Текст книги "Гобелен с пастушкой Катей. Книга 7. Катя & 2/3"

Вторая треть. В погоне за призраком

Глава одиннадцатая

Путь в Крым оказался далек и долог, ко всему прочему он выдался нервным от самого начала, задолго до посадки в ночной поезд. А именно.

Когда я наконец прибыла в домашние пенаты с целью собрать сумки, наскоро перекусить и отбыть на вокзал, меня ждал сюрприз от супруга Миши, правда, вместе с ужином из банки крабовых клешней с буханкой чёрного хлеба. Миша заранее принялся за трапезу, не дожидаясь блудной супруги, и сообщил план дальнейших действий без отрыва от консервов.

– Надо слегка поторопиться, – безмятежно заметил он, когда я подсела к кухонному столу. – Я свалил барахло в сумку, тебе осталось добавить своё и уложить. Выехать надо заранее, на метро, там три пересадки, и ещё на вокзале…

– Как-так? – без эмоций спросила я, думая переиграть. – Ты сказал, что сосед Окунев отвезёт нас на вокзал и заберёт тачку в гараж для очистки аккумулятора, вы вроде договорились.

– Я передумал, – отозвался Миша. – Точнее будет сказать, я просто рассуждал вслух, прикидывал. Потом понял, что Окунев – балбес, будет кататься без спроса весь месяц, потом перекрутит счетчик, я бы сам так сделал, дай мне волю. Ничего страшного, я донесу любую поклажу, нужно только выехать вовремя, потому что поезд идёт из какой-то дыры на запасных путях, ещё надо найти. В кассе специально предупредили, зато дёшево и на месте наутро, в четыре.

«Вот что значит оставить отъезд на усмотрение художника!» – горестно размышляла я, пытаясь проглотить кусок хлеба, уснащённый крабом, и не преуспевая в том. – «Сама увлеклась судьбой покойницы Лары, ни во что ни вмешивалась – и вот вам результат! Поскачем с сумками на метро при трёх пересадках, поезд идёт из дыры, приедем посреди ночи и будем искать транспорт до санатория. О-ёй!»

– Я хотел предупредить заранее, но тебя было не достать, – продолжал Миша.

– Однако время пока есть. Только, пожалуйста, не выкладывай бутылки, там растворитель и фирменная смесь, а вовсе не…

– Хорошо, бог с ними, с твоими бутылками, – я срочно продумала и предложила компромисс. – Но машину можно вызвать или поймать. На худой конец я попрошу Вальку, он пришлёт из «Аргуса» или сам приедет. С тобой и сумкой в метро, знаешь ли… Нас задержат и вместо поезда окажемся в каталажке, как возможные террористы.

– Бог милостив, проскочим, – пообещал Миша. – Час поздний, ты в товарном виде, запросто уболтаешь любой ОМОН. Насчёт машины уже поздно, там вокруг кольца пробка на пару часов, по телику сказали, под землёй быстрее и вернее. И как пройти на запасной путь, мне сказали: от метро, из бокового выхода, с площади не отыщем.

– Боже милосердный, за что мне такие испытания! – проговорила я тихой скороговоркой, покидая кухню не солоно хлебавши.

Если Миша слышал мои напрасные жалобы, то корректно о том умолчал, ценя сдержанность. Другая бы на моём месте.

Другие на моём месте давно имели других мужей и разбирались с ними, как душа желала. Спутника жизни надлежало брать, какой есть, или искать следующего. Без особой гарантии, что у того будут более терпимые недостатки. Во всяком случае Миша старался обеспечить доставку в Крым и не требовал, чтобы я занималась организацией. Что из того вышло, не мне сетовать, я занималась прикладной литературой, также дурацкими играми с партнёрами по бизнесу, а момент перевозки оставила на усмотрение Миши.

С тем я взялась за укладку неподъёмной сумы, в неё кроме сомнительных растворителей надлежало уложить гостинцы для мелкого и мамы, небольшую библиотеку и минимум одежды для двоих на пару недель. Ещё свернутые холсты, подрамники и прочую параферналию, включая ласты с маской, супруг выразил желание понырять в море среди камней.

Понятное дело, что всё не влезло, пришлось срочно искать на антресолях добавочную багажную ёмкость и забивать её избытками. Моя ноша получилась увесистой, в основном за счёт детских книг, Мика заказал привезти весь репертуар детского чтения, библиотека санатория не могла похвастаться пригодной духовной пищей. Ни «Хоббита» с продолжением, ни Тита Ливия («Наша война с Ганнибалом» в детском издании) там отчего-то не нашлось. В горестный момент я от души пожалела, что привила мелкому неудобные привычки, другой обошелся бы комиксами. Других, однако, не было и не предвиделось, я взвесила «Самсонит» на плече и тихо взвыла, но, увы, ничего иного не придумала.

Так мы вышли из дому чуть позже положенного времени и галопом понеслись к станции метро, где нас попытались остановить на входе. Потому что при «Горбушке» был объявлен концерт для модной молодёжи, и несметные толпы выливались из стеклянного куба станции, полностью переключенного на выход. На другой стороне, под колпаком, парочка автоматов была оставлена на вход, куда мы протиснулись, отстояв очередь из недовольных сограждан. Наш семейный вклад оказался весомым: когда Миша маневрировал сумкой среди рычагов и тесной публики, стало ясно, что к бутылкам, сложенным на дно сумки, он сделал добавку из неуказанных в устной декларации. Пробки торчали из внешних карманов, а тара колотила по рёбрам пассажиров.

Учитывая тяжесть ситуации, я не стала усугублять возникший скандал, а положила обождать до поезда с целью конфискации и уничтожения, на что имела право по договорённости. Мы давно внесли в неписанный брачный контракт пункт, гласивший, что в присутствии иных членов семьи, то есть меня и мелкого, Миша воздерживается от спиртного. Потому что его поведение вслед за тем выходило из семейных рамок и стремилось к инфинитиву творческого восприятия реальности, если мягко выражаться.

Однако, долго или коротко, но мы наконец оказались в забитом поезде (наверное, модная молодёжь возвращалась с первой половины концерта) и между станциями принялись за обсуждение маршрута. Это тоже мягко выражаясь… На самом деле я пыталась выяснить, из какой именно станции «Курской» нам следует выходить, кольцевой или радиальной – то есть, где находятся упомянутые запасные пути. Поскольку от нашей линии следуют два маршрута, правда, оба с одинаковым количеством пересадок. Однако правильно избранный путь может сэкономить время, исключив суетную пересадку на «Курской» в центре зала, в круговерти пассажиров.

Вместо ответа Миша пожелал знать, какими преимуществами нас одарит эта информация, «вот приедем и узнаем». В свою очередь я слегка забылась и под шум поезда стала толковать, что знание сократит время пути, которое с каждой задержкой сыпалось, как песок в колбе, быстрее и быстрее, стремясь к опозданию на поезд.

– Какая ты, однако, зануда! – внятно произнёс Миша, когда мы во тьме подъехали к «Киевской», и я мигом заткнулась.

Отнюдь не часто в семейных дискуссиях супруг переходил на личности, ещё реже отвечал выпадом на резонные доводы, это значило, что он закусил удила. Обыкновенно мы оба знаем, что я права во всех случаях, но иногда делаю скидку на творческий темперамент и позволяю Мише делать, как душе угодно, понимая, что художник не может руководствоваться резонами и правилами в деталях обыденной жизни. Как правило, я делаю уступку в незначительных деталях, тщательно высчитывая и выгадывая результат. На сей раз я предпочла считать опоздание на поезд незначительным случаем.

Предпочтительнее вернуться домой не солоно хлебавши или идти в Крым по рельсам, чем иметь дело с художником, когда его натура не выдерживает стресса, а в доступности имеются питейные бутылки. В таком случае последствия не поддаются исчислению, а возможность оказаться в обезьяннике по разные стороны решётки (или не по разные) возрастает в ненужной пропорции. Поэтому я всегда настаиваю на автомобиле в качестве перевозочного средства и на роли Миши в роли водителя, что служит сдерживающим компонентом. На сей раз не удалось.

Дальнейший путь мы проделали в молчании, Миша деловито заведовал прохождением маршрута, я следовала за ним, как положено верной жене, не критикуя и не задавая вопросов. Как следовало ожидать, вскоре мы приехали на Курскую, не помню, была то кольцевая либо радиальная, однако там увиделся единственный выход в центре зала, большой, классический, с широкой каменной лестницей. Другого, надобного нам малозаметного бокового ответвления, следовательно, не нашлось.

Не говоря лишнего слова, в частности «что и следовало доказать», хотя просто подмывало, я повела Мишу на выход из ненужного зала, далее по переходам и наконец в центральное помещение, какового хотела избежать.

Там около одинокой колонны, подсвеченной и стремящейся к куполу, я оставила супруга с мешками и стала выяснять, как попасть на запасные пути. Поскольку срочно осознала, что время просыпалось почти целиком, искать по наводкам из кассы мы не успеваем. Выслушав несколько разноречивых вариантов, я выбрала повторённый дважды и рысью вернулась к колонне, но Миши там не нашла, даже когда обежала сооружение кругом.

– Тут стоял дядька с мешками, борода лопатой! – я кликнула паре юных девиц в коротких юбках и огромных башмаках, их я заметила, убегая. – Куда делся?

– Такой, на Бармалея похожий? – вникли юные создания и выдали ответ. – Он постоял, повздыхал и пошёл вон к тому эскалатору.

– Спасибо! – коротко бросила я, рванулась в указанную сторону и по пути громко воззвала в никуда. – Зачем? Господи Боже, зачем?

Понятно, что ответа я не нашла, зато у самого спуска вниз высмотрела знакомый профиль с чёрною бородой и вознесенные над перилами сумки. – Маэстро Званский, мать вашу за ногу! – возгласила я во всю мощь, желая покрыть шум толпы и не выбирая выражений. – Вернись, придурок бородатый! Ты идёшь, откуда приехали, следопыт хренов!

Красочное воззвание, как следовало ожидать, приковало всеобщее внимание, толпа у эскалатора взвихрилась, и оттуда стал выбираться Миша, делая плавательные движения. В каждой руке он держал по сумке, и оставалось надеяться, что никого не зашибет второпях. Когда этого вроде бы не случилось, а Миша приблизился на доступное расстояние, я указала направление рукой и заспешила туда.

– Нам в переход и через пути, – доложила я, когда мы нырнули в какую-то дыру. – Там должен быть забор и железная лестница!

– Ага, девочка в кассе так и сказала, – охотно согласился Миша, теперь он тяжело бежал рядом со мною, а публика охотно расплескивалась перед нами. – Только вроде из станции.

– Но не из той, куда ты пошёл! – не сдержалась я. – Зачем???

– Может быть и так! – на бегу согласился Миша. – Может, ещё успеем!

На дальнейшие дискуссии не хватило дыхания, пути мы перескочили по мосткам на красный свет семафора, и оказались у конца забора, откуда к нам спускалась железная лестница. Поднявшись, мы прибавили ходу и понеслись вдоль забора бешеным аллюром, потому что во тьме заметили хвостовые огни поезда и уловили отмашку флажком. Или померещилось.

Последующие моменты совпали с полной синхронностью: мы по очереди забирались в последний вагон, поезд медленно трогался, а Миша душил сумками меня и зазевавшуюся проводницу.

– Это номер восемьсот девятый? – спросила я на утраченном дыхании. – На Симферополь?

– На Севастополь! – ответила крайне обиженная женщина. – В Симферополе стоим пять минут! Ваши билеты!

Если я полагала, слегка придя в некоторые чувства, что сюрпризы исчерпались, то мигом пришлось разочароваться, хотя нюансов своих эмоций я не помню, они шли по круто восходящей траектории, стремясь к практическому осуществлению мужеубийства, никак не менее.

– Что вы мне даёте какие-то бумажки! – бранилась проводница, когда в ответ на законное требование Миша вынул из кармана брюк мятую пачку листов. – Билеты ваши где? Или слезайте!

– Это и есть проездные документы, – корректно пояснил супруг, листая пачку. – Подтверждение заказа по факсу: номер рейса, вагоны и места, вот фамилия оператора. Видите?

– Ничего я не вижу! – огрызнулась проводница Любовь Дронова, что было указано на лацкане, видном в тусклом освещении. – Тьма кромешная, влезли в самый конец, теперь права качают! Ладно, вижу, что один у меня здесь, а другой в четвёртом. Ну и идите туда, кому положено в СВ!

– Извините, Люба! – я поспешила вмешаться. – Билеты у нас в разных вагонах, или это ошибка?

– Не Люба я вам, девушка, а Любовь Павловна! – вновь возмутилась бедная женщина. – Как взяли билеты, так и читаю! Один в плацкарте, наверху у двери, другой в СВ, сами разбирайтесь!

– Катюша, понятно, что ты там, а я здесь, – галантно заверил Миша. – Зачем тратиться, я отлично доеду так. А ты, как договорились.

Катюша, понятно, мигом оценила красивую схему, лишилась дара речи, выхватила из рук спутника свою ношу и в пароксизме гнева ринулась сквозь вагоны, тамбуры и площадки нагонять уехавший вагон СВ.

Стало понятно, отчего Миша рассовал по карманам сумки питейный запас. Он намеревался ехать на верху плацкартной полки, гулять от всей души и угощать попутчиков, пока зануда Катя сидит в двухместном купе. Понятно, что в плацкартный вагон она носа не сунет до Симферополя, ей ведомо, чем это может кончиться!

…Состоялась при самых неблагоприятных обстоятельствах, а именно. Днем, следующим за посадкой и предыдущим перед высадкой, поезд тащился по равнинам медленно и неохотно, стоял на глухих станциях и вообще вел себя несовременно, напоминая фильмы на темы минувших войн и революций. Зато, как стемнело, поведение состава претерпело коренные изменения, он понесся как бешеный конь по степям, пространства вокруг свистело и дребезжало, и редкие огни за окнами резво проносились мимо.

Мы с соседкой по купе, милейшей дамой из города Липецка, только диву давались и прекратили беседы на семейные темы, не слышно было просто ничего. Однако через малое время возникла обратная сторона медали, при скорости и вибрации нас обеих стало укачивать, чем далее, тем более, было необыкновенно противно.

Надо сказать, что, как я потеряла супруга Мишу при посадке на Курском вокзале, так его не видела, тем более, что не искала. Соседке Вере Ивановне пришлось обходиться словесным портретом. Однако, когда поезд внезапно встал на каком-то полустанке, а мучения стали нестерпимыми, я выглянула в окно и увидела, как знакомая фигура приближается к редким по ночному времени лоточницам.

– Воды купи, большую бутылку! – кликнула я в ночь сквозь раскрытые двери вагона, затем удалилась, не представившись.

Не прошло пяти минут после незаметного отправления поезда (я начала сомневаться, успел ли Миша сесть), как в дверях купе возникла фигура и полностью заслонила тусклый коридорный свет. Вера Ивановна тихо пискнула (надо думать, мое описание было щадящим) и разуверилась в неминуемой опасности, только когда на стол был поставлен крупный пузырь с сомнительной минеральной водой.

– Я заберу себе немного? – спросил Миша с сомнением, когда мы с жадностью утолили жажду. – Принесу банку, ладно?

– Разумеется, спасибо, – сказала я кратко, длить нравственные муки Веры Ивановны было бы жестоко. – Только немного.

– Какой воспитанный у вас супруг, – заметила Вера Ивановна, когда крупная фигура растаяла в коридорном сумраке. – Другой бы и спрашивать не стал.

Как обычно, выявился эффект представления Миши незнакомой публике. Сначала люди пугаются до судорог, принимая его за мифического людоеда (имидж соответствует), далее, убедившись, что ничего страшного не происходит, напротив, чудовище вещает приличный текст человеческим голосом, впадают в другую крайность и начинают превозносить его дивные манеры. Ведь мог оторвать голову, а не стал, даже попросил водички.

Не исключено, кстати, что я выбрала Мишу в спутники жизни по этому принципу, сначала испугавшись и устыдившись, затем испытав волну облегчения, потому что стыдиться мужа художника при любом виде и любых манерах – вполне дурной тон. Художника надо понимать и лелеять. Таким образом резкие эмоциональные колебания принимаются за насыщенность чувств.

Остаток ночного времени в поезде прошел под знаком добродетелей супруга. Обсуждая их с Верой Ивановной, я почти заснула, по крайней мере в процессе беседы пригрезился кусок торта, отчего-то замаскированный под упаковку хозяйственного мыла. Вера Ивановна, она же подруга Верочка Глинская и отчасти кузина Ирочка (все трое слились в один размытый образ) настоятельно предлагала отведать и забрать с собой диковинное лакомство, а я не решалась. Встряхнувшись от странной грезы, я сообразила, что Вера Ивановна (в единственном лице) толкует о приближении промежуточной станции, по бишь Симферополя, где мы вроде намеревались выходить, но она оставалась.

Ни мыла, ни торта наяву нигде не оказалось, я выразила признательность внимательной спутнице и стала собираться на выход, не слишком надеясь на появление воспитанного супруга. Его самого следовало предупредить, не то ведь прокатится до самого Севастополя. В коридоре, стоя наготове с вещами, я убедилась, что проводники громко предупреждают публику о пятиминутной стоянке, и оставила Мишу на их попечение.

Мне бы самой сойти без травмы, в чем я сильно сомневалась, потому что мутило со страшною силой и голова шла кругом от треска и грохота. Когда состав тошнотворно затормозил и рывком встал, я скатилась по лестнице, как колобок, не дожидаясь ничьей помощи, потому что не чаяла оказаться на твердой почве и реально опасалась неприятных последствий.

Их не случилось, однако до удаления поезда в сторону Севастополя, я не замечала окружающего в целом и супруга Мишу в частности, сошел он либо нет, а если сошел, то куда делся. Вместо того я устремилась к лавке и растеклась по сидению, едва придерживая вещи. Так и сидела, надеясь, что Миша меня найдет, если высадился, а если нет – туда ему и дорога, пусть добирается до санатория «Крымские зори», как знает. Лично я собиралась сидеть на лавке до рассвета, далее нанять такси и спускаться к морю светлым временем суток. Не темной же ночью в садиться в незнакомую машину, избави Бог!

Не могу сказать, сколько времени прошло в бездумном сидении на жесткой скамье, но было так же темно и неуютно, когда из мрака вылилась знакомая фигура, опустилась рядом и обернулась Мишей. Вещей при супруге не было, однако он деловито взялся за мой багаж.

– Представляешь, как повезло, – поведал Миша, в процессе чего я поняла, что прямо с поезда супруг переместился прямиком в ночной буфет и принял пива. – Есть транспорт до берега, там рядом. Почти даром, только за бензин. Гривны у тебя есть? Ты вроде меняла, а с рублями…

– Ты хочешь сказать, что кто-то взялся тебя везти ночью? – безмерно удивилась я, не вполне веря своим ушам, опять, что ли, грезятся торт с мылом?

– Тебе тоже надо показаться, – озабоченно заявил Миша, желая подняться со скамьи, но застыв посреди движения. – Я сказал, что с женой, едем к сыну. Повезло прямо дивно, как в фильме «Мимино», стою в буфете, и тут мужик спрашивает, с ночного поезда кто есть? Ему ночью лучше с попутчиками.

Почти согласившись, я привстала со скамьи – спорить сил не было, и везение того не терпит, только заметила в пространство.

– Гривны у меня есть, а мужику полагается орден за храбрость, не каждый выберет тебя в ночные спутники, – сказала я.

– Он сразу спросил, с кем я, – отозвался Миша уже на ходу с вещами. – Узнал, что с женой, тогда предложил. Вообще мужик солидный, пожилой, в людях смыслит, надо думать.

– Будем надеяться, что это везение, – произнесла я загадочную фразу.

Хотя на самом деле почти не сомневалась. Какой, скажите, безумец станет заманивать Мишу в целях ограбления, и кто позарится на наши вещи или малые деньги? Честно признаю, ничего столь ясного я вовсе не думала, состояние не позволяло, просто шла за Мишей во тьму и полагала, что на сей раз обойдется, в особенности, если я гляну на мужика, и ничто не звякнет в подкорке.

Очень скоро, не успела я додумать неясные соображения, мы дошли до парковки позади вокзала, где в относительном мраке рисовалась большая машина с открытой дверцей, наверное, обещанный транспорт, а подле помещался дяденька. Средних лет, плотный и округлый, в светлой летней курточке, с заметными филинскими кисточками за ушами. Плохо видная круглая голова, надо думать, оказывалась лысой. Невнятный, очень рассеянный свет ночных фонарей создавал странные эффекты освещения, выделял общие контуры, и не позволял сосредоточиться на деталях, в том числе важных. Как то черты лица и выражение будущего перевозчика, впечатление получалось, как в рисованной анимации – лицо имелось, но вполне анонимное.

– День добрый, – приветствовал аноним, потом поправил себя. – Скоро будет. Давайте взаимно представимся в соответствии с документами, если патруль остановит, то вы мои гости из Москвы. Я – Кирилл Димов, предки – обрусевшие болгары, поэтому такая фамилия.

– Михаил Званский, художник, – Миша выдвинул свою кандидатуру первым. – Со мной жена.

– Тоже Званская? – осведомился будущий спутник со спокойствием, которое мне в ту минуту не понравилось, однако вскоре забылось.

– Екатерина Малышева, фамилия своя, – сообщила я с вызовом, что-то меня дергало, но было непонятно, что именно.

– Вот и отлично, – заключил дяденька-филин. – Не взыщите, ребята, у нас патрули стараются на совесть, хотят быть в курсе, особенно ночью. Чего ищут – сами не знают, но тем не менее. Без обид?

– О чем речь? – спокойно отозвалась я. – Всем удобнее, если в курсе, с кем едем.

– Тогда садитесь, – предложил Димов.

– Можно, я впереди? – выскочил сам по себе детский вопрос, никогда не могла удержаться, на сей раз тоже.

– Бога ради, – согласился Димов, усаживаясь за руль, машина, кстати, оказалась каким-то фирменным джипом. – Если не боитесь, повороты здесь крутые.

– Напротив, меня сзади укачивает, – пояснила я добросовестно. – В поезде уже укачало.

В сопровождении немудрящей беседы мы расселись по местам, далее экипаж стал медленно выруливать с парковки, что врезалось в память со странным значением, словно кадр в начале фильма – тьма и пустота вокруг, сцена неторопливо вращается, признаки жилья отъезжают в прошлое, остается полотно дороги, освещаемое фарами.

Пока длился киношный эпизод, я вторым планом учитывала, что лица водителя толком не увидела, однако голос с интонациями вполне сошли в замену, звучал Димов убедительно. Уверенным в себе, спокойным и достаточно образованным казался мужик по имени Кирилл Димов.

Только зачем ему спутники в ночи, хотела бы я знать? Я бы на его месте обошлась собственным обществом и без проблем объяснилась с любыми патрулями. Хотя, кто его знает? Не исключено, что Димов имеет плохую привычку засыпать в темноте за рулем и во избежание последствий берет любых спутников, чтобы развлекали по дороге. Тогда следует…

В рамках пришедшего опасения я оставила Мишу дремать сзади, а сама вступила с водителем в беседу, которую он охотно поддержал, чем подтвердил догадку. Димов вел машину по пустому шоссе, докладывал, что дорога ему хорошо знакома и задавал много дежурных вопросов относительно устройства наших семейных дел и данного визита в частности.

Не прошло и четверти пути, как спутник-филин узнал, что наш мелкий Мика весной сильно болел, был бронхит с осложнениями, врачи беспокоились и рекомендовали свезти парня в Крым по крайней мере на месяц в течение лета, а лучше на два. Тем более, что осенью мальчик пойдет в школу, уже записан в лицей, там сложная программа, здоровье обязательно. Вот моя мама и сидит с ним в «Крымских зорях», оздоровляет мелкого, но очень беспокоится за папу. Он не слишком здоров, давление и почки, ехать с ними отказался, один в Москве, у них на участке сыро и нездорово, плохое место, старый домишко. Мы с Мишей сейчас сменим маму, побудем с мелким три недели, потом соберемся на даче у тети Риты, маминой сестры, у них с дядей Славой отличный большой дом в хорошем месте, вода и центральное отопление.

Туда папа приедет, хоть и без охоты, но все лучше, чем в хибаре на болоте. Мама сможет уделить ему внимание, поскольку тетя Рита, кузина Ирочка и ее сын Славик займутся Микой, схема проработана. Хотя папа. Он не может смириться с тем, что у дяди Славы дача и квартира лучше, ему не нравится жить в качестве бедного родича. Папа вообще очень недоволен, что у него никого нету, а у мамы – сестра с мужем, племянница с сыном. А муж Ирочки, Борис – дипломат, живет в Женеве, оттуда возит деньги и вещи мешками, у тех жизнь оборудована по последнему слову, а он… Мы с мамой (я легко, мама с некоторым трудом) общаемся с родными, не считаемся, кто богаче, кто беднее, а папа не может.

Папе кажется, что мы с Мишей могли устроить его жизнь лучше, но не хотим, только эксплуатируем маму и ничего не даем взамен. А у мамы есть дальняя племянница Фаинка, очень любимая, но маме приходится сидеть летом с родным внуком, а не с дочкой Фаинки – тоже больная проблема. Потому что мы с Мишей эгоисты, думаем о себе и Мике, больше никому помогать не хотим. В частности Фаинке, у той муж не может устроиться, денег почти нет, а Катя (это я) думать не хочет, чтобы он занял место у нее в конторе, хоть охранником, хоть бухгалтером, берет каких-то девиц, платит им деньги мимо родных.

Не думаю, конечно, чтобы чужому дяденьке-филину было интересно слышать подробности нашей частной жизни, однако он задавал резонные вопросы и слушал внимательно. Думается, его устраивал любой разговор, лишь бы отвлечься от опасного сна за рулем. А мне отчего-то захотелось выложиться, наверное, в смутном состоянии чувств свежий слушатель подействовал живительным образом. Остальные знали схему наизусть.

За подробным изложением семейной повести мы миновали темный перевал и стали спускаться к берегу иногда по шоссе, обросшему лесом, иногда по сложному серпантину между скалами и пропастями. Хорошо, что мне было почти не видно, а Миша спал, как сурок. Что касается водителя Димова, то он заверял, что знает дорогу и может ехать с закрытыми глазами. Иногда в просветах между скалами и темными деревьями виднелось небо в звездах, а внизу, как говорил Димов, появлялись и исчезали морские заливы.

Верилось с трудом, однако воздух радикально поменялся, в нем появилась мягкость и влажные обертоны, зелень вокруг издавала иные ароматы – насыщенные и настоянные. Мы въехали в иную атмосферу. Доктора говорили, что она лечебная, и мама сообщала, что Мика перестал кашлять.

Собственная повесть о семейных сложностях, надо понимать, отвлекла от насущной задачи, я прекратила доклад и углубилась в мысли на тему, дорога тем моментом пошла верхом и лесом, по шоссе в промежутке. Водитель Димов не отвлекал (очень зря), я оттолкнулась от санаторного трамплина и стала в который раз дивиться переменам отношений с родителями, сначала с мамой, а в особенности с папой. Проблемы были и оставались больными, досада, понимание и вина мешались у меня в равной пропорции.

Вернувшись из дальних странствий, длившихся два с лишним года, мы с мелким обнаружили, что мамочка нашла нам замену. Наверное, ее любящее сердце не потерпело пустоты, и туда втерлась отдаленная кузина Фаина вместе с мужем и новорожденной дочкой. Эффект получился почти орнитологический – жадные кукушата монополизировали чувства и внимание мамы, оттого собственные птенцы могли взывать до бесконечности, но все равно оставались на окраинах гнезда, их почти не замечали, а если замечали, то с досадой.

Не буду перечислять нелепые поступки, совершенные родителями в ущерб здравому смыслу и общей собственности, однако я устояла против течения и не позволила втянуть себя в оргию благотворительности. Мама не простила мне по сию пору, но с течением времени я вникла в смысл неприятных событий и приняла контрмеры на чужом поле.

Если мама поступала как обманутая птица, то мне оставалось задействовать те же законы природы, то бишь отделить маму от кукушат, подбросив на их место ее внучатого птенца, то есть Мику. Себя я скомпрометировала в маминых глазах невозвратно, не пожелав понять ее благородные чувства к Фаинке и чужому семейству. К бедным, слабым, неприспособленным и беззащитным.

Когда мытьем и катаньем я вытаскивала маму из чужого гнезда, помещала в иные условия и подкидывала Мику, она становилась нормальной бабушкой и после первых дней переставала сетовать на разлуку с милыми сердцу кукушками. Мика тоже к ней привыкал, проявлял здоровые тенденции, не ревновал к виртуальной Милочке и пропускал ненужные сентенции мимо ушей. Раз и навсегда я зареклась объединять гнёзда, хотя бы на короткое время – результат оказывался катастрофическим. Кукушечье племя хором хулило Мику за любое упущение, мама страдала по поводу несовершенств внука и винила меня, Мика безмерно удивлялся и просился домой, что я исполняла с мгновенной готовностью. Однако в удалении от соблазна мама неплохо уживалась с Микой, ее инстинкты переключались на доступный объект, а малец не вникал в тонкости.

Что касается меня, то с полным понятием и немалой долей цинизма я использовала свои научные знания, но, увы, чувства к маме лишились приятных оттенков, стали деловыми – я доверяла ей Мику, но не забывала проверять. Не втерлись ли часом чужие интересы. Кроме того я привлекла поддержку натурального семейного окружения: тетю Риту с обширной семьей, свекровь Тину и зарубежных тетушек, никто из них не желал вникать в мамины чувства. Бедняжка оставалась в одиночестве и смирялась с судьбой – родной внук оказывался на порядок важнее, чем хотя бы самые замечательные прочие.

Однако с папой дела обстояли по-иному, гораздо хуже. В начале «полетов над гнездом кукушек», пока я вникала и неприятно удивлялась, папа, надо полагать, по маминому настоянию, пытался склонить меня к покорности. Он зашел на этом пути так далеко, что заявил в откровенном разговоре, что: «Они совершенно правы, Катя! Ты сама понимаешь, у Фаины прекрасная семья, она любит мужа и дочку, почитает его родителей. Что касается тебя, то подобного нет в помине, ваши отношения с художником – полный фарс, он никого не уважает. У вас не семья, ребенок родился случайно, сама говорила. Тебе поучиться у Фаины было бы полезно…»

Не знаю, злопамятность – это порок или добродетель, но папину сентенцию я помню слово в слово и никогда не прощу, до самой смерти.

В особенности, если учесть, что с незапамятных времен мы дружили, я доверяла отцу и не держала от него секретов. Так воспользоваться моей откровенностью, нет, непростительно!

И если с мамой я наладила отношения, в основном деловые, включала ее привязанность к внуку и особо не помнила обид, понимая природу проблем, то с папой ничего подобного не произошло. Для удобства, чтобы не вступать в бытовые конфликты с мамой, он предал доверие, попросту струсил и захотел мною грубо манипулировать. Чего я не прощаю никому и никогда. Остальное – ради Господа Бога, все мы слабые и частенько глупые существа. Но не заведомое предательство. Особенно, когда было доверие.