Текст книги "Мальчики-мальчишки"

– Ничего, пусть отстраиваются: будет что экспроприировать.

В целом всё было чинно и тихо, но у дома Горниста частенько по ночам гуляли развесёлые компании. Они палили в воздух сигнальными ракетами, жгли фейерверки и с превеликим визгом купались в реке.

Волков же, которого с лёгкой руки Горниста стали называть Вожатым, вёл себя очень тихо и не любил Трубачёва за его склонность к эпатажу, показной и потому неестественной религиозности, сору деньгами и разным дешёвым распальцовкам. Он никогда не сидел в тюрьме и, как сам говорил, не собирался этого делать, невзирая на расхожую русскую пословицу про зарок от сумы и тюрьмы. Поговорка эта, кстати, лучше всего иллюстрирует вечную зыбкость и двоякость жизни в России в экономическом и юридическом отношении. Мол, как осмотрительно и законопослушно себя не веди, а всё одно: можешь в любой момент обнищать или загреметь на нары. И среди его людей уголовников было мало, поэтому нравы зоны в его банде, больше похожей на армию, не прижились. Как ни странно это покажется, но был он человеком весьма начитанным и даже успел до начала своей бандитской карьеры закончить один из технических вузов Ленинграда. Изъяснялся исключительно на правильном, чуть ли не литературном русском языке, чего раньше никто и не заметил бы, но теперь на фоне повальной «блатомании» такая черта стала обращать на себя внимание. Он вообще умудрялся соединять в себе какие-то несоединимые качества: был хладнокровным и крайне вспыльчивым одновременно, был главарём и в то же время совершенно не тяготел к лидерству. Говорили, что обожает своих жену и детей, и в то же время мог выбить душу из чужой жены каким-нибудь страшным способом на глазах у её осипших от крика ужаса детей. Горнист побаивался Вожатого, говорил, что тот не только любит книжки читать, но и в своё время научился у моджахедов подкрадываться к людям незаметно, так что и не знаешь, с какой стороны его ждать.

Первая серьёзная их стычка произошла, когда оба положили глаз на местный деревообрабатывающий комбинат. Горнист захотел взять с комбината оброк, но выяснилось, что тот уже находится «под крылом» Вожатого. После этого директора комбината нашли мёртвым со следами пыток. Эксперт заключил, что покойному вставляли в задний проход раскалённый паяльник. Через несколько дней Горнист обнаружил на пороге своего дома тех, кто убивал директора комбината. Их было трое, они были мертвы, и каждому было вставлено по паяльнику в известное место. Вот тут-то и началась нешуточная война, в которой за каждого убитого из банды Вожатого Горнист получал по три трупа из своих, которых он неизменно находил на пороге своего дома в растерзанном виде, что крайне негативно влияло на психику его жён.

Горнист понял, что враждовать с бандой Вожатого бессмысленно, и «забил ему стрелку». Встреча состоялась у заброшенного железнодорожного переезда, где братьям Колупаевым в ту ночь приспичило воровать контактный провод. Они-то и поведали всему городу о разговоре двух авторитетов.

– Наглеешь, малыш, наглеешь, – начал беседу Вожатый.

– Да чё ты гонишь-то? – Горнист ерепенился, но голос его дрожал, потому что он боялся непредсказуемости Вожатого. – Я не в теме был, что ты комбинат крышуешь…

– Нормально со мной разговаривай, горнист-баянист! Чего ты из себя блатного-то корчишь, шкет? В пионерские годы в самодеятельности не наигрался? Псалмы в церкви поёшь, Ветхий Завет на публике кусками цитируешь, а как же «не убий, не укради», а, Слава? – Вожатый пружинисто ходил кругами вокруг бледного и неподвижного Горниста и насмешливо его обсуждал. – Нестыковочка выходит. Тоже мне, царь Соломон новоявленный! «Мы все глядим в Наполеоны», мальчик. У нас у всех амбиций полная жопа, а в голове-то пусто… На комбинат не нацеливайся, или от тебя даже хоронить будет нечего, Мальчиш-Кибальчиш. А если ещё раз при мне будешь пальцы веером гнуть, я их тебе в противоестественное положение выверну.

– Я тоже на комбинат право имею, – обиженно сказал Горнист: чувствовалось, что ему уже трудно подбирать слова без фени. – Если ты не уступишь, то я…

– О-хо-хо! Мне твои угрозы, как месть кота Леопольда, горнист-трубочист. Смотри, мальчонка, не искушай меня без нужды, а не то ноги вырву и в уши вставлю, – спокойно произнёс Вожатый тоном строгого папы, который собирается пожурить своего неразумного сына.

Они ещё о чём-то говорили – братья Колупаевы не очень хорошо разбирались во всяких терминах о посредничестве в разных делах, – но в конце концов расстались довольно-таки мирно.

– Я-то как раз напряжение вырубил, а Толян штангу навесил, – возбуждённо рассказывал Николай Колупаев землякам об увиденном. – Я только на столб залез, как вижу: машины съезжаются с разных сторон. Толян в колею нырнул и замер там, а я со столбом в обнимку висю, то есть вишу. Горнист на трёх машинах приехал, а Вожатый только на двух. Вышли все, стволами и ножами бряцают, я чуть не обкакался со страху-то.

– Дураки, вот дураки-то! И чего вас понесло-то туда?!

– причитала мать Колупаевых.

– Так мы же не знали, что их тоже туда чёрт принесёт, – Николай вытер лицо ладонью. – Завис я на столбе, значит, а они всё не расходятся. Я в столб вцепился намертво, аж руки затекли. И ни чихнуть, ни пукнуть. Думаю, что же это будет, если они меня увидют, то есть увидят. Только темнота кромешная и спасла.

– Ой, мальчики мои, малыши, энти ж головорезы могли вас убить! – зарыдала Колупаевская мать у сына на груди, но в тот же миг, встав на цыпочки и дав Кольке подзатыльник, добавила грозно. – Чтобы больше не смели, шалопаи, на этот переезд ходить!

После этой встречи наступило некоторое затишье в отношениях Вожатого и Горниста. Тем более, что с ними конфликтовали многочисленные банды из таких же многочисленных деревень и посёлков вокруг. Но даже это их не объединило, настолько оба не переваривали друг друга. Им было тесно в одном городе, как двум медведям в одной берлоге, поэтому Вожатый начал постепенно теснить своего бывшего подшефного пионера. Чуть ли не каждую неделю находили где-нибудь в канаве очередного соискателя на «крышевание» какого-нибудь лакомого объекта: магазина, ларька или частного предприятия. Вожатый не любил поднимать много шума и стрельбы, и его жертвы всегда погибали или от ножа или от удавки. Сам он, говорили, постоянно носил ножи в рукавах или на голени и при случае метал их прямо в глаз или горло. Этому он намастачился в армии и мог проделывать данный приём даже в кромешной темноте. Он запрещал своим людям «высовываться» и как-то афишировать свою «работу». Также шептали, что среди его людей были бывшие оперативные работники, следователи и даже бывший особист из Горкома, оставшийся без работы после всевозможных перестроек и чисток советских силовых структур. Эта публика могла найти для своего главаря хоть иголку в стоге сена. В свою команду он набирал не молодых да ранних, как это делал Горнист, прыть которых была обусловлена только юным возрастом и недостатком умственного развития. Он интересовался людьми, пострелявшими и повоевавшими, у которых был уже пройден тот рубеж, когда здоровое сознание человека ещё противится убийству себе подобных и которые уже приняли убийство как жизненную норму. Он мог даже надавить на особо упрямых, хотя особо надавливать и не приходилось. Как выяснилось, таких людей в нашей стране, которая в течение всего ХХ века за что-то с кем-то где-то тайно или явно воевала, оказалось довольно много. Ограниченный контингент советских войск в разное время присутствовал во многих странах Африки, Азии, Ближнего Востока и Латинской Америки. Преимущественно это были сыновья и внуки не банкиров и госчиновников, не потомки партийной и новорусской элиты, не столичные жители и обитатели мегаполисов, где есть возможность спрятаться от армии в вузах или найти какую-то альтернативную замену службе. Это были дети рабочих, крестьян и провинциальной интеллигенции, жители деревень и рабочих посёлков, колхозов и совхозов – по статистике, именно провинция поставляет 80 процентов солдат нашей армии. После воплощения болезненных фантазий правительства в области сельского хозяйства и промышленности, многие из этих людей оказались без работы и средств к существованию, так что некоторые делали по несколько «заходов» во вспыхивающие то там, то сям «горячие точки» контрактниками. Сам Вожатый ещё вначале 90-ых, когда он был просто Волковым, несколько раз совершал «прогулки» в Югославию и Грузию, чтобы немного хоть чем-нибудь заняться и, как он говорил, «подлечить астму».

После возвращения домой перед ними разбегались в разные стороны три дороги будущей жизни. Медленно спиваться от полной своей невостребованности, упрекая в этом всех и вся на свете (самая популярная и многолюдная в современной России дорога). Уехать на заработки в столицу, которая и так переполнена «искателями счастья» со всей страны и ближнего зарубежья. Или же вспомнить, что ты умеешь воевать. Да ни как-нибудь, а хорошо умеешь! Вспомнить, что у тебя за плечами не стендовая стрельба по тарелочкам, не сафари с кучей инструкторов в заповеднике, а реальные боевые действия. Ты умеешь легко и грамотно уничтожать противника, который препятствует продвижению к победе. Ведь зачем-то тебя этому научили! Хоть и распространена такая ситуация, когда родители упорно учат ребёнка ходить и говорить, а потом требуют, чтобы он сидел на одном месте и молчал, но ребёнок плохо поддаётся таким противоречивым требованиям непоследовательного и глупого мира взрослых. Чему научили – то и получили.

– Ох, как мы рубили руки-ноги и горячие головы где-то под Гагрой! – пьяно орал на вечере встречи выпускников школы наш бывший звеньевой Валька Мочалкин, который проходил армейскую службу в воевавшей тогда с самой собой Грузии. – Я-то раньше думал, что грузины – они все одной крови, а на самом-то деле они там делятся на мегрелов, сванов, аджарцев, абхазцев, кахетинцев, гурийцев и так далее, и все друг на друга зубами клацают… Ну прямо, как мы меж собой! И тоже все на одну харю, как в поговорке, что хохла от москаля в бане друг от друга не отличишь. Нам приказ дали не допустить кровопролития между их этническими группировками, но без применения оружия, какие же мы на хрен миротворцы! А они на нас своими чёрными глазищами сверкают: какого, мол, чёрта вы лезете в наши разборки? Вот уж точно сказано: двое дерутся – третий не мешай. С такой ненавистью ка-ак пошли друг друга разделывать да кромсать, даже детей не жалеют. А наши командиры нам в оба уха орут приказ их разнимать! А как эту сволочь разнять без оружия-то? Вот мы их сапёрными лопатками, лопатками по их окровавленным лапам, по харям их, по харям руби направо и налево, пока ноги не увязнут в своём же дерьме… Нарубили несколько куч, как турнепс в совхозах. Я сначала так обделался, а потом в тако-ой р-раж вошёл! Кайф лучше, чем с бабой!

Девчонки смущённо хихикали и отодвигались подальше от Вальки, когда он яростно размахивал вилкой за столом, рубя воображаемого противника.

– Мочалкин, каким же ты психом стал! – скептически отнеслась к его рассказу бывшая староста нашего класса Светка Ерёмина. – А я-то ещё за тебя замуж собиралась.

– Да нужна ты мне! Да что вы, бабьё, можете понимать в жизни! Вам бы тут только ноги раздвигать перед всеми, чтобы вас хоть кто-нибудь замуж взял, пока мы там кровь проливаем!.. Я там таких девок видел, которые раненых на себе выносят под пулями! Медсёстры сутками от операционных столов не отходят, чужие кишки штопают, а вы… Я вас всех ненавижу, страшно ненавижу, потому что вы настоящей жизни не видели, потому что у вас на уме только тряпки да бирюльки, суки тупые! – Валя заплакал, а Светка стала язвительно его высмеивать:

– Поду-умаешь: в армии он побывал! Ну, давай бабы за вас будут в армии служить, раз вас так это травмирует. Бабы вас и так уже по всем пунктам заменили! Уже непонятно, чем вы от бабья отличаетесь, потому что вы только и умеете теперь свои сопли на кулак наматывать да всем размазывать о каждом своём шаге под видом небывалых подвигов. Мой дед всю войну прошёл, потом ещё в сталинском лагере отсидел пять лет и никогда не скулил о том, как ему там трудно было, особенно перед бабьём… Нет, ну что за мужики пошли? На кривой кобыле к ним не подъедешь скоро! Один войной бредит, у другого любовь к водке все остальные чувства вытеснила, а нам, русским дурам, теперь только и остаётся на грузин рассчитывать. Мочалкин, ты не всех их там лопаткой-то своей сапёрной перерубал, хоть что-нибудь от них осталось? Ха-ха-ха!

Валька смотрел на неё, и глаза его наливались кровью. Вдруг он резко вскочил, схватил со стола тарелку с пирожными и с такой силой метнул её в свою, теперь уже бывшую невесту, что тарелка, пролетев мимо вовремя отскочившей цели, шмякнулась в стену, разбившись на куски, да так и прилипла на основе сливочного крема от пирожных. Мочалкин с вилкой в руке погнался за Светкой. Поднялся визг, хохот, слабые увещевания, но никто не сказал бы точно, чем бы всё это закончилось, если бы наш военрук Эдуард Александрович не скрутил Вальку и не сунул его головой под струю холодной воды на кухне столовой.

– Валентин, прекрати! – внушительно посмотрел он ему в глаза.

Валька ещё какое-то время хныкал, потом перестал плакать и с довольным видом сказал:

– Ох, до чего же хор-р-рошая вещь эта сапёрная лопатка! Кто придумал её, не знаю, но как в масло входит! Кайф… Лучше, чем с бабой!

– Тьфу! – окончательно разочаровалась Светка в своём женихе, которого она два года ждала из армии, и ушла домой.

– Валя, ну что ты такое говоришь?! – не верила своим ушам наша Анна Ивановна. – Мальчики, у вас же сейчас самые лучшие годы жизни! Вам надо дальше жить, учиться, а вы совсем дикими становитесь.

– Зачем мне учиться? – изумлялся Валька. – Мой старший брат вот ЛГУ закончил, а теперь перегоняет подержанные машины из Польши. Спрашивается, зачем заканчивать университет, чтобы выполнять работу, которую любой пэтэушник сделать может? Мне на днях батя говорил: иди в соседний совхоз на тракторе навоз по полям развозить – там вместо зарплаты хотя бы пол-ящика водки дают, а где-то даже такой лафы нет. А сегодня этот совхоз уже ликвидировали за ненадобностью государству. Не-е, я к Вожатому в банду пойду: говорят, что ему такие кадры нужны.

– Ах, мальчики-мальчишки, что же вы творите-то? – вздыхала Анна Ивановна и качала головой.

– Анна Ивановна, не слушайте Вы его! – успокаивали мы нашу шокированную учительницу. – Он же пьяный, он же отчёта себе не отдаёт!

– Так ведь пьяный как раз и говорит всё, что думает, – заметил военрук и многозначительно добавил на латыни, как он любил это делать на манер русской интеллигенции XIX века: – Ин вино веритас, или по-нашенски, «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Не получится из тебя разведчика, сержант Мочалкин.

– Да плевать! – воскликнул Валька, бывший круглый отличник. – Анна Ивановна, а помните, как у Булгакова генерал Хлудов говорит, что когда у нас, отдавая себе отчёт, говорят, то ни слова правды не добьёшься?

– Помню, Валя, – и разговор постепенно стал уходить с тропы войны.

Учителя наши с ужасом наблюдали, как мы, их вчерашние ученики, пробиваемся теперь в жизни. Больше всего их ужасало, что в стране постепенно стало исчезать само понятие профессии. Они же принадлежали к поколению, воспитанному по принципу, что человек должен обладать какой-то определённой профессией, для чего необходимо потратить немалое время на обучение и опыт. И работа человека в этой профессии обязательно должна приносить пользу людям, иначе человек не может считаться гражданином своего общества, своей страны. Их так воспитали, что человек должен приносить пользу обществу своим трудом, а не абы где сидеть от и до, абы чем заниматься, лишь бы «бабки» капали. Тогда ещё великий Райкин шутил, что есть такие профессии, что если их обладатели перестанут ходить на работу, то большой беды ни для отдельных предприятий, ни для страны в целом не будет. Он имел в виду чинушей и бюрократов и даже не догадывался, что дал точное определение занятиям будущего общества своей страны, так называемого «общества третьей волны».

Наше же поколение было внуками тех советских граждан, которые сумели добиться от государства для своих детей, наших родителей, если не лучших жилищных условий по сравнению с теми, в каких прожили они, зато хорошего образования. И они думали, что мы тоже станем инженерами, врачами, учителями, рабочими. А мы-то стали чёрт-те чем! Я понимаю, что теперь, когда Россия стала страной одних только менеджеров, многим не верится, что люди когда-то считали эти профессии уважаемыми и престижными. Когда моё поколение заканчивало школу, то многие прежние взгляды на жизнь, царившие до этого в обществе, кардинально поменялись на противоположные. Иногда казалось, что они поменялись даже не ради чего-то определённого, а просто автоматически были повёрнуты на сто восемьдесят градусов, потому что «ветры перемен так надули». Я не хочу никого обижать, но хорошо помню, как первые лица государства тогда заявляли, что не надо много лет тратить на обучение, а надо просто заниматься тем, чем хочешь, и прямо сейчас. То есть делай, что хочешь, а умеешь или не умеешь – не имеет значения. Сумел куда-то пролезть, пробиться, проползти – вот и молодец. Во всех этих призывах опять сквозил русский идеал свободы: что хочу, то и ворочу. Не делаю даже, а именно ворочу. Иначе и не назовёшь всё то, что потом было наворочано.

Опять-таки не хочу оскорблять чьи-то чувства, но именно тогда, на рубеже 80-ых и 90-ых годов, зарождалось вот это отношение к труду, к работе, к профессии, которое мы видим сейчас. Откуда у нас теперь столько людей, которые, не имея ни соответствующего образования, ни талантов, ни навыков, вообще ничего, совершенно беззастенчиво занимаются не своим делом? Это всё плоды 90-ых годов, когда у многих людей зародились такие представления, что петь на эстраде можно вовсе без голоса, производить и продавать лекарства имеет право любой пэтэушник, а возглавить любую администрацию способен человек с уголовным прошлым. Всё правильно: сумели пробиться, прорваться, просочиться – медаль им на шею за это. Они же всё это ради нашей пользы, чтобы мы теперь «любовались», как они поют на эстраде, по совместительству управляют какой-нибудь компанией или банком, снимаются в кино и пишут мемуары про «лихие 90-ые» и такое же лихое участие в них. И не поймёшь, где у них досуг, а где дело. Теперь какая-нибудь барышня, о которой известно только то, что она после школы приехала в Москву, удачно попав там в «хорошие руки», мелькает и там, и сям, и практически не осталось мест, где бы она ещё не промелькнула. Вроде певица, так как иногда поёт хриплым и слабым подростковым голосом какие-то глупенькие песенки с эстрады; вроде светская львица, так как была замечена на каких-то шумных презентациях, а теперь ещё и в реалити-шоу поучаствовала. В интервью наивно рассказывает, что ей всё так интересно, что она хотела бы ещё и в кино сниматься. Если её спросят: «Зачем вы поёте, если не умеете?», то она наивно улыбнётся и объяснит: «Ну мне же нравится! Мне нравится петь на эстраде, и в кино мне хотелось бы сняться… – А вы умеете? – Что? – Сниматься в кино, играть на сцене. – А чё там уметь-то! Надо просто по жизни заниматься тем, что нравится, и всё будет в шоколаде». А нравится таким только себя показать да на других таких же поглазеть. Людьми движет не умение, знания и талант, а голые амбиции. Вероятно, мало кто из таких личностей получает удовольствие от своих занятий. И окружающие не чувствуют его. Всем подобным неумехам важен лишь результат – большие деньги.

Прямо анекдот: «Пошли на рыбалку. – Я не умею рыбу ловить. – А что там уметь? Наливай да пей». Одна загвоздка в такой «работе»: спонсора себе найти. Без спонсора-то вот так откровенно дурака валять весьма затруднительно.

Вряд ли кто из них изъявит желание поехать поднимать целину или строить города за Урал, как «хотелось и нравилось» поколению дедов. Поколению дедов это и не нравилось, может быть, просто они мыслили иначе: кто-то должен развивать страну, а если не мы, то кто же. Это нужно для страны. Для нашей страны. А страна – это мы. А теперь нет ни этого «мы», ни «нашей страны», есть только отдельные и раздробленные «я». Какое-нибудь отдельное «я» хочет покакать на других – пжа-алста! Ну, хочет же! Не мешайте яркой индивидуальности самовыражать себя, тем более для вашей же пользы. На это отдельное «я», которое раньше и в заводскую самодеятельность не попало бы, сегодня и спонсоры сыщутся, и желающие финансировать такой важный род деятельности. Но на то, чтобы в школах стены покрасить пусть самой дешёвой краской – никого не найдёшь, как ни зови.

Это раньше понимали, чтобы что-то строить, создавать, основывать, надо было иметь знания, образование, осмысленное отношение к своему делу. Теперь же умения никакого не надо, а следует опираться во всех своих поступках только вот на эти «нравится» и «хочется». И хочется да не можется. Якобы певица хлюпает что-то со сцены в микрофон, а публика даже возмутиться не смеет. Публика теперь должна терпеть всех этих многочисленных бездельников: девчушке-то ведь нравится и хочется этим заниматься, так что имейте совесть, не забрасывайте её гнилыми помидорами, как традиционно поступают с самозванцами на сцене. Её ведь тоже можно понять: у неё есть всё, вот только… «Оскара» для полного счастья не хватает.

Самозванцы, неумехи, непрофессионалы появились буквально повсюду. «Фанерщики», как их станут называть позже от сокращения слова «фонограммщики», халтурщики. И вот эта «фанера» стала сегодня нормой нашей жизни. «Фанеры» теперь полно не только на эстраде, но и во всех уцелевших сферах деятельности. Ладно бы хобби у них такое было, ан нет – работа. Работают в поте лица, если верить их же заверениям. Не умеют, не знают, не могут, но под «фанеру» что-то вытягивают. Скажи таким же безграмотным политикам: «Куда вы лезете? Вы же не умеете страной управлять. – Эка беда! Нам же нравится! Мы жа ея любим, эту… как её?.. Рассею, во!». И ничего не значащее, миллионное по счёту признание в любви «этой стране» даёт право рулить ею, как длина руки позволит.

Учиться ничему не надо. Надо только всем доказать, что именно так и следует работать. Портной-неумеха брюки сшил криво, но убедил всех, что именно такой «фасон» теперь в моде. Уже не сложно представить себе человека, впервые вышедшего на каток и требующего высших оценок по фигурному катанию. Или художника, впервые взявшегося за кисть и тут же требующего, чтобы его картину выставили в Эрмитаже. Упрёки в непрофессионализме теперь «срезают» надоевшей крылатой фразой о том, что «Ноев ковчег строил любитель, а «Титаник» – профессиональные кораблестроители».

Представьте, что отдадите сапоги в ремонт, а вам там каблуки приклеят канцелярским клеем и в ответ на возмущение так же обезоруживающе с нарастающей атакой ответят: «А мы не знаем, как надо обувь ремонтировать. Нам просто нравится этим заниматься, вот мы и занимаемся! Если вы нас осуждаете, то просто потому, что завидуете! Ведь нам удалось так хорошо в жизни устроиться. Мы сумели проскочить, а вы – нет!». А ведь сейчас такие речи услышать не редкость в ответ на упрёки, что человек занимается не своим делом. И сколько сейчас таких людей, которые у всех на виду, даже если специально стараться в их сторону не смотреть, и у всех на слуху, даже если уши затыкать, а кого не спроси, так никто не может ответить: кто этот человек и чем он, собственно, занимается. В чём заключается суть его деятельности, работы, есть ли она у него вообще?

К сожалению, этим уже никого не удивишь. Вокруг полно тех, кто занимает чужие места и высокое положение, благодаря обману или деньгам. Но стоит покопаться глубже, как выяснится, что от человека нет никакой пользы. Все знают только, что живёт он хорошо и вольготно, а кто или что обеспечили ему такой уровень существования – государственная тайна. «Да мы вкалываем, как лошади! Да мы с ног валимся в конце рабочего дня, который у нас никогда не заканчивается! Да мы в поте лица трудимся по двадцать пять часов в сутки!» – кричат они, если замечают, что кто-то пытается их разоблачить, но что именно они делают, чем конкретно заняты – никто не в состоянии сформулировать. Что они сделали для страны, для своего общества, чтобы так щедро одаривать их за «труды»? Они доблестно в армии служили, или лечили людей, или строили красивые дома, или сочиняли прекрасную музыку, или работали на заводах инженерами и рабочими, или талантливо играли на сценах прославленных театров? Профессионально служили Мельпомене, а не так, по настроению, когда хочется и нравится. От всего этого «самиздата» в работе хочется увидеть не самодеятельность, а профессиональный театр, где служат профессиональные актёры, а не какие-то профессиональные бездельники, которые не обладают ни высокой культурой, ни духовным развитием, а занимаются всем без разбору и по настроению, лишь бы «засветиться» и «бабок срубить по-лёгкому».

Что они такого сделали, чтобы теперь показывать их всей стране в разных проекциях на фоне кричащей роскоши, которой они обросли непонятно с каких трудов? Раньше таких начинали подозревать или в причастности к теневой экономике, или к агентам вражеских спецслужб, а теперь их даже и подозревать не в чем. Не возьмут подобных ни в теневую экономику, ни в спецслужбы, потому что они предпочитают заниматься только тем, что им нравится и хочется. А что им нравится и хочется – смотри выше.

Такие вот зага дки ста ли происходить в нашем Отечестве. Их исток следует искать в тех годах, когда честно работать на страну стало не модно и даже позорно. Даже фильм тогда такой сняли, где главный герой – гений, вся гениальность которого заключается в умении вытянуть деньги из сограждан с помощью действительно гениальных изобретений и придумок. Герой балансирует на грани законности и даже где-то эту грань переходит, но это уже и не грех. И специально сделан акцент, что обобранные им – это настолько мерзкие отщепенцы, которых обобрать сам Бог велел. Новая философия проступала очень ясно: умён не тот, кто знает интегралы, а тот, кто может на этих интегралах сколотить бабки. Как сейчас себя ведут люди со способностями? Они выуживают из людей деньги. А если они этого не делают, то грош цена таким способностям. Но самое-то главное, что понятие о том, кого можно обобрать и кто отщепенец – у каждого своё. Один считает, что можно с помощью шантажа обобрать какого-то взяточника, а другой не погнушается сделать это с беззащитными и доверчивыми стариками, ветеранами войны. Их поступком потом возмутишься: «Как же вы могли бабушку обворовать?!», а они невозмутимо ответят: «А чего же её не обворовать? Она же, дура старая, и так скоро сдохнет, так что сбережения ей ни к чему, а мы найдём им интересное применение». Такая вот непрошибаемая логика.

Двойная мораль и свобода, понимаемая как вседозволенность – убийственное сочетание. Где выгода, там и правда, там и Истина. Но ведь Иуда презирал Христа именно за то, что тот не был барыгой, не искал выгоды от совершаемых им чудес и исцелений. А то обзавёлся бы сундуками с золотом, дорогими одеждами, наложницами. Вот это было бы понятно: Царь Иудейский. А то ходит в рубище, ведёт какие-то странные беседы с этими глупыми людьми, которых всех до одного перевешать или запороть следовало бы, раз ты царём себя назвал.

В постсоветские годы как раз стали много говорить о возрождении христианской веры в России, но настроения, тем не менее, у многих были самые что ни на есть иудовские. Такое неприкрытое презрение появилось к тем, кто не сумел извлечь выгоды из своей работы. Стало позорно быть не просто рабочим, но и инженером. А зачем, в самом деле, быть инженером в той новой России, если инженерная мысль как раз противоречила той алогичной и нарушающей простейшее математическое равенство политике – «сколько вложил труда в страну, столько и получил от страны в благодарность»? Людям с математическим складом ума в России всегда было трудно, а тут и вовсе стало никак: всем в стране стали заправлять барыги, которые умели лишь выполнять простейшие виды математических вычислений: сумма, разность, произведение и частное… с помощью калькулятора. Вот и вся их математика. Калькуляторы появились в невиданных количествах. Иногда даже зарплату стали выдавать калькуляторами, потому что больше нечем было. По стране пошла такая «математика», при которой барыга при нулевом старании со своей стороны получал миллионные прибыли в обход тех, кто вкладывался в дело полностью, без остатка. Именно отсюда и пошло модное выражение «не надо париться». Действительно, к чему надрываться, если доход от труда получают совсем не те, кто трудится, а как раз наоборот.

Барыги стали заправлять буквально всем! Они составили достойное дополнение к рабам у власти и заняли ведущие позиции в политике, в экономике и, что самое страшное, в искусстве и культуре. Они стали диктовать художникам, что и как те должны создавать, исходя из своих убогих представлений о прекрасном. Барыги в промышленности наломали столько дров, что там вскоре после их «реформ» камня на камне не осталось. Они превратили любую сферу человеческой жизни в банальную торговую сделку с разрушительными последствиями. Прибыль ставилась выше урона и принадлежала не людям, которые в этой сфере работают, а только проворачивающим эту сделку барыгам. Даже в среде образования всё стало держаться на философии барыг: «гони бабки и грызи себе гранит науки, пока не стошнит». Поборы в школах, в институтах стали само собой разумеющимся явлением. Недоразумением стали казаться те, кто посмел протестовать против такого положения вещей. Всё стало продаваться и покупаться. И при этом стало совершенно невозможно деньги зарабатывать, так как любой труд перестал цениться и оплачиваться. Деньги отныне принято «делать», «доставать». Распускались и разгонялись многие предприятия и организации. Государство начало словно бы тяготиться собственными гражданами, которые хотят работать, зарабатывать, чтобы иметь возможность жить в этих новых условиях, когда за всё надо платить. Обладатели любых дипломов стали осваивать одну единственно действующую профессию – «делать» деньги. Граждане с самым разным образованием и вовсе без него стали заниматься, чем придётся и как придётся, лишь бы это принесло хотя бы какой-то барыш.

Я только в конце первого десятилетия нового века увидела статью о правильном выборе профессии, так аж прослезилась! В годы моей юности таких разговоров не было. Выражений, как «нужные профессии в соответствии с требованиями рынка труда», мы и слыхом не слыхивали. Требований от рынка труда тогда вообще не исходило, так как этого рынка труда и в помине не было. Страна перестала нуждаться в специалистах, стране нужны были только барыги, которые умеют на рынке просроченной колбасой торговать под видом эксклюзивного товара, а не профессионально заниматься полезной деятельностью.