Текст книги "Проект «ПАРАДИЗ»"

«Сейчас явится хозяйка, если я замешкаюсь, пора одеваться и гримироваться!» – напомнила себе Синяя и стала принимать должный вид, сосредоточив усилия на зеркальном отражении.

В здешних местах отражения поверхностей имели особую силу, поскольку именно в них очень хорошо концентрировалось внимание и воображение получало конкретную подпитку в виде дупликата реальности. Магия, короче говоря…

Почти сразу (произошёл магический эффект) вместо обнаженной натуры зеркало удачно отразило фигуру в кринолине из густо-голубого шелка со складками и подборами, на еле видных ступнях зеркальной девушки появились матерчатые туфли с небольшими каблуками, фигура почти приобрела заданные параметры. Шёлк ощущался на теле совершенно настоящим, но вот об исподних деталях Синяя как обычно забыла, пришлось срочно пристроить на шею кружевной воротничок, а под кринолин обширную нижнюю юбку. Стало выглядеть лучше.

Тут же, как всегда в момент переодевания, вспомнилась фраза Порфирии, та веско заявила мнение на первой костюмной репетиции.

– Рабство, брак и кринолин – всё это малопонятные категории, но платье-кринолин – самый загадочный предмет из всех. Неужели это не легенда? – искренне спросила она.

В ответ Синяя выдернула из памяти и выложила старинное выцветшее фото прабабушки Александры в упомянутом одеянии, чем привела Порфирию в полнейший восторг. Фото тут же увеличилось её стараниями до натуральной величины, приобрело объем и цвет (по усмотрению Порфирии, понятно какой), а потом сама она, мигом приодевшись в пурпурное платье до полу, спросила: «Ну и как?», прежде чем прилипнуть к старинному зеркалу. Повертевшись вдоволь, а потом оставив изображение в зеркале на память, Порфирия наконец удовлетворилась содеянным и изрекла следующее.

– Понятно, что имеет место ценная и безумная идея сделать женщину предметом искусства, это безусловно привлекательно, но ей-то самой по жизни, каково было? В такой сбруе: не встать толком, ни сесть, ни пройтись кроме как медленным шагом. К чему бы это понадобилось, никакой ведь свободы, одна красота!

Однако длинных исторических объяснений Порфирия не выдерживала, пришлось ей доложить, что таков был обычай, а историческая драма, которой они сейчас занимаются, требует именно указанного костюма. Порфирия вняла и с увлечением взялась за идею женщины-украшения, разрабатывая её, честно скажем, вкривь и вкось, но ей было вполне простительно.

У себя дома и не только в Парадизе, а еще в десятке сопредельных миров Порфирия считалась самым популярным профессором исторической драмы, а именно конструировала развернутые масштабные представления (типа мыльных опер, прощения просим!) на темы давно прошедшего и даже неизвестно бывшего ли (вновь прощения просим!).

На сей раз задача почти превзошла амбиции одаренной Порфирии, ей предстояло поставить драму из чуждой малопонятной истории, причём изложенной в форме записанного фольклора, чего в их культуре давно не существовало. Правда, постановка планировалось при участии и помощи учёного консультанта, реального знатока излагаемых предметов. Эту роль Синяя выдерживала во что бы то ни стало, и как бы тяжко самозванство не давалось.

Картинки из чужой истории, первоначально ей предложенные, то бишь девушки в кринолинах и идиллическая усадебная жизнь вдохновляли Порфирию беспримерно, она видела в них особую поэзию и всё такое прочее, страстно желала донести порыв до своего зрителя, но объяснения и комментарии к драме приводили бедняжку в полную растерянность.

Порфирия не могла взять в толк, что же, собственно, в той самой исторической драме происходит, и упорно сочиняла свои гипотезы. Что касается консультанта, то бишь Синей, то ей приходилось несладко. Поправлять даже самые чудовищные заблуждения мэтра было трудно, потому что вечно одергивать Порфирию не хотелось.

Профессор исторической драмы и лирический поэт в душе, Порфирия пребывала в своем праве на творческий вымысел, и, главное, знала запросы аудитории лучше, чем любой консультант. Но дать ей полную волю было невозможно, она бы удалилась от предмета драмы на световые годы и столетия, невзирая на добросовестное изучение предмета. Однако так или иначе, но масштабное драматическое представление полегоньку двигалось. Во всяком случае, первые решающие эпизоды были почти на ходу, а участники жили в декорациях постоянно и практически их освоили.

К слову сказать, ставился роман классика русской литературы Ивана Гончарова «Обрыв», вещь очень приятная, но почти забытая и даже у себя дома занесённая песками времени.

Однако здесь в Парадизе, после тщательного просеивания своей истории с литературой Синей пришлось остановиться на «Обрыве», либо вообще отказаться от проекта. Или же выбрать один из романов Джейн Остин, тоже неплохо, но лично ей «Обрыв» был ближе, несмотря на лишние осложнения в виде патриархального крепостного права, столь же малопонятного для местной публики, как брак и кринолин.

К своему стыду Синей пришлось осознать, что почти все прочие литературные памятники земных времён и народов неприемлемы для любезных хозяев просто никоим образом. В данном романе, как ей доступно объяснили, изучив обширный материал, никто никого не лишал жизни и реально не покушался, это уже было кое-что.

Перебрав известные ей родные шедевры, Синяя признала, что по этому параметру почти всё самое лучшее и известное, Библию включительно, приходится отклонить, дабы не создавать нелестного представления в глазах иноплеменного зрителя. Ладно, не будем о грустном.

Отразившись в зеркале напоследок, Синяя (при кринолине, шелковых туфельках и в старомодной причёске) покинула комнату с видом на утренний сад, прошлась по сеням и, откинув бархатный занавес на кольцах, оказалась в маленькой гостиной, где на столе над узорной скатертью стояли чайные приборы, а за бюро в уголке сидела бабушка Татьяна Марковна в роскошных седых буклях и писала роскошным гусиным пером.

Это, разумеется, была Порфирия собственной персоной, дивное платье отливало багряными отблесками, как кардинальская мантия, но Бог с нею!

– Доброе утро бабушка! – произнесла Синяя вслух, как бы привлекая к себе внимание.

– Доброе утро, Верочка! – Порфирия грациозно повернула голову от бумаг и благожелательно улыбнулась, бабушку она всегда изображала безукоризненно. – Как тебе спалось, какие сны видела?

– Единорога, бабушка, он вышел из лесу и положил голову мне на колени, – сымпровизировала Синяя в роли внучки Верочки, и сон тут же промелькнул между ними для зрителя, как реплика в сторону. – А вам что снилось?

– Сущие пустяки, Верочка, – ответила бабушка выученным текстом. – Снег, пусто кругом, а на снегу щепка! Вот поди и разбери, что это значит!

И видение послушно представилось, только снег вышел безобразно похожим на сахарный песок, непонятно по чьей вине, однако щепка была просто превосходная, с реальной березовая с корой!

Замечательно отработанный эпизод шёл своим чередом, только снег пришлось править раза четыре, для чего Синяя воспроизвела на полу где-то около метра в диаметре натурального родного снега, и заставила его подтаять с краю. У них в Парадизе тоже существовали полярные шапки, но слегка другого вида, и Порфирия быстро сообразила различия.

Когда снег улёгся на положенное место, к самовару явилась младшая внучка, Марфенька, но в совершенно неподобающем виде!

– Нет, так дело не пойдет! – сразу возразила Синяя, сердито раскачиваясь на изящном венском стуле. – Я согласна, что смотрится превосходно и даже очень красиво! Но, Порфирия, помилуй, у нас сельские барышни к завтраку в вечерних туалетах не являлись, блистая к тому же венками и ожерельями. И расцветка никуда не годится – черно-белые клетки! Марфенька у нас скромная, светлая девушка, а у тебя она она чрезмерно яркая! Она должна выглядеть, как милый полевой цветок, а не блистать и переливаться.

Такое с Порфирией случалось повсеместно, она ставила зрительные эффекты много выше остального, и приходилось её всячески уламывать, доказывать, что страдает смысл и содержание пьесы, только тогда она сдавала позиции, и то не всегда, честно скажем. На этот раз насчет клеток на платье Марфеньки Порфирия стояла насмерть, хотя ожерелье с шеи согласилась убрать, дальше после долгих препирательств пошла на частичный компромисс и сделала клетки мелкими, так что они сливались в узор, и то ладно. А до этого скромная девица из российской провинции середины 19-того века смотрелась, как парижская шансонетка тех самых времён. Однако кто бы, кроме консультанта мог увидеть разницу?

Марфенькой на сей раз была совсем юная барышня с замысловатой прической молочного цвета и синими фарфоровыми глазами, и роль ей удавалась на диво. Порфирия её где-то разыскала и прочила девице большое сценическое будущее, эта Марфенька и впрямь переигрывала всех. Что-то в ней было особенно трогательное и милое.

Кстати, с главным исполнителями ролей получилось и длилось сущее бедствие. За бабушку взялась сама Порфирия, а старшую внучку, мятежную романтичную Верочку, приходилось представлять учёному консультанту, как Синяя не отбивалась.

Исполнители для экзотической драмы искались плохо, а находились ещё хуже, однако Порфирия обещала справиться. Мужские роли были легче в исполнении и в одежде, а уж толпа крепостных поселян и дворовых людей образовывалась сама из драм-студии и учеников Порфирии.

Детишки наперебой желали изображать сборище дивных простых детей чужой природы, далеко отставших на пути прогресса и тщательно опекаемых главными героями, посвятившими свою жизнь нелёгкой, но ответственной деятельности. Смех и грех, короче говоря.

С такой концепцией драм-профессора Порфирии Синей пришлось с оговорками согласиться, иначе сценическое построение рухнуло бы сразу, даже не начавшись, как эфемерный карточный домик. Чуждые исторические процессы, где являлись странные буки и бяки: угнетение, социальное неравенство и эксплуатация труда – короче, данные прелести были для местной публики, не только загадочны, а в высшей степени необъяснимы, как класс социальных явлений. Они, в смысле хозяева, уехали так далеко…

Однако на сей раз консультанта Синюю ждал миленький сюрприз, очередной плод профессорских изысканий. Когда внучки уселись за стол (эпизод № 5), бабушка Татьяна Марковна позвонила в маленький колокольчик (очередная уступка профессору) и выкликнула при том:

– Василиса, чаю!

На зов поспешила необъятных размеров женщина, экономка Василиса в рогатом белоснежном чепце и с подносом в пухлых руках, вплыла, как лебедь. Но не белый, а совершенно чёрный! Не справившись со святцами, Порфирия звучно бухнула в колокол, а именно сделала крепостную российскую Василису негритянкой, или как теперь принято говорить в далеких мирах – афроамериканкой. Понятно, в позапрошлый раз ей сочинили и представили атлас земной антропологии, и профессор увлеклась, подбирая типажи!

Пролетая почти над поверхностью декорации, Синяя горестно обозревала свершившееся, высыпавшая челядь на дворе и в саду оказалась поголовно чернокожей и кудрявой, актеры весело светились белозубыми улыбками и экспансивно размахивали руками!

«Ну просто браво, Порфирия! Теперь мы снимаем «Унесенных ветром»!» – примерно такие монологи пролетали над усадьбой вместе с Синей, почти не касаясь почвы. – «Только увы, этот романчик для вас закрыт намертво, там, кроме всего прочего, милая девица в кринолине стреляет в упор в янки-мародера, и все ваши миры валяются в обмороке. А меня с печалью и позором депортируют за глобальное причинение вреда! И ведь влезла в голову запретная ассоциация, прямо встала перед глазами, теперь надо её срочно гнать, пока не вырвалась вовне! Боже, как с вами тяжко, с невинными всемогущими агнцами!»

Поэтому пришлось срочно скрыться и лететь сломя голову над усадьбой и берегом реки, чтобы никто не догадался, о чём консультант невольно помыслил. И помыслив, представил чёткую красочную картинку, во всех абсолютно невозможных деталях, совсем готовую для сценического воплощения. Как актриса, играющая милую Марфеньку достаёт из кармана передника громадный пистолет и палит прямо в лицо гуманоиду в синей форме. Ужас без конца и краю!

Только оказавшись в резной беседке над обрывом реки и созерцая заречную даль, бедняжка Синяя отчасти остыла, выгнала из головы запретную сцену с убийством и стала формулировать резонные замечания по поводу профессорского самоуправства. Там в маленькой гостиной, она сдержалась, провела чаепитие при чёрной Василисе и удалилась, шурша кринолином, зная, что делать замечания мэтру следует лишь наедине, без учеников и свидетелей.

Однако всё было понятно и так, Порфирия не замедлила оказаться в беседке при бабушкином наряде, и рассыпалась в грустных ламентациях.

– Разумеется, всё не то и совсем не так, ты в печали и даже смеёшься, и я даже знаю, почему! На тебе все видно, совершенно по-прозрачному, у вас там такой тёмный цвет людей означает что-то особенное, а тебе ещё весело, я поняла. Опять у нас какой-то нонсенс, согласна. Но ты, Синенькая, рассуди тоже, у меня имеются веские резоны. Ваши сложные и тонкие различия по форме одежды для нашей публики неуловимы, даже пол по штанам и юбке весьма трудно различать, но с этим уже справляемся, но вот всё остальное! В вашем фольклоре опекуны и опекаемые различаются только по одежде, вам понятно сразу, я долго училась, а наши не поймут сначала, а потом потеряют интерес. Поэтому было вполне логично для понимания представить персонажей в различных типах расы, одни светлые, другие тёмные. И то для нас более чем экстравагантно, но тут можно дать особый комментарий, тогда…

Такую речь Порфирия выпалила одним практически незвучным куском, в сочувствии и легкой обиде, и Синей срочно следовало держать ответ, причем не упоминая о главном, держа мысль так глубоко при себе, чтобы собеседница не уловила и тени. А именно «Унесенных ветром» и Марфиньку с пистолетом.

– Порфирия, милая моя подружка, ты великий художник и мастер своего дела, я не спорю и преклоняюсь, – взвешенно возразила Синяя. – Но если ты оставишь исполнителей в таком виде, то я не смогу помочь в качестве консультанта, это без вариантов. Тогда продолжать будешь сама, без меня – у каждой культуры есть свои завихрения, в особенности у нашей.

– Я так и знала, что это не пройдет, – повинилась Порфирия. – Но вовсе не хотела напоминать тебе, Синенькая, что вы закрытые, это было бы неправильно, по вашему – гадко. Проехали и забыли. Мы так к тебе привыкли, что просто вылетает из головы. Пусть наши так называемые «крестьяне» будут неотличимы, или я ещё подумаю. Ба, да оказывается, ты отбываешь? А я не сразу разобрала. Ну вот это совсем обидно, но я учту и буду делать дальше почти без своих штучек, тебе понравится, когда снова вернешься. Слово и дело!

Пока Порфирия сыпала безмолвными заверениями, Синяя наново изучала усадьбу над обрывом реки, весёленький домик с цветочным газоном перед крыльцом (между прочим о том позаботился сам Иван Сергеевич Гончаров в романе, а вовсе не Порфирия) и любовалась вышедшей на крыльцо Марфенькой.

Все вокруг до самой последней травинки и кончая изящными дикими голубями, слетевшимися к барышне, смотрелось (и было на ощупь) совершенно подлинным, даже ароматы лились знакомые – пахло черемухой и свежескошенным сеном (хотя в земной природе такого не бывает, они разнесены по времени!). Красота!

«И мастерство!» – честно признала Синяя. – «Причём не своё, мне до того эффекта, как до звезды небесной! Одно дело предоставить подробные сведения, а совсем иное – так детально воплотить».

На самом деле шедевр на обрыве реки был тщательно исполнен Порфирией, вот у кого предметное воображение доходило почти до совершенства, и практически не знало границ.

Чуть-чуть подумав, и окончательно закинув за мельницу недоразумение с «Унесенными ветром», Синяя исполнила для гениальной подруги прощальный подарок-комплимент, он назывался «почему Порфирия?».

На самом деле мэтра звали по-иному, и скажем прямо, довольно безвкусно, поскольку при точном переводе имя получалось как «Отблеск Багряной Зари» или еще хуже того – «Луч Пурпурного Заката». К тому же звучное имя профессор драмы избрала сама, когда достигла нужного возраста и должного успеха в своих постановках.

Кто бы спорил, но никто не мешал сообщить коллеге свою ассоциацию, а она сразу возникла, при первом же знакомстве, вполне ничего себе. А именно. Любимым и даже каноническим цветом у Византийских базилевсов, то бишь царей второго Рима, был как раз присущий мэтру багряный, их покои вместе с одеяниями звались порфировыми – если грубо переводить. Оттого Синяя сразу предложила свой вариант имени – Порфирия, и в дополнение представила картинку. Величавая жена, облачённая в пурпур, в такого же цвета дворце. Мэтр обрадовалась и приняла новое имя, как родное.

Таким и вызвался прощальный подарок, на фоне беседки появилось тщательно продуманное изображение в половину натуральной величины. Двусветный зал с колоннами из багряного мрамора, а в центре светилась алым фигура порфироносной царицы – точный портрет подруги-коллеги, со всеми подробностями.

Особенно удачно на сей раз вышли волосы Порфирии, чёрная волна с пурпурным отливом, а сверху диадема из алых камней, сияющих, как пламя, и их отблески в зеркально-темных глазах, тоже пламенные, как зарево отдаленного ночного пожара.

(С точки зрения своей эстетики, портрет вышел мрачноватым, и даже несколько зловещим, но Синяя знала, что тут другие критерии, поэтому смело пользовалась цветовыми метафорами, представляла, что Порфирии может быть приятно и лестно.)

Так оно и случилось, Порфирия оценила презент, из бабушки Татьяны Марковны мигом перевоплотилась в предложенный образ, и послала консультанту ответный поцелуй, её изображение в виде царевны-лебедя частично кисти Врубеля, небольшую такую открыточку размером с ладонь, понятно, в сине-голубой гамме.

Таким образом, обменявшись видимыми комплиментами, они стали прощаться, потому что дел у каждой было невпроворот. Порфирии по крайней мере предстояло перекрасить в исходный колер всех исполнителей, как она обещала, а их было достаточно много, вся дворня в усадьбе и ещё деревня из полусотни дворов под пригорком.

Порфирия удалилась пешим ходом, и скоро её пламенное сияние исчезло из виду, а уходящая гостья Синяя всё медлила. Ей отчасти жаль было расставаться с предметом искусства, очень уютно сиделось в садовой беседке, отчасти она не могла сосредоточиться на следующем месте маршрута, его предстояло избрать и оформить.

На предстоящем этапе места и времени (категории здесь были относительными, но все же существовали по принципу «здесь и сейчас») Синяя принимала гостей, причем точно не знала, сколько их будет и кто именно явится. Следовало выбрать площадку для приема и достойно её выполнить, желательно не повторяясь. Соблазнительным казалось принять визитёров на рабочем месте, в усадьбе у Порфирии, но увы… Перегружать мэтра не следовало, хотя бы из деликатности, да и гости были далеки от производства «мыльных опер», поэтому их реакция могла быть любой, от обидного восторга до снисходительного смеха.

Профессор № 2 (вставка)

В особенности смущала мысль об ином почитаемом профессоре, который(ая) ни в грош не ставила любое искусство, поскольку не понимал(а), что это собственно такое, хотя знал(а) о предмете достаточно по роду своей профессии.

Двуполая персона из дружественного мира под условным именем Лья на самом деле не только опекала Синюю из научных интересов, но стала довольно близкой подружкой просто так, для личного и даже взаимного удовольствия. Но над усилиями Синей по части «мыльных опер» Лья могла посмеяться – мол, нашли себе игрушку, детки!

В мире Лья ни моментов почитания прошлого, ни наслаждений отвлеченного воображения не числилось, они любили одну лишь информацию и наслаждались точными фактами, иногда сталкивая их в довольно причудливые сочетания. Но никогда не сознались бы, что таковы их представления об искусстве, они считали свои привычки мышления трезвым взглядом на многомерную реальность.

Синяя сидела на мшистой беседочной скамейке, вдыхала влажный аромат черемухи и не без удовольствия проигрывала в памяти первую встречу с почтенным профессором Лья, это был очень забавный момент.

К тому времени Синяя уже слегка освоилась с реальностями Парадиза, кое-чему научилась, многое узнала и вошла в личный контакт с куратором, проводником по местности. В то время он звался у неё Вергилием, не подозревая о двусмысленном значении прозвища. Это потом, освоившись, подопечная приклеила проводнику кличку Чёрный Пёс, отталкиваясь от местных традиций, а также оставляя в подтексте легкомысленные ассоциации.

Но всё это было потом, а где-то в отдаленном начале, тогда еще Вергилий пожелал представить очень важную учёную персону из другого, непохожего мира. Проводник полагал, что подопечная Синяя должна справиться с испытанием, она удачно освоилась с аборигенами, отличными от неё, хотя и ненамного. А предлагаемая ученая персона будет отличаться поболее, скромно готовил ведомую Вергилий.

Однако общение с ней будет легче, заверял он пылко, поскольку контакт с иномирными существами (разумеется, достаточно разумными) является её, то бишь учёной персоны, прямой специальностью, в коем занятии она более, чем преуспела. То бишь персона зовется О-очень почтенным профессором изучения (и обучения также) разума Внешних Миров, вернее их множеств!

И вот Вергилий призвал Синюю к себе в горное убежище, куда он пригласил Профессора (№ 2, вернее, тогда просто Профессора, ибо о Порфирии и речи не было) для знакомства, сам при этом заметно нервничал, непонятно, правда, на чей счет. Кстати, Профессору Лья он приходился чем-то вроде аспиранта на свободном выпасе, хотя вполне неподоточётным.

(Ну скажем прямо, с правами на исследования и свободными проектами, у них тут, и не только в Парадизе сам чёрт ногу сломит запросто, это Синяя поняла и не пыталась вникать, потому что абсолютно бесполезно.

В этих мирах и пространствах все поголовно могли, буквально всё, что угодно, но при том придерживались сложнейшего этикета, на изучение которого мог спокойно уйти остаток бесконечной жизни любого более или менее разумного существа.

…Если ещё хоть что-то у предполагаемого сапиенса осталось после освоения весёлого постулата о реальном отсутствии времени и пространства, как таковых, вернее о совершенно незначительном влиянии указанных категорий для обычной жизни в этих мирах.

Данные вечные ценности здесь виделись лишь в форме привычных удобств, как цветная схема метрополитена, пользуясь которой можно отлично попасть, куда угодно, не утруждая себя знанием, как ездят поезда и что съел на завтрак машинист. Что-то вроде того.)

Итак Профессор Лья возникла на балконе в горах примерно на закате местного светила, и была настолько эффектна (или эффектен) при сложном освещении, что Синяя просто не удержалась и произнесла вслух немыслимое по любому этикету.

– Боже, какая красота! Сто миллионов экземпляров и то будет мало, все обалдеют и мигом расхватают! Покемоны и прочие Черепашки-Ниндзя отдыхают! – выдохнула Синяя в некотором забытьи.

– Это правда? – включилась профессор тоже вслух и даже на родном языке Синей. – Таков будет коммерческий успех предприятия?

Из чего сразу стало ясно, что немыслимой и неземной красоты Профессор Лья основательно изучила системы и культуру чуждого мира, освоилась с добытыми знаниями и не ощущала боязни смутить собеседницу, чем частенько грешил Вергилий. Тот был даже чрезмерно деликатен, понимая бездны и пропасти, пролегшие между мирами. А Профессора Лья подобные соображения не смущали, ей было в высшей степени фиолетово, поскольку все миры казались одинаково интересными, более того, симпатичными, даже опасные и закрытые.

К тому же Профессор была польщена высказанной идейкой растиражировать свой облик в мире Синей и продать его в виде детского развлечения в огромном количестве предметных копий. Но потом она почти сразу согласилась, что идея замечательна, но, пожалуй, слегка преждевременна.

На первый взгляд, а потом и на последующие Профессор Лья более всего походила на почти прозрачную, дивно сверкающую ящерку-саламандру, (в стадии лярвы, по выходе из куколки) причем её тело было окутано складчатыми крыльями, по которым пробегали цветные огни, а милая головка все время грациозно двигалась в такт общению. В виде игрушки это было бы просто что-то сказочное, на такое впечатление Синей Профессор сразу купилась, но при том честно добавила.

– Но такой вид, милочка, у нас только женский, скоро мне пора двигаться в мужскую фазу, это будет не так красочно, но гораздо солиднее, сверкать я перестану, – пояснила профессор.

– Но если возможно, пока останьтесь так, герр Профессор, хотя бы для женской солидарности, – попросила Синяя даже слегка искательно.

Профессор чутко вняла и всё время общения старательно удерживалась в женской фазе, что, правда, не мешало ей проявлять неженскую прямоту.

Непосредственно после знакомства на балконе, переместившись на скоро устроенный альпийский луг, наслаждаясь лучами медленного заката и дивно переливаясь в них, Лья сразу приступила к делу и сбила гостью из иных миров с толку совершенно и окончательно.

– Вот вы считаете, что цивилизация у вас технологическая, предметная, – без предисловий заявила милая ящерка-саламандра. – А ведь ничего подобного, самая простая информационная, как у всех прочих нас грешных, сейчас докажу, как дважды два. Поехали?

– Право же, я лично никогда об этом особенно не думала, – объявила Синяя, и Вергилий запротестовал, ввернул тонкое замечание, что Профессор взяла слишком резво, не надо так смущать человека.

– Бросьте, очень даже надо, я ваши представления освоила, – отрезала Профессор и картинно расправила крылья, как огромная радужная бабочка. – Человек у нас вполне подходящий для дискуссии, она из меня кукол предложила понаделать в большом количестве, своим деткам на игрушки, её смутишь, как же! Так вот, милочка Синяя Птичка, сейчас покажи лично, какими технологиями ты сама владеешь, что можешь делать из подручных предметов, не пользуясь чужими заготовками. Что вы летаете на аппаратах тяжелее воздуха и пользуетесь предметами, как средствами коммуникации, мне известно, это пока позабудь, а вот что ты сама можешь? Руками и головой, чисто технологически? Проведем эксперимент?

А когда его, а именно эксперимент провели на том же лугу, где, правда, устроили, запруду для ловли рыбы и перенесли пару деревьев с гнущимися ветками и стеблями лиан, то все присутствующие чуть не заболели от веселья, а особенно гостья Синяя, подвергнутая испытанию.

Совершенно наглядно вышло, что кроме нажимания всяких кнопок и рычагов (как оказалось, самого привычного занятия) она может технологически: разбить камнем раковину; сплести грубую сеть и нелепейшую корзину; выкопать очень мелкую ямку палкой и наскоро соорудить шалаш из листьев и веток.

Ещё Синей удалось (с чужой помощью) найти скудный пласт глины на обрыве речки, смять в пальцах и слепить подобие миски в паре с кривобоким горшком, их оставили сушиться на солнце.

Далее к корявым изделиям вдохновенно прибавились пара кривых кирпичей, а также стилизованная шумерская табличка с надписью, выполненной тонким прутиком. Надпись гласила письменными буквами: «Мечты, мечты, где ваша сладость?», и сохла на солнце вместе с табличкой. Огонь возжечь своими силами не удалось.

Табличка с письменами и привела участников эксперимента в самое отменное состояние духа, поскольку последнее доказательство вышло самым убедительным – испытуемая признала письменно, что владеет только информацией, а технологии лично ей, как и подавляющему большинству, доступны одни лишь первобытные. Всё остальное прочее – плоды ранее добытой и всё более усложняющейся информации. Или как?

Однако самым весёлым номером в течение форума на лужайке оказался следующий момент научно-практического семинара. Синяя не осталась в долгу и попросила остальных участников представить их базовые умения, предварительно отключив информационные технологии, отнюдь не для доказательства, а просто для равновесия.

И вышло, что Профессор с Вергилием умели практически то же, что и гостья, но чуточку хуже, во всяком случае писать они не могли, не то что прутиком, но даже и вообще никак, хотя нарисовать кружок на песке кому-то удалось, а кому-то и нет.

Последнее относилось к Профессору Лья с её изящными тремя пальчиками, хотя держала прутик, как указку, она просто классно, с истинно профессорским апломбом.

– А ещё я могу вязать на спицах, – вспомнила Синяя под занавес эксперимента. – В следующий раз могу всех научить, как только подготовлю материалы. У нас так лечат умственно травмированных, называется трудотерапия, в специальных заведениях, очень грубо это называется «дурдом».

После чего знакомство Синей с Профессором Лья перешло в иную стадию непринужденности. Та честно признала, что мысль полечить ученых экспериментаторов несложным ручным трудом – это высший класс в сложнейшем общении представителей разных миров.

И вскоре Лья стала являться в гости на Парадиз регулярно, зачастую не одна, а со студентами, для полезного общения в рамках развлечений. К семинарам постепенно присоединялись гости из Парадиза, поэтому Синяя прекратила числить сборища научными симпозиумами, а воспринимала, просто как посиделки, где она лично отвечала за уровень приема, чтобы всем было приятно и интересно.

Вот и сейчас предстояло выбрать и оформить место сбора, а Синяя медлила, ей хотелось на дорожку устроить нечто запоминающееся и приятное для гостей.

«А не попотчевать ли их пороком напоследок?» – вдруг всплыла у неё в сознании шальная мысль, скорее всего, навеянная старинными добродетелями российской дворянской усадьбы 19-того века. – «Насчёт шампанского, цыган и борделя, это глухо как в танке, не поймут, в чём фишка, а вот устроить игорный дом – это будет полная фантастика! Заодно и лекция получится, об экономике и праве, в очень доступных формах, Лья давно просила сделать что-нибудь наглядное».

Парадиз, день прощальный (продолжение)

Что называется, в ритме сказано-сделано, ещё точнее, со скоростью воображения Синяя очутилась на месте, о котором миг назад подумала, что это, пожалуй, будет в самый раз. Если предстоит строиться.

И уже покачиваясь на воздухе, подгоняемая лёгким движением ветра (кринолин сам собой преобразовался в некое подобие сюрреалистического планера), она устроила себе строгий реприманд – нельзя же так забываться.