Текст книги "Москва в судьбе Сергея Есенина. Книга 2"

Евгения Львовна Шершеневич

Большая Садовая, дом 10

Евгения Львовна Шершеневич (в девичестве Мандельштам), оперная певица, мать поэта Вадима Габриэлевича Шершеневича, после развода с мужем – доктором права, профессором Казанского университета, в 1907 году переехала в Москву с сыном-подростком. Супруги жили порознь, но развод официально не оформляли. Габриэль Феликсович был избран в 1-ю Государственную Думу от Казани (как автор программы кадетов), с 1906 года жил в Санкт-Петербурге. После роспуска Думы он тоже переехал в Москву, где преподавал в Московском университете гражданское и трудовое право. Их талантливый сын, закончив престижную гимназию Л.И. Поливанова, стажировался в Мюнхенском университете, владел пятью языками, блестяще играл в шахматы и увлекался боксом.

Большая Садовая, дом 10

Карьера Евгении Львовны складывалась удачно. Певица обладала сильным драматическим сопрано. Дебютировала в Ростове-на-Дону и с успехом гастролировала по стране: в Кишеневе, Астрахани, Нижнем Новгороде, Саратове, Симферополе, Екатеринославе, Полтаве, Житомире, Витебске. В Москве ее пригласили в Оперный театр Солодовникова. Гастрольная деятельность не позволяла уделять достаточно времени подрастающему сыну, поэтому Вадим жил попеременно: то у матери на Большой Садовой, то у отца на углу Моховой и Воздвиженки, в доме «Российского общества». А с 14 лет и вовсе проживал самостоятельно, благоразумно скрывая свое происхождение «из потомственных дворян» – указывал в документах обычно «не знаю» или «сын профессора». В 1912 году Габриэль Феликсович скончался. Когда сын увлекся поэзией, по его просьбе, Евгения Львовна зарегистрировала на свою фамилию с добавлением оперного псевдонима – Евгения Львовна Львова-Шершеневич – издательство «Мезонин поэзии» по адресу проживания: Большая Садовая, дом 10, кв.20. Мать поэта по документам являлась редактором-издателем с правом подписи, а сын – секретарем издательства. С тех пор она так и оставила себе двойную фамилию – Львова-Шершеневич. Как рассказывал Вадим, в 1913–1914 годах приятель-футурист Сергей Третьяков тащил его к кубо-футуристам, другой приятель, Зак – к футуризму академическому, Широков и ряд петербуржцев – к эгофутуризму, а сам Вадим «тихонечко гнул…. к будущему имажинизму». Поскольку в Москве 1918 года встретились Мариенгоф с Шершеневичем, Есениным, Кусиковым, Рюриком Ивневым, и возник имажинизм, то и квартира № 20 на четвертом этаже фасада дома № 10 на Большой Садовой улице вскоре заполнилась голосами столпов имажинизма. Молодые люди вели здесь долгие споры о создании группы, а после подписания Декларации имажинистов квартира стала еще и складом книг нового издательства «Имажинисты», на обложках которых указан этот адрес. В апреле 1919 года Евгения Львовна неожиданно скончалась от крупозного воспаления легких.

Евгения Давыдовна Шершеневич

Большая Никитская, дом 9/2

Перестройка XIX века изменила до неузнаваемости красивейший дворец, построенный по проекту одного из учеников М.Ф. Казакова. Дом № 9/2, расположенный на углу Большой Никитской и правой стороны Большого Кисловского переулка, выглядит несуразно. Где-то здесь, со стороны переулка, в квартире 16 жила семья Вадима, Евгении и их маленькой дочери Ирины, в комнате с наклоном пола к окну и мокрыми стенами. Над этим участком уже давно колдуют реставраторы и строители. Возможно, ту часть постройки, где ютились Шершеневичи, снесли…

Избранницей увлекающегося поэта Вадима Шершеневича стала младшая дочь известного пианиста и музыкального деятеля Давыда Соломоновича Шора – Евгения (Ева) Шор. В семье музыканта бывали Л.Н. Толстой, А.Ф. Кони, С.В. Рахманинов, И.И. Левитан, А.М. Горький, И.А. Бунин. Евгения блестяще закончила 4-ю московскую гимназию. Любовь между поэтическим юношей и красивой стройной девушкой была взаимной. Евгения приняла христианскую веру. Вадим получил от университетского начальства разрешение на брак. В 1913 году влюбленные поженились. Поэт Рюрик Ивнев, бывая у супругов, отмечал в дневнике «внимательность, трогательную заботливость Евгении Давыдовны, хороший стол». Но были и неудобства – «вечные гости, сутолока, поздние ужины (1–2 ночи) – раньше 3-х Шершеневичи не ложились».

Большая Никитская, дом 9/2

Вадим посвятил своей жене много нежнейших поэтических строк: «благословенное лицо», «Очи синие синей // небесных ангельских просторов, // И руки тонкие нежней, // чем славословья горних хоров».

Все члены Ордена имажинистов относились к Евгении с искренней симпатией. «Они держались правила: долой поцелуи женских рук! Но для нее – исключение. Я видела сама, как склонялись к ее руке и Есенин, и Анатолий Мариенгоф», – вспоминала Надежда Вольпин. Тем не менее, этот брак, казавшийся идеальным, распался в 1922 году. После развода Евгения служила в секторе науки Наркомпроса.

Евгения Львовна Шершеневич

Евгения и Вадим, супруги

Когда в 1923 году всех друзей взволновало участие Сергея Есенина в «деле 4-х поэтов», Евгения заняла жесткую, непримиримую позицию. Из воспоминаний Надежды Вольпин: «<…> Женя Шор, как ее зовут в нашей семье, подходит ко мне возмущенная: «Надя, что это? Я видела вас вчера с Есениным! Мы все, все должны от него отвернуться. Все его друзья евреи, все просто порядочные люди: русский советский поэт, как какой-нибудь охотнорядец…»

В 30-е годы Евгения Давыдовна с дочерью уехала из страны. Обосновалась в Бельгии. Дочь Ирина закончила там Университет. Скончалась Евгения Давыдовна (Шор) Шершеневич в 1940 году, в возрасте 50 лет.

Гениальный Долидзе

Голодные поэты, все без исключения, мечтали о славе, и готовы были выступать бесплатно. Мечты Федора Евсеевича Долидзе были земными и более доступными, ведь он обладал феноменальными организаторскими способностями, легко придумывал все новые и новые схемы личного обогащения. Поэты, в числе которых были Василий Каменский, Сергей Есенин, Рюрик Ивнев, Вадим Шершеневич, решили создать профессиональную организацию поэтов, но такое серьезное дело требовало опыта. Обратились к Долидзе – оранизатору от Бога! Еще в царское время он ловко устраивал гастроли по стране Александра Куприна с чтением рассказов, в славе поэта Игоря Северянина была солидная доля заслуг Федора Евсеевича. Например, на вечере избрания «короля поэтов» в Политехническом зрителям, помимо билетов, выдавали и талончик для голосования, а газетчики – проныры – утверждали: у Игоря Северянина талончиков оказалось больше, чем проданных билетов! Долидзе охотно принял участие в создании СОПО, был избран членом Президиума. Его портрет и кипучую деятельность неплохо обрисовала Нина Серпинская, не слишком удачливая поэтесса того времени: «Долидзе, высокий, легко гнущийся, с длинными оргутанговскими цепкими руками, закатывающимися черными глазами, весь, будто черная лежалая маслина, покрытый темной маслянистостью, учуял все причины, рождающие «кафе с поэзией», и решил создать более прочную базу для своего благополучия. Кафе возникали, казалось, мгновенно, за одну ночь, как грибы, и быстро – полгода, год спустя лопались, ликвидировались: не было твердой руки, крепких экономических корней, все устраивалось <…> на живую нитку. В иное время Долидзе, вероятно, содержал бы небольшую, не совсем приличную гостиницу или перевозил бы в Константинополь новых наложниц для султанского гарема. Сейчас, после революции, после объявления равноправия женщин, ничем «таким» заниматься нельзя. Он решил наживаться на голоде, холоде, бесприютности поэтов и поэтесс. На организационном собрании в его квартире собралось человек восемь-десять, учредивших Всероссийский союз поэтов.

Мы давали творческие силы, Долидзе нанимал помещение, заведовал буфетом, обслуживающим персоналом, входной платой и т. д.».

14 ноября 1918 года в квартире Федора Евсеевича Долидзе на Тверской улице, в доме № 29 состоялось первое собрание профессионального Всероссийского союза поэтов, на котором приняли Устав, утвержденный 16 декабря 1918 года. Вадим Шершеневич – первый председатель Союза – мечтал об организации поэтов разных направлений вне политики, но на первом же заседании 14 ноября разгорелись споры на тему: контрреволюционер ли Константин Бальмонт?!

Тверская, дома 9 и 11

В 1920 году Долидзе обвинили было в устройстве платных вечеров с корыстной целью, Коллегия по борьбе с контрреволюцией постановила конфисковать у Долидзе миллион рублей и устранить от службы в Центропечати, где он заведовал лекционно-концертным отделом, а также лишить его права устраивать платные вечера, лекции и концерты. Спустя год Долидзе вновь устраивает вечера и признается Центральным институтом политехнических знаний «Лучшим устроителем и организатором»! Даже всесильная ЧК оказалась не властна над ним.

В первый же месяц в члены Союза записались 150 человек. Эстраду финансировал Долидзе. Выступления поэтов ежевечерне: с 16 до 23 часов.

Не вспомнить Федора Евсеевича Долидзе, колоритного деятеля литературной жизни 20-х годов XX века, было бы несправедливо, тем более, что Сергей Есенин и его окружение постоянно бывали на Тверской, 29. Трудность поиска адресов этого отрезка в том, что в 30-х годах главная улица столицы была расширена и реконструирована. Нумерация домов изменена. Часть зданий снесена. Часть старых домов отодвинута с красной линии в глубь квартала. Часть старых домов встроена в новые здания. Пример – гостиница «Дрезден», которую включили в массив дома № 4 на Тверской улице. В списке снесенных зданий в процессе реконструкции дома № 29 нет. Удалось вычислить местоположение этого дома до реконструкции: между Брюсовым и Леонтьевским переулками.

Дома, расположенные во дворе дома по Брюсову переулку, 7

Предположительно, дом относился к постройкам усадьбы Костеревых, от которой к середине 20-х годов оставалось 6 строений. Остатки постройки во дворе дома (Брюсов, переулок, дом7) рядом с Храмом Вознесения Словущего. Но, что более вероятно, это дом – бывший флигель усадьбы Гудовичей, встроенный в дом 11 на Тверской. Интересный это участок, скрытый за домами 9—11 по Тверской улице. Все пространство между этими монументальными зданиями застроено двух– и трехэтажными домиками второй половины XIX века. Если попасть под арку Дома композиторов в Брюсовом переулке, можно увидеть много интересного: строения расположены хаотично – вдоль и поперек, образуя своеобразный лабиринт. Дом 29, ау!!!

Страстной монастырь

Однажды Сергей Есенин пришел в «Стойло Пегаса» и взволнованно рассказал, как в одном монастыре красноармейцы попросили приюта для своих раненых и обмороженных товарищей. Монахи приняли их, а потом выдали белогвардейцам, и сами участвовали в их убийстве. Мотя Ройзман, живший некогда на Ивановской горке с родителями, вспомнил, как монашки Ивановского монастыря, скрывая свой грех, передавали новорожденных младенцев в Воспитательный дом, удобно расположенный неподалеку, на Солянке, 12. Слово за слово, и вот уже в конце мая 1920 года в полночь собирается отряд мстить служителям культа: Шершеневич, Есенин, Мариенгоф, Колобов, Николай Эрдман, художник Дид-Ладо с ведром краски и кистями в руках, Грузинов, Кусиков и Мотя Ройзман со стремянкой. Акт мести заключался в росписи Страстного монастыря четверостишием Сергея Есенина:

 
Вот они, толстые ляжки
Этой похабной стены.
Здесь по ночам монашки
Снимали с Христа штаны.
 

Почему именно Страстному монастырю решили мстить поэты, а не Ивановскому – не совсем понятно. Имажинисты умудрились свой акт вандализма совершить под присмотром любопытного милиционера, что их особенно веселило. Милиционер стоял на часах. Отгонял зевак. Рано утром площадь возле Страстного монастыря была запружена народом. Белая краска въелась в кирпич.

Современники свидетельствовали, что Страстной монастырь, основанный в 1654 году и снесенный в 1937-м, был необычайно красив. Окрашен в нежно-сиреневый цвет.

Летом 1920 года Мотя Ройзман был включен в состав отряда по охране центрального правительства Советской республики с семьями на даче в Тарасовке. Мотя развлекал бойцов отряда чтением стихов. Читал, конечно, и стихи Есенина, подражая его своеобразной манере. Когда он прочел «Песнь о собаке», то увидел слезы в глазах бойцов, уже побывавших на фронтах, контуженных, раненых, многое повидавших. После чтения слушатели забросали Мотю вопросами о Сергее Есенине. Над клубом чрезвычайного отряда, созданным в Тарасовке, шефствовали председатель ВЦИК М.И. Калинин и управляющий делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич. Зайдя в клуб, шефы тоже поинтересовались у Ройзмана Есениным. Они были в курсе истории с росписью стен Страстного монастыря.

Таким был Страстной монастырь

– Грубовато, – заявил Владимир Дмитриевич, теребя свою каштановую бороду. – Убеждать верующих надо потоньше. – Да они сами знают, что вытворяли монашки в монастыре! – ответил я.

– Многие знали, – согласился Бонч-Бруевич. – Но жертвовали деньги, и монастыри процветали. Нет! Нет, надо поубедительней!

Михаил Александрович поправил очки на носу, а за стеклом сверкнули лукавые глаза.

– И похладнокровней, – добавил он. Похладнокровней! Зачем было лезть на стену?»

Введенский народный дом

Площадь Журавлева, дом 1

Введенский народный дом – лучший из 10 аналогичных объектов, созданных при царской России. Творение известного архитектора И.А. Иванова-Шица в стиле венского модерна еще на стадии строительства вызвало активное неприятие со стороны священников Храма во имя иконы «Введения Божией Матери во Храм». Они жаловались в Государственную Думу, оскорбленные близостью развлекательного заведения, но получили отпор. Им объяснили, что соседнее здание – «храм культуры», а не балаган или кабак. Народные дома были призваны нести культуру в широкие массы. В каждом таком Народном доме имелись и сценическая площадка, и библиотека, и кинематограф, и детский клуб, и лекторий, и чайная – все для того, чтобы рабочие могли отдыхать от тяжелого труда и развиваться, причем всей семьей. Введенский народный дом, названный по месту нахождения на Введенской площади, патронировал сам меценат А.А. Бахрушин. Сцена была устроена по последнему слову техники, зал на 700 мест с фойе по обеим сторонам. Вскоре здесь открылся Народный театр, звездой которого стал Иван Мозжухин. Бахрушин собирал труппу тщательно и любовно. На сцене шли пьесы Ибсена, Шекспира, Островского, Чехова… Позже здесь открылась еще и Оперная студия. Труппу Введенского народного дома использовало ателье А. Ханжонкова. Декорации к спектаклям создавал художник В. Васнецов. Здесь проходили вечера поэзии, показывались «туманные картины».

Введенский народный дом

Современный вид Введенского народного дома (Площадь Журавлева, дом 1)

Введенский народный дом благополучно пережил и революцию, и Гражданскую войну не закрываясь. Только теперь в Народном доме проходили еще и мероприятия различных политических партий, выступал В.И. Ленин. В «кафейный период» на этой сцене читали стихи представители различных поэтических течений. Народный театр переименовали в Театр рабочего дворца МГСПС. Имажинист Рюрик Ивнев, посетивший вместе с женой имажиниста Вадима Шершеневича, Евгенией Давыдовной, спектакль по пьесе футуриста Василия Каменского «Стенька Разин», записал в дневнике подслушанный как-то шепот зрителей-красноармейцев: «Я из пехоты сбежал. Теперь в пулеметчиках. Наводчиком буду. Кресты сшибать». Чаще всех Введенский народный дом посещал молодой имажинист Николай Эрдман – он жил неподалеку, в общежитии текстильной фабрики.

Здание Введенского народного дома в 1947 году перестроили. Теперь он назывался Домом культуры Московского электролампового завода. В 60-е годы на этой сцене снимали первые выпуски КВН, фильм «Карнавальная ночь». На этой сцене идут спектакли лучших театров страны. После очередной реконструкции 2008 года здание переименовано в ТКЗ «Дворец на Яузе».

Внук «короля русской водки»

Пятницкая, дом 1

Тверской бульвар, дом 18

Склеп семьи Смирновых на Пятницком кладбище

Русского предпринимателя Петра Арсеньевича Смирнова еще при жизни называли «королем русской водки». Бывший крестьянин начинал трудовой путь десятилетним мальчиком на побегушках, приказчиком в винном погребке, и стал одним из богатейших людей России, Почетным гражданином Москвы. Уважение, ордена и высокие звания, престижный дом в Замоскворечье (Пятницкая, дом 1), дворец на Тверском бульваре (дом 18), дорогой экипаж, большая семья: 5 сыновей и 8 дочерей. Один из сыновей – Сергей Петрович Смирнов рано женился да к тому же без родительского благословения – на цыганке! За свой экстравагантный поступок был лишен права участия в деле. Правда, ему выделили полмиллиона – огромную сумму по тем временам, но нерадивый сын «ушел в революцию». Писал «крамольные» статьи в газетах «Утро», «Утро свободы», «Столичное утро». К сожалению, умер в двадцать два года, оставив жену с двумя сыновьями: старшему, Олегу, было 5 лет, младшему, Виктору, всего 3. Виктор закончил Московскую консерваторию, стал известным дирижером, руководил Государственным оркестром народных инструментов им. Н.П. Осипова. Олег стал соратником имажинистов. О его судьбе рассказал Олег Бишарев, есениновед, в книге «Тайна Сергея Есенина».

В апреле 1921 года Олег Смирнов служил инструктором культотдела московского профсоюза Совработников, секретарем редакции газеты «Голос работника» и редактором в Мастерской коммунистической драматургии (он получил неплохое образование). Для души – посещал «Стойло Пегаса»:

Пятницкая, дом 1

с удовольствием слушал выступления Сергея Есенина. Как-то Мариенгоф пригласил Олега к себе домой, там внук «короля русской водки» впервые увидел своего кумира в домашней обстановке. Есенин очаровал гостя. В тот момент поэт играл со щенками. Олег Сергеевич рассказывал Бишареву: «До сих пор у меня перед глазами эта сцена: Есенин осторожно брал щенков в руки, гладил их, чему-то улыбался, что-то нашептывал им на ухо». Стихов Олег Сергеевич никогда не писал, но вскоре стал техническим секретарем «Гостиницы для путешествующих в прекрасном» – журнала «Ордена имажинистов» и еще, по рекомендации Мариенгофа и Есенина, Олега взял к себе порученцем Григорий Колобов. Олег Сергеевич рассказывал, что первая встреча с Колобовым его смутила. Григорий Романович показался очень строгим: «Вот мой мандат на вагон № 714. Он стоит на Сортировочной. Завтра поезжайте туда и добейтесь, чтобы его перегнали на Казанский вокзал и поставили не где-нибудь в тупике, а на близких запасных путях. Через два-три дня выезжаем в Тифлис. Если добьетесь этого, то считайте, что справились с заданием, если нет – пеняйте на себя».

Командовать и указывать начальникам станции было боязно. Но Олега Сергеевича неожиданно поддержал Есенин: «Ты знаешь, ты его не бойся. Это он при нас старается показать, что он большой начальник. А так он парень добрый и отзывчивый». Внук Петра Смирнова не подвел! Добился того, чтобы вагон перевели на Казанский вокзал. Так Олег стал порученцем у Григория Колобова. В его трудовой книжке появилась следующая запись: «10 октября 1921 года принят на службу к Уполномоченному Высшего Совета Труда и Обороны и назначен состоящим для поручений». Колобов оказался хорошим человеком, Смирнов проработал у него около трех лет, до поступления в Университет, и многому научился.

Тверской бульвар, дом 18

Довелось Олегу Сергеевичу путешествовать и с самим Сергеем Есениным. Он подробно описал салон-вагон: зеленого цвета, с небольшим салоном и двумя двухместными купе; стол, стулья, диван у последнего окна салона; к стене прикреплен столик для пишущей машинки (на ней печатала жена Колобова – Лидия Ивановна Эрн, очень красивая женщина). В вагоне имелись наборы чайной и столовой посуды, самовар и примус. Есенин любил вскипятить воду в самоваре, сам чай заваривал и всех угощал.

В письме из Парижа весной 1923 года Есенин написал Мариенгофу: «После скандалов (я бил Европу и Америку, как Гришкин вагон) хочется к тишине». Олег Леонтьевич Бишарев расспрашивал Олега Сергеевича о том, как и почему это было. Вот что рассказал Смирнов: «Было это в начале 1922 года.<…> Именно в этом вагоне приехали мы в Ростов. Стояли мы на пятом или шестом пути. Пошли в город с Есениным. Дело прошлое, выпили там. Идем обратно. Есенин громко разговаривает, что-то пытается читать. Уже возле вокзала я заметил, что нас окружают неизвестные люди. Присмотрелся – мать честная – чекисты. А я в военной форме. Окружили нас. Старший спрашивает:

– Кто такие?

Мне было неудобно говорить, что я представитель Колобова, сказал, что провожаю известного поэта Сергея Есенина. – Никакого Есенина не знаем, – отрезал старший.

Дело принимало скверный оборот. Но выручил Сергей Александрович. Раззадоренный тем, что его не признают, он выразительно начал читать отрывок из поэмы «Пугачев». Смотрю, чекисты внимательно слушают, а потом один из них и говорит:

– Я читал Есенина. Есть такой поэт.

Старшему ничего не оставалось делать, как отпустить нас. Подошли к вагону, постучались. И опять «сюрприз».<…>

– Начальник не пускать вас приказал <…>

Есенина это вконец разозлило. Он натянул рукав пальто на ладонь и стал бить по окну:

– Открой, Гришка! Иначе я разобью твою хижину. <…>

Пустили нас. А наутро, разругавшись с Колобовым, Есенин уехал обратно в Москву».

Его оскорбило, что друзья, увидев чекистов, испугались и оставили без поддержки.

К тому времени Есенин уже жил в особняке Айседоры Дункан. Ходили всякие частушки, распространяемые его друзьями, вроде «Я вчера немного пьян, // Был у бабушки Дункан, // Был со мною Старцев-друг// И Есенин – ейный внук». Все эти частушки больно ранили Есенина. И самому юноше Олегу эти отношения казались странными. Тогда и Есенин ему казался «пожилым», а Дункан была старше на семнадцать лет. Олег Сергеевич запомнил навсегда слова одного старшего товарища – Михаила Униговского: «Вы, Олег, еще очень молодой человек и не имеете права осуждать Есенина. Поверьте мне, Дункан – изумительная женщина».

Фамильный склеп семьи Смирновых на Пятницком кладбище

Вспоминал Олег Сергеевич и первое выступление Есенина после возвращения из заграницы. Толпы народа едва сдерживала конная милиция. Люди в военной форме вызвали Есенина в перерыве, хотели запретить второе отделение, но вмешался Яков Блюмкин. После упоминания этой фамилии речь зашла о гибели Есенина. Смирнов не верил в причастность Блюмкина к гибели Есенина.

К сожалению, встреча Олега Леонтьевича Бишарева с Олегом Сергеевичем Смирновым оказалась первой и последней. Вскоре внук «короля русской водки» тихо скончался в скромной «хрущевке» на Ленинградском проспекте. Но упокоился в фамильном склепе Смирновых на Пятницком кладбище в Москве.

Рассказ об этом замечательном человеке хочется закончить письмом, которое приложил Олег Смирнов к переводу статьи из французского журнала, сделанному им по просьбе Сергея Есенина. В статье говорилось об огромном значении поэзии Есенина для мировой культуры. А вот что написал Олег Смирнов любимому поэту и другу: «Сережа, не правда ли странно, что в то время, когда критики занимались злобными рассуждениями на темы: «Хулиганствующий поэт» / друзья/, «Поэтствующий хулиган» /враги/, где-то в далеком от нас Париже, среди последних достижений мировой культуры, по нескольким дошедшим до него книгам, иностранец сумел просто и искренне подойти и по достоинству оценить твои произведения. Впрочем, это в порядке вещей, и имя Есенина наряду с именами Шаляпина, Горького, Рахманинова, Коненкова и многих других послужит лишь продолжением той длинной плеяды русских гениев, к сожалению, ценимых на Западе больше, чем у себя на родине. 25.03.25 Олег Смирнов».