Текст книги "Больше, чем одиночество"

Линия 1

– Слушай, а он ниче себе… симпатичный.

Почему-то мне неприятен Танькин повышенный интерес к Никите, но я не хочу ее обидеть, поэтому не захлопываю ноут перед ее любопытным носом, а просто встаю, картинно потягиваюсь и облокачиваюсь о стол так, что загораживаю своим тощим антифейсом весь экран.

– Если честно – не знаю, – небрежно бросаю я. – В натуре не видела.

– А что так? – удивляется Танюха. – Колхозник? Почетный коневод? Или какая другая не нашего поля ягодица?

Обычно, если кто-то цепляет ее саму, она действует быстро, не стесняясь форсировать события. Моя подружка утверждает, что если сидеть на жопе, то булка сама в сумку не упадет. Разумеется, она права… но мы с ней такие разные!

– Есть хочется, – констатирует она, заглядывая в наш крохотный холодильник. Интересно, что она надеется найти? Пельмени мы с ней схарчили еще вчера, и, кроме картошки, там ничего нет.

– Эта сессия меня, блин, ваще подкосила финансово! – жалуется Танька.

Да, сессия – штука серьезная и весьма неприятная. Я обычно не чувствую разницы между существованием вне и во время экзаменов, но моя соседка не успевает ходить на свои кулинарно-полезные рандеву. Готовить она, конечно, может – без этого умения в общаге вообще загнешься, – но не любит. Поэтому бегает по кафешкам, а это удовольствие не из дешевых.

– Картошку пожарить? – спрашиваю я.

– Давай! – подружка оживляется и предлагает: – А я сбегаю вниз, яиц куплю.

Танюха знает, что я люблю жареную картошку с яйцами. Она и сама ее любит, но стоять на общей кухне, вдыхая ароматы всего, что там готовится, – слуга покорный! – это не для нее. Она говорит, что потом и от волос, и от одежды несет так, как будто она смену отпахала в подсобке универсама, где жарят завонявшуюся рыбу и несвежих цыплят, чтобы потом сбагрить их нерадивым хозяйкам… или ленивым студенткам, – ехидно добавляю я.

Я споро чищу и режу картошку, вываливаю все на сковородку и отправляюсь в точку питания. Слава богу, свободная конфорка имеется, и я пристраиваю нашу незамысловатую еду туда. Время от времени я помешиваю в посудине, а между делом читаю конспект – завтра сдавать отвратительный по своему занудству предмет – «экономические основы трам-па-па-па-пам». На пятерку я даже не надеюсь – в экономике, какой бы то ни было, я не сильна и, как утверждает Татьяна, цифры путаю с буквами китайского алфавита. К тому же преподша с самого начала меня не залюбила…

– На! А я побегу на стол накрою…

Татьяна, рысью пересекая кухонное пространство, быстро сует мне картонку с яйцами и удирает от жировых испарений. Я тыкаю в картошку ложкой – кажись, прожарилась, разбиваю яйца, солю и быстро перемешиваю. Получается весьма аппетитное блюдо, которое Танька почему-то именует «жаркое по-свински». Тащу сковородку в нашу комнату, где мой ноутбук уже бережно переставлен на койку, а на столе ждут своего часа подставка под горячее и две вилки. Тарелки мыть моя соседка также не любит, и в этом я с ней солидарна – поэтому картошку мы съедаем прямо со сковородки, без остатка.

Танюха не удержалась и купила пива и грамм двести корейской морковки – к «жаркому по-свински» все это подходит как нельзя лучше. Даже чай она успела заварить – причем не в чашках, а в заварнике. Я ненавижу одноразовые чайные пакетики на хилых нитках и люблю по-настоящему крепкий чай, разливаемый из накрытого полотенцем заварничка… я и Татьяну к нему пристрастила.

– Пивас будешь?

– Давай…

Все равно мне не одолеть эту экономическую премудрость. Если честно, я больше надеюсь на вечный студенческий авось, а также на халяву, которую нужно не забыть впустить в форточку ровно в полночь, положив на столе раскрытую зачетку. Потом зачетку нужно захлопнуть, еще лучше – перехватить резиночкой, чтобы она даже случайно не смогла раскрыться, потому как халява – штука тонкая, капризная и улетучивающаяся мгновенно. Надеюсь, с халявой или без нее я как-нибудь справлюсь – хотя бы на трояк. Стипендию мне все равно дадут – остальные экзамены я сдала на сплошные «отлично». А завалю – пересдам… Ну почему сразу «завалю»? – думаю я, отмечая по ходу, что картошка удалась. Танюха подчищает сковородку со своей стороны, аппетитно хрустя морковкой и хлебной горбушкой. Она разливает бутылку до конца, прихлебывает и блаженно щурится – совсем как сытая кошка.

– Вот закончим с тобой наш «кулек» и разъедемся, – почему-то печально говорит она. – И никто меня так больше не накормит…

– А сама?

– Самой невкусно…

– Мне тоже вкуснее, когда мама готовит, – соглашаюсь я.

– Я своей давно пофиг. Она меня обратно и не ждет. Думаешь, зачем она меня сюда сбагрила? Потому что тут дешевле, чем у нас в столице? Не-е-ет… Мани тут не главный вопрос. Я финансово ей здесь еще дороже обхожусь… зато глаза не мозолю. Я ее напрягаю до истерики. До поросячьего визга просто… Моей любимой мамочке проще выплачивать мне пособие, и чтобы я сидела за шестьсот кэмэ и не отсвечивала. Если б она могла, она бы вообще забыла, кто я такая и как меня зовут! – Татьяна мрачно, отсутствующим взглядом смотрит в окно.

За окном дождь со снегом – та еще погодка. По стеклу бегут струйки, деревья внизу голые, мокрые, все какое-то безнадежное, совсем как настроение моей соседки.

Да… действительно, в семье у нее отношения сложные. Я припоминаю, что обычно она ездит домой всего на два-три дня, а потом возвращается. И на летних каникулах всегда находит непыльную, но денежную работенку. Я-то наивно полагала, что Танюха хочет чувствовать себя независимой, но, оказывается, она не рвется в родные пенаты совсем по другой причине. Может, они достали ее рассуждениями о том, как нужно устраивать свою жизнь – многие перенсы этим грешат. Мои только рады, когда я появляюсь дома, но… наверное, у меня слишком простая семья. У Таньки же мать какая-то финансовая шишка в крупном издательстве, а отчим – оператор на тиви.

– Он же младше ее на десять лет, – поясняет подружка, вклиниваясь в мой мыслительный процесс, и я не сразу врубаюсь, о чем речь.

Однако все быстро становится на места: она продолжает рассуждать о своей матери и ее муже.

– И ей совсем не надо, чтобы я вертелась у них под ногами… Потому как она становится старше… ну и я – тоже… уже не лолиточка в белых носочках, а вполне созревший экземпляр с сиськами. – Танька дергает углом рта, допивает свое пиво и откидывается на спинку стула. – А он далеко не Гумберт Гумберт – но что любитель молодого тела, так это к бабке не ходи. Мне он сто лет сдался, я себя контролирую прекрасно, но за это ее ходячее убожество в штанах я не ручаюсь! Он и мачо, и бонвиван, и донжуан, и ведущий, и вездесущий, все…ущий… И никогда ни одной юбки не пропустит, даже если эта юбка в лыжных штанах! Любимец девушек, женщин, баб, теток и даже членов профсоюза. Норовит облапить меня этак… по-отечески… и ручонки свои не спешит убирать. Вот маман и бесится. Поэтому и ей, и мне лучше существовать в разных пространственно-временных континуумах. Последний раз она ясно дала мне понять, что жить под одной крышей со мной не собирается… да я и сама не хочу. А этот паршивый городишко, в котором, согласно переписи, обитает почти полтора миллиона граждан, из которых половина мужики, мне подходит! – Танька подмигивает и оживляется. – Даже если взять десять процентов от половины – это ж скоко получается? Прости, забыла – ты считать у нас не умеешь. Ну, я тебе сама скажу – до фига и больше! Так что не нужно мне ее двуногое, без перьев… любящее соваться и совать во все дырки. Тут таких скачет – бери не хочу!

Она улыбается во все свои безупречные тридцать два, и я в который раз отмечаю, какая Танька красивая. Особенно сейчас – почти без краски, с волосами, собранными на затылке в «ракушку». Несколько небрежно выбившихся прядей делают ее лицо по-детски невинным и нежным. И хотя я знаю, что Татьяне палец в рот не клади, у меня в голове тут же возникает спонтанный сюжет о целомудренной девушке, соблазненной негодяем-отчимом… дурацкий сюжет, я вам скажу, обсосанный даже не до костей, а до самой отдающей дешевой карамелью сердцевины… но вот для мыльной оперы он подошел бы… Да, чего только не делает с мозгами экономика! Я фыркаю в свое пиво.

– Только я до сих пор не нашла, с кем бы хотела, так сказать, пройти свой жизненный путь, – как высокопарно выражается моя финансово успешная маман… – Танька кривится, трясет бутылку, но там уже ничего нет.

– На, – я пододвигаю ей свой почти полный стакан.

Она любит пиво, а я к нему равнодушна. Я предпочитаю колу, хотя Танька говорит, что от нее разносит похлеще, чем от дрожжей, но мне, с моей почти патологической худобой, это уж точно не грозит.

– И ведь были нормальные, – подружка с благодарностью принимает напиток, – но как-то не цепляли… а потом как отрезало! Пошли одни кошельки без мозгов… а потом и вообще… срань господня! Такое впечатление, что их не родили, а скачали из инета, причем прямо с вирусами.

– А ты бы что хотела?

– Ну… если честно… – она задумчиво прихлебывает. – Разберем проблему, подружка. Деньги – это всегда хорошо. Но выходить замуж, только чтобы развести лоха на бабки, – это не мое. Хотя, скажу тебе по правде, Белка, об этом я тоже думала. Был один… и мозги явно имелись, и даже интересно с ним было, но… со странностями в постели, а ты знаешь – я этого не люблю. Я девка простая, мне не нужно, чтобы меня пристегивали наручниками и били по заднице… я от этого зверею и сама могу располосовать когтями на британский флаг… а ему только этого и надо было! А теперь давненько ничего хорошего не ловится – а ведь времени до диплома остается всего ничего. Стареем мы, гражданка Белка… чесслово, стареем…

Я хрюкаю и чуть не сползаю со стула: что мне нравится в Таньке – так это чувство юмора. В любой ситуации она умеет находить смешные стороны – для телевизионщика качество просто бесценное.

– Завтра сдам последнее, родные пенаты пошлю в тридесятое царство, и будем настойчиво искать! – оптимистично заявляет она. – Тебя тоже пристрою, не брыкайся…

Я снова хрюкаю – пристроить меня? – хотела бы я видеть человека, который согласится на это… разве что Никита? Почему-то мне кажется, что у меня с ним – или у него со мной… короче, что у нас уже почти все получилось. У меня еще никогда не было такого ПОЛНОГО совпадения. В последнее время мы понимали друг друга буквально с полуслова… Действительно, сдам завтра эту экономику и…

– Тебе тоже не фиг возвращаться в этот свой Жоповоздвиженск, – перебивает мои мысли Татьяна. – Чем ты там заниматься будешь? У вас там хоть дом культуры есть?

– Дом культуры и быта… культурного быта… – бормочу я. – Конечно есть. Целых два. Или три. У нас же райцентр.

– Ух ты! И рай, и центр! – саркастически замечает подружка. – Валить надо оттуда, Белка… пока молодая. Замуж выходить на первый раз надо хотя бы здесь. Тут полно возможностей. Ну и, кроме того, первый брак – это так… проба пера. Я лично собираюсь выжать из него чего смогу: опыт… жилье… ну и деньги, если получится.

Я почему-то представляю себе, как буду выжимать из Никиты все вышеперечисленное, и мне становится так холодно, что зубы помимо воли лязгают. Я просто чувствую многотонное давление… как будто из живого человека давят сок, как из яблока. Когда-то в деревне я видела огромный пресс с толстой, почти в руку, металлической крутилкой, которую вращал мой крестный. Яблоки с хрустом лопались, а по желобу стекал прозрачный сок… яблочная кровь. Наверное, я все же слишком впечатлительная, потому что даже тогда вообразила, что может произойти, если я подставлю под пресс собственную руку…

– Белк, а этот, твой, чем занимается? – возвращает меня обратно подруга и тычет пальцем в ноут.

– Никита?

– Хорошее имя, – одобряет Танька. – Ему подходит.

– Учится, – кратко ответствую я. – Будущий программист.

– Тоже подходит! – Танька шлепает ладонью по столу. – Хотя программист программисту рознь. Один заколачивает будь здоров, а другой так… сисадминит по-мелкому, а сам шпилится целый день в какую-нибудь вшивую доту.

– Он классный программист, – зачем-то говорю я, хотя никто не тянет меня за язык. Кроме того, откуда я знаю, какой Никита программист на самом деле? Он сказал, что идет на красный диплом… и еще – что его работами заинтересовались в Норвегии… и, возможно, он поедет туда, попробует. Однако я замолкаю, не желая дальше обсуждать Никиту со своей соседкой.

– Неужели ты думаешь, что можно прожить с одним человеком всю жизнь? – подняв брови, вопрошает Татьяна. – Нет, Белк… это не для меня. Я быстро загораюсь и так же быстро остываю, – делает вывод она. – В наш пресыщенный век люди просто не могут долго жить бок о бок. Взять, что сможешь, – и идти дальше – вот правильный выбор. Вместе можно жить максимум три года, ну, может, пять… Тут я полностью солидарна со своей маман – она больше пяти ни с кем вытерпеть не могла. Только последний задержался… вот уж не знаю почему! То еще сокровище, но она просто умрет, если он ее бросит! А ведь бросит, не сейчас, так года через два-три, это точняк… Найдет себе чью-нибудь дочурку с бабками и без мозгов. А моя маман в свои сорок пять плюс собачье чутье на левый поворот его уже достала. Наверное, сорок пять – какой-то критический возраст, – замечает она. – Тут начинаешь ценить уже не новизну отношений, а их стабильность. А какая, на фиг, стабильность, когда он на тебя смотрит и ты просто кожей чувствуешь, что сидишь перед ним голая? А она за ним таскается везде – на все тусовки, чтобы он нигде, ни с кем, никогда… А, – Танька машет рукой, – тотальный контроль еще никого до добра не доводил! Она этого понять не может, и чем больше она его пилит, тем быстрее все закончится. Только я вытирать слезы и сопли уже не приеду… Был повод… Да ладно, фиг с ними, вернемся к НАШИМ баранам! – махнув рукой, восклицает она. – Мне, да и тебе тоже, стабильность ваще ни к чему. На хрена козе баян? Мы – люди творческие, нам подавай свежие впечатления. В любовь как в разумное, доброе, вечное я лично не верю, да и детей заводить не собираюсь. Чтобы потом вот так же с собственной дочерью? Не-е-ет… – Татьяна трясет головой, шпильки вылетают, и ее грива рассыпается по плечам. – Последний раз мы так погрызлись, что она заехала мне по лицу… со всей дури… и ни за что!.. сказала – я его провоцирую… а я просто в ночнушке вышла в кухню… У этой суки климакс, а у ее кобеля – стоит на всех, кроме нее. – Она неожиданно всхлипывает, и я не знаю, что делать – советчик в таких ситуациях из меня никакой… как и утешитель…

– Перестань, – бормочу я и сую подруге первый попавшийся под руку подходящий предмет – свою майку.

Она зарывается в нее лицом и уже откровенно ревет. Я даю ей выплакаться, собираю в сковородку вилки, чашки и ухожу их мыть. Когда я возвращаюсь, майка лежит на кровати, аккуратно сложенная, а Татьяны в комнате нет. Я нисколько не удивляюсь – пока я, которая всегда теряется при виде чужих слез, шлялась со сковородкой и болтала с одногруппницей, встреченной в коридоре, пренебрегая изучением экономики и завтрашним экзаменом, Танька куда-то смылась. Однако это не слишком меня печалит – скорее, даже радует. Потому что я быстро открываю свой комп и набираю ставшее уже чем-то вроде заклинания:

«привет. это я»

Линия 2

– Вы танцуете?

Я так удивленно взирала на спросившего, что моя новая знакомая поспешила на выручку:

– Нет. Ей протез ногу натер. Я танцую!

Подошедшему к нашему столику не оставалось ничего другого, как пригласить ее.

– Ну, Юлька своего не упустит, – прокомментировала Зоя. – У нее очередная личная драма, поэтому она сейчас в стадии активного поиска. Не обижайся на нее, хорошо?

Вот еще, я и не думала обижаться! Скорее меня рассмешила фраза про протез. Мне было так славно в их компании этим вечером – давно уже я нигде не была, не сидела так уютно, в полутьме, не потягивала вино под тихую музыку. Сашка не любитель ходить в кафе-рестораны – и когда выдается свободный вечер, он предпочитает проводить его дома. Но при этом не со мной – я, наверное, давно стала фоном… или чем-то вроде полезного предмета… нет, скорее, я любимое домашнее животное. Меня можно потрепать где-то в районе уха, и я принесу тапочки… газету… пирожок на тарелке. Мой муж зимой сидит перед телевизором, а летом – в саду, в шезлонге или перед очагом, в котором потрескивают дрова… только меня он зовет все реже и реже… практически не зовет – ни на диван, с собой рядом, ни для того, чтобы вместе посмотреть на огонь…

– Ты чего грустная такая? – спрашивает Зойка. – Со своим поцапалась, что ли? Пускать тебя с нами не хотел?

– Да нет… все в порядке, – я улыбаюсь. – Просто, знаешь, как говорят французы, – у меня печальное вино. Если немножко выпью, то мне почему-то становится грустно… но и хорошо одновременно.

– Наверное, я тебя понимаю, – Зойка кивает. – Ну что, тогда усугубим положение? – Она разливает в бокалы мое любимое белое. – Давай. За тебя, Наташка!

– За нас! – Я снова улыбаюсь.

– Согласна! За нас, красивых! И чтобы в нашей жизни печальным было только вино!

Мы легко чокаемся, и я отпиваю глоток. Вино так себе, но готовят здесь хорошо. Сашка сегодня вечером почему-то решил заехать за мной после работы и был неприятно удивлен тем, что я не еду с ним домой, а отправляюсь на девичник. Похоже, он не был уверен, что я иду в ресторан именно с сотрудницами, – хотя мы с Зоей и Юлей уже стояли одетые. Поэтому сначала муж отозвал меня в сторонку и учинил допрос с пристрастием: кто такие да что мы там будем делать? Я вяло отбрыкивалась и пожимала плечами: не хочешь – не пускай… Я и сама не слишком жажду куда-то идти. Просто одна из пригласивших – моя непосредственная начальница, а вторая вообще важняк из проверяющей организации. Сашка сначала с недоверием взглянул на томных красоток, а потом вызвался подвезти нас к месту вечеринки, что вызвало у моих сотрудниц бурный восторг. Не у каждой найдется такой муж или бойфренд, который может галантно подать руку, или отодвинуть стул, или же открыть перед дамой дверцу машины.

Наверное, зря я так цепляюсь к нему – ну, не предлагает он посмотреть вместе телик, ну и что? Он любит боевики и футбол, а я – мелодрамы, а футбол просто на дух не переношу. Сашка же терпеть не может слезливых картин про любовь-морковь. Его просто колбасит от одного намека на любовную сцену. Он закатывает глаза, цыкает, вертится, шумно вздыхает и вообще выражает по поводу публичного проявления чувств всяческое недовольство. Поэтому душещипательное я предпочитаю смотреть потихоньку и одна. Но в саду, у огня, я бы посидела вместе с ним… Просто так, не говоря ни о чем… он мастер молчать, да и я не из болтливых… Однако он все чаще предпочитает одиночество.

Так что же нас до сих пор связывает? Я задаю себе неожиданный, но, наверное, самый наболевший вопрос. Общее хозяйство? Мерзкое, суконное выражение, которое в ходу у юристов… Общее хозяйство – это унылые наслоения многолетнего сосуществования. И это не только мебель, бытовая техника, которую мы выбирали все же вдвоем, – скорее то, что окольными путями прибились к дому. Перед последним переездом я удивилась – как много в среднестатистическом человечьем жилье скапливается ненужного хлама. Всевозможные веревочки, упаковки от цветов, пузырьки от лекарств, которые собираешь потому, что они могут когда-нибудь пригодиться, – но почему-то ничего из этого никогда больше не идет в ход. Коробки от печенья с ангелочками, сувенирные ручки, какими и в голову не придет писать, ножницы, которые даже в день покупки почему-то не резали как следует. Пробки, которыми нечего затыкать, разве нанизать их на веревочку, посередине привесить неработающий будильник и объявить Орденом Почетного Хламонакопительства… Старые учебники и случайные книги – читать их невозможно, да и не будет никто, а выбросить рука не поднимается: книга это ж кладезь знаний и вообще лучший подарок! Вороха бумажек, открыток, календариков, неудачных фотографий, от которых тоже невозможно избавиться: разорвать собственное лицо или лицо ребенка? – нет уж, пускай лежит! Наша квартира была полна залежей магазинных пакетов, скрепок, карандашей, подаренных родственниками и привезенных нами из путешествий сувениров и безделушек, пуговиц, сломанных или вышедших из моды очков… Я растерянно сидела среди всей этой житейской накипи: джинсов, в которые мы, раздобревшие от спокойной жизни, уже не влезали (выбросить? да вы что, они ж почти новые!), полинявших от неправильной стирки сарафанов, носков без пары, прохудившихся соломенных шляп, клюшек и мячей Никиты, из которых он вырос. Засахаренного варенья. Горчичников, у которых вышел срок годности. На этом блошином рынке нашлись и утюг, сломавшийся почти сразу после покупки, но который я так и не снесла в ремонт, и крышки без кастрюль, и чайники без крышек. Гантели, которые Сашка купил в очередном припадке здорового образа жизни, но буквально на следующий день его попустило и гантели были сунуты под шкаф, где и пролежали лет десять, не меньше. Очень полезный с виду, но оказавшийся совершенно бестолковым кофейный агрегат – кофе из него получался почему-то невкусным и едва теплым.

И точно так же, как весь этот культурный слой в нашем жилище, в нас самих наслаивались какие-то мелкие обиды, недоговоренности, недовольства друг другом… копился нравственный сор. Но его нельзя вынести на помойку или отдать соседям, как сверкающую обманчивым никелем кофеварку. Воодушевленная переездом, я безжалостно швыряла в мусорные мешки растянутые треники, учебники физики, сработавшиеся открывалки… С почти чувственным наслаждением я расставалась с пузырьками с остатками духов, колготками со стрелками – их можно было надевать под брюки, но везти в новый дом такую рухлядь? Нет, увольте! Я отдала соседям швейную машинку, на которой так и не научилась шить, горшки с алоэ, загромоздившие подоконник, диван «Юность»…

Сашка не возражал – он помогал грузчикам таскать коробки и даже подзадоривал меня не брать в новую жизнь ненужное барахло. Только с гантелями он расстаться не пожелал – они переехали вместе с нами и по-прежнему катаются под одним из шкафов, когда я тычу в них шваброй… Как и эти гантели, мы всю жизнь таскаем за собой собственные заблуждения, обиды, претензии – отказаться от них мы не в состоянии, а заняться самосовершенствованием не хватает ни времени, ни силы воли…

– Чего-то там наша Юляха засела!

Зоя искоса, но весьма заинтересованно наблюдает за столиком в углу небольшого зала, где ее подружка после танцев оживленно беседует с кавалером. Юля то хохочет, то томно закатывает глаза и, судя по всему, возвращаться пока не собирается.

Я внезапно ощущаю приступ острой досады: эта разбитная аудиторша может делать все, что заблагорассудится, – флиртовать, танцевать, поехать ночевать к первому встречному или же пригласить его к себе… А я по рукам и ногам связана намертво вбитыми в меня когда-то комплексами – даже если и пойду сейчас плясать, то наверняка не смогу ни расслабиться, ни получить удовольствие: меня все время тянет оглянуться, я все время чего-то опасаюсь… наверное, того, что Сашка внезапно появится здесь. Я же видела, как неохотно он отпустил меня. И хотя он галантно открыл дверцу перед моими сотрудницами, я уловила его настороженный, испытующий взгляд, брошенный в мою сторону. И еще он так по-хозяйски положил руку мне на плечо, а я… я открыла дверь машины сама… распахнуть ее передо мной он даже не подумал! Хотя, может быть, я и здесь не права? Просто я забралась внутрь, как делала это всегда, – без лишней суеты вокруг своей персоны, да и зачем бы я его напрягала требованием галантерейного отношения? Подумаешь, дама полусвета! Но не потому ли, что я сама ничего не требую, Сашка и дома проявляет ко мне не больше внимания, чем к старому стулу? Может быть, именно по этой причине я сделала то, что сделала? – внезапно спрашиваю я себя и тут же понимаю, что все это время, пока я бегаю к любовнику, каждую свободную минуту, когда моя голова не занята работой, я мучительно ищу оправданий своему поведению.

Так, как живем мы с Сашкой, живут очень немногие. Мы не ссоримся по пустякам, он никогда не кричит на меня, не говоря уже о том, чтобы поднять руку. В отличие от меня, способной расстраиваться из-за сущих пустяков, Сашка очень спокойный. Наверное, даже слишком. Он немного флегматик, чего нельзя сказать обо мне. Это я иногда срываюсь и кричу, и плачу, и могу швырнуть в него тарелкой или порвать памятную открытку, а потом сожалеть об этом. И у нас есть пусть небольшой, но достаток, просторный дом… Так чего же мне не хватает? Свободы? Однако Сашка меня и не ограничивает… Он просто меня НЕ ЗАМЕЧАЕТ. В этом-то все и дело. Он не держит меня на коротком поводке, но и НЕ УДЕРЖИВАЕТ! И… что он будет делать, если я захочу уйти к Юрию?! Неожиданная мысль поражает меня настолько, что я перестаю слышать, видеть и только чувствую свое бешено колотящееся сердце. Неужели он скажет: «Ну и уходи!», развернется и пойдет смотреть свой футбол? А если Юра предложит мне уйти от мужа? Хватит ли у меня смелости сказать, что я полюбила другого? А я, кажется, действительно люблю его… Как бы в подтверждение моих сумбурных мыслей в сумочке запел телефон:

– Привет… это я. Так соскучился, что решил позвонить тебе…

В зале было довольно шумно, но я все равно подобралась на стуле, и хмель мигом вылетел из головы. Звук у моего телефона довольно громкий, и мало ли что подумает Зоя.

– Привет, мам! – бодро говорю я. – Как здоровье?

Я просто чувствую, как он улыбается в трубку.

– Ты где, птичка моя? И что там за симфонии и серенады?

– А это мы с подружками решили устроить девичник.

– Да? А почему ты не захотела пойти куда-нибудь со мной?

– Ну ты же меня не приглашал, – растерянно отвечаю я и тут же прикусываю язык – дура! – по легенде я говорю с мамой! Однако Зоя пристально наблюдает за подругой и, кажется, совсем не прислушивается к разговору.

– Я к тебе обязательно заеду, – обещаю я. – Привезу лекарство. На днях.

– Завтра, – говорит он. – Я так по тебе соскучился! Птичка-синичка, прилетай завтра, а?

– Завтра никак не получится. Правда, мамуль… потерпи еще пару дней, а?

Если я еще и завтра исчезну из дома, у Сашки это может вызвать вопросы. До подозрений, наверное, все же не дойдет, но проблем мне не миновать.

– Ты приедешь, и я сниму с тебя трусики… и буду целовать каждый кусочек твоего тела…

Я краснею так, что на лбу выступает пот, а трубка едва не выпадает из мокрых пальцев.

– Ну все, пока, – быстро говорю я, швыряю телефон в сумку, хватаю бутылку минералки и быстро наливаю полный стакан. Вода уже степлилась, но я все равно выпиваю ее залпом.

– Наташ, у тебя что, климакс? – сочувственно спрашивает Зоя, глядя на мое лицо цвета вареной свеклы.

У меня не климакс, у меня, похоже, дурь в башке… называемая любовью. Какая может быть любовь в сорок пять? Тем не менее у меня кружится голова от одного звука его голоса… от его имени… от воспоминаний, чем мы занимались… У меня мурашки бегут по коже, когда я представляю на себе его руки… я не могу без него! И готова бежать к нему прямо сейчас. Без ничего. Навсегда. Действительно, а что, если?.. Но я тут же отметаю это желание как совершенное безумство – ни к чему хорошему такой спонтанный уход от Сашки не приведет… и, наверное, я сама пока не готова к такому шагу. Просто это мой первый роман за многие годы. Я чувствую себя шестнадцатилетней девчонкой, способной на любую глупость, – у меня буквально мозги отключаются, стоит мне подумать о Юре! Лицо продолжает пылать, и я обмахиваюсь салфеткой.

– Тяжело, да? – сочувствует Зойка. – Чего-нибудь принимаешь или так пока терпишь?

– Только началось, – неопределенно говорю я. – Но неприятностей хватает.

– Тоже этого боюсь, – Зоя передергивает плечами. – Как посмотрю на нашу Михалну, так и думаю: господи, и за что бабам еще и это?

Я благодарно перевожу разговор на нашу старшую – предпенсионного возраста Ольгу Михайловну, страдающую жуткими климактерическими приливами, вынуждающими ее все время сидеть у открытого окна, даже сейчас, зимой. У нашей старшей то и дело кудряшки прилипают ко лбу, а запах ее пота не перебивают даже мощные антиперспиранты. Мы обстоятельно обсуждаем перипетии гормональной перестройки организма, и я потихоньку остываю и даже снова пригубливаю вино. Но оно кажется мне безвкусным… да и вечер явно затянулся.

– Зой, мне, наверное, пора.

Юля жестами транслирует нам какие-то таинственные послания – должно быть, хочет, чтобы мы присоединились к ее собеседнику и еще одному кавалеру… ну что ж – их как раз двое, а нас – трое. Я явно лишняя. Тем более замужняя. Хотя бы перед этими двумя вольными пташками я должна держать лицо.

– Зой, такой замечательный вечер был… – Я достаю из кошелька причитающуюся с меня сумму и, игнорируя протесты сотрудницы, кладу деньги на стол. – Муж у меня такой строгий! – с улыбкой говорю я. – Ты сама видела!

Зойка хихикает и соглашается:

– Да уж…

– И ехать далеко. Поздно уже.

– Такси возьми, – рекомендует приятельница. – И поздно, и темно, и скользко. Здесь всегда таксисты стоят, – со знанием дела советует она.

Действительно, машину я нахожу сразу. Говорю адрес, и, пока таксист петляет по заснеженным центральным улицам и стоит на светофорах, я, расслабленно откинувшись на сиденье, вспоминаю вкрадчивый голос Юры: «птичка-синичка… я сниму с тебя трусики…» Внезапно меня захлестывает такое острое желание, что я буквально корчусь и стискиваю колени. Такси снова застряло на красном – мы пока не выехали из города… да и время еще не такое позднее. Я заеду к нему – хотя бы на полчаса! Я говорю шоферу, что передумала, и ехать надо вот по этому адресу. Он не удивлен, однако я зачем-то добавляю: «Лекарство маме забыла передать».

– Да хоть к любовнику! – добродушно басит он. – Ждать надо?

– Не надо… посижу у нее, чайку попью…

– Ну-ну… чайку – это хорошо…

Даже по его спине видно, что он все понимает, – куда едет эта пьяная ресторанная сучка и чем будет заниматься. Но, если честно, сейчас мне плевать. И на него, и даже на всех остальных.