Текст книги "Всё будет хорошо"

– Застрелиться? Где? Когда? Вы сами видели?

Васька молчала, виноватыми глазами глядя на мужа. Гера вздохнул.

– Да здесь, на этой самой кухне. Вася, теперь нужно рассказать. – Он взял жену за руку. – Так вот. Я как раз с работы вернулся. Случайно вернулся. Заказчику кое-какие документы понадобились, а я их дома забыл. А тут Нина с пистолетом в руке. А Вася в полном ступоре. Ну, я и… вмешался.

– Забрали у нее пистолет?

– Нет, за пистолет я хвататься не рискнул. Я ее водой облил. Холодной. А пистолет она сама бросила. Он тогда под шкаф залетел и выстрелил. Сам не знаю, что на меня тогда нашло. Решать нужно было по-быстрому. Но, по-моему, она слов уже не понимала.

– Да, я ей тогда говорила, говорила, а она не слышала…

– Извините, а откуда он у нее взялся, этот пистолет? Она его что, с собой принесла? И вы случайно не помните, какой он был из себя, ну хотя бы примерно? И она что, забрала его потом? – Майор сыпал вопросами, как горохом.

Васька потупилась.

– Я должна была в милицию заявить. – Она подняла страдальческие голубые глаза на Банникова. – Я пистолет этот нашла. Как раз накануне. Я в консультацию хожу через пустырь, где старые дома сносят. Так намного короче… Ну, он там и лежал. Среди кирпичей. Только чуть-чуть кончик виднелся. Я сразу увидела, у меня глаз наметан…

– Как это – наметан? – не понял майор.

– Она мастер спорта по стрельбе, – хмуро объяснил Гера.

– Хороший пистолет такой. Редкий. «Мартиан».

– Какой-какой?!

– «Мартиан». Мне всегда интересно было…

– А патроны, – перебил ее майор, – патроны к нему тоже там были?

– Нет, патронов не было, – пояснила Васька, – патроны я от «ТТ» взяла. Они к нему по калибру подходят, ну, я и решила попробовать, раз так хорошо подходят… Да. Так я как раз его почистила и зарядила, хотела вечером попросить Геру поехать куда-нибудь за город, попробовать… Вы меня не поймете…

– Почему не пойму? У женщин в вашем положении, – тактично улыбнулся майор, – часто бывают такие… странные желания. И не всегда насчет какой-нибудь там клубники или соленых огурцов. Вы рассказывайте… Татьяна Михайловна, рассказывайте.

– Ну вот, а тут и Нина пришла. Я сразу поняла, что что-то случилось. В конце концов я из нее вытянула… А потом у нее вдруг лицо такое странное сделалось… она взяла пистолет со стола и…

– Ну и ну! А что ж вы его не спрятали? – Видно было, что история все-таки шокировала майора. – У вас что, по всему дому оружие валяется?

– Нет, конечно. – Васька явно чувствовала себя виноватой, но ей хотелось оправдаться. – Ничего у меня не валяется! Все, как положено, в сейфе лежит. И разрешение есть, как у мастера спорта. А в руки взять хочется. Я его люблю, хорошее оружие…

– Кто его не любит, – поощрил Ваську к дальнейшим излияниям майор. – Ну а этот-то пистолет, «Мартиан», он что, до сих пор у вас?

– Я не знаю, – растерялась Васька. – Я думала, его Гера забрал и спрятал. Он тогда так орал на меня!

– Ничего я не орал, – обиделся Герка. – Ты в таком… интересном положении, Нинка с пистолетом в руке. Как я должен был с вами разговаривать? Шепотом? Я просто перенервничал. А пистолет… Я его больше не видел. – Гера недоуменно перевел взгляд сначала на майора, потом на жену. – Я вообще, подумал, что это твой… Я думал, ты его достала и в сейф свой убрала.

– Ничего я не доставала! Я его на улице нашла. А когда мы из зоопарка приехали, я спать сразу легла, потому что устала очень, а вечером полезла под шкаф веником, а его там уже не было.

– Да не может такого быть! Ты что, хочешь сказать…

– Я у тебя просто спросить побоялась! Ты бы опять на меня орал!

– Стойте, стойте! – Банников понял, что сейчас начнется бурное выяснение. – Давайте все по порядку. Вот вы приехали домой, вошли в кухню. Облили Нину Кузнецову водой, она пистолет бросила. Я все правильно излагаю?

– Да, – одновременно сказали супруги Томашевские.

– Пистолет отлетел под шкаф и выстрелил.

– Да. То есть не сразу. Он залетел под шкаф и выскочил обратно. Я его ногой наподдал, он еще раз полетел под шкаф. А уже тогда выстрелил.

– А потом?

– А потом я Нину переодеваться послал – она же вся мокрая была. И Васька пошла переодеваться. Потом я тоже штаны менял – там чашки какие-то дурацкие на столе перевернулись… А потом мы Димку из сада забрали и поехали в зоопарк.

– Именно в таком порядке?

– Нет, сначала я переодеваться пошла, – подала голос Васька, – а Герка еще что-то там кричал, никак успокоиться не мог. А потом Нина ушла. Мы вместе ушли.

– А Кузнецова одна в кухне оставалась?

– Да нет вроде… – Томашевский задумался. – Я извинился перед ней за то, что не врубился сразу…

– Извинились, что помешали застрелиться? – иронически поинтересовался майор.

– Да нет, не совсем. Знаете, это наверно не очень приятно, когда тебя холодной водой поливают, а потом еще и кричат. Она все-таки женщина. Нужно было извиниться, – настаивал Томашевский.

– Так что – оставалась подруга ваша одна в кухне или нет? Могла она достать пистолет в ваше отсутствие? Или, может, на следующий день? И гильза стреляная куда делась? Не находили? – гнул свое майор.

– Вы что думаете, – вскинулась Васька, – что Нина забрала пистолет и из него убила вчера Сережку? Так вот – я ее сто лет знаю. И…

– Вась, не горячись. Просто нужно все вспомнить. Пистолет же действительно пропал!

– А Нина Кузнецова хорошо стреляет? Не знаете? – вкрадчиво спросил майор.

Васька наморщила лоб.

– Я пыталась ее научить, но как-то без особого успеха. У нее, знаете, к стрельбе азарта не было…

– А как вы думаете, она могла передумать стреляться сама, а вместо этого убить своего мужа?

– Что вы! Она совсем, совсем не такая! Она мухи не обидит! И вообще Нина сейчас в больнице лежит, – закончила свою мысль Васька. – Да! Там еще этот Геркин заказчик был в кухне, Гера ему еще кофе предлагал. Это у него называется работа с клиентом. У того и без кофе чуть глаза из орбит не выскочили. Он ведь тоже все видел. Нет, точно она в кухне одна не оставалась…

– А заказчика как зовут, не помните?

– Нет, не помню. Валик, кажется. А может, и не Валик. Гарик? Я специально домой его завез, чтобы прайсы показать. Чтоб, значит, он те взял, которые лучше и которые как раз были в наличии. Но он уперся в какое-то старье. Наверное, в другом месте взял. Особенно после того, что увидел… Подумал, наверное, что мы больные на всю голову.

– Олег, – встряла Васька. – Ты его Олегом называл.

– Да, может, и Олег, – как-то вяло согласился Томашевский.

– А фамилию, случайно, не вспомните?

– Нет, фамилию не вспомню. Да мне кажется, он по фамилии не представлялся.

– Одну минуточку. – Банников порылся в папке и достал фотографию Олега Шумейко. – Вот это случайно не он?

Герман Томашевский взял фото из рук майора. Васька тоже таращилась через стол, но вверх ногами ей было не понять. Да и видела она его мельком.

– Не помню, – неуверенно сказал Томашевский, – может, и он… А что, его тоже убили?

– Нет, он жив-здоров, – с непонятной усмешкой сказал майор. – И еще один вопрос, последний. Вы когда сегодня к подруге своей поедете? – обратился он к Ваське.

– Я сегодня не поеду, – вздохнула она. – Сегодня с утра ее должны были прооперировать. И сразу положат в реанимацию. А туда никого не пускают. И вообще… – Внезапно губы у нее опять задрожали. – Как я теперь ей скажу еще и это…

* * *

– Марина Илларионовна. – Саша Бухин вежливо стоял на пороге крохотной чистой кухни, куда пригласила их с Катериной хозяйка. Та самая «дежурная бабуля», к которой послал их майор. Впрочем, слово «бабуля» к ней мало подходило. – Марина Илларионовна, вспомните, пожалуйста, – кто-нибудь подозрительный или просто незнакомый вчера приходил? Особенно нас интересует промежуток между девятнадцатью и двадцатью тремя часами.

– Проходите, молодые люди, садитесь. Вам чаю или кофе?

– Нет, спасибо. Вы, наверное, уже слышали…

– Доложили уже… Дворовый телеграф. Главное, такой хороший молодой человек. Жена у него, ребенок. И погибнуть вот так, во цвете лет… – Женщина зябко повела плечами. – Все, что в моих силах. И если вы не хотите чаю… Прошу прощения. – Она скрылась в соседней комнате и появилась снова, держа в руках какую-то тетрадь. – Вот.

– Это что? – поинтересовался Бухин.

– Это журнал. Вы понимаете, я записываю – так просто, на всякий случай. Ну, не всех записываю, конечно, а только тех, кого не знаю. Посторонних, словом. Я привыкла к порядку. Я ведь бывший библиотекарь, – вздохнула она. – К сожалению, книги теперь нужны все меньше и меньше. Вы не читали из последних новинок, например, у Улицкой вышел замечательный роман…

– Да, конечно… – немедленно откликнулся Бухин. – Я… Катерина кашлянула.

– Да, – сказал Бухин, – это все очень хорошо. То, что вы все записываете, Марина Илларионовна. Это просто прекрасно. Для нас, я имею в виду. Так что там у вас было вчера?

– Вот. Вчера. Да я и так могу сказать про вчера, вот только чтобы время уточнить… Да! Вот вечером… Вот! – Она поставила напротив записи аккуратную галочку. – Я думаю, это то, что вы ищете! Девица рыжая такая, вульгарная. – Она покосилась на Катю, но Катерина и глазом не моргнула. – Знаете, за версту видно, что из тех…

– А как она выглядела, описать вы ее сможете? – Бухин, похоже, сильно заинтересовался рыжей девицей. – И к кому она приходила? Во сколько это было, Марина Илларионовна?

– Вот. Двадцать два часа. Ну, это примерно. Две минуты туда-сюда. А приходила она к Морозову, в сто тридцать вторую. Кстати, совсем не в моей манере сплетничать, но как только жена его за порог, так к нему постоянно шляются девицы. Эта, по-моему, еще и пьяная была.

– Вы ее узнаете, если увидите?

– Разумеется! Разумеется! У меня память, слава богу, прекрасная. Но у нее и внешность, знаете, очень запоминающаяся. Очень вульгарная девица. Чрезвычайно! Волосы рыжие. – Марина Илларионовна опять покосилась на Катерину. – Такие, знаете, в крупную химию…

– Крашеные? – наконец подала голос Катя. Марина Илларионовна задумалась.

– Нет, пожалуй, не крашеные. У нее, знаете ли, цвет лица, извините, конечно, – вот как у вас – румянец очень характерный. Кожа такая – помните, у Тициана…

– А как она была одета, Марина Илларионовна? – перебила ее Катя.

Вахтерша неодобрительно на нее покосилась, видимо, все еще подсознательно причисляя лейтенанта Скрипковскую к когорте рыжих вульгарных девиц с тициановским цветом лица.

– Очень вызывающе. – Библиотекарша поджала губы. – Короткая кожаная юбка – чуть ли не до пупка, колготки такие – в сетку. Ужасные. Блузка красная, с какими-то блестяшками. Тоже очень открытая. Даже, извините, лифчик был виден. Высокая такая, грудастая.

– А в руках у нее было что-нибудь, не заметили?

– Ничего у нее в руках не было. Они у нее в карманах были. Она еще так стояла, руки в карманах, и раскачивалась на своих каблучищах. Кошмар!

– А сумка? Сумка у нее была?

– Сумка? – задумалась консьержка. – Сумка, сумка… Да! Сумка у нее была. Когда она к лифтам подниматься стала, я еще ей вслед посмотрела. Кого-то она мне напомнила, кого-то знакомого такого… Нет! Да! Так вот, сумка. Сумка была. Небольшая такая, черная сумка, плоская, на цепочке.

– А кроме этой подозрительной девицы приходил еще кто-нибудь посторонний?

– Сейчас… Вот, в шесть часов – молодая пара к Митрохиным. Я их хорошо знаю, они все время к Митрохиным приезжают. Они потом вместе вышли, сели в машину и уехали.

– А после восьми, кроме этой девицы, – поморщилась Катя, – никого больше чужих не было?

– Только мастер приходил в сто тридцатую. К Капрельянцам. В половине девятого. С чемоданчиком. Приятный такой молодой человек.

– Какой мастер? – сразу заинтересовался Бухин.

– Телевизионный.

– А почему вы решили, что он телевизионный мастер? Вы что, его знаете? Он здесь раньше бывал?

– Нет, никогда раньше не видела. Но он сам у меня спросил, в этом ли подъезде сто тридцатая квартира или нет. Я ответила, что здесь, и спросила, по какому он делу. А он сказал, что телевизионный мастер. Очень приличный молодой человек. Вежливый. В сером пристойном костюме.

– А когда он вышел?

– Я не записываю, к сожалению, когда кто выходит, только когда приходит. Ну, примерно, минут через двадцать – тридцать.

– То есть около девяти?

– Ну, около того.

– И звуков никаких подозрительных не слышали? Выстрелов?

– Нет, ничего такого не было.

– А девица во сколько вышла, не помните?

– Девица? – вдруг удивилась дежурная. – Девица вроде бы обратно не выходила. Или я ее не заметила? Не может этого быть, – разволновалась она, – у меня прекрасная память! Когда же она в самом деле вышла? Нет, она точно не выходила. Наверное, до сих пор у этого Морозова.

– А описать телевизионного мастера сможете? С фотороботом нам поможете?

– Он такой обыкновенный, – растерялась Марина Илларионовна. – Просто обыкновенный молодой человек… Приличный… Волосы… русые. Нос? Обыкновенный, прямой нос. Может быть, чуть курносый или кривоватый, что ли. А может, и нет, – она расстроилась. – Глаза? Ах, боже мой! Какие же у него были глаза? Кажется, светлые… Вот девицу прекрасно помню. Хоть сейчас…

– Вот видите, Марина Илларионовна, – подбодрил ее Бухин, – вы, оказывается, все прекрасно помните. И еще больше вспомните, если с вами специалист поработает.

– Вы так думаете? – с сомнением спросила вахтерша.

* * *

Банников стоял у подъезда и разговаривал с необычайно взволнованной женщиной лет сорока. Женщина, у ног которой стояла большая хозяйственная кошелка с торчащими из нее перьями зеленого лука, косила по сторонам, теребила носовой платок и при этом строчила как из пулемета:

– …и очень ссорились. Да! Да! Прямо кричали друг на друга! А потом Кузнецов прямо взял и вытолкал его за дверь.

– Прямо-таки вытолкал? – с сомнением в голосе спросил майор.

– Своими глазами видела – я как раз мусор выносила. Кузнецов его просто вышвырнул из квартиры! И дверью хлопнул. И еще крикнул: «Пошел вон!» Я ничего не придумала. Вы сами у него спросите. Понимаете, вообще не в моих интересах – ссориться с соседями. Но ведь убийство же. – Она округлила глаза.

– А раньше они ссорились?

– Никогда не слышала, – честно призналась соседка. – Только вчера. Вот жена Кузнецовская, извините, покойного, так она очень дружила с этой… с седьмого этажа. Но Нины что-то давно не видно, а у муженька ее в последнее время очень часто, – она понизила голос до шепота, – девица какая-то оставалась ночевать. Да! А утром они на машине вместе уезжали, в обнимочку так, я из окна видела…

– Спасибо, Ирина Владимировна. К вам ребята зайдут. – Он кивнул на стоящих чуть в сторонке Бухина и Скрипковскую. – И запишут все. Вы нам очень помогли. Спасибо большое.

Соседка, выполнив свой гражданский долг, с достоинством подхватила кошелку и удалилась.

– В сто тридцатую телевизионный мастер приходил, – доложил Бухин, – в восемь тридцать. Вышел около девяти. И в сто тридцать вторую, к некоему Морозову, приходила рыжая девица. В десять. Обратно не выходила. Вахтерша клянется, что больше никого посторонних в это время не было.

– Вахтерша их узнать сможет?

– Говорит, что сможет. Хорошо бы фоторобот составить…

– Ты погоди, Катерина. Может, эта рыжая – Морозову родная сестра. Приехала из Мариуполя и сейчас тихо-мирно спит себе на диване. А телемастера, допустим, в районе тоже очень хорошо знают. А ты кинешься фоторобот составлять, объявлять в розыск рабочего человека, портить ему репутацию. Сначала все-таки проверить нужно. Хотя сдается мне, это дело семейное, так сказать. Ладно, значит, расклад такой: я иду к этому самому Морозову, а ты, Саня, давай с Катериной – в сто тридцатую квартиру. Заодно и по подъезду. Может, телемастер и не туда приходил, а, скажем, в сто тридцать восьмую. Или в сто двадцать вторую. Ослышалась, может быть, вахтерша ваша. И вообще – все: кто что слышал, кто что знает. Стреляли-то пять раз. И пистолетик-то этот, что на полу валялся, – без глушителя. И вообще, пока наши не уехали, мне этот пистолетик хорошо было бы кое-кому предъявить.

– А что, – встрепенулась Катерина, – кто-то его видел?

– Видел, видел, – загадочно подтвердил майор.

* * *

– Да никого я не видел, никакой рыжей! – Морозов бросил мгновенный косой взгляд на дверь, ведущую в спальню, и Банников понял, что врет гражданин Морозов как сивый мерин. Глаз у майора на эти дела был наметанный. Сам Морозов, которому родители, обладавшие, очевидно, не слабым чувством юмора, дали имя Павел, выглядел человеком утомленным жизнью.

– Ладно, не приходил никто, значит, не приходил. Присесть можно?

– Присаживайтесь, – хмуро разрешил Павлик Морозов.

– Вы соседей своих из сто двадцать седьмой и из сто восемнадцатой знаете? – неторопливо начал майор.

– Я сейчас, пардон, на одну минуточку, халат накину. Морозит что-то с утра. – С этим каламбуром хозяин улизнул в спальню, и чуткое ухо майора уловило какую-то возню и приглушенный шепот. Вскоре Морозов появился в банном махровом халате. – Так все-таки они нажаловались! – Он негодующе посмотрел куда-то в потолок. – У них там вообще, блин, и слышно ничего не было!

На вид Павлику Морозову было года тридцать два, но если сбросить со счетов отечную пивную небритость, то могло быть и меньше.

– Я думал, только этим, что под нами… Или черным этим, ну, Капрельянцам. Да те, блин, сами… – Он засунул руку под халат и нервно поскреб волосатый живот. – Они сами не дураки погудеть. А они что, по всему подъезду пошли, что ли? – снова вскинулся он. – Я ж извинялся, блин! – возопил Морозов. – Вчера ходил и лично, блин, извинялся! Так им нужно было еще ментам настучать! Ой! В милицию пожаловаться. Как будто я тут изнасиловал кого-нибудь, блин!

Майор Банников терпеливо слушал разгневанного Морозова, смутно догадываясь, о чем идет речь.

– Так вы знаете или нет Томашевских и Кузнецовых?

– Это которые компами торгуют, что ли? Мутно. Встречались пару раз во дворе…

– А когда вы их последний раз видели?

– Последний, последний… Ну, видел… не помню когда. У одного жена с пузом – как на тринадцатом месяце беременности, а у другого – белобрысая такая метелка, а пацан рыжий. Во наследственность, блин! Ехали куда-то. Это я им, что ли, спать мешал?

– Не знаю, кому вы там мешали. – Банников выразительно взглянул на дверь спальни. – Я к вам по другому поводу. К вам вчера вечером, около десяти, никто не приходил? Консьержка сказала, что к вам приходила девушка. Рыжая. Не родственница ваша? – кинул спасительную подсказку майор.

– Да никто ко мне вчера не приходил! – Явное облегчение от того, что соседи, видно, все же не нажаловались в милицию, как обещали, сменилось нетерпением. Морозов заерзал. – Не было никого вчера, ну, клянусь!

– Вы с женой живете? – Майор милиции не спеша оглядывал гостиную и уходить, по всей видимости, пока не собирался.

– С женой, – сумрачно подтвердил Морозов, – и с тещей. Они счас вдвоем в Египет укатили. На две недели. Отдохнуть, блин.

– Вы тут тоже отдыхаете, – заметил Банников, – по полной программе.

– А что, оттянуться раз в год нельзя? – взвился Морозов. – Знаете, как меня все достало? С утра до ночи – бубнеж, бубнеж! То не так сидишь, то не так свистишь! «Вилкой и ножом кушай, Паша!» Хоть домой не приходи! Приехала, блин, на неделю и живет уже полгода! Я скоро в дурку загремлю со всех этих делов!

– Кто приехал? – не понял Банников.

– Да теща ж, говорю. Приехала из своего Мухосранска на три дня, якобы погостить, учительница хренова, и до сих пор живет! Я уже намекал и так, и этак! Мамаша, говорю, вы бы съездили проверить, что там с квартирой вашей, с вещами, может, у вас моль уже завелась или цветочки завяли. Так она или совсем, блин, тупая, или русского языка не понимает!

– А что жена? – живо заинтересовался проблемой майор.

– А, – Морозов махнул рукой, – ее как раз все устраивает! Теща обед готовит, в квартире прибирает, а Люська спит до полдня. А потом, когда я с базара приезжаю, в два вентилятора пургу гонят. Я ж говорю, жизни, блин, никакой…

Дверь спальни неожиданно распахнулась, и на пороге показалась девица – темно-рыжая, в голубом атласном халате, сквозь высокие разрезы которого просвечивали аппетитные, хотя и несколько помятые формы – наверное, дорвавшимся до личной жизни Павликом Морозовым. Волосы цвета «красное дерево» у нее были не короткие, как описывала вахтерша, а до пояса.

– Я сильно извиняюсь, Паша… Мочевой пузырь, как сердце, – ему не прикажешь! – С этими словами она пересекла комнату и удалилась в сторону туалета.

Морозов сник.

– А говоришь, никто не приходил. – Майор Банников посмотрел вслед удалившейся рыжей. – Нехорошо, Паша!

– Так она еще позавчера приехала! Еще позавчера! А вчера никто не приходил. Мамой клянусь! Вот черт! – Он выругался. – Теперь теща точно на всю оставшуюся жизнь сюда переедет! Следить за моим, блин, моральным обликом! На хрена только я женился…

– Не дрейфь, Паша. – Банников неожиданно широко улыбнулся замученному жизнью Павлику Морозову. – Твоя личная жизнь нам даром не нужна. Ты только музыку потише все-таки врубай на всякий случай, и все.

– Может, коньячку по сто пятьдесят накатим, гражданин майор? – Морозов, наконец, понял, что визит, казавшийся весьма неприятным, таковым не оказался.

– Ты выпей, Паша, тебе надо, – ответил, прощаясь Банников, – а я на работе. Кстати, вчера вечером, часов так в девять-десять, никакого шума подозрительного не слышал?

– Так не до того было. – Морозов широко ухмыльнулся и выразительно повел плечами.

* * *

Утром пошел дождь. Нудный, холодный, настоящий осенний дождь. Было видно, что лето кончилось. Катя Скрипковская выскочила из дому в босоножках и легком костюме. Открывая над головой зонт, она почувствовала, как порыв ветра несет мелкую водяную пыль ей в лицо и за шиворот пиджака. Ногам тоже мгновенно стало зябко, но бежать домой переодеваться было некогда. Наконец-то все сдвинулось с мертвой точки. Она чувствовала какие-то мелкие, не видные невооруженным глазом зацепочки – так, как кожей чувствуешь невидимые мельчайшие колючки. Их можно соскоблить с поверхности, но какие-то микроны их остаются в коже, кожа краснеет и зудит. Вот так же зудело что-то внутри у Кати, пока она ехала на работу. Шло движение, цеплялись невидимые шестеренки, поворачивались на одну десятитысячную долю миллиметра, но все-таки сдвигались с мертвой точки.

– Катерина! Есть дело, – поймал ее вездесущий Лысенко, как только она появилась на работе.

– Сейчас. Только зонтик занесу.

– Зонтик как раз заносить не надо. Поедешь сейчас в больницу, вот тебе координаты. – Он ткнул ей какой-то листок. – Выяснишь буквально по минутам, что делала позавчера и вчера Кузнецова.

– Так ее ж вроде вчера прооперировали? – не поняла Катя.

– Вот и узнай все – прооперировали, не прооперировали, когда прооперировали и что она делала весь позавчерашний день. Не по телефону, а лично. Ножками. Поняла?

– Поняла, – разочарованно сказала Катя. Значит, ее посылают тянуть заведомую пустышку. Чтобы принесла отчет, что Нина Анатольевна в это время лежала в больнице и убить своего мужа никак не могла. Чтоб, значит, бумажка была в деле.

– Скрипковская! Ты еще здесь? Давай, давай, шевели опорно-двигательным аппаратом!

– Уже запрягаю. – Катерина посмотрела на свои озябшие ноги, пошевелила пальцами и обреченно пошла к выходу.

Ну почему она не надела джинсы и кроссовки? Да и теплая куртка сегодня точно бы не помешала. Не спасало даже то, что в маршрутке было относительно тепло. «Обратно поеду мимо дома и переоденусь», – думала Катя, выходя на конечной остановке, «Больничный городок», под нескончаемый дождь. Она сверилась по бумажке и пошла по безлюдной аллее. Где здесь этот чертов четвертый корпус? Хоть бы спросить у кого. Территория огромная, если пойти не в ту сторону… Навстречу, прикрывшись с головой от дождя синим казенным халатом и отчаянно перепрыгивая через лужи, спешила какая-то фигура, по виду – явный медперсонал.

– Подождите! – Катя бросилась наперерез. – Скажите, пожалуйста, где четвертый корпус?

Фигура неопределенно махнула рукой в сторону серой четырехэтажки, видневшейся за деревьями неподалеку, и быстро скрылась из виду. Слава богу, быстро бегающий медперсонал не обманул. Это был именно четвертый. Катя с облегчением вздохнула. В гардеробе скучала какая-то бабулька – божий одуванчик.

– Скажите, пожалуйста, зонтик у вас можно оставить?

– Почему ж нет? Халатик тебе, внученька, дать?

– А без халата нельзя?

– Ты проведать кого пришла или так?

Катя не поняла, как это «или так», и на всякий случай сказала:

– Проведать.

– Тогда без халатика очень нежелательно, – заметила бабулька, строго пожевав губами. – В целях гигиены.

В обмен на свой мокрый зонтик Катя взяла не первой свежести халатик и надела его на себя «в целях гигиены». Полегчало ли гигиене от этого или нет, неизвестно, но ей сразу стало теплее – это точно.

– Не подскажете, второе отделение где находится?

– Отчего ж не подскажу. Вот по лестничке на второй этаж. И сразу направо. На левую сторону, значит, первое отделение будет, а на правую – второе. Тебе кого нужно-то?

– Из начальства кого-нибудь, – сказала Катя.

– А это сразу как зайдешь на второй этаж, на правую сторону-то повернешь, так первый кабинет по левую сторону и будет. Заведующий – Игорь Михайлович. Емец его фамилие. Ты постучи тихонько, а ежели там нет никого, так ты подожди, он придет.

Катя поднялась по указанной лестничке, повернула направо и несколько робко потянула на себя стеклянные двери, предупреждающие – «2-е хирургическое отделение. Без халата и сменной обуви не входить!», и переступила без сменной обуви порог второго отделения. Сразу же по левую сторону она увидела неширокую дверь с табличкой: «Емец И. М. Зав. отделением». Катя постучала сначала тихо, потом погромче. Потом постучала еще раз и легонько подергала дверь. Пролетающая мимо медсестра бросила: «На планерке он». Минут через десять где-то в середине коридора возникло движение, и он наполнился людьми в белых халатах. Один из них направлялся прямо сюда. Полы халата развевались от быстрой ходьбы, грудь была выпячена вперед. И вообще, этот быстро идущий по коридору толстяк казался воплощением бодрого духа, отнюдь не витающего в стенах больничного городка.

– Вы ко мне? – Емец мельком оглядел рыжую девушку, подпирающую стенку у входа в его кабинет.

– Если вы Емец Игорь Михайлович – тогда к вам.

– Прошу. Чем обязан? Только давайте побыстрее, девушка. – Он глянул на часы. – У нас сегодня операционный день.

Катя достала удостоверение и представилась:

– Лейтенант Скрипковская, уголовный розыск. Толстый заведующий отделением присвистнул:

– Ну и ну! Это что ж такое я натворил? Вроде никого не зарезал?

– Да нет, – смутилась Катя. – Я совсем по другому поводу. По поводу одной вашей больной, Кузнецовой Нины Анатольевны. Она ведь у вас в отделении лежит?

– У нас. А что?

– Она к вам когда поступила?

– В понедельник, по-моему. Точно, в понедельник. Я с ней еще до отпуска договорился, что она ляжет в этот понедельник. Вчера мы ее прооперировали. Надеюсь, удачно.

– С ней можно будет поговорить?

– Сейчас мы ее из реанимации обратно в палату переведем. А поговорить… Что случилось-то, вы мне объясните?

– Мужа ее убили позавчера. И мне хотелось бы с ней поговорить. Не знаю, как это с медицинской точки зрения…

– С медицинской точки зрения это очень нежелательно. Час от часу не легче! – Полное лицо его казалось расстроенным.

– А что, – насторожилась Катя, – с ней что-то не так?

– Да с ней пока все так, – с досадой сказал Емец. – Но после такой новости, боюсь, начнутся проблемы. А не сообщать ей это хотя бы несколько дней можно?

– Я думаю, несколько дней можно. – Катя вздохнула. – Но вы понимаете…

– Да я понимаю… Как вас зовут, девушка?

– Катя.

– Понимаете, милая Катя, такая болезнь у молодой женщины, как злокачественная опухоль, – в любом случае огромный стресс. Когда человек узнает, что у него рак, ему и так небо с овчинку кажется. А тут еще и мужа убили. Может, повремените пока с этим? Обойдетесь?

– Может, пока и обойдемся, – согласилась Катя. – Мне, собственно, другое сейчас узнать нужно – что Кузнецова делала позавчера во второй половине дня. Она в какой палате лежит? Народу там много?

– Так вас алиби ее интересует? – удивился доброжелательный толстяк. – Вот так штука! Вы что, думаете, она мимоходом, между обедом и ужином, вышла отсюда, убила мужа и вернулась? У нас все-таки больница, а не проходной двор!

– И все-таки, такое возможно? – настаивала на своем Катя.

– Кузнецова лежит в двенадцатой палате. Палата на двоих, но вторую больную положили только вчера. Значит, в понедельник и вторник она была там одна. Во сколько, говорите, его убили?

– Предположительно, с девяти до десяти вечера.

– Абсолютно исключено! – Доктор Емец вздохнул с облегчением. – Абсолютно! Днем больные ходят гулять – если, конечно, погода хорошая… Но после семи вечера вестибюль запирают, и всякие хождения из корпуса прекращаются.

– А кроме двери вестибюля в отделение еще как-то можно пройти?

– Конечно. Через санпропускник. Но там все время сидит дежурная, и вообще больные через него не ходят. Только в случае служебной надобности – в другой корпус перевезти или что-то срочное. Или к лежачим родственника – ухаживающего – пропустить. Но это – строго по пропускам. Пропуска подписывают лечащие врачи. Видите, как все сложно? А вечером там вообще на замок закрыто.

– А снаружи как попадают, если закрыто, – поинтересовалась Катя, – если что-то срочное?

– Там звонок есть, на крыльце.

– Игорь Михайлович, а все-таки… – Она почти умоляюще посмотрела на заведующего. – Можно мне поговорить с теми, кто дежурил тогда в отделении? Мне нужно точно знать, была Кузнецова в тот вечер в отделении или ее все-таки никто не видел.

– Ну, хорошо, – вздохнул доктор Емец. – Мне уже пора бежать, а вас я сейчас отведу к нашей старшей сестре. Она милейшая женщина. Она вам все расскажет и покажет. А вот с Ниной Кузнецовой я бы вам не советовал разговаривать. Хотя бы несколько дней.

Старшая сестра действительно оказалась милейшей женщиной. Проведя Катю к себе, она включила небольшой обогреватель, придвинула его поближе к Кате и сказала:

– Я сейчас за журналом схожу. Вообще-то я и без журнала могу сказать, кто когда дежурил, но вам лучше самой увидеть.

Катя с наслаждением протянула ноги к теплу. Сестра очень быстро вернулась, неся в руках потрепанную амбарную книгу.

– Вас какое время интересует?

– Меня в основном интересует, что Кузнецова делала, скажем, с семи до десяти вечера. Видел ее кто-нибудь?

– Ну, такого не бывает, чтобы больной у нас в отделении лежал и его никто не видел… Я вам сейчас Иру позову, в тот вечер как раз ее смена была.