Алевтины Сергеевны.

– Я оставила вас без ужина! – осознала Маша. – Давайте я бутербродов напилю.

– Я и сам могу, – торопливо ответил Антон, достал из хлебницы буханку «Бородинского» и взялся за нож.

– Ну, тогда я чай заварю, – Маша решительно схватилась за чайник. – Так что, Антон, научите меня играть на бирже?

– Я порезался, – сообщил Антон, засовывая палец в рот.

– Надо было все-таки доверить бутерброды мне, – укорила его Маша.

Она открыла ящик стола, где Алевтина Сергеевна хранила незамысловатую аптечку, и велела Антону вытащить палец изо рта. Тот послушно протянул руку Маше. Она со строгим выражением лица залила порез йодом и стала усердно дуть. Палец дрожал. Да что там палец, дрожала вся рука. «Рыбка на крючке», – отметила Маша.

В этот момент в прихожей послышалось щелканье замка.

– А вот и ваша бабушка, – с каким-то облегчением констатировал Антон и прокричал в коридор: – Алевтина Сергеевна, тут ваша внучка пришла!

Глава 14

Лев Иванович лежал на кровати, глядя на вращающуюся под потолком медитативную спираль из проволоки и деревянных поперечных палочек. Мысли его тоже кружились по спирали. Он по старой военной привычке проснулся в шесть, но вставать не стал, чтобы не попадаться под ноги собирающимся на работу зятю и внучке и суетящейся по хозяйству дочери. В ванных шумела вода, на кухне громыхали посудой, по коридору туда-сюда топали, но к нему вся эта суета не имела никакого отношения.

Лев Иванович лежал и думал о том, как быть дальше. Много лет он жил заботой о Кате. Он чувствовал свою нужность, свою незаменимость. И хотя последние три года он вообще не оставлял Катю одну больше чем на пару часов, в душе он ощущал свободу, ту свободу, которую обрел, сбежав от Алевтины. Ему даже казалось, что его покойный друг Коля пожертвовал собой ради его свободы, его тихого счастья, его ощущения значимости. Коля-то знал, как тяжело живется Леве под асфальтовым катком Алиной воли.

С Алей Лева чувствовал себя второстепенным и малозначимым. Все семейные решения принимала она, да и исполняла по большей части она. Его всегда ставили перед свершившимся фактом, и ему оставалось только следовать приказу. Как и на службе. Лев Иванович совершил в жизни две крупные ошибки: пошел после института в армию и женился на Але. В армию пошел, потому что не хотелось сесть на сто двадцать рублей инженерской зарплаты, а на Але женился, потому что боялся – в какой-нибудь глухомани, куда его отправят служить, вообще не окажется свободных невест. А он был не из тех, на ком женщины виснут гроздьями и ради которых бросают мужей.

И вот теперь Кати больше нет. А с ней ушла и его свобода. Хорошо, что Аля отказалась его принять обратно в неволю. Он ей за это был искренне благодарен. Но теперь он бомж. Здесь, в квартире зятя, напоминавшей ему фабричный цех – стиль лофт, объяснила ему внучка, – он в своих клетчатых шлепанцах и махровом халате поверх синих треников с лампасами чувствовал себя неуместным, нелепым, инородным и, сидя в гостиной перед телевизором, ощущал, что портит собой тщательно продуманный интерьер.

Он пробовал было надевать рубашку с галстуком, но в галстуке ощущал себя еще нелепее. Маша привезла ему собранные Алей вещи двадцатилетней давности, про которые он и думать забыл. От них пахло затхлостью и нафталином, и все, включая нижнее белье, было ему мало. Зачем Аля все это хранила? Зачем потом собирала? Выбросила бы на помойку – и дело с концом. Нет, вспомнил он, Аля не могла. Деревенская девочка, носившая после войны сшитые из старой мешковины трусы, подвязанные проволокой, не могла выбросить добротные малоношеные вещи без дыр и пятен. Выросшая в городе Катя не могла понять эту Алину трясучку над каждой тряпкой и раздавала ненужные вещи направо и налево. Аля всегда возвращалась от Кати с ворохом одежды, которую потом приспосабливала для себя и дочери, за глаза осуждая Катю за транжирство. Аля все время осуждала за что-нибудь Катю. Наверное, она просто завидовала Кате, которой все давалось без особых усилий. Катя, казалось, просто принимала дары от благосклонной к ней судьбы.

Лев Иванович прислушался к доносящимся из-за двери звукам. Тихо. Наверное, все ушли, и можно уже встать и пойти помыться-побриться. Он открыл дверь и тут же наткнулся на дочь.

– Ой, Саша, доброе утро, я думал, ты уже ушла куда-нибудь.

– Ну что ты, папа! Как я могла уйти, не покормив тебя.

– Да я бы сам как-нибудь с завтраком справился. Не инвалид же.

– Да? – обрадовалась Саша, как будто он сообщил ей какую-то неожиданно хорошую новость. – Хочешь, мы сегодня в гараж с тобой съездим?

Ехать в гараж Льву Ивановичу не хотелось. Ехать туда было даже страшно. Там стояла его «Волга», неподвижная все годы, пока он жил с Катей. Он купил автомобиль буквально перед самым бегством из дома, почти новый, по дешевке, соседи эмигрировали в Израиль, торопились, боялись, что вдруг они промедлят – и границы опять закроют. Это была его единственная самостоятельная покупка за все годы их совместной с Алей жизни. И лишь потому, что в тот момент Аля оказалась в командировке. Когда же он остался у Кати, то ни о чем не думал, ничего не рассчитывал. Он даже сбегать не планировал. Оно так случилось, хорошо, что комплект документов он всегда носил при себе: паспорт, пенсионное удостоверение и водительские права. А вот ключи от машины и гаража остались дома, к Кате по случаю снегопада он поехал тогда на метро. Аля же ключей ему не отдала, хотя сама машину не водила и гаражом не пользовалась. Он и не возражал. От Коли осталась точно такая же «Волга». Но за покинутый автомобиль Лев Иванович переживал. Он боялся, что без должного ухода, в неотапливаемом гараже машина проржавеет и изнутри покроется плесенью.

И теперь, когда дочь предложила ему взглянуть на его «Волгу», он страшился, что увидит автомобильный труп, годный только на запчасти.

– Давай не сегодня, – ответил Лев Иванович, чуть помедлив, на предложение дочери. – Холодно, да и снега там поди с метр навалило – дверь не откроем.

– Хорошо, – согласилась Александра. – А куда мы сегодня съездим?

– Можно к Кате? – робко спросил Лев Иванович.

– Нет, папа, – жестко ответила Александра. – На кладбище ветер сильный, а тебе сейчас нельзя простывать.

– Ладно, – согласился с отказом Лев Иванович. – Тогда я не знаю куда. А нам обязательно куда-нибудь ехать?

– А если на выставку недвижимости? Там, кстати, Маша сегодня работает на стенде, присмотрим тебе квартирку.

– Квартирку? Саша, но это колоссальные деньги. А у Пети, я так понял, сейчас с бизнесом напряженно. Да я и не хочу вас нагружать.

– Не переживай, – успокоила отца Александра. – Мы потом гараж твой продадим и дачу и компенсируем затраты.

– Я бы лучше на даче жил, – высказался Лев Иванович. – Я же ее сам строил.

– Даже и не думай! С твоим-то сердцем!

– Да я бы рад был помереть на родной даче.

– А я – нет! – почти выкрикнула Александра. – Собирайся, едем на выставку, – тихо, но твердо добавила она.

– Не хочу! – так же твердо ответил ей отец. – Ты, Саша, сейчас мне мать напомнила. Все время пытаешься причинить мне добро и загнать меня в клетку.

При этих словах лицо Александры исказилось гримасой, рот открылся, жадно ловя воздух, а руки охватили голову, как будто намереваясь раздавить. Лев Иванович не на шутку испугался.

– Саша, прости меня, Саша, я глупость сказал, я не это имел в виду, я очень ценю твою заботу, ты столько проявляешь ко мне внимания, что мне… – отец сделал паузу, подыскивая слово, но не нашел. – Мне просто тошно.

Александра разрыдалась. Она выла, лупя ладонями по обитым декоративной пробкой белесым коридорным стенам. Лупила и кричала:

– Господи, за что?! За что мне достались такие инфантильные… такие бестактные… такие черствые родители?! Одна пустилась во все тяжкие… с малолеткой связалась… в игры играет… другой живым в могилу лечь собрался! А мне-то что делать, господи?

Лев Иванович в растерянности бормотал:

– Саша, ты что? Что ты, Саша? Давай я тебя в спальню отведу… Тебе полежать надо, Саша! Ты переутомилась… Ты слишком на мне зациклилась… Я того не стою, Саша. Правда – не стою… Прости меня, Саша. Прости.