Текст книги "Петербург. События и лица. История города в фотографиях Карла Буллы и его современников"

Вокруг Екатерины

Вы, наверное, подумали, что этот снимок со знаменитым памятником Екатерине II – современный. Но всмотритесь в детали: матросские костюмчики и гимназические мундирчики на детях, гуляющих в сквере; шары с длинными пиками на крыше магазина братьев Елисеевых. Внимательный глаз и другие отличия отыщет. Фотографировали бронзовую императрицу в середине десятых годов прошлого века…

Автор монумента – художник Михаил Осипович Микешин. Именно он стал победителем в конкурсе, объявленном в 1861 году, при том, что соперниками его были скульпторы.

За два года до того микешинский же проект был выбран для сооружения памятника «Тысячелетие России» в Новгороде. Так что, надо полагать, у художника-монументалиста уже имелась закалка для того, чтобы пережить перипетии, связанные с осуществлением нового замысла.

Начнем с того, что памятник Микешин проектировал вовсе не для площади у Александринского театра и Публичной библиотеки, а для главного двора Царскосельского дворца. И рассчитывал открыть его там к столетнему юбилею Императорской Академии художеств, то есть в 1864 году.

Уже успели даже отправить в Лондон, на Всемирную выставку 1862 года, бронзовую модель: Екатерина «в величественной позе, в короне и порфире», а у ног ее, в нишах постамента бюсты Потемкина, Румянцева, Суворова, Орлова и Державина…

Но в мае 1863-го подала голос Городская дума: выступила с ходатайством поместить памятник Екатерине в Петербурге, «не богатом вообще художественными скульптурными произведениями». Да добавить на пьедестале еще одно изображение, а именно – действительного тайного советника Бецкого.

Для столичного заказа Микешину пришлось составлять новый эскиз памятника. Он его не задержал и представил уже в сентябре. Однако ректор Академии художеств К.А. Тон посчитал, что из-за слишком высокого постамента фигура императрицы не выглядит величественной.

Потом были еще и еще эскизы, придирчиво смотренные даже самим Александром II, пока наконец в феврале 1865 года не последовало его «высочайшее одобрение». (По ходу всех этих рассмотрений менялись число и состав фигур на постаменте. Например, Григория Орлова из списка исключили, внесли Дашкову, Безбородко и просимого Думою Бецкого.)

Однако только в 1869 году Министерство путей сообщения – памятник Екатерине проходил по его ведомству – выдало 104 331 рубль «на приступ к самому сооружению».

В тот же год, в день св. Екатерины, 24 ноября по старому стилю, состоялась торжественная закладка. А перед тем все лето на Ладожском озере, на островах шла заготовка гранита: на о. Путеала – красного, на о. Япацар – серого, на о. Сюскесаломи – темно-серого (как эти острова зовутся теперь, я не знаю). Глыбы везли водой до пристани на Дворцовой набережной, недалеко от Летнего сада; оттуда до Невского проспекта, до места, по специально устроенной железной дороге.

К началу 1871 года работы были в разгаре: обтесывался камень, одновременно вокруг разбивался сквер. (Всеми каменными и земляными работами, от начала и до конца, заведовал купец Н.П. Осетров.) И тут царю пришла мысль еще раз посмотреть модель памятника, после чего последовали новые ценные указания. Во-первых, велено было поместить на пьедестале еще две фигуры – все-таки Орлова, а также Чичагова. Второе – по мелочи: «складки порфиры набросить более гармонично и соответственно упругости материи, употребляемой обыкновенно для порфир». Оно, конечно, царю виднее, как должна ниспадать с царских плеч порфира, сиречь – мантия…

Но пришлось опять исполнять новую модель, рубить на островах новые куски гранита, так как увеличивалась окружность постамента.

Александр же и на новой модели недостаток заметил: ордена на фигурах неправильно расположены. Министерство путей сообщения направило запрос в капитул императорских и царских орденов, на предмет «правильного их расположения»…

Уф! Наконец-то пришел день, когда готовую бронзовую Екатерину работы скульптора М.А. Чижова надели, словно бабу на чайник, на бронзовый же стержень. Ниже расположились девять ее «орлов», фигуры которых исполнил А.М. Опекушин.

Открытие памятника состоялось «в 24 день ноября месяца 1873 года» при огромном стечении народа. Был парад, была «салютационная пальба 360-ю выстрелами». По соседству, в залах Публичной библиотеки накрыли столы для избранных персон.

Вряд ли был в их числе старший библиотекарь Х. Вальтер, сочинивший и издавший оду на открытие памятника – «In monumentum divae Catharinae Secundae». Ода была напечатана на двух языках: на латыни и на немецком. По-русски были написаны только два слова: «дозволено цензурою»…

Генералы были в полном восторге

Этот памятник не простоял в северной столице и пяти лет. Сооружали же его в честь великого князя Николая Николаевича-старшего, сына Николая I, известного тем, что командовал он армией в Русско-турецкую войну 187778 годов и – не отставая от Кутузова! – звался фельдмаршалом и полководцем. (О той войне, впрочем, мы больше знаем благодаря героизму русских солдат, оборонявших Шипку и бравших Плевну.)

Заложен памятник был в феврале 1913 года. Торжество удачно приурочили к 300-летию дома Романовых, хотя замысливали дело гораздо раньше.

Как можно понять из разных свидетельств и документов, вопрос поначалу уперся в место, где памятнику стоять. Городская дума никак не соглашалась отдать под него участочек в конце Конногвардейского бульвара, у Исаакиевской площади (фельдмаршал, скончавшийся в 1891 году, жил в свое время неподалеку, в собственном роскошном дворце, который мы с вами знаем теперь как Дворец Труда). И в самом деле, куда при этом приказали бы девать две прелестные колонны Победы, поставленные тут в середине 1840-х годов?..

Переговоры шли с 1910-го по 1912 год, пока сошлись, наконец, на Манежном сквере, на его середине. Однако и тут вышел спор. Дума к романовскому юбилею желала «открыть вид на Кленовую аллею», закрытый построенным в 1908 году зданием офицерского корпуса лейб-гвардии Уральской казачьей сотни. И отдельные гласные разумно сомневались, годится ли новому памятнику смотреть «глаза в глаза» растреллиевскому монументу у Инженерного замка…

План «открытия» Кленовой аллеи, однако, осуществлен так и не был, но Николая Николаевича уже успели «отодвинуть» поближе к Манежу.

Проект был заказан скульптору Пьетро Канонико, итальянцу (некоторые издания писали его фамилию – Каноник). И он придумал нечто монументальное. По описаниям столичных газет, Канонико представил Николая Николаевича сидящим на коне, в походной форме, в фуражке. «Конь как бы чувствует начинающийся бой, вытянул шею, как бы прислушивается, всадник в полном спокойствии опирается рукою на фельдмаршальский жезл».

Но это еще не все. По четырем сторонам пьедестала скульптор установил горельефы с изображениями соратников фельдмаршала и сцен боев. Тут можно было увидеть и цесаревича – будущего Александра III, и брата его Владимира, и союзника – румынского короля, и генерала Гурко, и знаменосцев союзных армий, и «остатки снарядов, фашин, ломаных колес» и еще много чего и кого.

Как записал в своем дневнике городской голова граф Иван Иванович Толстой, генералы были в полном восторге от памятника…

Военные и составляли большинство присутствующих на его открытии 12 января 1914 года (тогда и был сделан наш снимок). Приведены были и выстроены воинские части. Пригласили и бывших участников кампании 187778 годов, для чего им потребовалось предъявить документы, таковое их участие удостоверяющие. Гражданских было мало, и допускались они строго по пригласительным билетам. Остальная публика толпилась на ближних улицах, дожидаясь конца церемонии.

В 11 часов со стороны Итальянской улицы на автомобиле прибыл Николай II, нарядившийся по этому случаю в мундир лейб-гвардии Уланского полка (у него этих мундиров был полный набор, всех полков и родов войск, а также флота). После положенного молебствия царь вместе с Канонико обошел памятник и послушал пояснения автора. Возможно, даже вспомнил, что за год до того, при закладке, лично положил в основание первый камень и несколько золотых монет.

Царю бронзовый родственник-фельдмаршал тоже понравился.

Но не все в Петербурге были Романовыми и генералами, и восторг оказался не общим.

В «Художественной летописи», приложении к журналу «Аполлон», про новый памятник написали, что это «нечто не только ординарное, но крайне безвкусное»: «нелепо, смехотворно сочетание кукольной фигуры всадника и вылезающих из постамента горельефов»… «Почему надо было обратиться к иностранной бездарности, при наличии доморощенных… поистине загадка», – иронизировал критик из «Аполлона».

«Пошлость концепции» и «подделку под самый буржуазный вкус» отмечал в творении Канонико в свою очередь И.И. Толстой, даром, что до того, как стать петербургским городским головою, состоял в должности вице-президента Академии художеств… Но, сокрушался Толстой, «дело сделано и не воротить»!

Вот тут-то он и ошибся. «Отдел изобразительных искусств предложил немедленно приступить к снятию памятника Николаю Николаевичу в сквере перед Михайловским манежем, – сообщила читателям «Красная газета» 9 октября 1918 года. – Памятник этот не представляет никакого интереса ни с художественной, ни с исторической точки зрения…»

Немедленно так немедленно. Уже в конце октября к работам по его демонтажу и приступили…

Богиня – погорелица

Что на снимке, скажу сразу – Минерва, украшавшая купол петербургской Академии художеств. Говорю украшавшая, поскольку снимку больше ста лет, и именно эту Минерву в последний раз петербуржцы видели там 4 марта 1900 года. В тот субботний день, к вечеру, в Академии случился сильнейший пожар, после которого богини с «малютками-гениями» и не стало…

Бедной Минерве вообще не повезло с воцарением на этом куполе.

Была богиня задумана архитекторами А.Ф. Кокориновым и Ж.-Б.-М. Деламотом еще при самом сооружении здания Академии художеств. Но водрузили ее – в компании с тремя вьюношами, олицетворяющими Живопись, Скульптуру и Архитектуру – лишь в конце XVIII века. Из «липового лесу» вырезал тогда группу мастер Иоганн Франц Дункер.

Однако 27 апреля 1819 года пронеслась над Петербургом сильнейшая буря. В деревянную скульптуру ударила молния, пожгла и повредила ее. Минерву с купола сняли.

Годы проходили, и петербургские обыватели стали уже и забывать о богине. Однако в самой Академии художеств не оставляли мысли о ее возобновлении. В 1872 году Совет Академии объявил конкурс «на сочинение эскиза группы с главною фигурою Минервы». Его выиграл Александр Романович фон-Бок, ученик Петра Клодта, питомец Академии, в ней же ставший профессором.

Фон-Бок работал с тщанием: на лепку ушло у него больше трех лет, и только в 1876 году он смог приступить к формовке. Затем отлитые из гипса части скульптуры стали собирать воедино в круглом центральном академическом дворе. Далее следовала бы ее отливка из бронзы, но…

«Нам передают, что вопрос об отливке из бронзы и постановке прекрасной статуи Минервы… за отсутствием денег отодвинут в дальний ящик, и статуя, по всей вероятности, проведет зиму под навесом на академическом дворе», – сообщали «Биржевые ведомости» 12 октября 1882 года.

Во дворе богине пришлось провести не только ту зиму.

Денег все не было. И тогда решили временно (!) гипсовой моделью и ограничиться. «На днях, – писал 21 июля 1885 года хроникер «Ведомостей Спб градоначальства и СПб городской полиции», – приступлено к постановке на центральном куполе здания Императорской Академии художеств колоссальной статуи Минервы, окруженной малютками-гениями искусств…»

«Постановка» скульптуры, весящей почти 600 пудов, длилась около трех месяцев. Для прочности гипс пропитали специальной жирной массой, покрыли тонким слоем олова.

Наконец, 12 октября 1885 года состоялось торжество открытия. Участники его, во главе с президентом Академии художеств великим князем Владимиром Александровичем, наблюдали с набережной, как по сигналу со скульптурной группы было снято полотно и «величественное сооружение Кокоринова (то есть здание Академии. – Н. Г.) предстало снова в том виде, который хотел придать ему зодчий».

Новой Минерве отведено было жизни еще меньше, чем прежней. В уже известную нам субботу 4 марта 1900 года натурщик, топивший перед занятиями печку в модельном зале над вестибюлем, перестарался. Отзанимавшись, рисовальщики ушли, между тем раскалившиеся старые трубы лопнули, загорелись смежные деревянные переборки… Огонь распространился быстро. Стала сыпаться стеклянная крыша модельного зала, пламя лизало деревянные стропила, на которых стояла Минерва со своими «малютками».

Тушили загоревшуюся Академию художеств двенадцать пожарных частей четыре с лишним часа. «Новое время», правда, обвинило пожарных в медлительности. «Барышня, бывшая у телефона в Василеостровской пожарной части, отвечала, что аппарат занят, и только через 20 минут удалось-таки передать весть о пожаре. Но и после этого пожарные приехали только лишь через полчаса…» Эта критика не прошла газете даром: ее заставили опубликовать опровержение «на основании 138 статьи Устава о цензуре» – мол, и звонили в часть позже, и пожарные ехали быстро! Все-таки великий князь Владимир Александрович был не только президентом Академии художеств, но и почетным председателем Императорского Пожарного общества.

От огня погибли находившиеся в модельном зале копия собора святого Петра в Риме, сделанная по заказу Екатерины II, и начатая модель Смольного собора, а также многие копии с картин лучших старых мастеров. Горели и другие помещения, в том числе и мастерская И.Е. Репина…

С пожаром окончилось и существование статуи Минервы. В опасении, что она, многопудовая, рухнет, не удержавшись на подгоревших стропилах, ее сняли и разобрали на части, многое поломав. Как написал какой-то анонимный автор в журнале «Неделя строителя», огонь лишь довершил то, что в течение пятнадцати лет делали с гипсом две другие стихии – воздух и вода. «Несмотря на постоянный ремонт, богиня преждевременно состарилась… Несколько раз уже подымался вопрос о необходимости снять эту группу, но еще долго, вероятно, шла бы об этом речь, если бы не пожар 4 марта».

Уже в наши дни снова заговорили о восстановлении над зданием Академии художеств статуи Минервы, благо существовала авторская малая гипсовая ее модель. Говорят, бог троицу любит. Вот оно и случилось, когда город наш праздновал трехсотый день своего рождения.

Как символ «некрасивой» власти

«Управление благоустройства, выполняя решение президиума Ленсовета, начало работы по снятию памятника Александру III на площади Восстания», – сообщила «Красная газета» 14 октября 1937 года.

В те дни наблюдательный девятиклассник, который потом станет известным геологом, членом-корреспондентом РАН, записывал в своем дневнике: «Над памятником поставили две высоченные балки, к ним привесили крюк с блоком. Сбоку стоит телега на 6 колесах. Уже отвезли памятник. Теперь разбирают пьедестал». (Эти странички из того своего дневника Александр Иванович Жамойда однажды переслал мне, и вот они пригодились.)

Впрочем, среди наблюдавших тогда процедуру снятия монумента на площади Восстания, наверняка были и такие, кто помнил, как на Знаменской его открывали.

Торжество 23 мая 1909 года было устроено исключительное: с перекрытием Невского и прилегающих улиц, с именными билетами для избранных приглашенных, которым заранее определили места на огромной площади. Порядок обеспечивал, без малого, половинный состав столичной полиции: 155 околоточных надзирателей, 840 городовых и 6 отделений конной стражи. (Между прочим, восторженные домовладельцы с Лиговского по случаю установки памятника потребовали назвать свой проспект именем Александра III. Кажется, страсть к переименованиям у нас, петербуржцев, в крови.)

Наш снимок сделан за несколько минут до того, как матросы у постамента сдернут со статуи брезентовое покрывало. Потом монумент будет, как положено, освящен, а Николаю II представят членов комиссии по сооружению памятника во главе со статс-секретарем графом С.Ю. Витте и князем Б.Б. Голицыным.

Автора памятника, Павла Петровича (Паоло) Трубецкого, среди них не было. Ему не сочли нужным заранее сообщить о дне открытия, а ехать ему надо было в Петербург из Парижа. «Мне с памятником все время не везло», – признался скульптор интервьюеру из «Нового времени». Ему не повезло на заказчика, который и сам был царем, а потому имел свое видение образа. Не повезло на опекунов, членов упомянутой комиссии – они «причиняли массу неприятностей». В результате работа над «Александром III» отняла у Трубецкого долгих шесть лет, сорвался даже срок, определенный «высочайше»: соорудить памятник осенью 1902 года, к открытию «великого Сибирского железнодорожного пути». Эти шесть лет его труда были оценены всего в 105 тысяч рублей (при том, что памятник обошелся в миллион двести тысяч) и в скромный орден св. Владимира IV степени.

Интересно, что это творение Паоло Трубецкого ругали одинаково и в то, старое, и в советское время. За тяжеловесность, «нехудожественность»… Но и тогда, и потом признавали, что художнику удалось представить в заказной скульптуре символ царизма как такового. Об этом, к примеру, писал в газете «Речь» 9 апреля 1910 года Александр Бенуа, один из организаторов объединения «Мир искусства»: «идея царствования выражена несколько односторонне, но красноречиво и убедительно». И повторил еще раз, уже в июле: «император задуман в е р н о, и все в нем задумано верно». А в апреле 1917 года к теме возвращается архитектор и исследователь Оскар Мунц, в «Архитектурнохудожественном еженедельнике»: идея русской самодержавной власти «фатально вылилась в формы… красоту власти отрицающие».

Неожиданным их союзником предстает на страницах первого ноябрьского номера газеты «Жизнь искусства» за 1918 год некий рабочий З. Михайлов, прослышавший, что железнодорожники ходатайствуют о снятии памятника. «Творение Трубецкого, давшее нам Александра III таким, как рисует нам его история, должно остаться неприкосновенным».

Получается, что такая мысль – отправить статую «на свалку» – родилась задолго до того, как это было осуществлено на практике? А осенью 1937 года «Третьего Александра» свезли на задворки Русского музея, где он, как известно, оставался в забвении более полувека…

Теперь монумент снова на виду, хоть и на очень случайном месте. И тут я снова бы вспомнила Александра Бенуа, который говорил: «Памятник Александру III может не нравиться, но с ним будет считаться история искусства».

Но еще более справедливыми кажутся мне слова уже цитированного рабочего З. Михайлова: «Можно, конечно, расплавить статую, но можно ли расплавить историю царствования этого жандармского царя!»

Потому что нельзя расплавить вообще никакую историю, как бы сильно этого не хотелось…

Полтавские знаки столицы

В июне 1709 года, тогдашнего 27-го числа, Петр I одержал под Полтавой свою великую и знаменитую победу над шведами. С той победой стало связано потом не одно событие в жизни новой российской столицы – Петербурга.

Ну, во-первых, в честь нее в 1710 году выстроили на Выборгской стороне Сампсониевский храм: на 27 июня как раз приходится день святого Сампсония Странноприимца.

Во-вторых, «Полтавой» нарекли первый корабль, сооруженный на Адмиралтейской верфи, в год победы и заложенный.

Славу Полтавской победы и потом всегда чтили петербуржцы, а уж в 1909 году, по случаю ее двухсотлетнего юбилея, устроили пышные торжества. Надо заметить, обстоятельства жизни не очень способствовали тогда празднику: город переживал очередную холерную эпидемию. Но одно другому не помешало…

Столица украшалась к торжеству. Готовились по обыкновению щиты и транспаранты. У отцов города явилась

Заранее также было известно, что государь делает столице царский подарок – две бронзовые группы с Петром I, приобретенные им у скульптора Л.А. Бернштама. Как их тогда называли, «Саардамский плотник» и «Петр, спасающий утопающих». После долгих споров, где их установить, определили местом Адмиралтейскую набережную. И сразу следом поступило предложение к Думе и Управе от «особого совещания» представителей нескольких министерств: установить там же, «со временем», бюсты всех сподвижников Петра, образовав на набережной «Петровский пантеон»…

Но времени вообще уже хватало только на установку одной группы. Изваяние Петра, спасающего лахтинских рыбаков, поставили на набережной против ближнего к Зимнему крыла Адмиралтейства и здания Панаевского театра (о котором еще пойдет речь впереди). Покрывало сняли 27-го в 3 часа 35 минут дня. Царь на открытии не был, он присутствовал на юбилейных торжествах в Полтаве. Зато была Александра Федоровна с августейшей свекровью. Так что публику все равно долго не подпускали к памятнику (на снимке она как раз, когда настал ее час). И сначала провели перед ним колонны учащихся городских училищ…

(«Царя-плотника», как известно, установили годом позже. Оба памятника сразу не понравились многим петербуржцам. Можете себе представить, «Петербургская газета» уже 28 августа позволила себе критику: «Вместо могучей фигуры Царя Великого на пьедестале стоит фигурка какого-то низкорослого человека, даже лицом не похожего на Петра Великого».)

В тот же июньский день 1909 года Петербург получил еще один памятник Петру I. Статую работы Марка Антокольского открыли и освятили около Сампсониевского собора. За несколько дней до этого обыватели узнали из газет, что средства на памятник у собора дали графы С.Д. и А.Д. Шереметевы. О том же напоминала им потом и надпись на обратной стороне постамента: «Сооружен потомками фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева, сподвижника Петра Великого, в память 200-летия победы над шведами под Полтавой 1709 г. 27 июня 1909 года».

Но это были еще не все «полтавские» юбилейные знаки в столице. Накануне, 26-го, состоялась торжественная закладка моста имени Петра Великого – на Охту. Как говорил городской голова Н.А. Резцов, охтяне ждали этот мост с 1829 года, когда о нем заговорили впервые. И вот дождались! А чтобы потомки знали, кому обязаны счастьем, выбиты были на закладной доске имена тех, кто в сей момент царствовал, кто управлял Министерством внутренних дел, кто был городским головою, и наконец, кто строил!

День торжества закладки был страшно дождлив, голова Резцов даже воротник фрака вынужден был поднять. А ему и другим официальным лицам под тем же дождем пришлось тогда осуществлять еще одну юбилейную закладку. Это после долгих хлопот лишь к 1909 году удалось Думе найти необходимые 500 тысяч и подходящее место для строительства Городского училищного дома имени Петра Великого. Ведь Дом этот планировался как подарок еще к 200-летию столицы. Как видите, тут даже не вышло по известной пословице: «обещанного три года ждут»…

…Что же сегодня может напомнить нам в нашем городе о давних полтавских торжествах? Охтинский мост, конечно. Нахимовское училище, расположившееся в прежнем Городском училищном доме.

А вот бернштамовские бронзовые группы были отправлены на переплавку в 1918 году распоряжением коллегии Наркомпроса. (Пустые пьедесталы еще в 1923 году оставались на «набережной Рошаля», как звалась тогда Адмиралтейская, потом и их убрали – по словам вечерней «Красной газеты», будто бы для памятника Володарскому.) Но в 1996 году голландцы подарили нам копию «Царя-плотника», он стоит теперь примерно там, где был в свое время «Петр, спасающий рыбаков»…

В довоенные годы сняли и памятник Петру, бывший у Сампсониевского собора. Заново его открыли там 24 мая 2003 года, в дни торжеств по случаю 300-летия Петербурга.