Текст книги "Маяковский. Два дня"

– Хватит! – самоуверенно ответил Владимир.

– Ну-ну, – снова усмехнулся Горький. – Слушайте, а пойдемте купаться – тут неподалеку запруда есть!

А Репин, не отказавшийся от мысли написать портрет Маяковского, поджидал поэта на веранде своей дачи. И, перебирая чистые подрамники, раздраженно кричал дочери:

– Вера! Я же просил: не делать мне меловые грунты! Ты знаешь, я люблю белый грунт, а меловый дает желтизну…

Репин осекся при виде явившегося Маяковского. В руке у Владимира – свернутый трубкой лист. На лице – улыбка. А голова обрита наголо.

– Доброе утро, Илья Ефимович!

– Что вы натворили! – возмутился Репин. – Где ваши вдохновенные кудри?

– Отрастут! – беспечно улыбался Владимир.

– Но это же… это было главное в образе поэта!

– Я и боюсь, что это – самое главное!

Вот такой упертый характер. Мало ему желтой блузы, так еще, узнав, что Репин желает написать поэта-трибуна с вдохновенными кудрями, Владимир немедля эти самые кудри изничтожил. Мол, «полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».

Репин гневно смотрел на оболванившего себя поэта. И вдруг улыбнулся:

– Прямо африканский темперамент! Жаль, конечно, что я портрета вашего не напишу…

– Зато я ваш нарисовал.

Владимир развернул принесенный лист. На нем был изображен Репин – в несколько шаржированной манере, но очень узнаваемо.

– Реалист! – одобрил художник. – Матерый реалист!

И ласково похлопал Владимира по выбритому черепу.

Когда Владимир вернулся из Куоккалы в Петербург, была уже осень.

Деревья Летнего сада потеряли листву и печально чернели на фоне уныло серого неба.

Владимир и Эльза сидели на скамейке пустынной аллеи. Девушка рассказывала будничным, уже привычным к напастям жизни тоном:

– После смерти папы мама сильно сдала. Они сейчас с тетей Дорой на даче в Малаховке, мы туда папу перед смертью перевезли… А я пока живу у сестры. Лиля с мужем переехали в Петербург – боятся, что в Москве, где Осип приписан, его мобилизуют на фронт…

Владимир невесело усмехнулся:

– Гримасы судьбы! Я на фронт рвался – не пустили, а другие, наоборот, от фронта бегут…

– Ну какой Ося воин? – вздохнула Эличка. – Тихий юрист, зрение минус семь…

– Ага, конечно. – Владимир не удержался от декламации:

 
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет,
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет!
 

– Боже мой, ну какие у бедного Оси оргии? И при чем здесь клозет? Они – добрые, славные…

Эличка вскочила со скамейки.

– Пойдем, я вас прямо сейчас познакомлю!

– Не имею ни малейшего желания.

– Ну, пожалуйста! – Голос девушки задрожал от слез. – Не оставляй меня, мне ужасно плохо… без папы…

Владимир в порыве сочувствия обнял Эличку. Она замерла от счастья.

– Хорошо, сходим, – вздохнул Владимир. – Но сейчас мне встречать Бурлюков из Москвы. А завтра сходим.

В тесной кухне квартиры Осипа и Лили Бриков на улице Жуковского Эличка укладывала на блюдо пирожки. Из комнаты были неразборчиво слышны мужские голоса и смех.

В кухню вошла Лиля – в элегантном, рискованно открытом платье, с облаком рыже-золотых волос вокруг лица. В руке она несла пустой графин для вина.

– Ну?! – взволнованно обернулась к сестре Эличка. – Как он тебе?

Лиля, доставая из шкафа бутылку вина, передернула плечиком, от чего шелковое платье с бисерной пряжкой сползло еще ниже, и ответила равнодушно:

– Ничего особенного.

– Да как ты не видишь?! – вспыхнула Эличка. – Он такой!.. такой!.. И это он еще стихи не читал!

– Я тебя умоляю, – поморщилась Лиля, – только не проси его читать! Я наслышана, какой это кошмар…

Маленькими ручками с длинными пальцами, унизанными переливом перстней, она открыла бутылку и направила красную струю из нее в графин.

Огненнокудрая, яркоглазая, с оголенным плечом и тонкой фигуркой, окутанной складками нежного шелка, колдующая над рубиновым вином в хрустальном графине, Лиля так и просилась на холст художника.

Однако предупреждение Лили насчет чтения стихов запоздало: когда она с графином вина и Эличка с блюдом пирожков вошли в комнату, там перед щуплым очкариком Осипом Бриком уже стоял в привычной позе трибуна Владимир и читал по рукописи:

 
Пустите!
Меня не остановите,
Вру я,
в праве ли,
Но я не могу быть спокойней.
Смотрите –
звезды опять обезглавили
и небо окровавили бойней!
Эй вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
 
 
Глухо.
Вселенная спит, положив на лапу
с клещами звезд огромное ухо.
 

Повисла раскаленная тишина. Потом Осип восторженно зааплодировал.

Эличка торжествующе глянула на сестру: ну, я же говорила?!

А Лиля загипнотизированно смотрела на Владимира.

Он тоже не отрывал от нее глаз. И это был взгляд из тех, что делят жизнь на «до» и «после».

Владимир решительно шагнул к Лиле:

– Разрешите посвятить эту поэму вам?

Она не успела ответить, а он уже схватил карандаш и вывел на первой странице рукописи: «Лиле Юрьевне Брик».

Лиля глянула на него – уже спокойно, уверенно, чуть прищурившись.

Осип иронично усмехнулся.

А на бедную Эличку было просто больно смотреть…

Владимир обрушился на Лилю как ураган, тайфун, цунами. Он вздыбил ее спокойный мир как землетрясение. Он затопил ее наводнением своих бурных чувств. Их роман закрутился-завертелся мгновенно, бешено и безоглядно.

Впрочем, Лиля все-таки сделала попытку остановиться, оглянуться. Она стояла – как всегда элегантная, в эффектной шляпке – на середине Троицкого моста, глядя на серые воды Невы.

Снизу по мосту к ней, размахивая кепкой, подбегал Владимир с криком:

– Лиличка!

Лиля повернулась к нему. Владимир летел, явно готовый с ходу обнять ее.

Но Лиля остановила его жестким взглядом.

– Я соскучился! – жалобно признался Владимир.

– Так нельзя, – твердо сказала Лиля. – Я устала, понимаешь?

– Но я люблю тебя…

– Это не любовь – это агрессия!

– Я не могу, не умею по-другому…

Владимир обезоруживающе улыбнулся, но сейчас на Лилю его улыбка не подействовала. Она заявила, что он так заполнил собой всю ее жизнь, что просто не дает ей дышать.

Владимир растерялся, он не находил слов. Но у него всегда находились стихи.

– Я почитаю тебе новое!

Он выхватил из кармана листки:

 
Рванулась,
вышла из воздуха уз она.
Ей мало
– одна! –
раскинулась в шествие.
Ожившее сердце шарахнулось грузно.
Я снова земными мученьями узнан.
Да здравствует
– снова! –
мое сумасшествие!
 

Читая, он бросил на Лилю ожидающий взгляд. Ее лицо было непроницаемо. Он с удвоенной энергией продолжил:

 
Смотрит,
как смотрит дитя на скелет,
глаза вот такие,
старается мимо.
«Она – Маяковского тысячи лет:
он здесь застрелился у двери любимой…»
 

Лиля наконец перебила его скептически:

– Опять про любовь?

– Это плохо? – удивился Владимир.

– Это мелко.

Лиля пошла по мосту вниз, к набережной. Владимир поспешил за ней:

– Тебе не понравилось? Нет, совсем не понравилось?

Лиля только пожала плечами.

Владимир, недолго думая, разорвал листки, и обрывки полетели над Невой.

– Что ты сделал?! – изумилась Лиля. – Почему?

– Тебе не понравилось, – исчерпывающе объяснил Владимир.

– Но у тебя остался еще экземпляр? – заволновалась Лиля.

– Зачем? Тебе же не понравилось!

Лиля секунду помолчала. И порывисто прижалась к Владимиру – маленькая, ростом ему по грудь. Владимир застыл, боясь спугнуть неожиданное счастье.

И оно оказалось недолгим. Лиля отстранилась от Владимира, сказала, будто ушат холодной воды вылила, что их отношения следует прекратить.

Она опять пошла по мосту. Он бросился за ней.

– Как?! Ведь было… вот только что… было хорошо…

– Было.

– Но почему же?

– Ты ведешь себя так, что всем всё ясно. А я все-таки замужем…

– Бросай мужа – выходи за меня!

– Знаешь, – невесело усмехнулась Лиля, – есть английская книжка. «Питер Пэн». О мальчике, который никогда не повзрослеет…

– Я понял! Осип может тебя содержать, а я – нет!

– Го-осподи… – простонала Лиля и пошла дальше.

Владимир упрямо двинулся за ней, выкрикивая:

 
Знаю:
каждый за женщину платит!
Ничего,
если пока
тебя вместо шика парижских платьев
Одену в дым табака!
 

Лиля резко обернулась и дала Владимиру пощечину.

А потом они неистово любили друг друга на узкой и шаткой гостиничной кровати.

Утомившись, лежали – тихие, счастливые. Рыжая грива Лили разметалась на плече Владимира.

Потом она перевернулась на живот, провела пальцем по его брови.

– Ты, кажется, собирался возвращаться в Куоккалу… Почему не уехал?

– Я встретил тебя!

Она на миг прильнула к нему и опять отстранилась.

– А теперь уезжай.

Он опешил:

– Ты что… ты правда… этого хочешь?!

– Да.

Он вскочил с кровати, закурил папиросу.

Она лежала и смотрела на него – спокойно, печально.

Он схватил разбросанные на полу брюки, рубаху и принялся одеваться:

– Сделаем вот как… Я сейчас уйду… Сам уйду… Не смогу видеть, как уходишь ты!

Лиля уставилась в потолок, закусила губу – только не плакать.

И вздрогнула от удара двери.

Горький не забыл молодого поэта, заставившего его всплакнуть на даче в Куоккале, и пригласил его к сотрудничеству в журнале «Летопись», который он возглавил.

Алексей Максимович видел за столом редактора и смотрел на мрачного Владимира, сидевшего в кресле напротив.

– Что невесел? Невзгоды сердечные? – улыбнулся в усы Алексей Максимович.

– Какие невзгоды? – хорохорился Владимир. – Я просто хочу знать, напечатаете ли вы мои стихи в вашем журнале? Потому что мне срочно нужны деньги!

– Сбежать из Петербурга? – догадался Горький.

От его проницательности Владимир скис и, опуская суть, уточнил деталь:

– Из Петрограда.

– Изворотлив, как уж! – одобрил Горький. – Да, город наш переназвали – ни к чему нам нынче ихний немецкий «бург», однако ваших проблем не отменили. Я буду вас печатать в «Летописи», и деньги будут. А что до, не знаю уж, какой зазнобы вашей, так не от нее бежать надо, а к ней – сами быстрей остынете.

– Да откуда вы знаете про зазнобу?

– Живу давно, – просто объяснил Горький. – А они все одинаковы.

– Не все!

– Ну да, ну да…

Горький опять усмехнулся в усы.

В квартире Бриков гости – коммерсанты, поднявшиеся на военных поставках и теперь возомнившие себя светским обществом.

Лиля, как всегда, обворожительна. Эльза играет на рояле вальс Дебюсси. Осип скромен и остроумен.

Гость с тонкими усиками интересуется у него:

– Осип Максимович, а правда вы на благотворительных, так сказать, началах ведете в судах дела… э-э-э… девиц из веселых домов?

– Их другие адвокаты не берутся защищать, а напрасных обвинений много. – Осип понизил голос. – Они меня в благодарность называют, пардон, «блядский папаша».

В дверь позвонили. Лиля кивнула Осипу:

– Я открою.

Она пошла в прихожую, открыла дверь. На пороге – Маяковский.

Некоторое время стояли молча. Первым заговорил он:

– Рада?

– Очень.

Лиля глянула на него взглядом пантеры, готовой к прыжку – оборонительному или нападающему, все равно. Ясно одно – уйти шансов не будет.

Лиля повернулась и пошла в гостиную. Владимир – за ней.

– А у нас еще гость! – объявила Лиля. – Поэт Владимир Владимирович Маяковский!

Эльза вскинула голову. И перестала играть на рояле.

– Ну что ты, Эличка, играй, всем очень нравится, – мягко сказала Лиля.

Эличка покорно заиграла вновь. Осип радушно распростер руки:

– Владимир Владимирович! Пропали – ни слуху ни духу!

– Дела… Всё дела… – пробормотал Владимир.

– Маяковский? – спросила пышная дама сухого старика. – Что-то знакомое…

– Скажите, Маяковский, – уточнил старик напрямую, – это вы ходили в желтой кофте по Мелитополю?

– Я в ней и по Петрограду хожу! – нахмурился Владимир.

Осип, поспешно сглаживая ситуацию, повел Владимира к столу:

– Что ж вы стоите, присаживайтесь… Лиличка, принимай гостя….

Лиля молча поставила перед Владимиром приборы. Он коснулся ее руки. Она руку отдернула.

А Осип заливался соловьем:

– Я ваше «Облако в штанах» практически наизусть помню! Господа, знайте, это – поэтический шедевр! Владимир Владимирович, удивительно, что никто так и не заинтересовался изданием вашей поэмы.

– Ничего удивительного: нынче у кого деньги, тот и правит бал!

– А сколько нужно денег, чтобы издать этот шедевр? – поинтересовался усатенький господин.

– Сто пятьдесят рублей, – не раздумывая, выпалил Владимир.

И глянул насмешливо, полагая, что огорошил коммерсантов непомерной суммой. Но огорошили его.

– Сто пятьдесят? – переспросил сухой старик. – Господа, экие пустяки!

– Так, может, мы поучаствуем в судьбе поэта? – томно улыбнулась Владимиру пышная дама.

И требовательно похлопала по руке своего франтоватого спутника.

– В самом деле, сущая безделица! – покорно кивнул франтоватый.

Усатенький горделиво подвел итог:

– Меценатство – извечное свойство русской души!

– Ваш вклад в искусство трудно переоценить, – иронически поблагодарил Владимир.

Но его иронии не заметил никто. Кроме Лили, присевшей в углу возле чайного стола. Владимир поверх голов смотрел на нее. Она насмешливо фыркнула и отвернулась.

Гости начали собирать деньги.

Владимир, игнорируя это зрелище, опять бросил взгляд на Лилю и вдруг объявил:

– Господа! В благодарность за вашу поддержку я почитаю из новой поэмы!

– Как это мило! Просим! Просим! – откликнулись гости, не отвлекаясь от денег.

– Этого еще не слышал никто.

В глазах Владимира заплясал нехороший огонек.

– Господа, мы – первые слушатели! – обрадовался Осип.

Эльза, замершая у рояля, чуя приближение бури, поглядывала то на Владимира, то на Лилю.

А Лиля, демонстрируя полнейшее безразличие, наполняла из самовара чашки у столика, стоя спиной к Владимиру.

Маяковский начал негромко и неторопливо:

 
За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице
подъемлю стихами наполненный череп…
 

– Это что-то из символистов, – проявил осведомленность франтоватый гость.

Пышная спутница шикнула на него.

А Маяковский уже громче и резче чеканил строки:

 
Все чаще думаю –
не поставить ли лучше
Точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт!
 

Лиля, более не в силах выдерживать напряжение, обернулась и глянула на Владимира. Кажется, на пересечении их взглядов взорвалась шаровая молния.

 
Бог доволен.
Под небом и круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек.
Думает бог:
погоди, Владимир!
Это ему, ему же,
чтоб не догадался, кто ты,
выдумалось дать тебе настоящего мужа,
и на рояль положить человечьи ноты.
 

Владимир в упор смотрел на Лилю. Осип неловко покашливал.

Гости переглядывались, ощущая, что происходит нечто скандальное.

Эльза подскочила к Лиле, зашептала в ухо:

– Сделай же что-нибудь!

Но Лиля как загипнотизированная смотрела на бушующего поэта.

 
Сердце обокравшая,
всего его лишив,
вымучившая душу в бреду мою,
прими мой дар, дорогая,
больше я, может быть, ничего не придумаю…
 

Лиля, стуча каблуками и звеня браслетами, бросилась из комнаты.

Вслед ей громыхал голос Маяковского:

 
Не надо тебя!
Не хочу!
Все равно
Я знаю,
Я скоро сдохну!
 

В кухне Лиля тяжело дышала, опершись ладонями о подоконник.

Влетела Эльза – в истерике:

– Доигралась? А ты подумала об Осе? А если узнает мама? Это убьет ее!

– Замолчи, – сквозь зубы процедила Лиля.

– И всё только чтобы показать, что ты надо мной – госпожа?! Чтобы унизить?!

Лиля схватила банку варенья и метнула ее в Эльзу.

Та с визгом отскочила, банка разбилась о дверь.

Рубиновые струи стекали по белой двери.

Ночью в своей спальне Лиля расчесывала волосы, сидя у трюмо.

Осип близоруко щурился без очков, крутя пуговицу на пижаме:

– Маяковский обещал как-нибудь прийти с друзьями-поэтами…

Лиля резко обернулась:

– Зачем это, Ося? Он слишком шумный, его слишком много… Вокруг него всегда будет скандал!

– Лили, ты же знаешь, я всегда мечтал, чтобы у нас был творческий дом. Талантливые люди, литературные вечера, споры об искусстве… Ну разве тебе интересно с этими Фишманами, Прокопенко, княгиней Абросиной?.. Она такая же княгиня, как я – архиерей!

Пуговица пижамы, которую крутил Осип, осталась у него в руке:

– Оторвалась…

Лиля жалобно прошептала:

– Ося, ты что, ничего не понимаешь?

– Понимаю, Лили, я все понимаю. – Он нежно поцеловал ее. – Покойной ночи!

И ушел в свою спальню.

А Лиля осталась в своей.

Квартира Бриков неузнаваемо преобразилась: всевозможные футуристические конструкции стоят на крышке рояля и свисают на нитках с люстры.

К потолку привешен рулон обоев, на обратной стороне которого рисунки, подписи, стихи «Мама рада, папа рад, что купили фотоаппарат!», странные животные с большим выменем «Что в вымени тебе моем?», шарж на Осипа с фотоаппаратом, шарж на Лилю – кошка в шубке – с подписью: «Я настаиваю, чтобы горностаевую!»

Прежних гостей-коммерсантов сменила яркая компания футуристов.

Радостный Осип взахлеб обсуждал с ними искусство и политику.

Эльза поставила тарелку бутербродов перед витающим в облаках Хлебниковым.

А на Эличку поглядывал красавец Вася Каменский.

– Война требует и от поэтов быть не просто поэтами! – заявил Крученых.

– Ну да, я прячусь от войны! – развел руками Осип. – Сначала из Москвы сюда переехал, а здесь прижали – устроился в автомобильную роту… А какой смысл будет в том, если меня застрелят в первом же бою?

– Искусством можно сделать больше, чем штыком, – согласился Бурлюк.

Владимир принес из кухни гору тарелок и с ходу подхватил разговор:

– Иллюзия думать, что для того, чтобы стать современным поэтом, достаточно найти рифму к словам «пулемет» или «пушка»!

За Владимиром вошла раскрасневшаяся, слегка растрепанная Лиля с большим заварочным чайником.

Осип, мельком глянув на парочку, продолжил дискуссию:

– Да, вы правы, но все же тематика войны…

Владимир перебил его:

 
Радостью покрою рев
скопа
забывших о доме и уюте.
Люди,
слушайте!
Вылезьте из окопов.
После довоюете!
 

– Это из «Флейты-позвоночника»? – радостно догадалась Эличка.

– Из нее самой…

Владимир отвечал Эльзе, а сам тянулся к Лиле за чашкой чая. Эльза отошла с оскорбленным видом. А он этого и не заметил, он жарко шептал Лиле:

 
Мне не до розовой мякоти,
которую столетия выжуют.
Сегодня к новым ногам лягте!
Тебя пою,
накрашенную, рыжую!
 

Осип посматривал на Владимира и Лилю.

А его подхватил под локоть никогда не забывающий о делах Бурлюк:

– Послушайте, Осип, у вас ведь много знакомых среди денежных людей… Что, если поговорить насчет издания журнала футуристов?

– Конечно, можно спросить.

– Вот-вот, за спрос денег не берут, – засмеялся Бурлюк. – А мы возьмем!

Владимир прошептал, скорее, выдохнул Лиле:

– Мне мало просто видеть тебя!

Лиля смотрела на него, не замечая, как чай переливается из наполненной чашки.

Как ни странно, витающий в облаках Хлебников это заметил, невозмутимо отодвинул полную чашку, поставил под струю пустую и вновь отправился витать в облаках.

– Приходи ко мне на Надеждинскую! – умолял-приказывал Лиле Владимир. – Я в пять вернусь из «Сатирикона».

Владимиру следовало сказать точнее – «Нового Сатирикона». Потому что старый – еженедельный «тонкий» сатирический журнал сатиры и юмора еще в 1913 году приказал долго жить. И его бессменный редактор Аркадий Аверченко со своими лучшими сотрудниками основал «Новый Сатирикон».

И новый, и старый «Сатириконы» были изданиями славными – веселыми и едкими, саркастическими и беспощадными. Остроумный текст перемежался с язвительными карикатурами, забавные анекдоты сменялись политическим шаржами.

Золотыми перьями-сатириконцами были, кроме Аверченко, Надежда Тэффи, Саша Черный, Аркадий Бухов, Осип Дымов, О. Л. Д’Ор и другие.

В «Сатириконе» вышла знаменитейшая, блестящая пародийно-сатирическая «Всеобщая история, обработанная «Сатириконом». Популярности Тэффи и Аверченко в те годы не было предела. Сам император Николай Второй переплетал их книги в кожу и атлас. Так что достаточно крамольная «Всеобщая история», возможно, и вышла исключительно благодаря тому, что цензура отлично знала, чьи любимые писатели ее сочинили…

Владимир прибежал в редакцию «Нового Сатирикона», когда заседание редколлегии уже началось.

Речь держал реактор Аркадий Аверченко:

– И все-таки, друзья, мы должны усилить политическую направленность журнала.

Саша Черный поставил вопрос ребром:

– «Сатирикон» уже не будет юмористическими журналом?

– Нет, Саша, юмор никуда не денется, но направленность следует изменить.

– Да, – поддержала Тэффи, – ведь идет война, сплошное бессмысленное убийство…

– Война – не бессмысленное убийство, – возразил Владимир, – а поэма об освобожденной и возвеличенной душе!

– Ну, Володя, – поморщился Маршак, – не надо барабанных слов…

Но Владимира уже было не остановить:

– То, что раньше считалось поэзией, надо в военное время запрещать, как кафе-шантан и продажу спиртных напитков!

– Владимир Владимирович, да что вы с нами время теряете? Ваше место – на митингах, – усмехнулась Тэффи.

– Да там, Надежда Александровна, гонораров не платят, – простодушно улыбнулся Маяковский. – А мне за комнату – хозяйке выложи, да и есть охота!

– Невозможно на вас сердиться, – засмеялась Тэффи.

Редактор Аверченко призвал коллег к порядку:

– Господа, господа, давайте все же к делу!

Но в дверь постучали, и вошел лопоухий человечек в военной форме.

– День добрый! Мне бы господина Маяковского…

– Ну, я Маяковский. В чем дело?

– Ага, значится, сведения верные, что вы здесь работаете, а то нынче очень трудно людей сыскать!

Лопоухий вручил Владимиру конверт:

– Вам предписание.

– Какое такое предписание?

– Явиться…

– Надебоширили в бильярдной? – предположил Саша Черный.

Сатириконовцы понимающе засмеялись. А лопоухий уточнил:

– Явиться на призывной пункт. Для мобилизации.

Смех затих. Маяковский вскрыл конверт, стал читать:

– Действительно, призыв… Так я ведь неблагонадежный!

– Теперича все благонадежные, – строго сказал лопоухий. – Войне конца нет, а люди уже кончаются…

В комнатушке, которую Маяковский снимал на Надеждинской улице, все было готово к приходу Лили: на столе стояло любимое «Абрау», отражали блики света из окна два бокала, нежно белел букетик ландышей в бутылке с водой.

Владимир взволнованно прохаживался, переставлял бокалы, поправлял цветы.

Звонок. Он бросился открывать. На пороге стояла Лиля – прекрасная, волнующая.

И сразу стало не до вина и цветов – они бросились в объятия, срывая с себя и друг с друга одежды…

Потом лежали расслабленно, и рыжая грива Лили привычно раскинулась на плече Владимира. Лежали молча. Не потому, что нечего сказать, а потому, что и без слов было хорошо. Да и никакие слова не смогли бы выразить всего, что было сейчас в их душах. Но все же Владимир нарушил молчание:

– А меня наконец-то призвали на фронт!

– Что-о? – приподнялась на локте Лиля.

– Завтра пойду на мобилизационный пункт.

– Никуда ты не пойдешь! – отчеканила Лиля.

– Боишься, меня убьют? – улыбнулся Владимир. – Не-ет, меня охранит твоя любовь!

Он хотел поцеловать Лилю, но она оттолкнула его, закричала:

– Ты никуда не пойдешь! Я не смогу без тебя!

Владимир растерялся.

– Лиленок… Личика… Но я ведь вернусь… А пока… пока у тебя есть Ося…

Лиля резко села на кровати и, укутавшись в одеяло, отрешенно заговорила:

– Давай, наконец, поставим точки над i. Мы с Осипом уже больше года – еще до встречи с тобой – не муж и жена… в физическом смысле. Но он – самый родной мне человек на свете. И я – ему. Понимаешь?

– Нет, – признался Владимир.

– Что ж, тебе придется это понять, – вздохнула она. – Ну, мне пора…

Владимир провожал Лилю – вновь прекрасную, безупречно одетую даму.

У двери он нежно коснулся губами ее виска, и вдруг роскошная Лиля упала на колени, охватила его ноги и взвыла, как простая деревенская баба:

– Володичка-а! Не уходи-и на войну-у! Не уходи-и!

Владимир растерялся, и сам рухнул на колени перед Лилей:

– Ты что, любимая?.. Зачем?.. Не надо, ты что?

Он покрывал ее лицо поцелуями, а она плакала:

– Не пущу… Не уходи… Не пущу…

Отрыдавшись, Лиля решительно утерла кулачками слезы, поднялась с колен и проговорила деловито:

– У нас есть писарь в автомобильной роте. Он туда Осю записал и тебя запишет. Я все устрою.

Лиля судорожно, остаточно всхлипнула:

– Только не уходи!

Владимир стоял перед казенным столом жуликоватого писаря.

Писарь почесывал карандашом ухо.

– На сегодняшний день в роте есть вакансия чертежника. Чертить обучены?

Владимир не успел ответить, а писарь уже понял:

– Ничего, я вас сведу с инженером одним… Придется подучиться, господин хороший, чтоб на фронт не угодить.

– И на фронте люди живут!

– Живут, – согласился писарь, – но недолго.

– Короче! – буркнул Владимир.

– С Осипом Максимовичем мы на двадцати пяти рублях сошлись…

Писарь мечтательно глянул в потолок.

Владимир достал деньги, положил на стол.

Писарь натренированным жестом смел купюры в ящик стола.

Маяковский был определен чертежником в Военно-автомобильную школу, в первую запасную автомобильную роту, в числе «ратников второго разряда, прибывших на службу от петроградского уездного воинского начальника и подлежащих зачислению в списки роты и на все виды довольствия».

Не знаем, как насчет довольствия, но сестре он писал: «Милая Люда, ты спрашивала, не нужны ли мне деньги. К сожалению, сейчас нужны, и очень. Мне приходится покупать форменную одежду на свои деньги. Исходя из оного, обращаюсь к тебе с громадной просьбой: пришли мне рублей 25–30. Извиняюсь за просьбу страшно, но ничего не поделаешь. В дальнейшем, очевидно, будет хорошо».

И верно, в дальнейшем все стало хорошо, потому что Владимир – уже в новеньком военном обмундировании – прохаживался по аллее Летнего сада.

Подошедшая Лиля иронично улыбнулась:

– С тебя хоть плакат рисуй – «Слава бравым защитникам России!»

– Мадам, бравый защитник России приглашает вас на променад!

Лиля засмеялась, взяла его под руку, как обычно – под правую, но возникла заминка. Владимир пояснил, что теперь ей придется ходить слева от него, потому что он должен правой рукой при встрече с военнослужащими отдавать честь.

Лиля послушно пристроилась с левого бока Владимира, и они отправились фланировать по Летнему саду. Когда им встречались военные, Владимир действительно браво козырял.

Но вдруг он заметил на аллее солидного мужчину с эффектной дамой.

– Извини, я на минутку…

Владимир оставил удивленную Лилю и резко подошел к мужчине:

– Беленсон! Можете более не считать меня автором вашего альманаха!

– Что за муха вас укусила, Маяковский? – удивился Беленсон.

– Не укусила, а ужалила! Муха вашей нечистоплотности и неразборчивости!

Дама Беленсона удивленно вскинула брови. Беленсон запетушился:

– Потрудитесь немедленно пояснить!

– Статья Розанова, которую вы напечатали, непристойно антисемитская!

– Как вы догадываетесь, я и сам иудей, – усмехнулся Беленсон. – А Розанов всего лишь поднял тираж журнала…

– Это цинизм вдвойне! Сотрудничество с вами ниже моего достоинства!

Владимир развернулся и пошел к поджидающей его Лиле.

А Беленсон крикнул ему вслед:

– Маяковский, вы просто дурак!

Владимир опять развернулся, сказал спутнице Беленсона:

– Извините, милая дама!

И дал Беленсону оглушительную затрещину. Тот схватился за щеку и возопил:

– Вы ответите за это! Я вызываю вас на дуэль!

– Володя!.. – предостерегающе вскрикнула Лиля.

А Маяковский спокойно ухмыльнулся:

– Вынужден вам отказать, Беленсон. Дуэльный кодекс запрещает дворянину драться с иудеем!

От неожиданного аргумента опешили и Беленсон, и его дама, и Лиля.

А Владимир снова предложил Лиле согнутую в локте правильную левую руку, и они пошли дальше Летним садом…