Текст книги "Петербург. События и лица. История города в фотографиях Карла Буллы и его современников"

Беззащитная красота

Музей на островке

Есть такой церковный праздник – Духов день, с ним когда-то прочно связан был Летний сад. Хоть и понедельник, а был он для него особенным: столичные купчихи по обычаю вывозили в сад принаряженных своих дочек, девиц на выданье – на смотрины.

Невест в Летнем саду давно уж теперь не демонстрируют. Зато по-прежнему можно любоваться здешними статуями. Из-за них-то этот маленький островок в берегах реки, двух речек и канавки превратился сам собою в прекрасный музей.

Надо сказать, экспонаты его неоднократно менялись на протяжении трех веков. Только в мемуарах и описаниях остались свидетельства, например, о бывших там еще при Петре I позолоченных скульптурах из свинца, изображавших Эзопа и героев его басен. Исчезли из сада навсегда по разным причинам и некоторые мраморные статуи.

(Любопытна в этой связи информация, опубликованная в одном из номеров вечерней «Красной газеты» за 1925 год. «На Фонтанке, в доме, где находилась б. придворная прачешная, случайно обнаружено обширное кладбище статуй Летнего сада, – писала она. – В подвале дома, под дровами найдено до 50 мраморных и гранитных пьедесталов 18 века, а также торсы, головы и другие части статуи, находившихся в Летнем саду…».)

Но коллекция продолжала пополняться и спустя многие годы после создававшего ее Петра.

Так в июле 1854 года «С.-Петербургские ведомости» сообщили о «новости Летнего сада» – о появившихся там нескольких новых мраморных статуях. «Особенно понравилась мне, – писал автор «Ведомостей», – статуя Орфея работы Антона Канновы». Упомянул он еще и «Ребенка с лебедем» Баумгена, указав, что поставили их на «узенькой аллейке», ведущей от главной к Фонтанке…

А по свидетельству газеты «Голос», в 1863 году Летний сад украсился новыми статуями, перенесенными из сада

Таврического: по той причине, что будто бы тот вместе с дворцом был продан некоей компании, составившейся для устройства там постоянной всемирной выставки…

Разумеется, наш петербургский климат – не для итальянского мрамора. На открытом воздухе статуям Летнего сада выживается трудно. Между прочим, традиция укрывать их на зиму очень старая: будто бы еще Анна Иоанновна повелела это делать. «По случаю наступающей зимы и огромного количества падающих листьев, – оповещала 5 октября 1847 года газета «Русский инвалид», – будут заключать Калигулу, Помону и другие изваяния в серые будки, для предохранения произведений искусства от трещин, пятен и сырости».

Отразил это позже, со свойственной ему мрачностью, и Андрей Белый в своем романе «Петербург»: «Статуи поукрывали под досками; доски являли поставленный гроб; гробы обстали дорожки; в них ютились и нимфы, и сатиры, чтобы морозом не изгрызал их зуб времени…».

Но если бы одним лишь морозом грыз мрамор этот зуб! «Каждое лето бедный Орфей, кроме потери Эвридики, теряет свои пальцы», – посетовал некий автор «С.-Петербургских ведомостей» в 1859 году. И поведал о «бородатом скульпторе в нагольном тулупе», с корзинкой, наполненной мраморными носами и пальцами. «Скульптор» этот «дополнял Канову». «Кажинный год антихристы какие-то, прости Господи, потешаются эдак, чтоб им пусто было!»

Да, время и «антихристы» брали свое. «Уж давно инвалидный вид греческих богов и богинь служит темой для острот и игривых замечаний гуляющей публики, – писало «Новое время» в июне 1911 года. – Из 81 изваяния целых почти нет, и все с трещинами… У многих отбиты кисти рук и следки. Некоторые божки без носов и иных частей… Загрязнены статуи до неприличия…»

Сад принадлежал тогда Дворцовому ведомству, и оно наконец поняло, что пора затевать реставрацию. При этом тамошние чиновники решили, что никто лучше итальянцев с этим не справится. «Ведомости СПб градоначальства» уже и оповестить читателей успели, что итальянские реставраторы взялись за эту «крупную работу», потребовав платы в 22 тысячи рублей.

Однако отреставрировали тогда статуи Летнего сада отечественные специалисты – скульптор Дмитрий Малашкин и мраморщик, владелец мастерской Александр Андреев, за шесть тысяч. Уже в мае 1912 года Малашкин докладывал в Обществе архитекторов о первых результатах работы. О том, как «замастичиваются» трещины, как изготавливаются в гипсе, а потом переводятся в мрамор недостающие части, как крепятся они тончайшими шпонами к статуям, как подкрашивается новодел ореховой протравой для получения нужного оттенка. Члены общества во главе с академиком архитектуры Иеронимом Китнером действия реставраторов одобрили и сказали, что надо бы так же взяться и за статуи в Екатерининском парке Царского Села…

А снимок наш из времен, когда статуям Летнего сада потребовалась помощь экстренная. Знаменитое ленинградское наводнение 1924 года. Вода, наделав много других бед, повалила и изваяния в саду. На расчистку тогда явилось много добровольцев, о чем свидетельствует и фотография. Обращу ваше внимание на то, что делал ее сын Карла Буллы – Виктор, пошедший, как и его брат Александр, по стопам отца. Виктора Карловича должны мы с вами благодарить и за то, что он сохранил отцовский архив и передал его городу.

Вопрос «на засыпку»

 
На Лебяжьей на канавке
Нету лебедя нигде,
Белым лебедем проходит
Только облако в воде.
 

Смотрю на эту фотографию, и если бы не сидящие на садовых скамейках старый генерал, чиновник в белой фуражке, и рядом с ним дама, подумала бы, что сделан снимок в какое-нибудь недавнее лето. Но я знаю точно, что снят прелестный этот пейзаж еще Карлом Буллой в 1913 году.

Истинная красота все-таки времени не подвластна. Хотя на нее нередко покушаются. Знаете ли вы, например, что Петербург – и мы с вами – могли запросто лишиться Лебяжьей канавки?

…14 мая 1907 года в очередном заседании Городской думы слово для заявления попросил гласный, сиречь думский депутат, Василий Силантьевич Кривенко. Выступил он по поводу Лебяжьего канала (в те времена наша канавка звалась каналом): дескать, тот среди других «не только бесполезных, но и вредных каналов» занимает первое место, а потому необходимо его засыпать. Тем самым попутно решены будут еще две проблемы – во-первых, не понадобится предполагаемая перестройка Нижне-Лебяжьего моста, а во-вторых, можно избавиться от Верхне-Лебяжьего, который «своим горбом» весьма мешает сообщению по невской набережной.

Это предложение гласного Кривенко выглядит неожиданным. Между тем еще в 1882 году Городская дума стояла перед вопросом: что выгоднее – потратить деньги на очистку Лебяжьего канала или, не мудрствуя лукаво, засыпать его? Управа просила на очистку 13 156 рублей и была против засыпки: канал проводит невскую воду в Мойку, он препятствует заболачиванию Летнего сада…

Но тогда, не споря долго, согласились на сам канал не покушаться. Более того, в 1902 году «комиссия о северных железных и водных путях» решила использовать Лебяжий канал как судоходный путь из Невы в Мойку и Екатерининский канал, для чего попросила на его «уширение и углубление» почти миллион рублей. Просьбу эту, впрочем, даже рассматривать не стали.

И вот идея засыпки все-таки воскресла – и породила многолетнюю взволнованную дискуссию, и не только в Думе и Управе, но вообще в городе. В нее включились архитекторы, историки, обыватели и даже Императорский двор.

Но давайте вспомним родословную Лебяжьего канала.

Точная дата его появления на свет в общем-то неизвестна. В этом признавались даже эксперты, назначенные Думою для прояснения вопроса, касающегося судьбы этой крошечной ленточки в пышном наряде столицы. По сведениям, имеющимся в «Описании С.-Петербурга», изданном И.И. Пушкаревым в 1839 году, Лебяжий канал проведен был в 1711 году. Однако знаток Петербурга П.Н. Столпянский писал в начале XX века в журнале «Старые годы», что работы по прокладке канала (а велись они по повелению Петра I для осушения болотистой местности Царицына луга, составлявшего с Летним садом единое целое) закончены были только в 1715 году, а то и позже. И обозначен он был впервые на плане города, составленном в 1725 году.

В царствование Елизаветы Петровны через канал перекинули Верхне-Лебяжий мост, тот, что «с горбом», а уже при Александре I – Нижне-Лебяжий.

При Петре канал был глубок – по нему плавали на шлюпках. Кстати, от места, где сейчас стоят «Амур и Психея», шел еще и боковой отводок канала – к любимому гроту царя.

Со временем Лебяжий канал мельчал, зарастал водорослями, берега его осыпались. «Ежели кто для сделания… в Лебяжьем канале береговой к саду стены дикого берегового камня поставит и ту береговую стену принадлежащими работами исправлять пожелает, те б люди для торгу и в цене договору явились…», – объявляли «С.-Петербургские ведомости», «во вторник апреля 11 дня 1783 года».

К началу XX века он и в самом деле выглядел не очень презентабельно. Управа теперь уже сама решительно стояла за засыпку, подготовив убедительную смету: на уничтожение Лебяжьего канала требовалось денег в семь раз меньше, чем на приведение его в порядок. Союзником Управы выступило Императорское общество садоводства. Канал, по его мнению, «с художественной стороны сильно вредит и Летнему саду, и Царицыну лугу». Немало сторонников нашли «ликвидаторы» и в Городской думе.

Однако столь же громко и авторитетно звучали и голоса протестующих. После заявления Кривенко в Думе, с письмом к городскому голове Н.А. Резцову обратились члены Комиссии по изучению и описанию Старого Петербурга при Обществе архитекторов-художников. Они убеждали его, что в случае засыпки Лебяжьего канала Летний сад много потеряет в своем художественном облике; пострадает красота этого исторического для города места и от потери двух старых мостов. Ходатаи от названного общества были поддержаны Академией художеств. В защиту Лебяжьего канала писали также петербургские газеты и журналы.

Борьба закончилась лишь незадолго до Первой мировой войны. Кажется, есть кого и благодарить за то, что Лебяжья канавка осталась с нами: в 1913 году, наконец, против засыпки высказалось Министерство Императорского двора, в чьем ведомстве состоял Летний сад.

«На Лебяжьей на канавке нету лебедя нигде…». Эта песенка Николая Брауна давно привязалась ко мне и сама поется, когда случается идти вдоль полосочки воды, от мостика нижнего к мостику верхнему, который «с горбом».

Долгое дело

Вглядевшись в пейзаж на предлагаемом вашему вниманию снимке, вы поймете, что чего-то в нем не хватает. Правильно – привычного сквера с фонтаном. Площадь перед Казанским собором пуста. Когда-то, между прочим, и звалась эта площадь Казанскою…

Время, когда все тот же, хорошо знакомый нам Карл Карлович Булла фотографировал ее, я смогла определить достаточно точно. Нужно было только рассмотреть в лупу витрину киоска у памятника Барклаю де Толли. Киоск торговал печатными изданиями: журналами «Нива», «Семья», «Живописное обозрение»… Так вот, афиша «Живописного обозрения» оповещала прохожих петербуржцев о выходе ежемесячного литературного приложения к журналу – сочинений Шекспира. Двенадцать шекспировских томов подписчикам были обещаны на 1893 год. Анонс же делали в 1892-м.

Впрочем, «голым» пространство перед собором и потом оставалось еще довольно долго. История же появления тут сквера длинна и тягуча.

Началось с того, что в 1881 году Городской думой был, по словам газеты «Новое время», «возбужден вопрос» об устройстве в столице нескольких бульваров.

В этом «возбужденном» состоянии данный вопрос пребывал год – рассматривать его Городская управа, сторона исполнительная, принялась только на следующую осень. И сочла, что несколько бульваров – это задача на перспективу, а пока достаточно ограничиться бульваром вдоль Гостиного Двора по Невскому проспекту и сквером у Казанского собора.

Но теперь уже Дума не согласилась с Управой: отказавшись вовсе от своей идеи устройства бульваров, предложила просто сделать на площади у Казанского собора, вдоль Невского проспекта, широкий тротуар.

Дальше следуют два молчаливых года.

«С наступающей весною, – осведомляли читателей уже в марте 1884 года «Ведомости СПб градоначальства и СПб полиции» (надо заметить, эта газета не один раз меняла свое название, то прибавляя к нему полицию, то отказываясь от нее), – город Петербург предполагается украсить устройством нескольких новых цветников и бульваров… На первой очереди стоит устройство цветника на площади Казанского собора со стороны Невского проспекта». Сообщала официальная городская газета и о том, что подрядчику Брусову поручено сделать тротуар – «возвышенный и широкий», огражденный цепями «в виде перил». Такая ограда, оказывается, нужна была не ради одной красоты, но еще и для защиты пешеходов от экипажей, которым часто было мало мостовой…

Если вы думаете, что теперь дело сдвинулось, то ошибаетесь. Как ни в чем не бывало, в начале лета 1898 года Дума вновь слушает вопрос об устройстве на Казанской площади газона-цветника с фонтаном, причем по личной просьбе градоначальника, который даже препроводил краткую смету работ… С учетом того, что деревья и кусты для посадки возьмутся из городского питомника, понадобится 22 тысячи рублей из 30 тысяч, ассигнованных на благоустройство столицы, но зато, заметил градоначальник, это будет достойным применением денег. Он также просил принять все меры к возможно скорейшему результату.

Предложение градоначальника, как писали тогда «Биржевые ведомости», было с сочувствием принято Управою, но она посчитала, что отпущенных денег не хватит даже на сквер без фонтана, а потому просила добавить.

Однако в 1898 году к работам вовремя приступить не успели. Они начались только следующей весной.

Автором проекта устройства сквера перед главным входом в Казанский собор явился садовый техник Р. Катцер, удостоенный за него большой золотой медали Императорского Общества садоводства. По его замыслу, в середине сквера разбивался большой газон с фонтанным бассейном в центре, а ближе к проспекту – тоже большие цветочные клумбы. Чтобы не закрывать вида на собор, от насаждения деревьев отказались, да и кусты должны были быть не больше полутора аршин высотой, то есть около метра. «Выделенными», то есть открытыми, оставлены были и памятники Кутузову и Барклаю.

За ходом сооружения столь долгожданного сквера следили все столичные газеты. Уже упоминавшиеся «Биржевые ведомости» обещали окончание работ к 1 сентября. Потом сообщили об отсрочке: поскольку подошло 29 августа, а еще не приступали к посадке кустов…

Однако открытие сквера в тот год так и не состоялось.

Новое упоминание о многострадальном объекте столичного благоустройства обнаружилось на страницах

«Биржевки» только 11 марта 1900 года, когда она оповестила горожан: «открытие цветника, устраиваемого городом на Казанской площади, последует в мае месяце текущего года».

Увы, и на этот раз горожане были обмануты в своих ожиданиях!

Сквер у Казанского собора был открыт лишь 17 июня 1900 года. В тот субботний день протоиерей о. Николай Головин отслужил здесь молебен в присутствии высоких городских чинов и окропил святой водой все дорожки и клумбы цветника. После чего простых гуляющих, во множестве наполнивших новый сквер, стал посыпать мелкими брызгами пущенный в действие фонтан.

Вот с той поры и превратилась старая Казанская площадь в любимое место отдыха спешащих по делам петербуржцев. Сидели горожане тут на скамейках, слушая шелест фонтанных струй, в начале XX века – сидят и сегодня, прервав ненадолго свой бег, на минуту забыв свои заботы. А самые вольные и просто валяются на газонной траве…

Шедевр за сараями

А эта фотография сделана в 1913 году тоже в одном из центральных мест Петербурга, а в каком именно – попробуйте угадать сами.

Но боюсь, что вам это не удастся… Подсказочка, правда, имеется, но для очень зоркого глаза: слева, за тепличной крышей виден кусочек какой-то решетки. И если глаз ваш не просто зорок, а и наметан, то можно узнать в ней знаменитую воронихинскую решетку в сквере у Казанского собора.

Впрочем, петербуржцы не могли ее разглядеть, за всякими строениями, даже в те времена, когда делал этот снимок Карл Булла.

…Западный фасад собора, на который смотрит решетка, по первому замыслу должен был быть главным. Потому

перед ним спланировали полукруглую площадь, для разъезда, для стоянки экипажей и в 1811–1812 годах обрамили ее прекрасной решеткой по рисунку А.Н. Воронихина, строителя Казанского собора.

Но главный вход в собор был перенесен на сторону Невского проспекта, туда же подъезжали и экипажи богомольцев. Новоустроенная же площадь оказалась как бы не у дел. А поскольку находилась она под боком Воспитательного дома (чьи корпуса занял потом Педагогический институт имени А.И. Герцена), то опекунский совет решил превратить ее в сквер. О таком его намерении поведали в марте 1865 года сразу несколько столичных газет.

Сквер открыли уже в июле, и был он, как писала тогда газета «Русский инвалид», «чистенький, крайне свежий… слишком, правда, юный, чтобы давать тень, но уже значительно ожививший окрестный вид».

И лет тридцать сквер действительно оживлял окрестный вид. До рокового 1894 года, когда на него началось наступление. В тот год заболел Александр III, и врачи запретили ему подниматься по лестницам. Царь же очень любил фотографироваться, и надо же, в центре города не было ни одного фотоателье в первом этаже! Решили выстроить специальный павильон и именно в Казанском сквере, на левой его стороне. Претендентов на обслуживание государя оказалось немало, но всех обошел известный столичный фотограф С.Л. Левицкий. Правда, император в его заведении так и не побывал, зато через несколько лет Левицкий, вместо «павильона», выстроил тут двухэтажный каменный дом.

В том же 1894 году садовод Ремпен исходатайствовал у царя разрешение на аренду участка сквера под оранжереи. А в 1899-м уже сын его возвел при этих оранжереях каменный магазин.

Как писал потом историк Г.К. Лукомский, Ведомство учреждений императрицы Марии, в чьем ведении находился Воспитательный дом, решило, что участком сквера можно распоряжаться как угодно, хоть застроить его доходными домами. Всплыл даже план перенести отсюда куда-нибудь воронихинскую решетку!

До доходных домов и переноса решетки дело, слава богу, не дошло. Но к концу XIX века картина тут сложилась ужасная. Вся территория когда-то зеленого сквера была заставлена строениями: кроме фотографического и садоводческого заведений были тут еще сараи, будки, отхожие места, мелочной ларек, амбар, сеновал и даже хлев. А решетка Воронихина, и без того не доступная глазам прохожих, еще была забита рядами досок со стороны Казанской улицы и железными листами со стороны Воспитательного дома. Детали ее были проедены ржавчиной, а некоторые и вовсе утрачены.

В 1910 году столичная художественная общественность наконец забила тревогу. И тут выяснилось, что и сквер, и решетка, по сути, бесхозны. Три ведомства – городские власти, причт Казанского собора и Ведомство учреждений императрицы Марии – претендовали на владение этим участком, но только в той части, что касалась получения арендной платы за устроенные там заведения. Наведение же порядка, открытие публике воронихинского шедевра, не говоря уж о его ремонте, практически никого из них не волновало…

Петербургские архитекторы, художники, историки призывали убрать безобразящие сквер постройки, снять с решетки доски и железные листы хотя бы к 100-летнему юбилею Казанского собора, который отмечался 15 сентября 1911 года. Безрезультатно.

Стали хлопотать, напоминая о другой знаменательной дате – 100-летии Отечественной войны 1812 года: ведь Казанский собор считался памятником ей. Но и эти торжества отгремели, а Казанский сквер все еще не был воскрешен. («Вандализмом» назвал эту ситуацию Г.К. Лукомский.)

Прошли годы. И наконец: «Говорят, что решен в положительном смысле вопрос об открытии решетки Казанского собора, окруженной разными павильонами». Это цитата из «Красной газеты» за 20 марта 1919 года. «Только недавно, по случаю исполнившегося 100-летия со дня смерти Воронихина, были сняты железные листы, которыми была покрыта решетка…» (Столетие это отмечалось в феврале 1914 года, но в тогдашних газетах об том освобождении решетки из «плена» я ничего не нашла.)

Однако из авторитетных изданий уже нашего времени известно, что сквер обрел свой первозданный вид только в 1930-е годы. В 1935 году установили там каменный фонтан работы Ж. Тома де Томона. (Кстати, «Красная газета» осенью 1934 года сокрушалась, что детали этого фонтана, перевезенного с Пулковского шоссе, уже «несколько месяцев» как «свалены в груду».)

Теперь этот сквер называется именем Воронихина…