Текст книги "Петербург. События и лица. История города в фотографиях Карла Буллы и его современников"

Вам – телеграмм!

В 1801 году напечатана была в Москве переводная книжечка, сочиненная неким Иоганном Самуэлем Галле, с длинным названием, из которого я приведу половину: «Открытые тайны древних магиков и чародеев…». Читателей, скорее всего, на нее нашлось немного, зато те, кто ею заинтересовался, впервые познакомились с новым словом, доселе в русском языке не бывшим: т е л е г р а ф.

Впрочем с самим явлением – передачей сообщений на большие расстояния – в России уже были знакомы. Еще в 1794 году многомудрый Кулибин, возможно, иностранного термина и не знавший, создал оптический телеграф и придумал для него код. Но нет пророков в своем Отечестве. Кулибинская придумка дома не пригодилась. Как и изобретение действительного статского советника барона Павла Шиллинга-фон-Каннштадта, известного российского ученого. Он изготовил прибор уже электромагнитного телеграфа и продемонстрировал его в 1832 году в Петербурге. Прибор бы этот усовершенствовать да пустить в эксплуатацию. Ан нет! Зато идеями Шиллинга быстро воспользовались за рубежом…

И все-таки идея нового вида связи оказалась слишком заманчивой, чтобы от нее вот так совсем отмахнуться. Да и зарубежные успехи подстегивали.

Забавно, но первопроходцем в деле практического использования электрического телеграфа оказался у нас Николай I. По его поручению в 1843 году академик Б.С. Якоби устроил линию между Царским Селом и Петербургом. В кабинете императора поставили аппарат, и его величество посредством оного собственноручно сообщался с главноуправляющим путей сообщения графом П.А. Клейнмихелем, жившим в здании Главного штаба и тоже имевшим на своем столе аппарат. (В самом деле, разве телеграф не есть один из путей сообщения?)

Тот же Николай I распорядился позже проложить «в виде опыта» 10 верст телеграфа вдоль железной дороги, которая потом стала зваться его именем, и еще линию от столицы до Колпина, а в 1852 году – между Петербургом и Москвой. Перед тем любопытствующие столичные обыватели приглашались посмотреть действие телеграфического аппарата в магазин г-на Рихтера на Адмиралтейской площади. Там демонстрировались «два небольшие ящичка в роде шашечницы, толщиною в четыре пальца», соединенные между собою тонкой проволокой. «Г-н Рихтер полагает, что между Петербургом и Москвою довольно трех этих телеграфических ящиков…»

А уже в сентябре следующего, 1853 года «Северная пчела» сообщила, что «на сих днях» стали проводить в столице подземный электрический телеграф от Адмиралтейской площади к вокзалам Московской и Варшавской дорог. (Кстати, «Северная пчела» к тому времени уже вовсю использовала модное слово «телеграф» для названия своей традиционной справочной рубрики о репертуаре театров и т. п.)

Так что общительные петербуржцы уже не только писали письма, но и слали «телеграфические» сообщения…

Сообщения эти поначалу назывались исключительно депешами. Привычное нам слово «телеграмма» появилось только в начале 1860-х годов. И то употребляли его в мужском роде: «телеграмм», калькируя с английского. «Отправитель может требовать извещения о времени доставления телеграмма по адресу», – из «Справочного указателя по С.-Петербургу» 1865 года.

В том 1865-м отправитель уже имел возможность сдать свою депешу в одно из 17 отделений столичного телеграфа, бывших в разных районах города. (А прежде депеши принимались только на станциях железной дороги: на главных вокзалах – дежурным офицером, а в остальных случаях – билетным кассиром. Вообще телеграф несколько раз менял «хозяина»: был в подчинении то железнодорожников, то Министерства внутренних дел, то Почтового ведомства.)

Удовольствие это было недешевым. Один лишь «штемпельный бланк», на котором следовало писать текст, стоил 40 копеек, да еще 40 за двадцать слов послания, а если распишешься на большее, то и заплатишь дороже.

Тем не менее телеграфом пользовались охотно. Да и функции его все расширялись. В 1860 году некий г-н Шилль объявил о своем проекте перевода по телеграфу денежных сумм частными лицами. «С.-Петербургские ведомости» по этому поводу заметили, что банкирские дома таким способом уже пользуются. С апреля 1867 года из столицы в Москву и обратно можно стало передавать «автографные телеграммы»: «сохраняется почерк отправителя»…

Немаловажное обстоятельство: в мае 1875 года в Петербурге состоялась Международная телеграфная конференция, что явно свидетельствовало об авторитете русских в этой области.

Постепенно стали выводить из дела зарубежных контрагентов – имелись в достатке отечественные. Даже рядовым своим служащим-иностранцам Управление телеграфов в 1889 году предложило немедленно принять русское подданство, если они хотят сохранить работу.

Кстати, о служащих Телеграфного ведомства. С 1865 года среди них стало появляться все больше женщин, что доказывает и наш снимок. Это государь, Александр II, спасибо ему за милость, дал на то свое высочайшее соизволение. Перед тем он год испытывал их возможности на телеграфе Великого княжества Финляндского. Опыт удался: дамы (обязательно незамужние!) оказались работящи и внимательны.

Подушка для 3-го класса

Ноябрь у нас «железнодорожный» месяц. Читатель, если он знаток петербургской истории, конечно, помнит, что в ноябре (исчисляя по новому стилю) совершились два по-своему великих события. В 1837 году торжественно открыта первая в России железная дорога от Петербурга к Царскому Селу, а в 1851-м стали ходить поезда между новой и старой столицами.

Начиналось новое средство передвижения, как известно, с маленьких вагончиков, даже и называвшихся иногда по привычке каретами. Случалось, и тащили их вместо паровоза лошади. Спустя годы сменили их вот такие составы, как на снимке, сделанном в 1899 году. За это время произошли на железной дороге и разные другие изменения, о которых можно узнать из старых петербургских газет.

Прежде всего, коснулись они скорости, ведь ради быстроты передвижения, наверное, «железка» и затевалась. Понятие «курьерский поезд» появилось еще в XIX веке. «Быстрота движения курьерских поездов, – писала «Петербургская газета» весной 1899 года, – увеличивается… Наконец, пассажиры получили возможность в одну ночь доехать в Москву».

Через восемь лет уже «Петербургский листок» пишет о новой категории пассажирского поезда. «Как нам сообщают, с весны 1908 года будут введены ускоренные поезда между Петербургом и Москвой. Скорее курьерского поезда он будет прибывать в Москву на 1 ч. 38 мин. В пути поезд будет 8 часов 54 минуты…»

А в 1912 году был испытан на пути между столицами «поезд-молния». Товарищ министра путей сообщения Н.Л. Щукин остался им очень доволен. Хотя, как ни странно, время движения его оказалось больше, чем у упомянутого «ускоренного» – 9 с половиной часов. Видно, права была «Петербургская газета», которая еще задолго до того написала, что для введения «самых быстрых поездов» между столицами требуется «устроить совсем другое полотно»…

Теперь – об удобствах для пассажиров. Конечно, удобнее всех было ездить по железной дороге царю – в собственном поезде он чувствовал себя как дома. Остальные пассажиры разделялись по классам. И тут уж вагоны и места соответствовали кошельку. Впрочем, до 1866 года и в первом классе путешественник ночь до Москвы дремал сидя.

«В августе исполнилось тридцать лет со дня появления на рельсах Николаевской железной дороги первого спального вагона», – сообщило «Новое время» в 1896 году. И отметило, кстати, любопытный для нас с вами факт: «Вагоны эти были изобретены архитектором Левестамом, и первый из них был построен в Москве на вагонном заводе Бремме и Левестама. Значительно позже спальные вагоны появились в Америке, а затем уже и в Западной Европе». (Вот так, знай наших!) Между прочим, тогда спальное место было еще бесплатным. Кто первым занял – того и счастье!

В 1899 году начальство путей сообщения снизошло и к пассажирам 3-го класса: за дополнительную плату в 1 рубль 50 копеек стали им выдавать подушки. Точно могу назвать вам и время, когда путешествующие в поездах между столицами начали получать по утрам чай и кофе. По свидетельству «Русского инвалида» – с февраля 1912 года. Соответственно направлению их следования: на остановках в Любани или в Клину.

Еще один вопрос – билеты. Стоимость их, естественно, менялась на протяжении времен. Как писало, к примеру, в 1908 году «Новое время», Министерство путей сообщения, «в заботах о доходности» так повысило тариф, что уже и во втором классе никто не станет ездить из-за дороговизны.

Тем не менее там уже подсчитали, что и повышение это «недостаточно покрывает издержки дорог». (Знакомая ситуация, не правда ли?)

Зато железнодорожное начальство заботилось об удобстве их приобретения. В 1902 году «петербургский техник» С.Е. Шандор придумал «для нужд железных дорог» аппарат, разменивающий золотые и серебряные рублевые монеты. «Для предупреждения обмана со стороны публики» снабдил он аппарат контролирующим «чувствительным приспособлением».

Через десять лет на станциях уже решили поставить «недавно изобретенные машины для печатания билетов непосредственно при выдаче их кассирами», в надежде, что тогда «исчезнут злоупотребления как со стороны публики, так и служащих».

Что касается предварительной продажи билетов, то она была организована в столице давно. Обращаться следовало в контору, которая сначала помещалась на Троицком проспекте, а потом, из-за тесноты там, переехала на Большую Конюшенную. Но в 1911 году произвели «блестящий опыт» доставки билетов на дом, с заказом их по телефону или телеграфу, услуга сия обходилась в полтинник.

…Но как бы ни старалось путейское ведомство для пользы пассажиров, они были все недовольны! Пришлось даже жалобные книги завести. Помните такую жалобную книгу, увековеченную Чеховым в рассказе, написанном в 1884 году? Она, правда, лежала в «специально построенной для нее конторке» на какой-то захолустной станции, и писали в ней проезжающие всякую чушь.

Видно, и в столицах, как к чуши, относились к записям в жалобных книгах. Потому в 1907 году была введена железнодорожная жалобная книга «нового типа», с отрезными талонами, на которые пассажиру и следовало заносить свои претензии. После чего талон, «с первою же отходящею почтою», отсылался не куда-нибудь, а прямо в министерство, «для расследования». Вот только о принятых мерах газеты ничего тогда не сообщали…

Нам – на память, городу – на украшенье

Кумир на бронзовом коне

«Третьего дня, т. е. 7 числа сего месяца открыт торжественно на Петровской площади Монумент Государя Петра Великого в Высочайшем присутствии Ея Императорского Величества, славноцарствующей Великой нашей Государыни Екатерины Вторыя, коею сия достовечность воздвигнута сему Герою, преобразителю России и основателю сей столицы…»

Так писали «С.-Петербургские ведомости» во вторник 9 августа 1782 года. Информация была короткой: подробности газета обещала сообщить «немедленно» по их доставлении. Ждать читателям пришлось, однако, до 4 октября. Впрочем, они и сами прекрасно помнили тот «незабвенный» воскресный день 7 августа.

Начинался он картиною совершенно из известной пушкинской поэмы: «помраченное тучами небо, сильный ветр с безпрестанным дождем». Но после полудня «солнце открылось», и погода стала тихой и ясной. В пять часов на заполненную народом площадь «водою прибыла» Екатерина II. Был дан сигнал ракетой, и «изумленным очам» зрителей предстал будто внезапно взлетевший на скалу конь со всадником.

Столь большое значение придала открытию монумента Екатерина II, что не только обласкала множество причастных и непричастных к сему людей золотыми и серебряными медалями и разными «жетонами», но даже издала в тот же день «Манифест о разных милостях, дарованных преступникам», по случаю этого торжества. Так, прощены были дезертиры из армии, должники… Осужденным к смертной казни сохранялась жизнь (что по сравнению с этим какая-то вечная каторга!).

Долгое время «Медный всадник» одиноко стоял на большом пространстве. И впрямь «на берегу пустынных волн». Э.-М. Фальконе даже не оградил памятник решеткой. «Зачем сажать его в клетку? – писал он к Дидро. – Если надо будет защищать камень и бронзу от сумасшедших и детей, на то есть часовые в Русской Империи».

Но решетку все-таки установили – потом. Какою она была, понятно из очерка в журнале «Северное сияние» за 1862 год: круглая, железная, с позолоченными верхушками. «Площадка этой ограды выложена диким камнем».

Наверное, она так и выглядела, как на нашем снимке, сделанном уж точно до 1903 года, тогда, буквально накануне 200-летнего юбилея Петербурга, решетку убрали (но не успели сломать еще и каменный цоколь, по поводу чего в 1907 году негодовал «Зодчий»: «монумент имеет вид стоящего на колоссальном блюде»…)

В 1872 году приступили к сооружению сквера на Петровской площади, и Петр оказался с трех сторон окружен деревьями и кустами. В этом сквере спустя тридцать лет Городская управа решила установить фонтан и даже объявила конкурс на проект. «Под юбилей» города были выделены и деньги. Увы, «в результате – ни фонтана, ни денег», – печально констатировала в 1909 году «Петербургская газета».

…Без «Медного всадника», как вы понимаете, невозможно представить себе наш город. А ведь он однажды чуть было не покинул свое место на невском берегу! Как писал когда-то журнал «Нива», Александр I в 1812 году, будто бы боясь нападения Наполеона на Петербург, распорядился снять с постаментов статуи Петра, стоящие у Невы и у Михайловского замка, и увезти их на судах подальше, «как драгоценности». Вывоз памятников был поручен князю А.Н. Голицыну, но тот сумел царя от этой затеи отговорить…

Драгоценность драгоценностью, но вот упоминаний о том, чтобы этот монумент Петра как-нибудь всенародно и официально почитали, я не нашла. Пятидесятилетие со дня открытия, судя по городской печати, прошло никем не замеченным. Столетие помянули молебном в зале Городской думы.

«В то время, как русская журналистика только в нескольких строках отозвалась о дне 7-го августа, столетней годовщины открытия памятника Петру Великому, – писал «Голос» 10 августа 1882 года, – немцы издали в Гейдельберге по этому случаю целую брошюру «Фальконет и памятник Петра Великого в Петербурге (1782–1882), вековое воспоминание».

Самое интересное, что автором брошюры оказался петербуржец – некий Герман Дальтон. И приводил он, по словам газеты, некоторые малоизвестные подробности сооружения памятника. Будто бы для устойчивости поднявшегося на дыбы коня хотели подпереть его грудь столбом… А на камне якобы поначалу собирались вырезать надпись по-русски и по-французски: «Если б Бог, создавая людей, даровал одному из них бессмертие, герой, которого изображает статуя, был бы еще между нами».

Может, и в самом деле имелись такие планы у советчиков, коих было немало у Фальконе – замечательно, что они не осуществились.

Мне же понравились приведенные «Голосом» слова самого Германа Дальтона о бронзовом Петре: построивший столицу в виду у неприятеля, как ласточка, вьющая себе гнездо на лафете пушки, изображенный Петр тем не менее спокоен и уверен в победе…

Семейный праздник на площади

Нет нужды говорить читателю-петербуржцу, что это за памятник. Как и давать его описание – это уже многажды сделано в краеведческих книжках, которые легко снять с полки и прочесть… Однако стоит поискать в его истории детали не широко известные.

Торжество открытия на Исаакиевской площади памятника Николаю I, состоявшееся 25 июня 1859 года, столичные газеты назвали «семейным праздником». Как писал, в частности, еженедельник «Иллюстрация. Всемирное обозрение», возводился он «сыновней любовью» – так вот пожелал почтить память отца Александр II.

Августейший сын был щедр, не пожалел на это дело 750 тысяч рублей и даже простил Петру Клодту – барону, скульптору и мастеровому-литейщику в одном лице – запоротую первую отливку конной статуи, мало того, возместил ему убытки.

Зато вторая отливка оказалась удачна, и Клодт лично сопровождал ее перевозку на площадь. По словам «С.-Петербургских ведомостей», тащили статую на деревянной платформе на катках – и отнюдь не лошади, а «человек 60 рабочих», канатами.

К тому моменту уже был готов на площади пьедестал, на него 23 мая лихого всадника и вознесли.

С этого дня, опять же по информации столичных газет, единственно здесь и стало наблюдаться стечение народа, необычное для опустевшего летом Петербурга. Всем очень хотелось заглянуть под «парусинную материю», закрывавшую коня с царем.

Тут же суетились рабочие: на пространстве вокруг памятника, у соседних домов и рядом с Исаакиевским собором строились «ложи», «эстрады» и «амфитеатры» для публики, желающей лицезреть торжество. (Замечу кстати, что сквера на площади тогда еще не было, он появился только через год.)

Уже граждане разузнавали цены на места и ужасались тому, сколь они высоки. «Замечательно, что кассу устроили прежде, – иронизировала «Северная пчела», – нежели успели кончить места».

Уже ушлые торговцы выбросили в продажу большое число подзорных трубок и биноклей.

Наконец, дождались!

Во всех газетах был опубликован церемониал праздника, в котором каждому участнику было определено, куда ему являться рано утром 25-го и где именно иметь быть во время церемонии. Документ сей дополнялся пунктами специального распоряжения с. – петербургской полиции, неисполнение которого «могло повлечь к напрасной остановке экипажей» участников торжества или «сделать проезд для них совершенно невозможным».

Очень любопытно это распоряжение! Оказывается, все официально приглашенные были снабжены билетами. Те, кто поближе к царю и потому званы присутствовать на молебне в Исаакиевском соборе, а то и вовсе сопровождать туда «семью» из Зимнего, имели белые билеты. Рангом пониже, получившие места в «амфитеатрах» у здания Министерства государственных имуществ и соседних с ним домов – красные билеты… Желтые билеты выдали размещавшимся у дома министра госимуществ и соседних с ним.

Полиция распорядилась также о местах стоянок для экипажей, загнав оные довольно далеко от площади. К примеру, транспорт белобилетников должен был разместиться на Петровской площади и Английской набережной; правда, буквально в последний момент там решили поставить салютующую артиллерию, а экипажам указали на Театральную площадь…

Между прочим, даже этой, «билетной» публике места на площади достались небесплатно. Уже упоминавшаяся «Северная пчела» – кстати, весьма пристально следившая за развитием событий вокруг открывающегося памятника – с нескрываемым возмущением писала, что цена на ложу «насупротив дворца великой княгини Марии Николаевны возвышена до 125 рублей серебром», а это равняется «годовому окладу жалованья многих классных чиновников». Даже стулья в «амфитеатре» шли по 25 рублей…

Ну, а что же граждане, не удостоенные личного приглашения на торжество? Они, конечно, тоже рвались на площадь, хоть краем глаза что-нибудь увидеть. Кому-то повезло занять отдаленное стоячее место за серебряный рубль – вот когда пригодились бинокль или подзорная труба! Кто-то договаривался с хозяевами домов по соседству, которым день 25 июня принес большой прибыток. «За балкон у одного дома у Синего моста, говорят, предлагали хозяину 500 р. с., но он просил 800 р. с. Состоялся торг или нет, не знаем». Вовсю «продавались» зрителям окна и даже крыши. Да-да, и если верить уже упомянутой столичной «Иллюстрации», «на крышах видны были не только простые люди, но и разодетые дамы, которых любопытство заставило взобраться на страшную высоту, со смелостию кровельщиков или пожарных»…

Чуть ли не полдня длилась церемония открытия и освящения нового столичного памятника. После того, как разъехались, наконец, с площади официальные лица, ее заполнили рядовые столичные обыватели. Теперь и они могли видеть монумент без покрова – бронзового царя, которого, между прочим, помнили еще живым, и его лошадь «в смелой позе», «держащуюся на однех задних ногах, без всякого другого упора»…

Укрощение коней

Ленинградцы-петербуржцы, конечно, помнят этот день. В субботу 2 июня 1945 года, вскоре после отпразднованной Победы, свои пьедесталы у Аничкова моста вновь заняли знаменитые клодтовские кони.

В войну были укрыты они под землей в саду Аничкова дворца, терпеливо дожидаясь того момента, когда мощный трактор одного за другим потянет их на платформе по садовым аллеям к родному месту… Всю ночь на субботу шла установка скульптур, и сотни горожан запрудили набережные Фонтанки, наблюдая за ее ходом. (Вспомним тех, кто руководил той работой, имена их сохранила для нас «Ленинградская правда» в репортаже, напечатанном 3 июня: Михаил Пастухов, Илья Шелепин, Тимофей Улитенок и Василий Конов; они же осенью 1941-го снимали и прятали коней.)

То путешествие коней Аничкова моста было не первым в их истории.

Как, наверное, любознательному читателю известно, Аничков мост через Фонтанку существует с 1715 года. Поначалу был он деревянным, потом переделали его в каменный, и видом тогда он был совсем как нынешний Чернышов мост.

Еще раз перестроили его во времена Николая I, придав, наконец, знакомый нам облик. «В четверг 20 ноября открыта езда по вновь отстроенному Аничкову мосту, – писали 23 ноября 1841 года «С.-Петербургские ведомости». – Из отчета министра внутренних дел видно, что на постройку этого моста ассигновано 195 294 рубля 87 копеек серебром».

Несколькими днями раньше та же газета сообщала о том, что «профессором бароном Клоттом» отлиты в бронзе две из четырех скульптур «коня с водничим». Одну доставили на катках из мастерской Клодта, в Академии художеств, в пятницу 21 ноября, и она «уже в субботу возбуждала на своем пьедестале всеобщее удивление». Другую установили на место во вторник 25 ноября.

В ожидании пока будут готовы еще две бронзовые отливки, на мосту, со стороны, обращенной к Литейному проспекту, поставили две скульптуры гипсовые, покрашенные под бронзу. Быстрой их замены, однако, не произошло.

Нет, барон Клодт фон-Юргенсбург, великолепный скульптор и, несмотря на свой громкий титул, искусный литейщик, дело свое исполнил вовремя. Только Николай решил одарить его творением, так сказать, своего коллегу: две бронзовые группы были отправлены по его распоряжению в Берлин, прусскому королю.

Клодт же опять принялся за работу.

«В воскресенье, 10 числа, – оповещала тех, кто еще не был в курсе событий, газета «Северная пчела» 12 октября 1843 года, – перевезены из мастерской барона П. Клодта к Аничкову мосту обе остальные бронзовые группы коней… Они уже помещены на гранитные пьедесталы, на которых со времени открытия моста в ноябре 1841 года стояли гипсовые модели этих скульптур».

Только никак было не устоять на месте норовистым коням!

«На прошедшей неделе с великолепного Аничкина моста снимали медных коней работы барона П.К. Клодта. Как слышно, они отправляются морем как царственный подарок в Италию…» Это я цитирую уже еженедельник «Иллюстрация» от 27 апреля 1846 года. (Кстати, о названии моста. «Аничковский», «Аничков», «Аничкин» – он именовался то так, то этак… Пока, наконец, в 1912 году в Думу не обратился с письмом полковник Д.И. Аничков, справедливо потребовав именовать мост правильно, а именно по фамилии его предка, подполковника М.О. Аничкова, под началом которого сей мост строился.)

Итак, к Берлину прибавился Неаполь. «Вот уже вторая европейская столица (подарок делался неаполитанскому королю. – Н. Г.), которая будет украшена мастерским произведением нашего даровитого художника!»

В сторону Литейного стали смотреть опять кони из гипса.

Хорошо, что Петру Клодту ваять коней никогда не надоедало, то была его любимая натура! Более того, все эти царские дарения подвигли скульптора на совершенно замечательную идею: сделать новые две группы не зеркальными «отражениями» уже имеющихся, а представить ими новые сцены укрощения коня.

Считается, что эти две композиции заняли свои пьедесталы на мосту в 1850 году. К сожалению, я не назову вам день, когда это случилось. Терпения моего хватило только на то, чтобы просмотреть все номера «Северной пчелы» за 1850 год. Но единственная выуженная информация из опубликованного ею «Отчета Императорской Академии художеств за 1849–1850 академический год» такова: «Профессор барон П.К. Клодт фон-Юргенсбург… отлил из меди четвертую конную группу для Аничкова моста»…

Все когда-либо писавшие о клодтовских конях на мосту через Фонтанку, единодушно ими восхищаются. Что естественно. Но в этом восторженном хоре мое внимание обратили грустные слова автора заметки в «Новом мире» столетней давности. Некий Н. Корсаков посетовал, что петербуржцы проходят и проезжают мимо «чудных, бесподобных» творений Клодта равнодушно, не сознавая, что перед ними скульптурные шедевры.

Так ведь и мы тоже! Проходим, забывая на них даже взглянуть, избалованные красотой…