Текст книги "Дева и Змей"

– Вот так вот, – облизав ложечку, Элис смущенно и весело улыбнулась, – очень все странно. Знаете, Курт… вы – человек не удивляющийся, так что вам можно рассказать. Я ведь видела их тогда, раньше. Ну, перед тем, как попасть в… пансионат. Я видела фейри. А когда не видела – знала, что они вокруг. Драхен говорит, они все злые, но со мной они не были злы. Некоторые были опасны, я тогда знала, что они опасны, но я избегала их, и все как-то обходилось. Драхен напомнил про Атара, а я вспомнила остальное. И вот – молоко не скисает. И колокола.

– Не скисают, – без энтузиазма кивнул Курт.

– Именно! Я здесь, а они – просто рядом. Когда мы уже уходили, я вспомнила про мороженое. Я обещала. Как раз перед тем, как вы пришли, у меня были в гостях здешние детишки, вот им и обещала. Невилл сказал, что лучшего мороженого, чем в “La cocina comoda” я не найду даже на Небесах у ангелов.

… – Они там еще те гурманы, хоть и бесплотные, однако на кухню моего лонмхи только облизываются.

Элис задумалась. Ненадолго.

– Нехорошо это, Невилл, некрасиво. Я же не ваша лонмхи.

– Вы – умница! – он рассмеялся, поцеловал ей руку. – Вы необыкновенная умница, мисс Ластхоп!..

– Так что мороженое – самое обычное, – подытожила Элис, – а я – необыкновенная.

– А дети спасены от смерти, или что их там ожидало, отведай они волшебных сладостей. Замечательно!

– Вы думаете, Драхен и вправду сделал бы это моими руками?

– Уверен.

– Действительно, – Элис стала серьезной, – почему нет? С умницей он поторопился… Стоило два часа рассказывать мне о том, как опасны фейри, чтобы я тут же решила, что один из них преисполнен добродетели.

– Поедем в гостиницу? – предложил Курт. – Мне нужно отправить почту, заодно и позвоним в вашу “Уютную кухню”.

– Слушайте, вы что, и вправду не удивляетесь?!

– Удивляюсь, Элис, еще как удивляюсь. Просто не тому, чему удивляетесь вы. Помните, мы договаривались смотреть с разных сторон?

…– Ты взялся учить ее? – изумленно проговорил Единорог.

Из цветного тумана видений он выходил медленно, – сказывалось отсутствие практики. Спешить здесь и не следовало, как нельзя спешить ныряльщикам, всплывающим на поверхность с большой глубины. Если видения отпускают тебя неохотно, если ты вязнешь в их разноцветных слоях, как в густом сиропе, просто смотри, куда идет проводник и ничего не делай. Рано или поздно, бездна лишится красок и сама вытолкнет тебя на поверхность.

Но разве для Сильных писаны правила?

Эйтлиайн терпеливо ждал. Вопрос задан, но отвечать нельзя, пока Гиал окончательно не выйдет из транса. Вообще, пускать таких, как он, могущественных, но лишенных ясновидения, в путешествия между тончайшими слоями событий, между тем, что случилось, могло случиться, случится обязательно или не произойдет вовсе – все равно, что пустить майского жука полетать между нитями паутины.

Но разве для Сильных писаны правила?

– Можешь отвечать, – Гиал тряхнул головой, – я здесь. Ф-фу, – он потер лицо ладонями, – такие пути – для тебя, Черный. Неужели ты делаешь это сам? Один?

– Не так, – улыбнулся Эйтлиайн, – без шара и без тумана. Я ухожу и прихожу, когда вздумается. Я так живу. Отвечаю на первый вопрос: да, я буду ее учить. Не знаю, какой народ создал эту сиогэйли, но уверенно могу сказать, что мои подданные здесь ни при чем. А до чаяний племен Полудня мне, в лучшем случае, нет дела.

– В худшем же, ты готов испортить им всю затею. Понимаю. Намереваешься сделать из подменыша настоящую фею?

– Да.

– Зачем?

– Терпеть не могу подменышей.

– Понимаю, – повторил Гиал.

Они ушли из зала, оставив гадальный шар медленно вращаться среди гаснущих переливов света. Шли неспешно по широким коридорам, молчали об одном. По-разному молчали. Но слышали одинаково, настроенные на общую волну тишины.

О том молчали, что подменыш способен стать настоящим фейри, но никогда не станет таким дитя подменыша. О том, что сколь бы ни было велико могущество Эйтлиайна, крылатого принца, отец его почти всю жизнь считал себя человеком. И сына – единственного настоящего сына – вырастил на слишком узкой границе между правдой и безумием. Эйтлиайн не стал человеком. Не смог. Но не стал и фейри. Не научился.

Так замыслил когда-то Владыка Темных Путей. Ему необходим был наместник: тот, кто сможет представлять Силу, станет помехой в Тварном мире для фейри Полудня. И Владыка отдал своего сына одному из земных правителей. И смеялась Сияющая-в-Небесах, глядя на подменыша, жалкого в смертном теле, лишенного сил, нелепо пытающегося противостоять двум всевластным своим страстям: жажде крови и жажде свободы. Это – Представляющий Силу? Правитель крохотного кусочка земной тверди, повелитель пастухов и разбойников? Люди считают его великим воителем и великим колдуном, но на то они и люди, чтобы иметь самые смешные представления о подлинном величии.

О том, что сын подменыша может оказаться неприятностью куда большей, Владычица не предполагала. Но, говоря по чести, Владыка и сам не мог знать точно, что выйдет из его жестокой затеи.

– Ты отбрасываешь две тени, – произнес Гиал вслух. – Она сказала так: “Принц Темных Путей отбрасывает две тени! Почему никто из вас не предупредил меня, что такое возможно?”

Они шли по подвесному переходу, свет низкого солнца толстыми снопами падал в арочные окна, играл в прятки с черно-белой мраморной облицовкой.

– Я вообще не отбрасываю тени, – рассеянно ответил Сын Дракона, – и не отражаюсь в обычных зеркалах, и…

– Ты отбрасываешь две тени: в Тварный мир, и в Лаэр. Племенам Полудня нет пути сюда, а твои подданные бродят, где хотят, а с ними – ты сам, и Сила, которую ты представляешь. Вот о чем она говорила. И это еще одна причина, по которой она хочет от тебя избавиться.

– Не главная. А повсюду бродят вовсе не народы Полуночи, о чем ты, Гиал? Полночные племена бродят только там, где я прикажу. Действительно повсюду у нас дорэхэйт , народы Сумерек. Ни я, ни Сияющая не препятствуем им, но не только потому, что они не дают к тому повода. Ни я, ни Сияющая не знаем, что случится, если мы попробуем навязать дорэхэйт свою волю.

– Где-то здесь и кроется ответ.

Переход вывел в коридор, пустой и очень темный после яркого света. Единорог посмотрел в темноту. Покачал головой:

– Сделай балкон, Крылатый, я хочу видеть солнце.

…Переход вывел в открытую галерею – кружева резьбы по камню и цветные блестки мозаик – обвивающую стену главной башни.

– Высоко, – заметил Гиал, подходя к решетчатому ограждению. – Красиво. Что ты знаешь о народах Сумерек, враг мой? И о Жемчужных Господах?

Давно и далеко…

Взрослые были достаточно мудры, чтобы не спрашивать Мико, где ему больше нравится – в межмирье или на Земле. Разве что бабушка… “а кого ты больше любишь, папу или дедушку?”

– Я всех люблю.

Бабушка очень смеялась.

– Ты никого не должен любить, – сказала она, – ты ведь темный, а темные всех ненавидят и убивают. Так они живут.

Он не понял. Что такое “темный”? У него черные волосы и глаза, как у отца, как у деда. А у бабушки волосы золотые и глаза синие, как у принцессы Златовласки, той, по которой ползала муха, иначе жених не мог ее узнать. Фу! Мухи не должны ползать по живым, они ползают только по грязным смертным.

Пришлось спросить. И он узнал, что темные – это народы Полуночи, дед правит ими, и зовется Владыкой Темных Путей, а он, Мико, черный принц. Узнал, что светлые – это народы Полудня, там правит его прабабушка, Сияющая-в-Небесах, но она плохая, не такая, как прадед-Смерть. Она хочет убить и деда, и отца, и его, Мико, тоже. Получалось странно: бабушка сказала, что темные всех ненавидят и убивают, но дед никогда не говорил, что хочет убить бонрионах Полудня. И отец никогда не собирался ее убивать, отец вообще убивал только смертных. Он, Мико, хоть и принц, не питал злых чувств к незнакомой прабабушке. А вот она, светлая, как раз желала им всем смерти.

Спрашивать у бабушки он больше не стал: она объясняла так, что все только запутывалось. Мико спросил у деда. Тот вздохнул, закутался в красивые кожаные крылья, и сказал кому-то: “За что мне это? Он же еще младенец!”

Деду никто не ответил. А Мико уже не был младенцем, ему исполнилось три года, и выглядел он как пятилетний, а знал столько, сколько не знают дети и к десяти годам. Он был фейри в смертном теле. Но он не был подменышем и рос, и менялся по законам сразу двух миров: Тварного и Волшебного. Он был… необычным. Кое-что из бесед отца и деда почерпнуть все-таки удалось: он был единственным и от него ожидали чего-то… чего?

– Не думай об этом, Мико, – говорил дед, – будет, что будет. Я люблю тебя не за то, кем ты станешь, а за то, что ты есть.

– Не спрашивай, – ворчал князь, – что за бабство? Вырастешь – разберемся, а пока ты мне и так хорош.

Как бы там ни было, принцу было три года, когда Владыка Темных Путей взял его с собой в Лаэр, в Волшебную страну, центр всего сущего.

Это был другой мир. Это был мир! Бесконечное пространство, полное разнообразных чудес и самой удивительной жизни. Призрачный мир снов и неясных грез, где время бежало стороной и стены растворялись силой взгляда. Там принц понял, что два года – от рождения, и до этого дня – провел в заточении, слепой и глухой, что надежная защита отца и деда была сродни тюрьме. И там у него впервые появились друзья.

От наставников, впрочем, Мико не избавился и в Лаэре.

Он начал постигать этот мир, а с ним – в нем – устройство всего бесконечного множества реальностей. Он узнал о Полудне и Полуночи, о вечной, не прекращающейся вражде двух Сил. О том, что прекратить войну они не могут, но не могут и уничтожить друг друга, потому что в этом случае погибнет все сущее. Есть Закон, и он – оно? – всегда убивает победителей.

Принц узнал о трех мечах: о Санкристе, заменившем душу его деду; о Светлой Ярости, ставшей душой его бабушки. И о Звездном, самом главном из мечей, о Звездном, который только и ждет, чтобы бабушка убила деда или, наоборот, дед уничтожил свою жену.

Разве так может быть?

Нет, конечно нет. Но если такое случится, Звездный придет и убьет того, кто останется.

Узнать, что дед не всесилен, было странно. Наверное, даже страшно. Впрочем, все равно, был еще отец, неуязвимый и смелый, и с ним-то не справился бы никакой Закон, никакой меч. Хотя бы даже и Звездный.

А пока порядок и покой царили во вселенных.

Мико интересно было поглядеть на воинов Полуночи, на мудрецов и рыцарей, на разнообразных фейри, которых отец называл одним словом: нечисть. Мико, оглядываясь на деда, обливал презрением воинов Полудня, мудрецов и рыцарей, и разнообразных фейри, которых отец называл тем же самым словом. Но интереснее всего были дорэхэйт, народы Сумерек. Дорэхэйт, обитающие в Срединном мире, называли себя алфар[21]21
  Алфар (ср. эльфы) – в данном случае – самоназвание природных духов


[Закрыть]. Были алфар воздушные и подземные, алфар воды и огня, алфар всего живого, что только есть в Лаэре, за исключением, конечно, фейри.

Никакие не рыцари, вовсе не мудрецы, веселые и дружелюбные, алфар могли быть большими, как взрослые, но они не воображали себя умниками, ничему не учили, а так же, как маленький принц, любили летать и знали много разных игр.

А еще им очень нравились его крылья. Ни у кого из них не было таких. Друзья-алфар прозвали принца Эйтлиайном. Крылатым. Мико был доволен новым прозвищем, тем более что имя, которым его окрестили, называть кому-то все равно было нельзя.

Крылья деда были черными, плотными, очень острыми на сгибах – дед показывал, как ими можно драться и убивать. А когда он разворачивал крылья, они становились похожи на небо, или становились небом. Ночным, туманным, с редкими проблесками звезд.

Крылья Мико были мягкими, как шелк, собранными из множества серебристых блестящих перьев. И, конечно, такими крыльями никого нельзя было убить, разве что оглушить, если очень сильно хлопнуть, но это ни в какое сравнение не шло со страшными ранами, которые оставляли крылья деда. И княжич расстраивался: что это за крылья, на которых можно только летать?

– Твои крылья, как свет, – сказали ему алфар, – ничего нет красивее их, только рассветы или закаты могут сравниться с этим сиянием.

Так Мико впервые услышал о часах кэйд и динэйх[22]22
  Динэйх – последний. Час заката. Час на рассвете и час на закате – это время, когда происходят странные, порой неприятные, а порой необъяснимые вещи. В данном случае, это время слабости для существ определенной породы


[Закрыть]. О времени, когда небо становится алым и золотым, и жидким огнем растекается по нему свет солнца. Именно в эти часы в Тварном мире нападала на него холодная лягушачья спячка. Но в Лаэре не было рассветов и не было закатов. Здесь и солнца не было: каждый обитатель Срединного мира придумывал себе свой день и свою ночь, и никто не следил за ходом времени, а время словно бы и не шло.

– Зачем тебе смертное тело? – спрашивали алфар. – Кто запер тебя внутри человеческой плоти? Тебя наказали?

– У меня внутри душа, – гордо отвечал принц.

Ответ его тщательно обдумали – дорэхэйт не очень хорошо умели думать, зато с ними интересно было играть. Тем не менее однажды, в самый разгар веселья, Мико вдруг предложили:

– Давай мы убьем тебя и освободим от тяжелой плоти. Ты станешь живым, свободным и будешь уметь все-все, что умеют фейри, и не надо будет учиться. Можно будет все время играть.

Идея была необыкновенно заманчивой. Не учиться и все время играть, кто бы не захотел? Вот алфар ничему никогда не учились и даже не знали, что это такое – дети, никаких маленьких фейри не бывает, принц был единственным. А еще наверняка не придется больше носить одежды смертных, и есть их еду, и не надо будет бояться собак и черных козлов, которые почему-то так и норовили укусить или забодать, заходились лаем и трясли косматыми бородами. Все так, но… убить. До этого момента Мико не задумывался над тем, что его, оказывается, тоже можно убить. Как убили кормилицу, как убивали фейри, чьи жизни шли ему в пищу… нет, с ним такого случиться не может. Кормилица стала холодной и неподвижной, и лицо у нее посинело, а тело все скрючилось. Фейри, умирая, рассыпались в пыль. Разве с ним можно проделать такое? Разве это получится?

Он отказался от предложения друзей не потому, что поверил в свою смерть, а потому, что вспомнил: умирать больно. Что такое боль Мико успел узнать хорошо: отцовский замок располагал к такого рода открытиям. Князь порол любимого сына если не ежедневно, то уж через день-то – обязательно. Наказывал всегда за дело, это Мико понимал, но, мирясь с воспитательным эффектом боли, все же считал, что без нее было бы лучше. Особенно, когда он загорелся идеей посмотреть на закат или рассвет, и отец так вдумчиво объяснил ему, что лучи солнца в эти часы для него опасны, что княжич всю ночь не мог сидеть, а лежал только на животе.

И все-таки, все-таки… О смерти он спросил у одного из наставников. Тот понял, что принц интересуется не прадедушкой, а собственными перспективами, и объяснил, что да, действительно, стать настоящим фейри, войти в силу и научиться всему, что только может быть доступно внуку Владыки Темных Путей, он сумеет лишь после смерти. Когда дух и душа освободятся от оков плоти. Но, насколько было известно наставнику, Владыка желал, чтобы внук его оставался живым. Возможно, таково было желание князя. И вообще, с подобными вопросами лучше обращаться лично к Владыке или к его сыну.

Мико так и сделал. Спросил у деда, нельзя ли ему поскорее умереть и покончить с учебой?

Владыка погрустнел и уточнил:

– Ты так хочешь поскорее стать взрослым?

– Да! – с готовностью ответил принц.

Ему показалось, что быть взрослым в его представлении отличается от смысла, который вкладывал в это понятие дед, но… став взрослым, он ведь сам будет решать, как ему жить и что делать.

– Поговори с отцом, – предложил Владыка, – я не хотел бы лишать тебя всех прелестей детства, но пока ты ребенок, ты не поймешь своего счастья. А у твоего батюшки есть более веские аргументы.

Отец же, выслушав просьбу, только головой покачал. И этим же вечером в учебную комнату княжича пришел священник.

Мико, разумеется, знал о Боге, о том, кого Владыка называл фийн диу, а князь почтительно – Отцом Небесным. Мико знал, что именно Бога надо просить, чтобы все было хорошо, и благодарить за то, что Он есть и всех любит, и обо всех заботится. Бога надо было любить, и Мико любил его, он легко отвечал дружбой на дружбу, и любовью на любовь, наверное, потому что не был темным, а был немножко смертным и подружился с дорэхэйт.

Священник, ставший новым наставником, рассказал княжичу гораздо больше.

Первая их встреча прошла не совсем гладко. Увидев будущего ученика, батюшка охнул и судорожно перекрестился. Мико, знающий, что когда крестятся взрослые, нужно делать так же, в свою очередь осенил себя крестным знамением. Священник покосился на князя, скромно сидящего в уголке – Мико показалось, что взгляд был испуганным, но это вряд ли, князь же никого не убивал просто так – доброжелательно улыбнулся и представился отцом Лайошем.

– У меня есть отец, – сказал Мико, – я буду звать тебя по имени.

Священник вновь взглянул на князя, но тот улыбнулся в усы, и гость не посмел спорить.

Они прозанимались два часа, почти до заката, и Мико не успел в этот вечер забраться на крышу замка, чтобы подстеречь уходящее солнце. Лайош сначала боялся, ученика своего боялся, и князя, тихо просидевшего все время занятий за чтением какой-то книги про войну. Но постепенно освоился, перестал боязливо оглядываться, и с ним стало гораздо интереснее.

Лайош сказал, что Бог создал небо и землю.

– А остальное, кто?

– Что “остальное”? – не понял Лайош.

– Другие земли… – Мико искал слова, чтобы объяснить, – другие крэ. Талау – это же не одна земля, а много… много планет! – он вспомнил, наконец греческое слово, которое должно было быть понятно смертному.

– Ах, планеты! Конечно, их тоже создал Бог.

– И звезды?

– Да, разумеется. Весь мир создал Бог, он творил шесть дней, и в день шестой создал человека, и увидел, что это хорошо, и в день седьмой решил отдохнуть.

– А других смертных кто создал? – тут же заинтересовался Мико.

– Все смертные произошли от перволюдей.

– А как они попали на другие планеты?

Лайош долго молчал, ничего не переспрашивал, просто очень глубоко задумался. Но Мико уже и сам понял:

– Это Бог всех переселил! Как дедушка. У него в садах смертные сначала все вместе, а потом он кого-нибудь в другой сад пересаживает.

– Да-а, – не очень уверенно протянул Лайош, – конечно, это Бог. Но, – он снова оглянулся на безмолвствующего князя, – твой дедушка умер. Он на небесах.

– Ага, – подтвердил Мико, довольно улыбаясь, – высоко-высоко. Он давно умер, – и доверительно сообщил: – Я тоже хочу умереть и попасть на небо. Но дедушка говорит, что отец не разрешает…

Что ж, следовало признать, что первый урок оставил учителя в глубоком недоумении, зато для ученика в сложном устройстве мироздания многое прояснилось. Мир в изложении Лайоша оказался намного проще, чем представляли его наставники в замке деда, или веселые алфар.

По столице же очень скоро, буквально, после нескольких занятий с Лайошем, поползли слухи, что княжеский сын, не иначе удостоился Откровения. Невинный отрок, с кожей белой, как молоко, с длинными черными кудрями, мягкими, как лебяжий пух, и чудными очами, чей взгляд проникает глубоко в самую суть вещей, несколькими словами, простыми и бесхитростными, какой только и может быть речь ребенка, открывает своим учителям новые истины и славит величие Божие, и учит восхищаться дивными Его творениями.

Потом, позже, уже с другими учителями, княжич Михаил постигал глубину и пугающую красоту христианства, и даже разум фейри, живой и гибкий, не признающий никаких законов, но знающий множество их, не в состоянии был понять, что же такое Бог. Зато принц смог принять Господа, всем сердцем, всей душой, благодаря Его за то, что не-человеку, нечистому, позволено было причаститься таинств, за то, что Бог дал ему бессмертную душу и удостоит когда-нибудь Царствия Небесного.

А тогда, на уроках монаха Лайоша, он понял то, что должен был понять по замыслу отца: жизнь его – подарок Бога, она в руках Господа, и только Он волен решать, когда и как ему умереть. А все, что может Мико, это непрестанно благодарить Небесного Отца за то, что получил от Него драгоценный дар. Все, что создано Богом – прекрасно и удивительно.

С этой мыслью, каждый день, каждый час своего существования находя ей все новые подтверждения в бесконечно удивительном мире, Мико жил, пока не исполнилось ему тринадцать.

В ту осень отец впервые взял его на войну.

Письмо, а точнее, коротенькая записка Курта была адресована его бывшему однокласснику, Георгу Эйнеру, родившемуся в Германии и выросшему в СССР.

В их школе, копии Интернационала в миниатюре, вообще хватало учеников со сложными судьбами, но Георг Фридрих Эйнер своим положением выделялся даже на этом фоне.

Он был единственным сыном нынешнего кайзера, наследником престола. И ему едва исполнилось семь, когда отец отправил их с матерью в Москву. Так было безопаснее. Германские спецслужбы в те годы, шесть лет спустя после войны, с трудом обеспечивали безопасность нового кайзера, жену же его и сына взял под охрану могущественный друг и сосед Германии.

Разумеется, пока Георг учился, ни Курт, ни другие одноклассники не подозревали о том, кто он на самом деле – спортсмен, сорвиголова и круглый отличник Жорка Эйнер, – не знали даже его настоящего имени. И никому, кроме Курта – самого близкого друга – он так ничего и не рассказал. А Курту рассказал. На выпускном. Весь класс собирался неделю после бала провести на турбазе. Они ведь в последний раз выезжали туда вместе, прекрасно понимая, что дальше жизнь разбросает всех по разным краям. Родным, но таким далеким от Москвы, вообще от России. А Георгу предстояло возвращение в Берлин. Так было заведено у них в семье: быть дома с первого дня каникул до последнего. Дома – это не под присмотром отца, а просто – в Германии.

Семь лет назад… За это время много чего случилось, и у Георга, и у Курта, много раз привычный ход вещей нарушался, жизнь, как поезд на стрелке, сворачивала на новую колею. У Георга – непрерывная учеба. У Курта – армия. У Георга – не сложившаяся любовь. У Курта – поступление в академию на очень необычный факультет. У Георга – пуля в правом плече (результат неудавшегося покушения террористов), и страшно подумать, что будет, когда из принца он станет кайзером. У Курта – поездки на молодежные стройки, комсомольская работа, одна за другой ни к чему не обязывающие влюбленности…

Но адрес, о котором договорились еще тогда, на выпускном вечере, все семь лет оставался неизменным. Письма на имя “Эйнер” находили адресата, и Курт всегда получал ответ.

Как выяснилось, почтамта в Ауфбе не было, не было даже почтового ящика в гостинице. Горожане связей с внешним миром не поддерживали, а господа Гюнхельды, как объяснила фрау Цовель, изыскивали какие-то свои методы для отправки и получения корреспонденции. Они частенько уезжали за пределы Ауфбе по делам, своим или городским, а где-то там, дальше по шоссе, наверняка можно было отыскать почтовое отделение.

Курт с Элис так и поступили.

И отыскали.

Совсем недалеко, в соседнем городке под названием Бернау. Там же, разумеется, был и телефон.

Сверясь с рекламной открыткой “Уютной кухни”, Курт набрал номер. И сразу – без гудков, без щелканья коммутаторов и обязательного шипения в трубке – веселый голос спросил:

– Сеньор Гюнхельд? Вам нужны доказательства того, что некая юная сеньорита была сегодня гостьей в моем ресторане? Зачем? Ведь вы и так знаете, что это правда? Впрочем, если угодно…

Связь оборвалась. И одновременно изменилось изображение на открытке. Теперь в пальцах Курта была фотография: просторный чистый двор, яркое солнце, фонтан – белый ангел, льющий воду из белого кувшина. И Элис, изумленно внимающая Драхену. Зеленые глаза в пол-лица, недоверчивая улыбка, легкий ветер тревожит и без того растрепанные волосы.

Что? Как?!

– Ой, – сказала Элис, – оно двигается.

“Оно” двигалось. Сдержанно жестикулировали, беседуя о каких-то своих делах, трое мужчин в чалмах. Играло солнце в льющейся из мраморного горлышка струйке воды. Чуть заметно улыбался, глядя на Элис, черноглазый красавец.

Змей-под-Холмом.

– Боже, я ужасно выгляжу!

Элис оторвалась от картинки, поспешно пригладила волосы, и принялась рыться в сумочке, в поисках расчески.

– Да, кстати, Курт, – она, как в зеркало, заглянула в стеклянную дверцу телефонной кабины, – а плащ ведь остался у меня. Невилл сказал, это подарок. Сказал, что он может пригодиться.

“Мангуст – Факиру

Секретно

Дочь утверждает, что Объект обладает пророческим и ясновидческим даром. Он рассказал ей многое из прошлого и сделал несколько замечаний касательно ближайшего будущего. В частности, предсказал скорое убийство в Лос-Анджелесе одного из сенаторов. Вполне возможно, что дело не в умении предвидеть, а в связи Объекта с какой-то американской или международной структурой. Полный перечень совершенных предсказаний в приложении”.

Расшифровано 546350

…Испытания плаща проводили в полевых условиях: съехали с шоссе, отошли от машины за полосу растущих вдоль дороги тополей. Элис достала из сумочки сверток шелковистой серой ткани, размером не больше кулака, встряхнув, развернула.

– Застежка не из золота, – отметил Курт, – легкая, не оттягивает ткань. И опять дракон.

– И лошадиная сбруя была с драконами, и на чепраках драконы были вышиты. И пояс у Драхена с драконьей головой на пряжке. Родовой герб, что вы хотите? Вот, смотрите лучше, – слегка волнуясь, Эли накинула плащ и застегнула фибулу.

– М-да, – только и сказал Курт, – знаете, я вас не вижу.