Текст книги "Дева и Змей"

Несколько мгновений Невилл в замешательстве смотрел на ее ладонь. Потом все же пожал. Рука у него оказалась жесткая, прохладная и сухая, с длинными красивыми пальцами. А ногти, не по-мужски длинные, были загнуты на манер когтей, да еще и выкрашены черным.

Потрясающий типчик!

Элис обратила внимание на выскользнувший из его рукава широкий золотой браслет и только сейчас увидела золотые же серьги, поблескивающие под черными кудрями. Надо же! А она-то была уверена, что еще Гитлер под корень извел эту породу. Новые народились?

– Значит, вы американка, – Невилл проследил ее взгляд, тряхнул руками и продемонстрировал такой же браслет на левом запястье. – Я люблю украшения, потому что это прекрасный способ эпатировать окружающих. Все равно как ваша прическа, мисс Ластхоп.

Тут он попал в точку. Элис не желала отращивать волосы длиннее, чем есть, именно потому, что этого от нее ждали. Ждали подобающей прически, соответствующей манеры одеваться, должного поведения. Всю ее жизнь раскроили заранее по мерке родителей, дедушек, бабушек, всей череды предков со времен войны за независимость. Черта с два!

– Семья – это якорь, – красивые глаза смотрели с внимательным сочувствием, – необходима в бурю, но мешает плыть в выбранном направлении. Я прошу извинить меня, мисс, за то, что напугал вас своим лицедейством. Манера речи и титулование, – он пожал плечами, – мы делаем жизнь, а жизнь изменяет нас. Может быть, теперь вы все-таки войдете? Стоило подниматься на гору только для того, чтобы постоять в дверях?

– Автограф дадите? – поинтересовалась Элис.

– К чему вам?

– Стоило подниматься на гору?

Входить в ворота почему-то очень не хотелось. С одной стороны, было страшно интересно поглядеть на замок изнутри. Вряд ли, конечно, он из обсидиана, но Элис, побывавшая за время поездки в самых разных крепостях и цитаделях – как жилых, так и превращенных в музеи, – не видела ничего сравнимого красотой с этими матово блестящими стенами. С другой же стороны… Нет, ничего с другой стороны не было, просто неприлично же вот так, ни с того ни с сего принять приглашение почти незнакомого мужчины. Это вам не в гости к Курту Гюнхельду прийти. У Курта мать. И, кстати, что он там говорил о чудовище?

– Что ж, если гора не идет к Магомету, Магомет не смеет настаивать, – Невилл протянул незаметно подошедшему слуге свое оружие, – но я надеюсь, вы не сочтете за навязчивость, если я провожу вас… видимо до города, так? Вряд ли вы интересуетесь входом в Холмы.

– Куда?

Другой слуга, а может, и тот же самый – с одного взгляда не разобрать, возник рядом с хозяином, держа в руках поднос с двумя фарфоровыми кружками.

– Там, у вас за спиной, есть скамейка, – Невилл принял поднос, показал глазами, и Элис, обернувшись, действительно увидела по ту сторону тропинки скамью и резной невысокий столик. Они прятались в подобии живой беседки из гибких ветвей какого-то плакучего дерева, обвитых узором вьюнка. Бутоны по дневному времени были закрыты, а ночью, наверное, здесь стоял густой медовый аромат.

– Хоть чашку шоколада примете от меня?

Не дожидаясь ответа, хозяин замка прошел к скамейке, сел, поставил рядом поднос и приглашающе кивнул:

– Угощайтесь. У меня хороший повар.

Сама Элис ни за что не поставила бы скамью в таком месте, откуда не на что и посмотреть, кроме как на замковую стену. Неужели на вершине холма не нашлось уголка, откуда можно было бы любоваться и городком из сказки, и полями, и живописными рощами?

– Отсюда открывается необыкновенный вид, – Невилл словно читал ее мысли, но Элис не поддалась на уловку: немудрено догадаться, о чем думает человек, когда ему предлагают посидеть почти уткнувшись носом в стену. Так что она понимающе улыбнулась, подняла взгляд к черным зубцам, да так и застыла от изумления. Что за утро?! Чудо за чудом бежит, как вагоны в поезде.

Замок светился. Стены и башни переливались, играли красками, преломляя свет, как драгоценные камни. Над крышами дрожало марево, похожее, наверное, на сполохи полярного сияния, и в шелковой этой завесе Элис видела отражение городка внизу, цветные крыши, даже флюгера и людей на улицах.

Глядя на нее, Невилл улыбался.

– Сколько же это стоит?! – вырвалось у Элис. – Все эти прожектора, зеркала, проекторы?.. И как их сюда доставили?

– Геликоптером, – невозмутимо ответил хозяин.

– Простите, – Элис попеняла себе за бестактность, – это я от неожиданности. Такое великолепие, лучше любой феерии, и вот так, без предупреждения, только для личного пользования… Ваш замок, наверное, напичкан всякими приборами, да?

Вместо ответа Невилл указал на блюдо с пирожными:

– Угощайтесь, мисс Ластхоп, вы ведь любите сладкое.

Эйтлиайн

Нужна очень веская причина, чтобы создать сиогэйли – подменыша. Любой из народов фейри решает такие вопросы общим советом, почти демократическим голосованием, и выгоды для всего народа должны значительно перевешивать опасности, которым подвергнется подменыш.

Зеленоглаза леди Ластхоп, знающая ответы на все вопросы и несколькими словами умеющая убить любое волшебство, без сомнения поправила бы меня сейчас, сообщив, что подменыши, как всем известно, это нежизнеспособные чучелки, чаще всего на скорую руку вырезанные из полена, которыми волшебный народ заменяет в колыбелях человеческих младенцев. О, да, когда-то мы забавлялись подобным образом! В те давние времена, каких не застал ни я, ни мой батюшка, когда еще и дед был молод, а смертные казались диковиной.

Сказки о том, что у фейри очень редко рождаются дети, и это вынуждает нас красть человеческих детенышей – всего лишь сказки, и немного правды найдется во всем, что сложено о нас. Однако сиогэйли мы создаем. Начали создавать, когда поняли, что Тварный мир и мир Срединный влияют друг на друга в равной степени. Сиогэйли – настоящий, а не из сказок – это чистокровный фейри, отданный людям, чтобы, живя среди смертных, он приносил пользу нам.

Я видел их, чужих детей на чуждой им земле. Они несчастны, их души больны, а разум мечется в поисках. В поисках того самого “входа в Холмы”, найти который им почти никогда не удается. Грустное зрелище, поневоле позавидуешь тем из фейри, кто никогда не заглядывает в жизнь людей. И лишь очень немногие из подменышей овладевают способностью направлять свою силу не на бесцельный поиск, а на поступки, ради которых они и были направлены в мир людей, обречены на человеческую жизнь, человеческую смерть и человеческое посмертие.

Я недостаточно жесток, чтобы радоваться чужой боли.

Но и не настолько уж жалостлив, чтобы заострять внимание на бедах сиогэйли, когда рядом со мной сидит красивая девушка. Просто она сама – подменыш, к счастью или к несчастью для себя смирившаяся с жизнью в мире смертных. И, может быть, я не стал бы уделять ей так много внимания, невзирая даже на исключительную красоту и воистину необыкновенные глаза. Может быть, я, презрев проклятый договор, взял ее кровь, подарил ей бессмертие и позволил жить вместе со мной, пока не наскучит. Нет, остановили меня не красота, и не договор, и не жалость.

Любопытство. Которое на шестисотом году жизни, вроде бы, должно уже сойти на нет.

Сиогэйли или смертная, Элис Ластхоп – другого имени у нее не было, – показалась мне необыкновенной. Это первое впечатление. Самое первое: миг, короткий, как взмах ресниц, и отчетливый, как пощечина. Наваждение? Нет. А если даже и так, кто кроме меня способен в этом разобраться?

* * *

Шоколад с профитролями был, на взгляд Элис, идеальным вариантом завтрака. Сама она, конечно, даже путешествуя в одиночестве, все равно старательно жевала с утра овсяные хлопья, запивая их соком: мама с раннего детства внушала, что завтрак должен быть в первую очередь полезным, а вкусно поесть можно в обед, если только не каждый день. Маме приходилось верить. Она к своим пятидесяти шести годам сохранила идеальную фигуру и цвет лица, и Элис собиралась повторить этот подвиг, пусть даже придется всю жизнь питаться овсянкой. Однако если предлагают шоколад, отказываться глупо. А за нежнейший крем в профитролях, Элис, не раздумывая, отдала бы пару лет молодости.

– Так что за вход в холмы? – напомнила она, удержавшись от желания облизать пальцы и вытирая их о салфетку.

– В Холмы, – поправил Невилл, – разве вы не знаете о Волшебных Холмах, где обитают феи? Вход туда открывается на закате и закрывается с рассветом, а феи приходят в Тварный мир ночами, чтобы танцевать на лесных полянах.

– Это вы про фейри говорите? – догадалась Элис, – и что же, где-то здесь есть вход в Волшебную страну?

– Заметьте, – Невилл улыбнулся, в черных глазах его пробежали алые искры, – это вы вспомнили о Волшебной стране. Я говорил лишь о Холмах.

– Да кто же не знает этих сказок? – Элис надкусила еще одно пирожное. – Рип Ван Винкль, Майская королева, Всадник без головы, тролли всякие. Время в Волшебной стране течет иначе, а эльфы заманивают к себе людей, чтобы… Вот я так и не поняла, чтобы что? По-моему, из одной только вредности.

– А еще от них молоко скисает, – с совершенно серьезным видом кивнул Невилл. – Время в Волшебной стране не то, чтобы текло иначе, мисс Ластхоп, я сказал бы, что время струится вокруг нее, и тамошние обитатели могут по своему усмотрению нырять в эти потоки. Я вижу, вам действительно интересно. Значит, дело не в одних только сказках?

– На самом деле, – Элис все-таки облизала пальцы, – да. Я изучаю европейский фольклор.

– Но в Европу вы отправились отнюдь не с исследовательскими целями. Зачем же? Вы знаете, что ищете, или положились на удачу и переменчивый ветер?

Определенно, у него была странная манера выражаться. И он странно выглядел. И смотрел тоже очень странно. Может быть, именно из-за необыкновенного этого взгляда, из-за гипнотической тьмы под ресницами, то, что говорил он, и то, как он говорил, при всей своей странности не пугало и даже не казалось чудачеством.

– Я ехала в Москву, – сообщила Элис, глядя поверх кружки, – не знаю зачем. Просто так – посмотреть.

– Если дорога привела вас в этот город, значит то, что вы ищете – здесь. Кто-то приехал сюда нынче утром, и за ним шлейфом тянется резкий славянский говор, шумные улицы, смрад тысяч машин и запах крови от не столь уж древних камней.

Элис чуть не подавилась шоколадом:

– Как вы узнали?!

Ответом ей была улыбка, отчасти довольная, отчасти виноватая:

– Увидел с башни русскую машину. Надеюсь, вы простите мне склонность к мистификациям, мисс Ластхоп? Это, право же, не самый большой грех, а кроме того, добавляет остроты ощущениям. Однако я совершенно серьезно советую вам задержаться в Ауфбе. Местный фольклор достоин вашего внимания – ведь здесь одно из немногих мест, где фейри действительно выходят танцевать на полянах.

* * *

Курт, конечно, знал о том, что наследство, отыскавшее их с матерью, было немаленьким. Знал хотя бы потому, что сам ходил по чиновникам, оформляя все необходимые бумаги. Варвара Степановна Гюнхельд значилась по завещанию всего лишь опекуном и распоряжаться состоянием не могла. Тем более что к тому времени, как семья Гюнхельдов узнала о наследстве, Курт был уже вполне совершеннолетним как по советским, так и по германским законам.

Ни ему, ни матери деньги были, вроде бы, как и не нужны. Курт сразу решил передать нежданное богатство в какой-нибудь фонд помощи голодающим детям, ну, разве что, купить матери дачу, о которой та давно мечтала, да, может быть, себе “Волгу”, вместо старенькой “Победы”. Однако Варвара Степановна проявила неожиданную настойчивость и сказала, что после ее смерти – хоть в Фонд Мира, а пока в хозяйстве не будут лишними ни советские рубли, ни немецкие марки.

– Буржуями станем, – пошутил Курт, без особого интереса прочитав сумму, в которую оценивалось их нынешнее состояние.

– Надо хоть посмотреть, как там и что, – решила Варвара Степановна, – я эти края только в войну и видела. Красиво там было, несмотря на бомбежки.

Сказано – сделано. Мать всегда была легка на подъем, легче даже, чем сам Курт. Вечером она решила ехать, а ночью он уже вез ее в аэропорт. Тогда, конечно, не подозревая о том, что целый год пройдет прежде, чем они снова встретятся.

И вот, поглядите, чем обернулась шутка о буржуях. Трехэтажным домом, не домом даже – целым дворцом с садом, внутренним двором, каминами и паркетом. Мать писала о том, что дом их самый большой в городе, но уж чтобы настолько!

– Они здесь не любят роскоши, – рассказывала Варвара Степановна, пока сын, ошеломленно вертя головой, обходил просторные комнаты и залы, – зато рукоделия в большой чести. Посмотри только, какая резьба на стенах! Панели из настоящего дуба, говорят, раньше его добывали в лесах за холмом. А каминные решетки? И ограда в саду, ты обратил внимание? Такие кружева и в музее выставить не стыдно, а они для себя делают. Чужих здесь почти и не бывает…

Курт все никак не верил, что его дорогая мама – директор школы, коммунист – хорошо чувствует себя в этом великолепии. И прислуга еще: садовник, привратник, три горничных, кухарка, ключница…

Завтракать он отказался – решил дождаться Элис. Она должна была появиться с минуты на минуту – не так далеко от центра города до окраин, а на Змеиный холм все равно не подняться. Очень густо зарос он чертополохом, ежевичником и шиповником. Сорный лес. Ценного дерева там нет, зато процветает разная колючая дрянь. Специально захочешь, и то так от людей не отгородишься. Хотя слазать в развалины было бы интересно. Взять топорик, одежду поплотнее. Может, брезентовая куртка-целинка выдержит здешние колючки?

– Не торопится она, – заметила мать, прекрасно понимающая взгляды, которые Курт бросал в окна, – по опушке, наверное, бродит, ежевику щиплет. Здесь ягоды ранние. А Элис твоя, сразу видно – дитя большого города, ей дикие ягоды и видеть-то раньше не приходилось.

– Во-первых, не моя, – с достоинством уточнил Курт, – во-вторых, ты-то, сама коренная москвичка, много о ягодах знаешь?

– Я полтора года служила на Украине, – напомнила Варвара Степановна.

– Ага, – осклабился Курт, – в Харькове. А там яго-од…

В конце концов, решили не ждать. Сели за стол. Курт с некоторой опаской поглядывал на прислуживающую за завтраком пожилую даму. Горничную? Кухарку? Экономку? Да пес их разберет! Честно говоря, не на такую атмосферу рассчитывал он. Думалось, несмотря на все письма, о маленькой столовой, о клетчатой красно-белой скатерти, как дома, в Москве. И мать сама наполняет его тарелку…

Но тут зазвенел колокольчик – где-то далеко, в холле. А вскоре появилась еще одна горничная, – на сей раз уж точно горничная, – и доложила, сложив руки на белом фартучке:

– Госпожа Гюнхельд, господин Гюнхельд, к вам госпожа Ластхоп.

С появлением гости Курт почувствовал себя свободнее, тем более, что сама Элис не смутилась официальной обстановкой и прислугой в фартуках. Когда она вошла, он встал, отодвинул для девушки стул перед третьим прибором.

– А я, представляете, зря грозилась насчет завтрака, – Элис обращалась вроде бы к нему, но смотрела на Варвару Степановну, – извините, что доставила хлопоты.

– В вашем возрасте, милая, сколько бы ни съел, всегда можно еще чуть-чуть. Я не буду заставлять, но надеюсь, хотя бы блинов вы попробуете? Курт, вот твои любимые, с мясом. Элис, возьмите вот эти – маленькие, налистники. Таких вы в своей Америке не найдете.

– А в Германии?

– А в Германии – пожалуйста, – строго сказала Варвара Степановна, – прямо сейчас хотя бы один. Чем это вы перебили аппетит? Вернулись в гостиницу?

– Да нет, – Элис надкусила блин и тут же, ойкнув, подставила ладошку, чтобы поймать потекший через край сладкий сок. – Я поднялась к замку, а там хозяин, смешной такой… – Она задумалась, доела налистник и взяла следующий. – Нет, – сказала серьезно, – не смешной. Он артист или гипнотизер, или и то и другое. Накормил меня пирожными, моими любимыми. Я не удержалась и съела, сколько смогла.

– В каком замке? – не понял Курт.

– А здесь много замков? В том, что на холме, конечно. В черном. Сколько он денег в него вложил, подумать страшно…

С глубоким изумлением Курт слушал о переливающихся башнях, стенах из обсидиана, об отражении города над камнями, о манекенах и гипнотических глазах, и о саблях в вызолоченной портупее.

О чем речь?! Он не понимал. Бросил взгляд на Варвару Степановну, но та слушала с искренним интересом, кивала и улыбалась. А когда Элис выдохлась и, видимо от волнения, надкусила еще один сладкий блинчик, Варвара Степановна подвинула к ней вазочку с вареньем:

– Это морошка. Сын привез. Попробуйте с оладьями.

– Какой замок?! – повторил Курт, чувствуя себя дурак дураком, но нисколечко этого не смущаясь. – На Змеином холме – развалины, их и отсюда видно. Элис, вас кто-то мистифицировал!

– Ну да, – весело согласилась она, – он и мистифицировал. Невилл. Сам признался, что у него склонность к мистификациям.

– Курт хочет сказать, – объяснила Варвара Степановна, – что кто-то над вами подшутил. Я, правда, тоже не вижу на холме никакого замка, и не видела никогда, хоть и прожила здесь уже год, однако местные жители рассказывают, что порой там, над вершиной, появляется что-то вроде миража. Все, как вы рассказываете: черные блестящие стены, сверкающие башни, даже шпиль и флаг с драконом. Удивительно не то, что вы наблюдали мираж своими глазами, удивительно, как вы отыскали дорогу на вершину. Через заросли без топора не пройти. Мы как раз говорили об этом, пока ожидали вас. Ежевика, шиповник, боярышник – все, что есть в этих краях колючего, облюбовало Змеиный холм. – Она задумалась. – Знаете, Элис, а ведь если бы эльфы и вправду существовали, они не нашли бы более безопасного места для танцев.

– Но как же… – Элис оглянулась к окну. – Вы что, правда, не видите замка? Ой, извините! Я верю, конечно. Но кто же тогда… и пирожные. И… он сказал мне, что в Ауфбе можно снять дом на улице Преображения Господня, вот, – она извернулась и достала из заднего кармана джинсов записную книжку, – вот: Преображения Господня, дом шестьдесят пять. Самый крайний, с желтой крышей, в саду – яблоня с раздвоенной вершиной.

– Все, что я могу предположить, – Варвара Степановна рассмеялась, покачав головой, – так это, что Рудольф Хегель нашел новый способ заманивать постояльцев. Это его дом, – объяснила она Элис, – а гости бывают в Ауфбе настолько редко, что старик Хегель из кожи вон лезет, стараясь отбить клиентов у фрау Цовель, хозяйки “Дюжины грешников”. За прошедший год ему это удавалось четырежды. Представления не имею, правда, где он нанял красивого молодого человека. Этот “хозяин замка” был красив, не правда ли?

– Ну, – Элис неуверенно пожала плечами, – вообще-то, да.

– Может быть, вы и правы насчет артиста… – Варвара Степановна приказала служанке: – Клара, подавайте самовар! Может быть. Какой-нибудь молодой талант, еще не нашедший себя на большой сцене. Сейчас лето, студенты находят самые разнообразные способы заработать. А тропинку на Змеиный холм Хегель мог и расчистить. Если не лениться, это вполне в человеческих силах. Куда первым делом направится заглянувший в Ауфбе турист? Разумеется, смотреть развалины. Всех достопримечательностей здесь – это они, да резьба по дереву.

– Еще красивые церкви, – запротестовала Элис.

– Как-то это сложно, – вставил слово Курт, выражая мнение не только свое, но, похоже, и гостьи.

Для него главным в разговоре было одно: Элис собирается задержаться в городке. А развалины, загадочная тропинка, танцующие эльфы и любые другие тайны Ауфбе – все это казалось столь же интересным, сколь и не важным. Так, пища для размышлений и повод для вылазок на местность. Еще Курт, конечно же, решил поискать артиста с холма. Объяснить ему, что служение Мельпомене и Талии заключается отнюдь не в шуточках над молодыми туристками.

– Может, прямо сейчас во всем и разберемся? – он постарался придать себе вид одновременно наивный (для матери) и внушительный – это для Элис. – Сходим наверх, посмотрим: кто там такой красивый? Мам, а ты пока не могла бы поговорить с этим Хегелем? Элис, сколько вы собираетесь здесь прожить?

– С Хегелем я поговорю, – Варвару Степановну, конечно же, было не обмануть никакой наивностью, – но через полтора часа появятся первые гости. Я была бы признательна тебе, Курт, если бы ты вернулся через час. Не позже. Элис, – она значительно смягчила тон, – когда нагуляетесь, заходите на чай. Да, и если хотите, чтобы Хегель сразу перевез в дом ваши вещи и машину, оставьте записку для фрау Цовель. Люди здесь честные, так что за сохранность можете не опасаться.

– Спасибо, – Элис удивленно улыбнулась, – но не слишком ли много хлопот я вам доставляю?

– Оставьте расчеты немцам, мисс, – строго нахмурилась Варвара Степановна, – и предоставьте мне поступать так, как принято у русских. Курт! Надень свои ужасные ботинки: в туфлях на Змеином холме делать нечего.