Текст книги "Бабье царство"

Наталья Горская
Бабье царство

* * *

© Горская Н., 2017

© ООО «Написано пером», 2017

Книга издается в авторской редакции

Бабье царство

Женщина должна быть хорошей хозяйкой, скромной и покладистой женой – это гарантирует ей долгие годы счастливой семейной жизни.

из предисловия к «Справочнику по кулинарии»

Ульяна шла домой со станции. Короткий зимний день клонился к закату, но Ульяна не торопилась. Куда спешить-то? Дома холодно, темно: электричества, поди, опять нет. А самое главное – никто не ждёт. Сиди в потёмках, слушай тишину. Хорошо, хоть часы тикают, а то и сверчок за печкой потрещит – всё ж таки какая-никакая живая душа. А так тихо-тихо в доме. Особенно зимой. Если метель завоет, совсем одиноко себя чувствуешь, словно идёшь по огромному полю сквозь снежный ветер, долго идёшь, ищешь из него выход, но никак не найдёшь.

Искусство жить в России для женщины заключается в умении обходиться без всего. Без денег и магазинов, без электричества и водопровода, без косметики, мужчин и прочих благ цивилизации. Без любви. Зато с огромной верой и бесконечной надеждой когда-нибудь её встретить. Ведь всю жизнь так и подкалывают: «Ты только верь! Главное, не теряй надежду». Не в той России, которую по телевизору показывают, а в России настоящей. Ульяна от одного столичного чиновника про эту самую настоящую услышала, а так ни за что бы не догадалась о её существовании.

Дело в том, что на их станции, как и на многих других, коих тысячи по всей стране, нет пешеходного перехода, тем более подземного. Мост есть, но деревянные ступени на нём сгнили ещё в прошлом веке. На обещаниях «реконструкции» этого моста уж три депутата на повышение ушли и там миллионерами сделались. Уж могли бы мильончик отстегнуть на модернизацию Малой Родины, патриоты трибунные, да им от избирателей уже ничего не надобно: народ их выбрал и… может быть свободен. А мост продолжает разваливаться. К тому же он, красавец, находится в трёхстах метрах от перронов, что не так и ужасно, особенно, когда прёшь из города сумки – где наша не пропадала. Гораздо хуже, что он совсем не освещается, а по скользким в дождь и мороз деревянным подгнившим ступеням в кромешной темноте можно предлагать карабкаться только разного рода экстремалам. И чего они, сердешные, за бешеные деньги ездят в дальние страны, когда тут, под самым носом такой бесплатный экстрим? Так шею свернёшь, что и Гималаи не понадобятся.

В деревне, где жила Ульяна, экстремалов не было: энергия у людей без остатка уходила на выживание в невыживательных условиях. Жило здесь в основном бабье царство с незначительными вкраплениями другого рода. Этот другой род совсем за жизнь не держался и мёр, словно рекорд ставил по умиранию. Россия – бабская страна, только баба здесь сдюжит, а мужику комфорт подавай, чтобы всё соответствовало его ожиданиям. Городской он совсем стал, избалованный, а какие тут у нас города? Их ещё создать и обустроить надо, а ему бы на диване перед телевизором полежать, пересказать кому-нибудь с умным видом, что он там высмотрел, словно телевидение единственно для такой глупости придумано. Чуть что ему не так – он в стакан лезет или сразу в петлю, что по сути одно и то же. А в провинции, которой вся страна является, всё не так, всё требует титанических усилий: дорог нет, дом покосился, дымоход надо менять, забор завалился. Бабе не справиться, а мужик скорей обидится на неё за это, задурит, сопьётся и сразу на тот свет сбежит, чем согласится что-то сделать. Не жилец он нынче. Вот у тётки Терентьевой муж угодил под грузовой состав на ровном месте. А состав тот был не простой, потому как вёз особо ценный груз в лице вышеупомянутого чиновника.

Видимо, диспетчеров грамотных всё меньше или гастарбайтеров уже туда берут, лишь бы не платить. По станции наставят поездов в три ряда до стрелок, словно это запасные пути или сортировочный парк, и не знаешь: через составы лезть или под ними, обходить по насыпи или сразу с моста на провода броситься. Обойти нетрудно, особенно десяток-другой вагонов. Главное, куда деваться, если по соседней колее пойдёт скорый или товарный поезд? Терентьев не успел меж путей окопаться, упасть на брюхо и затихнуть, вот его и швырнуло волной воздуха, хотя он и так на ногах нетвёрдо держался. Поезд затормозил, пассажиры переполошились: нет ли в этом происшествии намёка на теракт или чёрный пиар против того самого чиновника.

– Не волнуйтесь вы так, – успокоил машинист его свиту. – Очередная местная пьянь под колёса угодила, ничего страшного.

– А шта жа тут наррод не пользуется пешеходным переходом, панимашь? – царственно спросил чиновник непонятно кого на акающий манер тогдашнего президента страны, сдвинув брови. – Паччаму не просвещаете наррод, как нада через пути ходить, а?

– Да-да, до чего же дикий народ в этой странной России, – закивала свита высокопоставленного лица, публика с типично кабинетными незапоминающимися лицами, которой избыток энтузиазма не позволял замечать и понимать простых смертных. – Третье тысячелетие на носу, а они всё никак не научатся железную дорогу переходить. Разве в Германии или во Франции люди станут лазать под вагонами и шастать по насыпи, когда можно культурно пройти по… по…

– Паазвольте, а где жа у вас тут можна перейти железнодорожное полотно? – так же властно спросил чиновник, тратя на произношение каждого слова с полминуты.

Начальник станции поведал, что перехода никакого нет, да и зачем он тута, ежели поперёк него постоянно составы стоят. Подземный переход – крайне дорогое удовольствие для России, которая только братским народам его в знак великой дружбы строит. По мосту карабкаться нет смысла: если не провалишься, то соскользнёшь с покрытых инеем гнилых досок. Других возможностей перейти железную дорогу нет. Это в странах «загнивающего» капитализма власть голову ломает, как ещё улучшить и без того комфортную жизнь граждан. А у нас господа измучились, как и без того невыносимое существование холопов сделать гаже, а то слишком легко жить станут, не дай бог, барина уважать перестанут. Слишком просто ходить станут, без травматизма, без страха, что многотонная масса на них наедет или резко дёрнется, когда они под ней полезут, пачкая одежду въедливым мазутом. Прямо как тревога какая в любом действии властей прослеживается: «А ну как люди начнут жить не то, чтобы хорошо, а просто нормально». Всё время надо хоть какую-то «вилку в бок» населению создать. Такое впечатление, что где-то целые отделы и подразделения ярых мизантропов над этой задачей бьются и успешно воплощают в жизнь. Надо непременно создать людям какую-то пакость, чтоб они от рук не отбились, чтоб потом обещать «облехчить» или «ухлыбить» эту пакость к очередным выборам в зависимости от рейтинга. Поставят состав от одной станции до другой – обходите, кто как может. Прямо-таки ребус: под – нельзя, над – ни-ни, в обход – всегда пожалуйста, но только не по насыпи. А через соседнюю область можно? Про мост уже было сказано: его или нет, или такой, что лучше бы никакого не было. Хотя можно и через мост, но он с началом снегопадов превращается в горку. Снег не чистят – уборщик один на вокзал остался, поэтому не управляется. Ступени завалены снегом, который через день слежится, на солнышке подтает, ночью подмёрзнет, превратится в ледяной панцирь, его потом вовсе не счистишь. Лёд – вещество очень твёрдое. Дети на свой страх и риск забираются кое-как наверх и съезжают вниз, как с горки. Мост при этом трясётся и жалобно дребезжит на всю округу. Ульяна и съехала бы, вспомнила б детство золотое, но куда тут забраться по скользким бугоркам, что торчат из наледи? Начальству жаловались, оно только мудро парировало: сами ходить не умеете. Нет, понимаешь ли, у народа спецподготовки для прохождения полосы препятствий в виде шатающейся, аварийной, обледеневшей со всех сторон страшной железной конструкции!

Короче говоря, куды ни плюнь – всюду погибель. Кто-то из свиты попытался-таки вскарабкаться на мост, дабы доказать начальству своё рвение, но только наступил на край первой ступени, которая представляла собой прогнившую в местах крепления доску, как она по закону грабель ударила экспериментатора по голове. Вызвали Скорую помощь, которая нехотя отреагировала только через час, да и не проехать ей через пути, так что пострадавшего пришлось тащить под да над составами, местами даже волоком.

– Паач-чаму-у?! – сотрясал воздух чиновник и грозил кулаком, завидев потери уже в своих рядах. – Паач-чаму мост в таком аварийном состоянии, панимашь, а?

– Бэ! – проворчал себе под нос начальник станции, почувствовав, что его сейчас заставят ответить и за крен Пизанской башни, и за разный прочий хрен. – «Пачаму» да «пачаму», разпачамукался пачамучка наш… Патаму, что всюду такие умники в кабинетах сидят. Первый раз в жизни вылезут за пределы Охотного Ряда и не понимают, куды они попали.

– Он ужо двадцать лет в таком состоянии, касатик, – объяснила девяностолетняя бабулька Аристарховна, вылезая из-под вагона и переводя дух после преодоления экстремальной трассы из магазина домой. – Мы ведро чернил истратили, жалобы писавши. И в горком писали, и в райком, и в обком, и Ленинград жаловались, и в Петроград, и в Санкт с Петербургом плакались, и даже в Москву…

– И в Париж с Лондоном тоже, – пошутил некий шалопай, спрыгнувший с площадки между вагонами самым нахальным образом.

– В пяти экземплярах, как положено! – хохотнул какой-то подлец, выскочив из-под огромного стального колеса, как чёрт из табакерки.

– …а мостик-то наш никак не починят. Ты скажи, милай, куды можно ащё написать, чтобы зашевелилось там, у кого нужно?

– Пиши, бабка, сразу в Вашингтон, на деревню Клинтону, – сморкнулся в пальцы ещё один нарушитель, просочившийся между вагонами в обход всех требований техники безопасности.

Тут чиновник попросил не тревожить соседей через Тихий океан: сами разберёмся как-нибудь. И пообещал лично заняться данным вопросом. Он стоял на перроне, пока с путей убирали разрезанный труп, почмокал губами, потянул носом неласковый холодный воздух, со снисходительной жалостью посмотрел на народ, который в наползающих сумерках валил валом с рабочей электрички в разной степени трезвости под и над привычными препятствиями. И, в конце концов, вымолвил на манер Наполеона над истекающим кровью князем Андреем после Аустерлицкого сражения:

– Вот настоящая Россия.

Удивительно, как хорош был в этой мизансцене! Voilа une belle mort.[1]1
  Вот прекрасная смерть (франц.)


[Закрыть] Прям, хоть кино снимай. Этакий кривоногий император-коротышка во главе иноземного легиона, нежданно-негаданно очутившегося посреди чужой незнакомой страны и непонятным загадочным «нарродом». De beaux hommes![2]2
  Славный народ! (франц.)


[Закрыть]

Величественность момента испортил кто-то из свиты императо… чиновника, язвительно прохихикав:

– Да-а, хорошо иметь домик в деревне!

Чиновник грозно посмотрел на шутника, отчего тот прикусил язык, а сам удалился в свой VIP-вагон.

* * *

Что такое этот «ВЫП», Ульяна не знала. Но рекламу молочных продуктов, где звучала фраза про домик в деревне, видела много раз. Там русская провинция больше похожа на альпийскую деревеньку с аккуратненькими огородиками, миленькими избушками и сытыми коровками на полях. А хозяйка домика – бойкая, опрятная, тщательно причёсанная старушка в неизменно чистеньком фартучке, как истинная немецкая фрау. И так хорошо, что нет там настоящих деревенских баб в фуфайках, которые после уборки навоза и таскания фляг с молоком похожи на чертей. Нет непролазной грязи дорог и унизительной нищеты совхозных работяг, которые за этим стоят в реальной жизни. Есть только вечно приветливая бабушка, которая непременно живёт в деревне, как напоминание всем горожанам, откуда они произошли. И у неё всегда найдётся для них творожок, сметанка, маслице, так что милости просим. Ей больше заняться нечем, как производить продукты питания для эгоистичной и прожорливой после общепитовских харчей и макдональдсов молодёжи, своевременно смывшейся в город от тяжёлой и неблагодарной работы на земле. Нет, чтобы таким бабкам помочь деревню на себе тащить, да куда там! Немодное это нынче занятие. Лучше смотреть рекламу по телику и узнавать свою незнакомую страну: «Ведь вы этого достойны».

Когда Екатерина Вторая решила посетить присоединённый к Российской империи Крым, находчивый князь Потёмкин по пути её следования приказал установить декорации деревень, чтоб царица не очень расстроилась от истинного вида своих владений. Сейчас в рекламе и кино строят такие же «потёмкинские деревни», которые в воображении довольной элиты представляются лубочным пейзажем с яркой лаковой миниатюры, столь любимой иностранными туристами. Тут главное, чтобы царю или царице не взбрело в голову изменить курс следования. Хотя и в таком случае извечные бездорожье и безнадёжную нищету населения можно представить, как экзотику, как непременный атрибут русской нации, которая любит трудности, чтобы не расслабляться.

Декорация всем хороша. Один минус: в ней нельзя жить. Её после проезда высочайших лиц или съёмки рекламного ролика демонтируют и убирают, как ковёр с парадной лестницы. Видимо, тогда чего-то не рассчитали, и важного чиновника травмировала представшая его светлым очам картина настоящей России. Ульяне запомнилось это выражение, как название партии со словом «Россия», коих нынче немало. У каждого своя Россия. Чиновника этого потом видели по телевизору в каких-то дебатах. Царственную речь он уже сменил на быстрый и простой деловой тон нового президента, что не очень шло его массивной внешности и давалось с большим трудом. Но было видно, что он очень старается соответствовать новым веяниям.

Мост с тех пор так и не отремонтировали, зато кому-то понадобились гнилые доски с него, поэтому местами остался один ржавый, с облупившейся серой краской скелет. Но сегодня Ульяне повезло: пути у станции были свободны, так что перешла она через них безо всяких акробатических ухищрений. Местные безработные мужики и беспризорные подростки намастачились хоть чего-нибудь уворовать из стоящих по несколько дней, а то и недель составов. Их чувствительные носы за версту ловили волнующие запахи разных спиртосодержащих и ацетонообразных жидкостей в цистернах. Эти ароматы влекли их беспокойное и охочее до разных приключений племя, как огонь притягивает мотыльков. Даже под контактным проводом умудрялись добраться до люка сверху и начерпать живительной влаги вёдрами, а то и бочками. Железнодорожное начальство пыталось ставить сторожей для ночного обхода, но одного из них в первую же ночь тюкнули по голове тяжёлым тупым предметом, второго подкупили, а третий сам лыко не вязал от содержимого охраняемых им объектов.

Если же составы были совсем пустыми, то находились умельцы, которые могли рессору какую-нибудь отодрать, буксу или тормозные колодки – в хозяйстве всё сгодится. Другие «иллюзионисты» за считанные секунды снимали аккумуляторные батареи с локомотивов и электричек. Талантами земля полнится. Терпение начальства лопнуло, когда пропал целый вагон. Хоть и пустой, но вещь сама по себе безумно дорогая. Поэтому был дан приказ всем станциям: хоть наизнанку вывернитесь, но уберите с путей все составы. Так что переходить через железную дорогу стало легко и удобно.

Ульяна ехала домой из районного центра, куда возила картошку на рынок. Теперь ей было легко шагать с освободившейся от груза складной тележкой и выручкой в кошельке. Жила она в деревеньке в двух верстах от станции. Транспорт туда не ходил, путь до неё представлял собой тропинку, местами переходящую в дорогу и наоборот. Она тянулась через лес, через поле, через речку по скрипучему деревянному мосту, ну и так далее в том же духе. Через лес Ульяна боялась ходить. Однажды так шла, и встретила волка. Остановилась, как вкопанная, и волк тоже замер. Смотрели друг на друга с минуту. Ульяна присмотрелась и увидела, что это не волк, а волчица с отвисшими сосками: видать, недавно ощенилась. А у Ульяны в сумке были тушки курицы, тоже на продажу. Вот запах мяса, должно быть, и привлёк рыскающую в поисках пропитания исхудавшую самку. Стало Ульяне по-бабьи её жалко. У неё самой-то детей не было, поэтому она всегда с особым трепетом и благоговением относилась к материнству в любом его проявлении. Вытащила курицу из сумки, положила и отошла. Волчица подкралась, озираясь, курицу хвать и потащила добычу волчатам. В качестве «спасиба» проурчала что-то неразборчивое.

Зато как муж Ульяну тогда ругал! Даже по лбу закатал:

– Загубила продукт? А на какие шиши теперь жить будешь? Я-то не пропаду, а вот ты-то… Подумаешь, волчицу она увидала и обделалась сразу, добытчица хренова, мать твою! Одна сука встретила другую суку и сразу нашли общий язык, как нас, мировых мужуков, извести. Сговорились, подлое бабье племя!

Пока вспоминала тот случай, не заметила, как прошла через лес и вышла к полю, по которому до самой реки тянулась длинная, протоптанная по снегу узенькая тропинка. Хорошо, что накануне метели не было, а так долго бы пришлось по заметённым следам пробираться. «А куда мне спешить-то», – подумала Ульяна и вздохнула. Год тому назад овдовела. Не уберегла своего. Уж и ругала себя, и корила, да что теперь толку.

Мужик её не то, чтобы совсем нигде не работал, но уж очень крепко выпивал, когда хоть где-то работал. Ульяна не знала, что лучше: чтоб он работал и пил, или чтоб они вдвоём на её зарплату жили? За сорок лет своей безалаберной жизни общий трудовой стаж его составлял восемь годков, что не так и плохо: были типажи с ещё меньшим сроком эксплуатации. Ульянин муж, впрочем, выпивал и без работы, но не так интенсивно: хотя бы раз в месяц видела его тверёзым. Мужики вообще, как Ульяна поняла со временем, работают не для результата и обустройства жизни, а единственно для того, чтобы был законный повод напиться: «Право имею – на свои пью». Если кого из них потом вытащить из канавы и спросить, зачем так насиловать себя водкой и прочими горючими жидкостями, то они совершенно искренне объяснят такое непотребное поведение тем, что им совершенно нечего делать и нечем себя занять, потому что в дерёвне нет ни клуба, ни казино, ни боулинга с кафе и прочих радостей цивилизации. А если спросить бабу, почему она не пьёт от жизни такой, то она заявит, что и хотелось бы да некогда: дел-то по горло. Двор почистить, скотину накормить, воды с колодца натаскать, печь истопить, да огород, да стирка, да прочие бесчисленные бабьи почётные обязанности. А у кого дети, тут вообще зевнуть некогда…

Ульяне бог детей не дал, и она, как любая простая баба, от этого факта очень страдала. Когда стала жить с мужем и через какое-то время почувствовала зарождение новой жизни внутри себя, решила заработать и на кроватку, и на одежду для ребёнка, и на колясочку, чтобы её дитя ни в чём не нуждалось. Работала дояркой на ферме, которая в ту зиму сгорела посреди лютых морозов от замыкания в старой проводке. Коров успели вывести и решили перегнать на другой берег реки в соседний совхоз. Перегоняли по льду: с мостами везде плохо и не только железнодорожными. Лёд был прочный, да коровы тяжёлые, беременная корова по имени Клеопатра вдруг провалилась по живот в ледяную воду. Начался переполох, но корову бабы всё-таки вытащили. Ульяна вся вымокла, застудила себе всё, что только можно, недели две мочилась кровью, но самое страшное – потеряла ребёнка. Молоденький фельдшер со Скорой из районного центра сам чуть не плакал: «Женщины – и на такой работе! Дикость какая! Куда только ваши мужчины смотрят?». Мужчины смотрят телевизор и обсуждают политическую ситуацию в очередной Гваделупе. Зато Клеопатра на следующий день успешно родила, должно быть, от испуга, а у Ульяны случился выкидыш. Муж тогда ушёл в запой и больно ранил жену остротами:

– Вот корова Клеопатра родила, а корова Ульяна не смогла. Корове Ульяне вечно больше всех нужно, – и переходил в агрессивную фазу: – Ты убила моё дитя. Ты! Я себе другую тёлку найду, здоровую, а ты пшла вон отседа! Видала, как олигархи в кино подстилок меняют, чтоб не сидели у мужика на шее, а то повадились за здорово живёшь!

Ульяна ревела от его тумаков и обидных слов, а ему сразу становилось легче. Она надеялась, что организм у неё ещё молодой, выправится, но мрачный врач из областной больницы сказал, как отрезал: «Даже не мечтай. Если беременная баба при безработном муже вкалывает на такой каторге – тут без вариантов». Но она всё равно мечтала, потому что это ей уж никто не мог запретить. Мечтала-мечтала, а потом перестала. Надоело мечтать.

После того случая она старалась не простужаться, потому что в пояснице сразу такая боль начиналась, что не пошевелиться и даже не чихнуть. В прошлом году её так скрутило. Она тогда поехала в соседнюю область в гости к сестре Оксане на пару дней, а муж умудрился за это время дрова пропить до последнего полена. «Сама виновата, – сделал он мудрый вывод. – Надо за хозяйством следить, а не по гостям шляться». Зима в тот год никак не наступала, а потом как пошла «выжимать» по тридцать градусов каждую ночь. Ульяна одну ночь поспала в нетопленной избе, а утром чувствует, что ни встать, ни сесть не может, хоть караул кричи. Мороз стал спадать и началась метель. Двор снегом засыпало, надо чистить, а ей даже на другой бок не повернуться. Муж её стукнул пару раз, чтоб не дурила и шла работать, но потом понял, что-то не то. Насупился и пошёл сам убирать снег со двора. Она его отговаривала, что сейчас встанет, но он уже вышел на улицу, пару раз лопатой взмахнул и повалился головой в сугроб. Мгновенно умер, как праведник, словно показать хотел своей кончиной, чтоб ей стыдно было, какая она негодная хозяйка и жена: довела-таки мужика. Как Ульяна это всё пережила, сама до сих пор не понимает: ей не подняться, сесть попробовала – полные глаза слёз от боли, кричит, на помощь зовёт, муж во дворе ничком лежит. Уж как она себя корила, что не уберегла мужа, что пришлось ему из-за неё так надорваться! Потом уж сбежалось всё бабье царство на её крики. Вызвали, кого следует, труп увезли. Свекровь прибежала с другого конца деревни, вой подняла и с размаху Ульяне хрясь по лицу: не уберегла моего сыночка, паскуда!

– И своего ребёнка не уберегла, и моего сгубила! Ишь, разлеглась! Ты что, мужик что ли, чтобы лежать посреди бела дня, когда все нормальные бабы работают?! Люди-ы добры-ы, да что же это-о? Да за что же мне это-о-о? За что же мне бог таких невесток послал? Одна падла первого сына не уберегла, другая – второго сгубила!

И снова закатала Ульяне оплеуху.

– В самом деле, Ульяна, – выговаривали с укором бабы. – Разве так можно мужука-то запрягать? Мужуков беречь надо! Они же за нас воевать пойдут, если что. Война вон где-то за бугром идёт. За наше благополучие, между прочим.

* * *

Может так оно и есть, за страну готовы погибнуть, даже мечтают, когда такая возможность представится, но жить с ними невозможно. Задурили башку этой войной, которую они всю жизнь ждут, как гимназистки – первую любовь. Так и распаляют больное самолюбие нищеты, как русская армия опять где-то в странах Третьего мира очередную Третью мировую предотвратила. Замечательно! Вы б поближе к дому чего предотвратили, а то дом без хозяина остался. Хозяина этого сделали из хозяйки и доказывают, что она сама того хотела. А мужик у неё теперь как в гостях, с телевизором пообщаться зашёл, бормочет что-то об угрозе внешней оккупации, хотя страну давно оккупировали пьяницы и воры. Так плотно обложили, что спасу нет. И никто не защитит: защитнички на кладбище лежат – слились сразу туда, лишь бы не заморачиваться. Что ему баба говорила, он не слушал, словно специально ему внушили: не слушай эту дуру. Они только умных слушают, которые в телевизоре брешут о социально-экономических проблемах и нарушении демократии с правами человека в очередном братском Гондурасе. Приезжай к нам в деревню: тут столько социально-экономических проблем, что отродясь таких слов не слышали, как экономика и права человека. Нет их тут и быть не может – только феодально-федеральный беспредел. По телевизору мужики в дорогих костюмах сокрушаются, как сирийские ребятишки мёрзнут в школе. При двадцати градусах тепла. В поселковой школе дети в двадцать градусов мороза в нетопленных классах сидят, пожилая учительница у себя дома уроки проводит, где печка есть, чтоб совсем не околеть, да и не идут знания на ум, когда холод пробирает до костей. Русским детям школа как бы не нужна, школьники вместо учёбы уже вовсю рожают, а СМИ охотно тиражируют такие сюжеты и доказывают, как это замечательно, что у детей родятся… дети! Даже в странах Средней Азии такой подход становится непопулярным и считается нарушением прав ребёнка, но нам до них, видимо, далеко.

Сколько аварийных школ по стране, в которых просто опасно находиться, но об этом в новостях ни слова «клеветы и проплаченных наветов» на нашу замечательную действительность. Учителя и родители пишут, звонят, требуют – никто не реагирует. Приехала какая-то размалёванная чиновница в шубе, ляпнула что-то о происках Запада, мол, это санкции виноваты и выборы в США. Как они умудряются одно с другим увязать? Каким боком тут санкции, если уголь для сельской школы увезли в элитный коттеджный посёлок рядом «по ошибке»? Раньше у них Ельцин был во всём виноват: костерили его сами депутаты и чиновники на местах, не стесняясь. И дальше что? Ну, пусть один Ельцин всё разграбил и разорил – как в этих условиях дальше жить? Как вернуть, что у тебя украли, не заплатили, разрушили? А никак: поругали ворюгу, душу отвели и будя с него. Чего вам ещё надо? Теперь в Кремле чекисты сидят, которых не очень-то приложишь. Критика власти мгновенно вышла из моды, и сразу во всём американский президент сделался виноватым или канцлер Германии. Это проделки Меркель, оказывается, что автобус в деревню под Рязанью не пошёл, а Обама чего-то опять с расписанием электричек на Вологду напортачил, не доглядел. А ещё на Украине несказанно угнетают русских. Любимый клич уличных хулиганов: наших бьют! Да нигде русских так не угнетают, как в России-матушке. Вот уж где имеют их от души, как никаким сионистам и украинским националистам не снилось! Просто, когда русских грабят в родной стране – это реформы в интересах государства, а если русского ненароком задели за бугром – это проявление неуважения к великому народу.

Муж Ульяны в позапрошлом году четыре месяца с трактора не слезал, по двенадцать часов в день пахал, а ничего не заплатили. Приползал с работы никакой, пыльный и пьяный, падал в сенях – в совхозе для работяг даже воды нет, чтобы после смены отмыться. Она тащила его мыть, чтобы можно было в постель уложить, чтобы выспался по-человечески перед следующей сменой, а то бобыли так и дрыхнут на полу, кто где упал, некоторые больше не просыпаются. Она сама всё лето в овощехранилище подрабатывала – та же картина. Не платят, словно так и должно быть! Кто от этого спасёт, где эти «защитники русских» из телевизора, орущие о правах умственно отсталых граждан, которые по сорок лет в Латвии и Литве живут, а всё никак тамошние местные наречия не осилят? Где мифические киношные спецназовцы со впечатляющей мускулатурой и выражением лица «за своих пасть порву»? Команда КВН, не более того, трепачи и балаболки, играющие на примитивных настроениях толпы, расшатывающие неустойчивую психику обманутого и ограбленного населения.

Если народ отказывается на работу выходить, то в ход идут уговоры, да какие: «Как вам не стыдно? Рассада же погибнет, страна тонны капусты не дополучит и это будет на вашей совести! У вас совесть есть вообще?». Ульяна выходила, потому что рассаду было действительно жалко – она ведь живая. Эх, если б у нас в стране народ так жалели, как она эту рассаду – населения было бы на миллионы больше. Да кому они нужны, если доживающим заплатить нормально не могут за уже выполненную работу?

Мужикам стыдно требовать своих же денег, их срезают классически: «Чего ты ноешь, как баба», а для них хуже оскорбления и быть не может. Поэтому «долги вышибать» ходят жёны. Ульяна ходила со своей ятровью Светланой, женой деверя, что характер имела смелый и дерзкий. Её отец из ставропольских казаков, работал на станции машинистом, умер в пятьдесят лет от инфаркта прямо в кабине, только успел тепловоз затормозить. От него Светка унаследовала привычку драться: «Бей, доча, врага прямо в харю и не оглядывайся, что там блеют, какой должна быть женщина, мол, нельзя же так и прочие сопли. Ничего ты никому не должна, никто для тебя ничего не сделал, чтобы чего-то требовать. Лучше день прожить тигрой, чем сто лет овцой». И дралась она как пантера! Ведром. Её даже муж боялся. Однажды его дружки пинали за долги у забора, она налетела и как пошла ведром с брюквой зубы крошить, что мужики аж протрезвели и заголосили:

– У этого гада ещё и жена мегера!

– Это потому что у меня батька был настоящий, а вы от бабской слизи произошли, – режет она словом ничуть не хуже кулака. – От овец покладистых, которых чужой муж-предатель опустил, трусливый женатик какой-нибудь, который только и умеет, что собственной бабе гадить по мелочи.

– Вот, ребята, с какой ведьмой живу, – всхлипывал муж, когда она вытащила его из-под забора и взвалила на плечо.

– Что, сдал уже? – усмехнулась она и спросила почти ласково: – В кого ж ты у меня, Сергей Алексеич, проститутка такая? Враги придут, спросить ничего не успеют, а ты к ним уже со списком, кого надо расстрелять, и я в том списке первая, да? Куда опять деньги просрал, что я на песок давала? Да ещё и задолжать умудрился половине района. Эх, твоё счастье, что у меня дети от тебя, хотя промахнулась я с отцом для них. Трусливого зайца выбрала, который только поначалу из себя льва изображал.

Ульяна всегда содрогалась от подобных нежных разговоров деверя с женой, ей казалось, что сейчас свершится убийство. Один раз шли с колодца, везли на санках канистры с водой, Светка с ведром, как всегда. И два каких-то городских идиота у красивой иномарки залюбовались на эту идиллию:

– Вот он истинный народ православный, неприхотливый и нетребовательный, – воодушевился один. – Так и надо жить! А мы привыкли к разложению цивилизации и распаду нравственности, к водопроводу с газификацией, прости-господи, но что может быть прекрасней простой русской женщины, идущей по воду!

– Ага, с ведром, – зевнул второй и высморкался на снег. – Ты ещё женись на ней, на этой «простой русской», тогда узнаешь цену их простоты…

Он не успел договорить, зато Ульяна успела зажмуриться. Когда приоткрыла один глаз, говорящий уже стоял на карачках с ведром на голове, чисто рыцарь в шлеме, по которому Светка наносила контрольный удар.