Текст книги "Король забавляется"

Вот только не переиграла ли церковь самое себя? Человек держит у изголовья книгу о заклятии крови. Он заявляет во всеуслышание, что не верит в существование сверхъестественных сил, и в то же время с легкостью оперирует основанными на них логическими построениями. Он знает о Могуществе много. Больше нее самой, обладающей им с рождения. Он прочитал о нем много книг, выцеживая сведения буквально из междустрочий. Он обладает дотошным и рьяным умом. Да он бредит запретным Могуществом! Она, Аранта – драгоценный источник, капля ее крови сделает его равным богам, но сама по себе кому и зачем она сдалась. Могущество, за которым мужчины не видят ее, как, бывает, не видят за деревьями леса. Или, на худой конец, карьера, если ему удастся разоблачить и низвергнуть столь высоко взлетевшую ведьму. Так или иначе она могла бы дать ему и то, и другое. Во имя святейшей цели он мог даже решиться с ней переспать. Ему бы отпустили. Святой отец, вас ждет большое инквизиторское будущее. Вот только… не забывается ли он, представляя себя котом? Перед королем все они – мыши. И мэтр Уриен ходит по куда более тонкой ниточке.

Оказалось, она стоит босиком на каменном полу.

– Мы посадим Рэндалла играть с ним в шахматы, – сказала она. – И посмотрим, что из этого получится.

– Последнюю руку бы отдал, чтобы посмотреть, – хмыкнул Кеннет.

Но это означало, что в библиотеку она больше не пойдет. Задернув полог, она с отвращением отодвинула от себя книгу, которой касались его руки, погасила лампу, свернулась под крытыми сукном овчинными одеялами, уместившись едва на четверти необъятных просторов своего ложа.

Со всей силой оскорбленной в лучшем чувстве женщины, помноженной на всю мощь жившего в ней волшебства, она воздвигла меж ним и собою огненную стену. «На костре ты меня получишь!» Только церковь защищает Уриена Брогау от Рэндалла. Только Рэндалл защищает ее от церкви. Рэндалл, который ярче золота и звонче серебра. Она всхлипнула и заснула с его именем на устах.

Стояла отвратительно серая, слякотная и скучная зима.

7. ВЕНОНА САРИАНА НАНОСИТ ОТВЕТНЫЙ УДАР, ИЛИ ДА ПОРАЗИТ ТЕБЯ ГОСПОДЬ ЦЕЛЛЮЛИТОМ!

Ничто, как будто, не случилось. Аранте, как и прежде, приходилось разбираться в хитросплетениях дворянского наследования, привычно лавируя в поле действия разнонаправленных сил, а в качестве отдыха принимать участие в зимней охоте по хрусткому снегу, где король и его нотабли тешили тело молодеческой забавой.

Для королевской охоты выбирался, как правило, солнечный день с умеренным морозцем. Выезжали на охотничью дачу толпой, тесным кругом приближенных, попасть в который было золотой мечтой всей дворянской молодежи. Громко и сбивчиво толковали о специфике, дышали паром, нянчились со своими собаками, вечерами пили вино у камина, днем пили вино прямо на улице, сидя в сбитых из снега и залитых водой креслах, на которые набрасывали ковры или меха. Пили «Драконью кровь» и «Львиное молоко», и в качестве экзотики – какую-то совершенно невозможную горилку с привкусом дыма. Никогда прежде она не уходила спать настолько пьяной. Аранте запомнились эти дни прикосновением к щекам воротника дамской беличьей шубки, интригующим положением единственной дамы в исключительно мужской компании, тяжестью и запахом медвежьей дохи Рэндалла, которую он оставлял ей держать, отправляясь куда-то с рогатиной, по колено в снегу, утолять свою страсть победителя. На солнечной стороне охотничьей дачи звенела капель, превращая края крыши в изысканные ледяные кружева. Внешне нотабли проявляли по отношению к ней галантность, обусловленную присутствием короля, но тем, что было ей дано сверх обычного, Аранта почти физически ощущала их гадливость и страх, как будто их вынуждали касаться гадюки.

Ее присутствие при отсутствии Веноны Сарианы приняло официальный характер, а отсутствие королевы было уже скорее правилом. И это что-то значило… ей не хотелось размышлять, что именно. По крайней мере Рэндалл обладал достаточным влиянием, чтобы заставить их терпеть ее возле трона. Однако он по-прежнему оставлял ее одну в ее покоях, и часы досуга она проводила теперь, глядя в свое окно через площадь, на то, как в руках строителей воплощается Белая Мечта Веноны Сарианы.

Сперва, когда возводилась только коробка, ясно было, что удовольствие это дорогое. Потом, когда все сооружение приобрело законченные очертания, Аранта вкупе со всем столичным населением, с той его частью, что давала себе труд подумать, оказалась ввергнута в некоторое недоумение. То, что ради строительства нового дворца через площадь напротив старого были снесены прилежащие дома, не удивило в принципе никого, кроме пострадавших домовладельцев. Государственные дела всегда так делаются. Но оказалось, что никто не готов назвать дворцом головоломку, словно составленную вплотную из прямоугольных коробок различной величины. Причем некоторые из граней этих коробок были полностью стеклянными. Не маленькие, в кулачок ребенка, шарики, а плоские прозрачные, почти не искажающие взгляд листы превосходного качества, выписанные Веноной Сарианой с родины. Вместо глухой каменной ограды, как это испокон веков водилось у Баккара, Белый Дворец огородили изящной решеткой из чугунных прутьев-копий, на которой практически постоянно висели, заглядывая внутрь, оруженосцы и слуги, посланные господами по делам, и праздная чернь толпилась за их спинами. Все сходились, что в этакой хабазине зимой будет страшно холодно. Однако те немногие местные мастера, в основном кузнецы и каменщики, которым удалось получить работу на этом строительстве, разнесли по Констанце сплетню: якобы топить там станут не дровами через камин или изразцовую печь в каждой комнате, как то водилось до сих пор, а пропуская по чугунным трубам горячую воду и пар, и что трубы те пронизывают все строение, как мышиные ходы. Большие окна не скрывали от любопытных глаз строительной возни, и Белый Дворец стал на эту зиму первым развлечением Констанцы, хотя в обществе бытовало мнение, будто бы королева сходит с ума. И только некоторые буржуа, кто в принципе мог себе это позволить денежно, погружаясь в задумчивость, вполголоса произносили:

– Живут же люди. Надо ж такое выдумать.

Потом, когда разнесся слух о том, что королева набирает пансионерок и стипендиаток, началось привычное оживление среди дворянских семей. Хотя те, склоняясь к обычаю, предпочитали употреблять слово «фрейлина». Последовал короткий период грандиозных смотрин, результатом которого стало недоумение в знатных семействах. Оказалось, что и здесь Венона Сариана не собирается придерживаться веками освященных правил. Она набирала дурнушек.

Сказано: для того, чтобы слыть красивой, девушка должна быть молодой, здоровой и пухленькой. Знатность, исторические заслуги и близость фамилии к трону повышали ее шансы стать фрейлиной и соответственно еще более упрочить положение семьи. Графы, маркизы и бароны поставили ко двору Веноны Сарианы целый воз девиц, удовлетворявших упомянутым требованиям, и были буквально ошеломлены, когда тех с вежливыми извинениями вернули обратно.

Она брала девушек из ничем не прославленных родов, захудалых в переносном и главное – в прямом смысле! Тощих, безгрудых, веснушчатых, а бывало, что с такими носами, за которыми и лица толком не видно. Выбор королевы дал еще один импульс уличным толкам, и оруженосцы, желая убедиться воочию, вновь повисли на ограде. Сплетня подтвердилась, стадо застенчивых дурнушек, где каждая считала себя уродливее других, обделенных приданым в пользу хорошеньких сестер и привыкших к тому, что при молодых господах – не приведи Заступница, увидят! – прячут в дальние комнаты; обреченных проживать век в женских монастырях; не знающих, куда девать себя в ожидании непременных насмешек, вселилось в Белый Дворец и первое время старалось жаться по дальним комнатам и не показываться на свет. Теневая версия гласила, что королева по женской своей стервозности желает выглядеть выигрышно на фоне уродин. Но, пожалуй, никто не осмелился повторить это вслух.

Однако время шло, весна паром дышала зиме в спину, льдинки на стеклах окна, куда глядела Аранта, таяли, и даже сквозь бегущую по выпуклостям шариков воду было видно, что живется дурнушкам не так уж плохо. У них изрядно прибавилось уверенности в себе, они все чаще вылезали из недр своего убежища на заснеженный двор, где тут и там вырыты были ямы под деревья будущего сада, играли там в салочки и снежки и наполняли площадь меж двумя дворцами азартным дразнящим визгом. Некоторые из них оказались мстительно остры на язык, обижать их сейчас злым словом становилось себе дороже, в ответ нежные девичьи уста исторгали такое, что краснели даже лошади извозчиков и, что характерно, висящих на заборе молодых оруженосцев явно не убывало.

Внутрь самого дворца народу допускалось до обидного мало. Весь постоянный персонал проживал там со своими семьями, почти все они были иностранцы, а поставщики хлеба, молока, овощей и мяса никуда во внутренние помещения не допускались. Кажется, даже часовня там была своя собственная. Таким образом, Белый Дворец и все, с ним связанное, представляли собой замечательно сочный кусок мяса, на котором варился бульон всех сплетен Констанцы.

Нет, конечно, Венона Сариана не держала своих воспитанниц в монастырской строгости. Будучи сама сравнительно молодой женщиной, она прекрасно помнила, какую силу противодействия порождают ограничения, налагаемые на ниx. Поэтому время от времени, согласно расписанию, в Белом Дворце устраивались молодежные балы с приглашением родственников, друзей и братьев исключительно из избранного круга. Прочим благосклонно предоставлялась возможность наблюдать с площади сквозь ограду веселую суматоху и танцы теней на освещенных изнутри заиндевевших стеклах или задернутых кремовых занавесках. Завсегдатаи этих вечеринок в своем постоянном составе образовали так называемый теневой двор Веноны Сарианы. Как это всегда бывает, если царственные супруги живут врозь.

Тем временем, по таинственной женской почте, механизм которой во все времена представлял загадку для худшей половины человечества, разнеслась весть, будто бы отныне и вовеки нет ничего позорнее попки в ямочку. Проревевшись, красавицы, отвергнутые, как кандидатки в фрейлины, сели на диету. Родители сбивались с ног, устраивая им достойные браки, ведь за каждой тянулся шлейф памятной неудачи, и женихи, решаясь на столь ответственный шаг, непременно хотели знать изъян будущей невесты. К тому же оказалось, что многие из младых сынов где-то что-то слышали и понахватались новомодной дури, а кое-кто даже что-то такое уже и попробовал, и ни в какую не соглашались жениться, если подозревали за родительской избранницей ножки вроде свинячьих.

К слову сказать, интерес к ножкам до свадьбы в приличном семействе считался хоть и предосудительным, но все же по-мужски понятным, однако стремление потенциальных невест продемонстрировать, что с этой, самой важной стороны, они вполне кондиционны, потрясало самые устои. Что говорить, если даже Аранта в свои банные дни нажимала пальцем на бедро в направлении к колену вниз, с волнением ожидая, не пойдет ли его поверхность постыдной рябью преждевременной дряблости!

Сами стипендиатки, ясное дело, были недоступны для широкой сферы подражателей, однако новые веяния расходились по столице, проникая через «тех же, что и во дворце» парикмахеров и белошвеек в общество, приближенное к королю, и далее, извращенные и перевранные до невозможности через горничных и молочниц – в буржуазные круги, где подхватывались с энтузиазмом, пугавшим благонравных папенек, и со вкусом, вводившим в шок воробьев под стрехой. В обиход врывались лаки для ногтей и краски для лица, причудливые стрижки и маленькие груди, зеленые тени и брови, нарисованные до самых висков. А один подвижник в преклонных годах, славный святостью настолько, что на своем веку на женщину не поднял и взгляду, увидел во сне Апокалипсис, и выглядело это так, будто бы шла по улице девка в облегающих кожаных штанах. Потрясенный святой прожил после пробуждения ровно столько, чтобы пересказать пророческое видение, каковой факт чрезвычайно повысил его ценность, придав ему статус божественного откровения, а уж другие в процессе пересказа прибавили, что в ноздре у блудницы было кольцо, а в распахе душегреи виднелся оголенный пупок, однако простое здравомыслие подсказывает, что на подобные жертвы все же не способна ни одна особь женского пола даже во имя всесильного молоха моды. Содержательницы домов терпимости сбивались с ног и выходили за рамки бюджетов, перешивая своим девкам завлекательные наряды в соответствии с новым сезоном, и ругмя ругались, преодолевая цеховое сопротивление портных и модисток. До сих пор только ими, да еще одиозным Рутгеровым уложением о цветах, подобающих сословиям, диктовалась ширина корсажных оплечий, пышность рукавчиков, количество оборок на чепцах, цвет и узор бисерной вышивки. Дело, однако же, того стоило.

А между тем близилась весна, и пробуждались живительные соки. Горячие головы погружались в дурманящий бред смутных предвкушений. Наступающий год грозил пройти под знаком Женщины, таинственной, влиятельной и непредсказуемой. Ее значение, влияние и участие в общественно значимых областях опасным образом возрастало. И молодые сыновья, и более зрелые мужи деятельного возраста буквально сходили с ума вместо того, чтобы направлять все силы оного к делам основательным и освященным матерью церковью: строительству своей карьеры, например, или семейному бизнесу. Девицы вместо благонравия и замужества внезапно помешались на своих стрижках и ножках. Ценности пошли под откос. Ситуация выходила из-под контроля. Менялся самый, что называется, стиль жизни. Она становилась дорогой, легкомысленной, не выгодной никому, кроме тех, кто производил предметы роскоши и излишеств или ввозил их из-за границы. Однако и тут не обошлось без недовольных: никто, скажем, не ожидал, что в этом сезоне дамы и девицы откажутся от широких юбок с множеством складок на талии и от ваты в корсаже, что драгоценные вышитые фризские полотна, и лиможские жаккардовые шелка, и тюки немурского бархата станут пылиться невостребованными на складах, что рогатые бургундские чепцы объявлены будут признаком косности, а хитом сезона станет тончайший ледяной трикотаж, вытканный по фамильному секрету Амнези словно на лунных лучах, и роспись по ногтям перламутром. Что пухлые сдобные булочки с носиками-кнопками и невинным взглядом в этом году скорее всего не выйдут замуж. Что в цене неожиданно окажутся вертлявые узкие бедра, дерзкие глаза, подведенные черным, и пухлые рты, наводящие на мысли о пороке. За решеткой Белого Дворца их было только тридцать, однако по всей Констанце – сотни, и тысячи – по стране. Убытков не понесли только булочники, вовремя сообразившие добавить к ценникам своих соблазнительных изделий слово «легкий». Чуткие носы слышали в этом запах греха. Официальная церковь, желавшая сохранить лояльность по отношению к трону, глядя на творящееся безобразие только безмолвно разевала рот с амвонов. В далеких деревнях ортодоксы на подвластной им территории предали «рядящихся ведьм» анафеме, а дело забыли. Однако чем ближе к столице, тем более политическим выглядел этот, казалось бы, невинный вопрос. Как бы то ни было, за ним ведь стояла королева. А все, что ее затрагивало, упиралось в определение ее статуса подле короля. Статус же сей выглядел при существовании Красной Ведьмы весьма сомнительно, а следовательно, мог быть оспорен.

Дело встало за малым. Кто-то должен был поднять голос против безумия, а стало быть, против королевы, и посмотреть, что из этого выйдет. Остальные, кто решал для себя, какую позицию и на чьей стороне им занять, тоже охотно выяснили бы, кто в этом доме хозяин.

Вот примерно в этом духе, посмеиваясь на каждом слове, Рэндалл разъяснял суть проблемы Аранте. Ему принесли жалобу. Одна жалоба, однако, еще не дождь. Робкая, стыдящаяся своей косности цидулка престарелого архиепископа Констанцы ссылалась на недоумение среди прихожан и просила короля внести ясность в преследуемые королевой цели, дабы правильно и в духе времени отвечать на обращаемые к церкви вопросы, порождаемые смятенными чувствами и умами. Архиепископ был пожилой мяконький моллюск с реденькими седыми волосиками и розовой, как попка младенца, кожей. После памятного с детства мятежа кардинала Касселя Рэндалл терпел на руководящих церковных постах персонажей только такого характера, которые не вызывали у него навязчивых идей о творящихся за спиной интригах. И раз уж речь зашла об этом, Уриену Брогау с его фамилией и очевидной харизматической силой вряд ли грозило сделаться в царствие короля Баккара заметной персоной даже на избранном им поприще.

По собственной воле отказавшись от библиотеки, Аранта, как и следовало ожидать, на пустом месте не осталась. Она по-прежнему тонула в море лиц, среди незнакомых людей, по какой-то причине считавших ее способной повлиять на решение короля и обращавшихся к ней за помощью и поддержкой в каких-то их неотложных имущественных или судебных делах. И чем дальше она забредала в этот лес, тем непроходимее становилась чаща. Ощущение потери было, но неотчетливое, со временем почти совсем угасшее, и вообще эта утрата оказалась не из тех, с какими невозможно жить. Лишь Рэндалл иногда беззлобно подтрунивал над нею, словно всегда знал, что книжная мудрость окажется для нее непреодолимой. Она даже была ему благодарна, словно он был морем для ее парусника в бушующем море всех и всяческих неопределенностей. Она даже стала принимать это за одно из проявлений любви. Рэндалл выглядел довольным, как сытый кот, и перестал заикаться о том, что неплохо бы спустить «на всякий случай» Уриена Брогау в ледяную яму, а она, соответственно, – размышлять, как полезет его оттуда выручать. Потому что полезет. Она даже находила удовлетворение в тайных соображениях по поводу того, как ловко, не говоря ни слова правды, ей удалось обвести за нос обоих мужчин, которых интересовало в ней ее Могущество. Она, правда, жалела, что не сказала вкрадчивому мэтру чуть меньше, но… в сущности, даже и сказав все то, что сказала, она только раздразнила его любопытство и неудовлетворенную жажду запретной силы. Она мрачно улыбалась про себя, представляя, как он кипит и беснуется, оставшись в одиночестве и в проигрыше там, у себя, в сквозящей клетушке под самой башенной кровлей. Так ему и надо. Ни один самодовольный хрен больше не использует ее по своему усмотрению. Один, правда, использует, но в условия договора это входило с самого начала, так что принять это было проще. Но Брогау больше не получат ничего из того, что принадлежит Баккара, заметано живущим в ней волшебством. Она почему-то продолжала надеяться, что Уриен беснуется и недоумевает, где допустил промашку. Хотя вряд ли эти недоумение и бешенство выходили наружу дальше слоя его кожи. Этот стервец превосходно собою владел.

Однако не подлежало сомнению, что архиепископ в своем послании обобщил поток поступавшей к нему мутной, зачастую анонимной клеветы, нуждавшейся если не в пресечении, то хотя бы в высочайшей реакции. Тем более что осторожные, приниженные по форме запросы поступали к королю и от достойных членов общества, отцов возвышенных семейств, пренебрегать коими было бы политически неверно. И это в стране, где плотник, согнув подряд два гвоздя, бежал с компанией соседей искать сглазившую его ведьму, дабы побить ее камнями. Одним из принципов Рэндалла было никогда не стоять толпе поперек дороги. Следовало только выяснить, какую позицию займет толпа. А в этот год воспаленных мозгов кривых гвоздей, фигурально выражаясь, забито было куда как много, что в плотницком ремесле, что в адвокатской практике!

Поэтому король счел необходимым встретиться с королевой – Аранта даже причмокнула от удовольствия, так это прозвучало – и предложил ей публично объяснить, как правильно следует трактовать вводимые ею в повседневный обиход новшества. Венона Сариана согласилась, что это было бы разумно, однако просила дать ей время на подготовку презентации, чтобы представить свой проект в наилучшем свете. Супруги обсудили сроки и смету и договорились, что королева продемонстрирует успехи своего пансиона весной, в дни праздника Воскрешения. Планируется грандиозное шоу, нечто совершенно новое на фоне приевшихся еще в позапрошлом царствовании рыцарских турниров, поделился Рэндалл секретом с Арантой. Выборы королевы красоты выглядели бы на этом фоне столь же провинциально, как деревенские пляски вокруг майского шеста. Такого она еще не видела. И выразил уверенность, что представление ей понравится.

– Разумеется, – прибавил он, – я тебя приглашаю в свою ложу.

– А там – мое место?

Рэндалл с преувеличенной невинностью пожал плечами.

– Сказать по правде, дорогая… с каких пор тебя это стало волновать?

И ответить на это ей оказалось определенно нечего.