Текст книги "Корова (сборник)"

– Флорка, я тебе когда-нибудь проведу дефлорацию (откуда-то уже знал такие ужасные слова). Допрыгаешься у меня. И не поможет тебе геометрически правильный пучок на макушке не более положенных трёх сантиметров – всажу на все двадцать. Чего пристала к моим подшефным? Своих сначала нарожай, вечная пионерка. Кстати, могу посодействовать, если никто больше не покушается.

Хлорка краснела до свекольного оттенка, пищала: «Будущий бандит!», забывала про нас и бежала жаловаться директору. Но никогда не добегала: ну как такое кому пересказать, а уж тем более директору школы, убелённому сединами? Она была из той дубовой породы людей, которые считают, что стоит им сделать морду кирпичом и с таким видом проходить всю жизнь, то коммунизм обязательно наступит. Причём они не обязательно борются за коммунизм. За что угодно у нас любят бороться с таким выражением лица. Хоть за капитализм и полную свободу нравов. Был бы повод сделать морду кирпичом.

– И это в то время, когда США осуществляет свою хищничус… хишнищас… хищ-нищ-ческую политику экспансии! – риторически заканчивала она свои обличительные речи, когда наш класс не добирал положенные тонны металлолома или макулатуры.

В толпе учеников кто-то сдавленно захихикал. Хлорка сдвинула бровки и направилась к источнику этого плохо скрываемого смеха твёрдой и гневной поступью. Через секунду она уже схватила за ухо пионера нашего звена Витьку Плахова, который позволил себе захихикать над её «хишничаскими» потугами, и вывела его к нам с Надькой:

– А вот у нас готовая бригада для разгрузки угля в котельной, раз вы не умеете собирать металлолом.

Витька трёт ухо, Надька ревёт в три ручья, а я как-то сразу воспарила духом, что мне предстоит заниматься чем-то более разумным, а не рыскать по округе в поиске того, что под ногами не валяется. Ведь согласитесь, что даже в безалаберное советское время, когда ещё не были повсюду открыты пункты приёма металла, железо так просто на земле не лежало, как червяки после дождя.

Кочегар школьной котельной Степан Игнатьевич выдал нам с Надькой лопаты, а Витька где-то затихарился. Работа в котельной не хитрая: на дворе располагается гора из угля, из которой надо накидать его в тележку, откатить её в котельную и высыпать там, чтобы кочегару было удобнее бросать уголь в топку, а не бегать за каждой лопатой на улицу. Степан Игнатьевич был в какой-то степени джентльменом: он выдал нам с Надеждой перчатки, чтобы «барышни ручек не замарали» и приказал особо не надрываться:

– Весна ведь. Весной много топить не надо. Я сам натаскал бы, да Флора Юрьевна, придумала какое-то воспитание трудом. Две тележки мне привезите и баста.

Мы привезли пять тележек, кочегар замахал на нас руками «хватит!» и вручил нам по кусочку угля:

– Держите, барышни, вам брульянты.

– Какие же это бриллианты?

– Самые настоящие! Уголь – это же старший брат алмаза. Да-да. Вы химию ещё не изучаете, а вот будете изучать и узнаете, что алмаз – это одна из модификаций углерода.

– А чего ж он такой чёрный?

– Мало ли. Я вот в котельной весь день сижу и тоже чёрным становлюсь, как чёрт, ха-ха-ха. Но уголь полезнее алмазов.

– Как это?

– А что хорошего в алмазах? Ведь сколько людей погибло из-за этих алмазов, что и счёта нет, а уголь тепло даёт. Сгорает, но не даром.

– А алмаз горит?

– Ещё как!

– Горит?!

– У него та же конструкция, что и у угля.

– Ничего себе! Никогда бы не подумала…

– Да, горит, – подтвердил Степан Игнатьевич и почесал лоб в чёрных складках морщин, куда уже должно быть навсегда въелась угольная пыль. – Ещё легенда такая была, как полководец один знаменитый, Александр, царь Македонский, увидел, что его армия где-то на Востоке погрязла в роскоши, в золоте-бриллиантах. То есть наметилось полное разложение в рядах. И он повелел собрать все кольцы и браслеты и всё сжечь. И вот злато-серебро только расплавилось, а бриллианты сгорели.

– Как?

– Дотла.

– И ничего не осталось?

– Ни молекулы. Они жар выделяют и испаряются.

– А золото?

– Осталось. Чего ему будет? Расплавилось, да это для металла не беда. Э-хе-хе, металл – это ж совсем другая субстанция, нежели углерод… Ну, вы идите, а то у вас там сегодня как раз металл собирают. Только руки вымойте от угля: негоже барышням с такими руками ходить, – и он насыпал нам в ладошки по горстке стирального порошка.

Мы сначала умылись от угольной пыли, а заодно отмыли два кусочка угля. Вымытый уголь совершенно не пачкался, и у нас даже возникла мысль носить его на ниточке, как драгоценное украшение. Когда вырастем. В те годы украшения в школе приравнивались к каким-то там нездоровым страстям загнивающего империализма. Надька до того размечталась, что решила этот кусок угля распилить и сделать себе из него вставки в серёжки и колечко.

– Это у меня будет… как это называется-то?..

– Гарнитур.

– Точно!

Мы пришли на пустырь, где измождённые школьники таскали какую-то ржавую арматуру и ругались, если злоумышленники утаскивали и чужой кучи кусочек полакомей. С унылой добросовестностью, словно исполняя каторжную, но очень нужную работу, некоторые любимчики Хлорки таскали какие-то ржавые рельсы, пыхтели, шипели, и чуть ли не выпускали пар. Никакой забавы в этой игре нет, но это любимейшая игра нашей Лоры, которой она готова предаваться с угрюмым азартом хоть каждый день.

– Вы почему не в котельной?! – выросла грозная Хлорка над нами.

– А мы уже всё сделали.

– Да? А ну-ка покажите мне свои руки.

Мы показали ей свои руки, и она окончательно «растоптала» нас за сегодняшний день:

– Да где ж это видано, чтобы после работы в котельной были такие руки? И вам не стыдно ходить такими белоручками?!

– Но мы же умылись! – не выдержала Надька. – Мы же – женщины, а не трубочисты какие-нибудь…

– Да как ты смеешь принижать пролетарскую профессию трубочиста! – снова подвела политическую базу под чистые руки наша идейная Хлорка. – Я одного не понимаю: как вам не стыдно с такими чистыми руками ходить в такой ответственный день – день сбора металлолома!

И нам снова стало стыдно. До корней волос. Но кто это придумал, что человек дела, человек труда непременно должен ходить с грязными руками? Я уже потом много лет спустя видела фильмы про Пуаро с Дэвидом Суше или «Она написала убийство», где иногда показывают английскую глубинку, в которой мужчины в чистых рубашках, в жилетках и галстуках работают в сельском хозяйстве, водят трактора и кормят своих гусей и куриц. Там рабочий, умеющий хорошо одеваться, зоотехник или агроном, который находится с модой в самых дружеских отношениях – рядовое явление. У нас же почему-то всё устроено так, чтобы у человека после работы навоз с ушей свисал. А ежели оный не свисает в положенных объёмах, то человека начинают подозревать в безделье.

В наше пионерское детство было в ходу такое ругательство, как «белоручка». В любимом всеми фильме «Бронзовая птица» пионеры маршировали под песню на стихи Булата Окуджавы, где есть такие слова:

 
Барабан старается,
Трубач играет сбор,
И нет среди нас белоручек…
 

Намекается, что «наш человек» просто обязан ходить с мозолистыми и почерневшими от всех видов грязи руками. А я так думаю, что чистота рук зависит только от детских привычек, воспитания и традиций семьи. Иной человек и не шахтёром работает, а ногти у него обгрызены, руки же вовсе непонятно на что похожи – экскаваторные ковши чище будут. Вот у меня бабушка была трудяга, всю жизнь работала на земле, но я не помню, чтобы у неё когда-то были грязные руки. Она ещё говорила, что грязь к тем рукам липнет, которые работы боятся. Сунется в огород какая-нибудь дачница-горожанка и начнёт брезгливо двумя пальцами ковыряться в земле, а через минуту уже слышится: «Ой, ай, ноготь сломался! Заноза!.. Царапина!.. Мама!». С руками уже целая трагедия: под ногтями грязь, место занозы воспаляется, все ладони покрыты царапинами. А если человек знает, как с землёй обращаться и смело берёт её горстями, то она в самом деле не липнет к его рукам. Раньше были такие бабушки в деревнях, которые с утра и травы накосят, и корову подоят, и в огороде поработают, а потом вымоют руки в колодезной воде с мочалкой из какой-то особенной травы, и ладошки у них чистые, мягкие, даже белые. У моей бабушки были такие руки, мы в них выросли. Она вообще аккуратисткой была. Дед ещё шутил, что это влияние чухонской породы. Когда бабушка незадолго до смерти слегла и уже не вставала, я её навещала, и меня всегда удивляло, какая чистота царила у неё в доме и как аккуратно и тщательно она всегда была причёсана. У бабушки была коса до пояса, и никто никогда не видел, чтобы она ходила растрёпой.

Эти привычки старшего поколения по законам той же неумолимой биологии передались нам. Когда я много позже стала работать на производстве, то лишний раз убедилась, что рабочий человек не является синонимом грязнули. Хотя советская пропаганда против «белоручек» некоторых приучила к какой-то показной нечистоплотности. Один работяга идёт после смены умытый и красивый, а другой так уделался, что мазут у него даже из носа торчит. И он гордо несёт его, как медаль, даже не удосужился смыть. Так и тащит всю грязь домой, где об подушку размажет. Спрашивается, зачем он ему в носу? Чего он мог носом делать на работе? Гайки ноздрёй откручивал?

Я один раз пошла с подругами в парикмахерскую после работы, и одна из нас там даже истерику закатила по этому поводу. Мастер начала её стричь, смотрит, а у клиентки в ухе… целый кусок какой-то смолы! Где она этот кусок смолы ухом зачерпнула, если весь день в кабинете просидела и только на пять минут в цех выходила? Талант надо иметь, чтобы так изгваздаться. И вот она уже зычно кричит шокированным парикмахершам:

– Я на заводе работаю, а не на подиуме задницей кручу! Ишь, взяли моду на пролетарьят заводиться!

– Дайте я Вам хотя бы одеколоном ухо продезинфицирую, девушка, – увещевает её мастер. – У Вас же кожа может воспалиться от такой грязи!

– Да я рабочий человек, а не какая-нибудь там маникюрша!..

– Я бы Вас выгнала, будь Вы даже из Министерства образования! Вы же прежде всего – женщина! Нельзя же так. Нельзя женщине вот так в ушах, я извиняюсь, говно таскать, да ещё гордиться этим. И пролетариат тут совсем ни при чём. У меня дед всю жизнь на этом же заводе отработал, а после работы выглядел, как артист Вертинский! У нас сюда рабочие тоже ходят стричься, даже мужчины, и ни один не додумался с гуталином на лице прийти, как Вы. Совсем уработалась, что ли?

Иногда говорят про человека, что «руки у него не шахтёрские», а я видела шахтёров с такими красивыми и опрятными руками, какие и не у каждого офисного работника бывают. Но в советское время бытовала некая пропаганда этакой лёгкой «грязнулистости». То есть не так, чтобы совсем ушат грязи на себя вылить и обличать всех таким до невозможности «пролетарским» видом, но всё же предпочтительно обладать этаким налётом какой-нибудь ржавчины или, ещё лучше, сажи. В нашей школе некоторые ученики на этой почве целые спектакли разыгрывали. Вот Витька Плахов, который так и не явился на разгрузку угля, лодырь был отъявленный, но умел взрослых поклонников грязнорукости и чумазости убедить в обратном. Да он не один такой был. Их каста во время субботников и всех прочих общественно-трудовых психозов отсиживалась где-нибудь в дальнем крыле школы на пожарной лестнице. Когда же начиналась проверка выполненной работы и степень участия в ней учеников, то Витька зачерпывал какой-нибудь грязи, размазывал её по ряхе, мазал ею руки до локтя, смачивал водой волосы на висках (дескать, до седьмого пота трудился) и походкой загнанного верблюда брёл предъявлять свой измученный внешний вид Хлорке, которая именно таким представляла настоящего рабочего человека, занятого серьёзным делом.

– Молодец, Витюша! – всегда хвалила она его.

– Да он и не работал! – вопили возмущённые ученики, которым пришлось за этого гада Витюшу класс мыть или паркет в коридоре надраивать.

– Я больше всех вас вкалывал! – изображал одышку Витька. – Вы поглядите, какие у меня трудовые руки! Не то, что у белоручек этих.

– В самом деле! – заступалась за этого лодыря, да к тому же ещё и грязнулю Хлорка.

Короче, дура была редкостная. А Витька точно так же и во время работы в совхозе отлёживался в ровке, а под конец вылезал весь в земле, в ботве и с измождённым видом шёл к тем взрослым руководителям, которые усматривали в этой завшивленности намёк на героический труд. Надо заметить, что не все взрослые были такими идиотами. Их было мало, всего единицы, но и этого количества нам с лихвой хватало: одна наша Хлорка чего стоила. Например, было бесполезно такую дурку разыгрывать перед директором школы или учителем физкультуры – они нас насквозь видели. Они за годы работы в школе изучили все наши гнусные повадки. Поэтому Витька старался им на глаза не попадаться в таком виде. Они не только не выразили бы ему никакого сочувствия, но и сунули бы головой в умывальник, чтобы смыть с него этот профессиональный грим «настоящего трудового человека».

Хлорка же считала, что после настоящей работы именно так надо выглядеть. Где её так замкнуло – сложно сказать, но Витька сразу раскусил эту слабину и изощрённо пользовался. Вот и после мнимого участия в разгрузке угля он выполз откуда-то весь всклоченный, вымазанный сажей и угольной пылью так, что Хлорка поначалу приняла его за чертёнка и даже испуганно взвизгнула. Витька же удовлетворился произведённым эффектом, надел на рожу маску «если бы вы только знали, как я устал!» и на подгибающихся кривых ножках подвалил к нам, белоручкам. Мы отскочили от него, чтобы он нас не вымазал своим избытком пролетарского начала, а Хлорка нам нравоучительно сказала:

– Вот Витя, я вижу, в самом деле работал в котельной, а вы чем там занимались – сложно сказать.

– Да их там ваще не было! – самозабвенно изголялся он. – Я там один тонну угля вот этим самыми трудовыми руками перетаскал! Голыми руками работал, Лора Юрьевна.

– Молодец, Витенька! – Хлорка и хотела погладить его по голове, но побрезговала, так как в волосах у Витьки запутался шлепок жирной грязи. – А вам, девочки, выговор за такое безответственное отношение к труду, – равнодушно обронила она нам и что-то записала в тетрадку с жирной красной надписью «Учёт общественно-полезных работ».

Мы расстроились, даже слегка разревелись. Гад Витька показал нам язык, который тоже был чёрным, и снова куда-то сгинул. Хлюпая носами, мы направились искать справедливости у Степана Игнатьевича, но он ушёл домой на обед. Тогда Надька решила найти нашего вожатого Славу, чтобы он заступился за нас перед непрошибаемой дурой Хлоркой.

Славу мы нашли в ветвях раскидистого дуба у школьного забора, где он с другими старшеклассниками спасался от охватившего их подшефных пионеров безумия по поиску всего, что обладает характерным металлическим блеском, ковкостью, электро– и теплопроводностью. Кто-то из них переписывал экзаменационные билеты, кто-то резался в карты, а наш Слава изловчился заснуть на толстом суку, подложив под голову портфель.

– Слава, нам выговор влепили ни за что! – дёрнули мы свисавшую с ветки дуба ногу в стоптанном кеде за синюю штанину ставших короткими выше щиколотки за три года ношения школьных форменных брюк, отчего Славка закашлялся и свалился с дуба вниз.

– Ну, что опять-то стряслось, пионеры мои пионерчатые? – заботливо нахмурился наш вожатый, с нетерпением ожидавший через месяц своего последнего школьного звонка.

Мы поведали ему свою полную драматизма историю, показали два уголька, как доказательство того, что мы в самом деле работали в котельной, а Слава сказал, что переубедить в чём-то твердолобую Лору ещё никому не удавалось.

– Снискать прощение у этой кровожадной коровы можно только пав смертью храбрых в битве за… да вот хотя бы за металлолом. У вас, кстати, как с металлоломом дела идут? – осведомился Слава, загасив окурок о подошву кеда.

– Не очень, – ещё больше расстроились мы.

– Я так чувствую, что комсомолу надо вмешаться в организацию пионерского труда по сбору сырья для будущих танков и ракет, – вздохнул Славка и двинулся с нами на пустырь за стадионом.

На пустыре медленно, но верно росли кучи какой-то грязи вперемешку с металлическими включениями. Наш класс собрал всего ничего, какую-то мелочь из ржавых и дырявых кастрюль, в которые школьные уборщицы сажали цветы, так как в те годы дефицита даже обычный цветочный горшок купить было не так-то просто, хотя в области ударно работало несколько керамических предприятий. Ради такого важного дела несколько гераней и бегоний безжалостно вытряхнули из этих кастрюль и притащили «трофеи» в общую кучу. Но куча от этого больше не стала. Потом тупо шатались по частному сектору и вяло выспрашивали у жильцов, нет ли у них какого завалящего лома. Такая цивилизованная охота за металлом «обогатила» наш класс на какое-то помятое корыто, такое же помятое крыло от трактора и ещё одну парочку кастрюлек, отчего Хлорка обозвала нас «кастрюлечным батальоном», который мыслит настолько мелко, что его нельзя в коммунизм пускать. То ли дело в параллельных классах! В классе «Б» кто-то притаранил целый холодильник. С огромной морозильной камерой! Камеру эту у них попытались украсть из класса «Г», но они героически отбили её в суровом сражении. Холодильники тогда были не из пластика, как сейчас, а полностью из металла. С пузатой дверью! Огромные и невероятно тяжёлые: иногда до пяти взрослых мужчин-грузчиков требовалось, чтобы затащить такое чудо бытовой техники в квартиру после покупки. А тут школьники откуда-то его припёрли на своих детских плечах! Флора Юрьевна с уважением обошла его кругом, подёргала своей ручонкой, словно бы взвешивая – весов для такой бандуры у неё не было. Попыталась взвесить хотя бы морозильную камеру, но и её не смогла поднять, так как находчивые пионеры запихнули туда своего собрата потяжелее и потолще, и вынесла приговор:

– Четвёртый «бэ» выходит в лидеры.

– А как же наша батарея центрального отопления? – потерянно завопили наши. – Думаете, легко нам её было тащить на себе?

– Да что там ваша батарея! – показывали нам языки ликующие «бэшки». – Ура! Мы – первые! Мы – лучшие!! Ура-а!!!

После этого «ашки» припёрли целый мост! Мост этот был перекинут через широкий овраг у городской бани, и являлся в ландшафте деталью, в общем-то, важной и даже нужной. Эта конструкция более десяти метров длиной была целиком и полностью сварена из стальной арматуры и весила страшно сказать сколько. К тому же сверху на неё были положены толстые железобетонные плиты для удобства пешеходов. Но «ашки» побросали их на дно оврага, а мост как-то умудрились стащить со своего исторического места, где он находился чуть ли не с довоенных времён и даже врос в берега. Но при таком азарте это не проблема: хрупкие подростки утащили этого неподъёмного, казалось бы, гиганта и принесли в свою кучу. Мост Лора, как и холодильник, взвешивать не стала, а только уважительно потрогала ржавую арматуру ногой, после чего назвала класс «А» умничками, на которых всем следует равняться.

Все кинулись равняться. Все стали рыскать там и сям, лихорадочно сортируя любой попавший в поле зрения предмет по единственной схеме «металл-неметалл» и с девизом «всё вокруг советское, всё вокруг моё». Хотя кто же нормальный додумается так со своим-то поступить? Но такое мышление считалось мелочным и «частнособственническим», мешающим «наступлению самой справедливой эры на Земле».

В течение часа были украдены и притащены на пустырь все до единого в городе канализационные люки, а местами и сами неподъёмные бандуры, к которым эти канализационные люки крепятся. Мы их таскали, а какие-то второшишки (второклассники) восхищённо смотрели на нас и сожалели, что их пока не допускают к такому «ответственному» делу. Кто-то из шестых классов пробрался на ферму в ближайший совхоз – за десять километров от города! – и притаранил оттуда три сорокалитровых алюминиевых бидона для молока. Бидоны попросту украли, когда доярки погрузили их на кару. Из одного бидона школьники вылили молоко на землю, отчего доярки даже плакали, но кому есть дело до этих бабских слёз, когда пионеры собирают металлолом во имя победы коммунизма во всём мире?..

Все в такой раж вошли, что к вечеру запахло откровенным криминалом: ученики 5-го «Г» класса «раздели» вагон электрички на запасных путях у станции. У одного ученика папа работал в депо города Ленинграда. Сын бывал у отца на работе и видел, как слесаря заземляют контактный провод, как расшатывают и снимают отработанные тормозные колодки, как выдвигают аккумуляторные батареи и так далее. Наука не прошла даром. Соорудили и подобие заземляющей штанги, и ни одной колодки не оставили. Сами аккумуляторы трогать побоялись – кислота как-никак, – но отодрали всё, что было железным, чугунным и просто металлическим. Девочки притащили рессору от электровоза! У одной «ударницы по сбору» потом нашли опущение обеих почек из-за поднятия тяжестей, на которые организм человека, а уж тем более школьницы, явно не рассчитан. Ещё упёрли целый фрагмент рельса – просто открутили его от путей. Хорошо, что с запасных путей, не у главного чётного. Украли все тормозные башмаки с двух тепловозов. Машинисты потом приходили ругаться и просили в следующий раз предупреждать, что в городе пионеры собирают лом – они башмаки с собой домой будут уносить.

Поскольку была середина весны, и отопление кое-где уже отключено, там и сям появились раскуроченные, вырванные иногда с кусками стены паровые радиаторы. Был случай, когда батарею сняли в каком-то подъезде жилого дома, невзирая на горячую воду с ней. Горячая вода хлестала целый час, весь подъезд наполнился паром, в котором пионеры успешно скрылись от погони разгневанных жильцов.

Следующим объектом металлической охоты стали перила. Начали с перил на лестницах в подъездах жилых домов: там они легче всего отрывались. Кто-то дошёл до такого отчаяния, что приволок тяжёлые чугунные перила с чьего-то балкона. Может быть, даже со своего собственного. Когда ученики 7-го «В» приволокли перила, в которых наш завхоз признал элемент декора пожарного выхода в левом крыле школы, который он неделю назад собственноручно покрасил свежей эмалью, на «перилоломанию» было наложено временное ограничение.

Часам к трём появились первые жертвы. Пришёл разгневанный отец одного из учеников нашего класса и надавал оплеух сыну, который первым притащил батарею отопления и роздал её по частям пионерам своего звена. Оказалось, он просто взял и открутил её в своей комнате! В своей квартире! Накануне родители вечером уходили в гости, а сын в их отсутствие вот так основательно подготовился ко дню сбора металлолома.

– Папа, но мне же надо было что-то принести, чтобы поддержать честь класса! – хлюпал побитый родителем пионер. – Ты погляди, что другие классы добыли!

– Чему вы детей учите, идиоты?! – перекинулся отец на Лору, когда она строго посоветовала ему не срывать столь важное для Родины плановое мероприятие. – Металлолом – это отработавшее свой век железо, а тут новёхонький и исправный радиатор. Вот как его теперь на место поставишь? От ваших мероприятий один только вред, а никакой пользы!

Потом пришёл старик-ветеран и заявил, что у него с дачи украли холодильник. Тут же он всхлипнул, опознав в покорёженной и ободранной массе железа свою морозильную камеру. Пришла бабушка и сокрушалась, что у неё украли умывальник во дворе дома. Школьные уборщицы потребовали вернуть все украденные кастрюли. С посаженными назад геранями и бегониями! Пожаловали сантехники и сообщили, что в городе уже несколько человек упало в канализационные колодцы по причине отсутствия на них люков. Пришли жители улицы у городской бани, обнаружившие пропажу моста через овраг, явились железнодорожники со станционной милицией, приехали доярки. Назревал такой скандал, что даже железная Лора – и чего это никто не додумался её сдать в железный лом? – испуганно и виновато захлопала своими глупыми ресницами.

– Но у нас же общесоюзное мероприятие, – промямлила она. – Плановое… У нас так давно заведено, и это не мной придумано, что ко Дню рождения товарища Ленина пионеры собирают лом.

Директор школы долго просил у всех прощения, умолял простить «детишек, которые слишком уж перестарались». Было решено вернуть украденное без уголовных отягчающих. Хлорка объявила, что перила, радиаторы и тормозные колодки в лом больше принимать не будет. Наступил облом. Лидеры по сбору лома резко переместились в аутсайдеры.

И тут наш Слава, который до этого цепко наблюдал за всей этой «металлической вакханалией», оценивая поле деятельности, сказал мальчишкам нашего отстававшего по всем пунктам класса:

– Айда за мной. Нас ждут великие дела! Я покажу вам, дети, что такое настоящий лом. Это вам не железнодорожный транспорт из строя прямо на линии выводить.

Славкин дядя работал в ГАИ и знал, где и какие ДТП произошли. Он же мог дать «добро» на ликвидацию следов аварии. Дорожно-транспортных трагедий тогда было значительно меньше, чем сейчас, так как автомобилей было очень мало. На приобретение автомобилей в те годы была какая-то очередь, в которую ещё не каждый мог записаться. В этих очередях получение машины иногда ждали более десяти лет. Я помню, что в нашем городе на автомобилях ездило только милицейское начальство и работники Горкома Партии. Да и то не все, а только Первый секретарь и ещё пара-тройка «крупных рыб». К тому же это были машины не личные, а служебные. Что ни говори, а была в этом какая-то прелесть. Я помню, что в те годы даже в Ленинграде можно было легко перебежать и Лиговку, и даже Невский в неустановленном месте. Сейчас рискни, перебеги – такой поток машин, что и муха не проскочит. А в небольших городах и того лучше: гуляли спокойно по проезжей части и даже не представляли себе, что совсем скоро Россия выйдет в лидеры по количеству смертей на дорогах.

Но тогда аварии всё же были. Вот Слава и повёл нас туда, где уже за пределами города, в кювете брюхом кверху лежала какая-то «легковушка». Сейчас странно звучит, что когда-то перевернувшаяся машина могла вот так спокойно лежать пусть даже в канаве. Сейчас и не перевернувшиеся, а совершенно исправные автомобили «раздевают» с такой сноровкой, что и десяти минут бывает достаточно. Так лихо работают, что впору соревнования устраивать из разряда «А ну-ка, мальчики! А ну-ка, парни!». Буквально на днях один мужчина в подпитии въехал на своём авто в столб. И умер. Не от самого столкновения, хотя капот помял основательно, а от разрыва сердца. Испугался, должно быть, очень сильно, или расстроился, что за машину ещё кредит не выплачен. Дело было вечером, даже где-то клонилось к ночи. Место не очень людное, но люд всё же кое-какой собрался. Люд решил вызвать кого полагается в таких случаях, но сначала надо бы снять с машины кое-что. Покойнику-то оно как бы уже без надобности, а живым ещё ой, как может пригодиться. Что-то сняли. Потом ещё кое-что скрутили. Потом подумали и снова что-то свинтили. Когда ГАИ приехала, её взору предстала такая картина: у покорёженного от столкновения столба сидит мёртвый мужик в кресле с рулём в руках – сильно сжал его перед смертью, что и не вырвать. И больше ничего вокруг нет! Ни винтика, ни гаечки, ни хоть клочочка какого-нибудь от его автомобиля. Всё подобрали. Вдова потом шухер подняла, но нашли только у каких-то бомжей пару колёсных дисков, которые они пытались продать вдоль автотрассы в обмен на бутылочку. Вот какие прожорливые до металла времена настали.

А в советское безавтомобильное время и скрутил бы человек чего с чужой машины, да куда бы он это потом сбагрил? В родном городе машин ни у кого нет, надо ехать туда, где они есть, где автовладельцы нуждаются в запчастях, причём только строго определённого отечественного типа, так как иномарками тогда ещё даже и не пахло. А это весьма рискованно, потому что в чужом городе приезжий человек как на ладони всем виден, а прежде всего – милиции.

Короче говоря, не знаю, как в других городах, но в наших широтах иногда можно было видеть, как потерпевший аварию автомобиль долгое время лежит на обочине дороги или в канаве. Страшно сказать, но даже во дворе нашего дома долгое время стоял старинный такой «Запорожец». Десять лет стоял и беды не знал, и только к середине девяностых с него, сердешного, колёса скрутили. А в «предкоммунистическое», дышащее ожиданием наступления всеобщего счастья и благоденствия непонятно с какой радости, начало восьмидесятых никто пока таким беспределом не занимался. Мы только готовились к этому. И дни сбора металлолома для многих оказались очень хорошей школой, судя по нынешним случаям, когда из-под снежного покрова километры железнодорожного пути исчезают, когда целые вагоны пропадают, что прямо хоть Дэвида Копперфилда на помощь зови.

Тогда ученики нашего класса раскурочили ту легковушку в канаве и торжественно притащили её по частям на всё тот же пустырь за школьным стадионом, где кучи бывших лидеров по сбору шибко уменьшились, когда местные жители и даже целые организации в гневном порыве забрали своё «железо», которое они сами металлоломом не считали. Наши конкуренты за это время смогли притаранить только кусок гусеницы то ли трактора, то ли вездехода, который они нашли в лесу у просеки через болота, где все перепачкались в болотной грязи и промочили ноги.

– Защитим честь родного класса! – подбадривал нас Слава. – Сбор металлолома – это вам не в бирюльки играться. Сие есть политически важное мероприятие. Кто это там отлынивает, когда космические корабли, панимашь ли, бороздят просторы нашей Вселенной? Плахов, ты можешь в кустах свою ряху ржавчиной не мазать, король пролетарского грима – нет тебе доверия… Навались, братва! Не мне вам объяснять, какова нынче международная обстановка. Ударим нашим металлоломом по империализму! Вперёд, за Бога, Царя и Отечество! Ура!

– Ура-а! – орали мы все.

– Трубачёв, ты с ума сошёл, что ли! – заигрывала с нашим обаятельным вожатым подобревшая Лора, изображая крайнюю степень своего праведного гнева в ответ на его паясничанье. – Какого ещё бога и царя?

– Нашего. Советского.

Она снова оценивающе обошла нашу гору, которую торжественно венчал покорёженный пустой кузов автомобиля, и даже говорить ничего не стала, а только с серьёзным видом воткнула в землю табличку с надписью «первое место».

Ликованию нашему не было предела. Мы поздравляли и обнимали друг друга, словно кого-то из нас удачно в космос запустили и назад возвратили. Словно кто-то очень дорогой и важный для нас одержал такую нужную всем победу над очень трудным и зубастым противником. Домой все шли с сорванными об железо в кровь ладонями, страшно уставшие от бессмысленной суеты, но всё-таки счастливые. И ловили себя на странном навязчивом желании продолжать тырить всё металлическое, что попадалось нам на пути. Как заприметишь чего железное, то руки так ходуном и ходят, а в мозгу возникает целая вереница идей, как это всё окрутить, отодрать, оторвать. Смеялись над этим приобретённым рефлексом. Дико хохотали, когда увидели, как сантехники с матюгами прилаживали на место уворованный давеча кем-то из нас канализационный люк.