Текст книги "Москва в судьбе Сергея Есенина. Книга 2"

Ипполит Соколов

Столешников переулок, дом 9

В августе 1919 года поэт Ипполит Соколов издал книжечку в шестнадцать страниц собственных стихов, назвав ее с некоторым вызовом: «Полное собрание сочинений». Он был большим оригиналом, этот Ипполит. В тифозной Москве, боясь заразиться, за руку ни с кем не здоровался, носил черные перчатки, присесть на стул боялся. Однажды, слушая лекцию профессора П.Н. Сакулина, простоял столбом целый час. Поначалу был горячим поклонником имажинизма, но вскоре опубликовал Декларацию экспрессионизма собственного сочинения, которая начиналась словами из Священного писания: «Не бойтеся, малое стадо…» Молодые поэты не спешили в ряды экспрессионистов. Ипполита поддержали только Борис Земенков и Гурий Сидоров, да и те недолго продержались. Соколов так и остался до конца существования группы ее единственным создателем и участником. В его стихах, по воспоминаниям Ивана Грузинова, фигурировали такие поэтические образы, как «скунс трав», «паровоз со лбом Ипполита Тэна». (Ипполит Тэн – французский философ-позитивист). Надежде Вольпин запомнилась «гОндола губ». «И запомнилась-то лишь по ударению на первом слоге «гондолы» – как меня уверили, истинно итальянскому», – объясняла она. Но «Полное собрание сочинений» приобрела для своей библиотеки. Надя Вольпин стала свидетелем «минуты славы» поэта Ипполита Соколова: «К весне 1920 года Ипполит начал перестраиваться из поэта в критика и литературоведа. Свой артиллерийский огонь он направил на имажинистов. В первую голову – на Сергея Есенина. Стоило Есенину что-либо прочесть с эстрады, вслед за ним вырастал перед публикой юный Ипполит. Но он был с виду совсем не юношей. Рослый, чуть сутулый, с тяжелым мучнистым лицом, он выглядел лет на десять старше своих осьмнадцати лет. Выйдет вот так на эстраду, вынет заготовленную пачку листков и под скрежет ножей о тарелки заводит лекцию. У Есенина, он утверждает, нет ничего своего. Вся система его образов – особенно же образов религиозного ряда, всяких его богородиц, телков и младенцев – полностью заимствована у …немецкого поэта Рейнера Марии Рильке. Да, у великого Рильке! <…> Пусть Есенин и не выступал, а тот все одно выходит на эстраду со своими «разоблачениями». Кто-нибудь крикнет: «Брось ты, Ипполит, Есенин же не знает немецкого языка!» А Соколов упорствует: «Тем хуже. Значит, влияние здесь не прямое, а через посредственные и уже опошленные подражания». Есенин слушал сперва с усмешкой. Ипполит, повторяясь от раза к разу, договорился, наконец, до слова «плагиат». Сергей сам не слышал, но, когда ему услужливо об этом доложили, попросил предупредить Соколова, что если тот еще раз повторит подобное, то он, Есенин, «набьет ему морду».

Дня через два Сергей привел меня в СОПО поужинать. Мы устроились в Зале поэтов поотдаль от зеркальной арки – эстрада от нас не видна. Едва взялись за вилки, к Есенину подскочил Захаров-Мэнский и со сладострастным предвкушением скандала вкрадчиво говорит:

– Ипполит уже завелся, читает цитаты.

<…> Ипполит произносит – очень отчетливо, подчеркнуто – «… прямой плагиат…»

Но закруглить свою тираду он не успел. Есенин точно циркач, взлетел на эстраду. Широкий взмах руки. Пощечина… нет, не звонкая. На рыхлом лице критика багровый отпечаток ладони.

Шум, смятение».

Из объяснительной записки Ипполита Соколова в Литературный отдел «Дворца искусств» от 11 августа 1920 года: «Есенин нанес мне оскорбление не как Есенин-человек Соколову-человеку, а как Есенин-поэт Соколову-поэту. Ввиду того, что я получил оскорбление не как человек, а как литературный противник и ввиду того, что я нахожу для всех ясным, кто из нас обоих имеет литературную порядочность и честность, я считаю единственной формой наказания гражданина Есенина за его пощечину своему литературному врагу тот бойкот гражданина Есенина как человека и как поэта, который установился в литературных кругах».

Есенин был очень расстроен, когда услышал, что пострадавший Ипполит – совсем юнец! Те, кто подстрекали поэта Есенина, теперь возмущались его выходкой, хотя Ипполит никому не нравился. В Союзе поэтов состоялся суд. Есенину на месяц запретили появляться в СОПО. А в итоге: больше всех пострадали посетители, они приходили на Есенина.

Столешников переулок, дом 9

Извиняться Есенин не собирался, чувствуя свою правоту. Поскольку Ипполит Соколов был соседом Ивана Грузинова (Соколов жил этажом выше, в Столешниковом переулке, 9), встречаться с нахальным юнцом приходилось почти каждый день. А у Соколова постоянно собирались поэты Борис Земенков, Галина Владычина, Сергей Спасский, Семен Родов…

Поэт Вадим Шершеневич резюмировал этот забавный инцидент: «Когда все кончилось, Есенин снова вышел и заявил уже под дружный смех:

– Вы думаете, я обидел Соколова? Ничуть! Теперь он войдет в русскую поэзию навсегда!

Есенин оказался прав: Все позабыли стихи Ипполита Соколова, но многие помнят эту пощечину».

Иван Грузинов

Столешников переулок, дом 9

Бутырская тюрьма, Новослободская улица, дом 45

Угол Кузнецкого Моста и Неглинной улицы

(бывшее кафе «Мышиная нора»)

Выскажу сокровенную мысль, которая часто является при взгляде на коллективные снимки поэтов круга Есенина: сколь отличается светлый лик Сергея Александровича от рубленых лиц многих из них! Не в обиду. И еще одна мысль: когда цитируешь того или иного близкого друга Есенина, неплохо бы точно знать, каково его отношение к поэту… Друг ли он истинный, или тайный завистник, или того хуже – сексот. Есенин и сам был не прочь это узнать, мечтал устроить инсценировку своих похорон, чтобы послушать и почитать о себе, ушедшем. Говорил об этом Ивану Грузинову. Как, например, сам автор теоретической работы «Имажинизма основное» относился к Есенину? Он ведь тоже был поэтом, во всяком случае, считал себя таковым. Им выпущено в свет семь поэтических сборников и одна повесть в стихах! Острослов Шершеневич дает убийственную характеристику Ивана Васильевича Грузинова: «Это был вялый человек, выпустивший какую-то скучнейшую книгу по имажинизму и книгу стихов, где все вещи были названы своими именами. <…> Он был тих и бесталанен <…> к счастью для поэзии он о ней забыл». В том-то и дело, что не забыл!

В 1922 году Иван Грузинов становится героем порнографических стихов своей подруги Нины Комаровой – Оболенской – Хабиас – Похабиас, где Хабиас – псевдоним, а Похабиас – прозвище, приклеевшееся к ней намертво после выхода книжонки «Стихетты» с условным изображением фаллоса на обложке. Как сообщает Владислав Мирзоян, автор книги «Есенин. Гибель. Графиня Похабиас», в наши дни экземпляр ее книжонки (брошюрки), правда, с автографом поэтессы, продан с аукциона за полтора миллиона рублей. Так вот, сам же Грузинов был выведен из состава членов Всероссийского Союза поэтов на год за «порнографию» собственной книги «Серафические подвески». За свои же «Стихетты» Похабиас была выведена лишь на полгода. И «Серафические подвески» и «Стихетты» были конфискованы, а Грузинов и Хабиас арестованы ОГПУ за незаконное издание под фиктивной маркой. Любовники провели два месяца в Бутырской тюрьме, и освобождены под подписку о невыезде.

Иван Грузинов

Шершеневич в «Великолепном очевидце» почему-то забывает сообщить, что именно в их с Кусиковым книжной лавке продавались пресловутые «Серафические подвески» и «Стихетты» с вложением в последние еще и открыток с эротическими рисунками для особо надежных клиентов.

В Грузинове многие видят заботливого друга Есенина, чуть ли не няньку. Особенно нахваливает его Наденька Вольпин, девушка не глупая. Очень смущает то, что подписав с Есениным письмо о роспуске группы имажинистов, сам Грузинов остался с имажинистами, участвовал в последнем номере «Гостиницы…», ругая его нещадно на ухо Есенину. Как-то не по-дружески это выглядит.

Прочитала, как описал Грузинова Борис Глубоковский, артист Театра Таирова: «Из дерева сделан. Топором тесан, орудием немудрящим, простым. Топором. И сам из дерева. Протянет полено – думаешь, к чему? – глянь – рука, здороваться хочет. Хитрый. В глазах лукавинка – во какая!»

Расставшись с имажинистами, Есенин особенно сблизился с Иваном. Доверял? Бывал у него часто. Грузинов вспоминал: «1925 г. Осень. Я купил два старинных кресла ампир. Огромные, как троны. Из красного дерева, с золото-зеленым бархатом, с бронзовыми крылатыми сфинксами и амурами. Есенин, приходя ко мне, садился обычно в одно из этих кресел за маленьким восьмиугольным столиком, против меня. Раздевался он редко. Иногда снимал только шапку. В последнее время я привык видеть его в шубе с бобровым воротником, в бобровой шапке.

В таком наряде, широко и выразительно размахивающий руками при разговоре, этот замечательный человек был похож на молодого древнерусского боярина, вернее – на великолепного разбойничьего атамана. Темной осенней ночью в дремучем лесу снял он с боярина шубу и бобровую шапку.

В такой одежде на золото-зеленом фоне сияла его когда-то светло-золотая, а теперь тускнеющая испепеленная голова. Глядя на него, сидящего в огромном кресле, освещенного зеленым и золотым, я иногда вспоминал его «Москву кабацкую» – стихи, относящиеся к нему самому, к его внешности:

 
Тех волос золотое сено
Превращается в серый цвет,
Запрокинулась и отяжелела
Золотая моя голова».
 

Новослободская улица, дом 45 (Бутырская тюрьма)

Катя Есенина вспоминала: «Мариенгоф, Ивнев и другие стали настоящими врагами. Из всей братии Имажинистов остались только Иван Грузинов и Савкин.

– Скучно, Ваня, – сказал однажды Сергей Грузинову, когда тот говорил о разных кознях бывших его друзей. – Ну их к черту.

– Знаешь, что, – вдруг встрепенулся Сергей, – давай их прихлопнем, пиши!

И Сергей с Грузиновым через два дня опубликовали извещение о том, что имажинизм больше не существует <…>» Но Грузинов – то с имажинистами остался! Кстати, остался он и на грешной земле, хотя и был на Лубянке, арестован и допрошен по делу «Ордена русских фашистов»…

Из философской лирики И. Грузинова:

 
– Я бы мог, как мальчик Бонапарт
Бросить в бой мильоны и мильоны…»
 

Чувствуете?

После гибели Сергея Есенина имажинисты неплохо заработали: каждый понедельник в «Мышиной норе» читали его стихи, собирая аншлаги. Ездили по стране с лекциями о его творчестве. В кинотеатре «Лилипут» на Серпуховке выступали с воспоминаниями о друге. Потом эти же воспоминания опубликовали. И жена Мариенгофа – Никритина – за компанию…

Нина Петровна Комарова

Денежный переулок, дом 7

Большая Никитская, дом 24

Нина Петровна Комарова (1892–1943), в первом браке Оболенская, русская поэтесса, племянница Ольги Форш. Дама сердца, то есть гражданская жена Ивана Васильевича Грузинова. Несмотря на то, что многие ее считали провинциалкой, родилась в Москве, в семье полковника царской армии, троюродного брата о. Павла Флоренского. Закончила Смольный с серябряной медалью в 1911 году. При Колчаке была сестрой милосердия. В Иркутске служила в Комиссии по ликвидации неграмотности. Общалась с Давидом Бурлюком и Алексеем Крученых, считала их своими учителями.

Нина Хабиас

Денежный переулок, дом 7

В Москву вернулась в 1921 году. Сначала жила в квартире своей бабушки (Денежный переулок, дом 7), а в 1924 году за ней уже была закреплена огромная квартира № 37 на Большой Никитской, в доме 24. Заявила Нина Петровна о себе в СОПО громко и сразу: читала свои стихи хриплым голосом, используя ненормативную лексику. К звонкому ее псевдониму Хабиас, с легкой руки О. Мандельштама, молва прибавила «Похабиас» – детская дразнилка да и только! Иногда называлась графиней, несмотря на манеры отнюдь не графини. Была совершенно беззастенчива и в поступках, и в стихах своих. У некоторых вызывала «чувство гадливости и удивления». Грузинов же в 4-м номере «Гостиницы…» написал о стихах Нины Хабиас: «<…> мгновенно отличишь из тысячи поэтов, своеобразный словарь и синтаксис; крайне сентиментальные, аскетизм и нежность, близкая Франсису Жамму». А сама Хабиас считала своего возлюбленного Ивана Васильевича Грузинова равным Христу! На одном из поэтических вечеров пришлось успокаивать каких-то воинственно настроенных матросов, собравшихся идти разбираться с Хабиас-Похабиас за ее вульгарные «Стихетты». На сцену срочно выпустили поэтессу Манухину (жену Шенгели) – разрядить обстановку. Работала же Нина Петровна в Москве, как и в Иркутске, в Чрезвычайной Комиссии по ликвидации безграмотности. Арестовали ее в 1937 году на квартире у бабушки в Денежном переулке, 7.

Большая Никитская, дом 24

Судя по всему, Есенин избранницу Грузинова недолюбливал, но книжечку ее в 12 страничек в своей библиотеке имел. Сегодня она интересует только коллекционеров. Хабиас-Похабиас – дополнительная краска к маловыразительному портрету Грузинова, заставляющая приглядеться к Ивану Васильевичу внимательнее: так ли он бесцветен и безвреден, в том числе и в судьбе Сергея Есенина.

Владислав Мирзоян в книге «Есенин. Гибель. Графиня Похабиас» высказывает версию о причастности Нины Петровны к аресту Алексея Ганина, друга Есенина: «То, что Нина Петровна Комарова-Хабиас-псевдоОболенская села в 1937-м – вовсе ничего не доказывает – срок могли дать и за недобросовестное сотрудничество. Как «ученику» Есенина поэту Ивану Приблюдному. А то, что она была реабилитирована только в 1989 году – только подтверждает нашу догадку – те, кто имел хоть какое-то отношение к сотрудничеству с ОГПУ-НКВД – реабилитации в конце 50-х, начале 60-х не подлежали».

Борисоглебский переулок, дом 6, стр.1

Этот дом в Борисоглебском переулке известен с 1992 года как Культурный центр «Дом-музей Марины Цветаевой», открывшийся в год столетия поэтессы. Марина Ивановна жила здесь с 1914 по 1922-й год, именно здесь впервые она почувствовала себя хозяйкой в своем доме, познала радость и горе: разлуку с мужем, голод, холод, смерть маленькой дочери…

Между тем, дом изначально был спланирован на 4 квартиры, а с 1918 года, следуя политике уплотнения, все 4 квартиры и вовсе сделали коммунальными, и проживало в них не менее 40 человек! Обитала здесь Цветаева среди прочих литераторов и поэтов. Она уже «сидела на чемоданах», все было собрано и сдвинуто, когда в комнате у входа, образованной большими шкафами, поселился Георгий Шенгели с женой Ниной Манухиной, домработницей и доберманом по кличке Ворон. Позже, когда Марина Ивановна уже будет жить в эмиграции, в 1925 году Шенгели приютит у себя в комнате еще и своего ученика – Арсения Тарковского, который будет спать под письменным столом. А Осип Эмильевич Мандельштам с женой Надеждой поселился здесь еще до отъезда Марины Ивановны, и Цветаева со смехом рассказывала знакомым, как наивно и публично ревнует Мандельштам свою Надю к красавцу Шенгели. Рюрик Ивнев рассказывал, что Шенгели материально поддерживал Мандельштамов. Кстати, Софья Толстая кокетливо упоминала Шенгели в письме к подруге М.М. Шкапской в апреле 1925 года: «Была в прошлый вторник на 100-м заседании Союза поэтов. <…> Читала жена Шенгели. Стихи поганы, она сама прелестна. А он что-то не показывается на моем горизонте, и мне это грустно…»

Борисоглебский переулок, дом 6, стр.1

В Москву Георгий Аркадьевич Шенгели (1894–1956) переехал в 1922 году из Одессы, где дружил с Багрицким, Олешей, Катаевым, Верой Инбер. После прочтения «Трактата о русском стихе», изданном в 1921 году и переизданном еще 2 раза, Шенгели пригласил Валерий Брюсов вести курс стихосложения в Высшем литературно-художественном институте в качестве профессора, считая, что «студентам будет полезно пообщаться с Шенгели». Книги Георгия Аркадьевича были популярны у пишущей молодежи, они посвящали студентов в тайны ремесла и литературной техники. Шенгели внушал студентам, что «писатель должен учиться своей технике, как скрипач учится своей». Эта сторона деятельности Георгия Аркадьевича вызывала активное неприятие у Владимира Маяковского, он возмущался званием «профессора», полученным Шенгели, считая Георгия Аркадьевича профаном. К 1926 году (уже после гибели Есенина) отношения Маяковского и Шенгели вошли в стадию острейшей полемики, а иметь Маяковского в качестве врага – еще то испытание!

Георгий Шенгели

Творчество Сергея Есенина Шенгели ценил высоко, считая несоразмерно талантливее, глубже, сложнее, богаче произведений Маяковского. Георгий Аркадьевич присутствовал на первом чтении «Анны Снегиной» в группе «Перевал», и был возмущен, что вещь большого мастерства не дошла до аудитории, а юнец Джек Алтаузен бросил в лицо Есенину: «Это шаг назад!»

Сейчас имя Шенгели подзабыто, а в 20–30 годы он был широко известен и авторитетен в стране. В течение 1925–1927 годов Шенгели трижды избирался на должность председателя Всероссийского Союза поэтов. Он писал стихи и поэмы, занимался литературоведческой работой, сделал огромное количество переводов. Есенин и Шенгели постоянно пересекались на многочисленных вечерах и диспутах, имели общий круг общения. Хорошо знала Есенина и жена Шенгели – поэтесса Нина Манухина. Нина Леонтьевна выступала на поэтических вечерах. Ее запомнили по роскошным нарядам и украшениям. Как-то важный чекист спросил Манухину, не боится ли она появляться перед солдатами и матросами в таком виде, на что Нина Леонтьевна ответила: ее наряды – знак равенства между этой публикой и той, дореволюционной. А публика, любая, всегда принимала ее тепло. Именно Нина Леонтьевна Манухина помогла защитить имя Есенина от необоснованных обвинений Мариенгофа в доведении доцента Шварца, автора «Евангелия от Иуды», до самоубийства, предъявленного бывшим другом в «Романе без вранья».

Но вернемся в Борисоглебский переулок… В доме постоянно текла крыша, жильцы подставляли ведра и тазы, а струйки противно стучали по жести. Трудно сейчас назвать поименно всех, кто из 40 жильцов-литераторов еще проживал здесь (из книги Н.Переяслова «Шенгели и Маяковский. Схватка длиной в жизнь»). Но с большой долей вероятности Есенин сюда заходил.

Марина Ивановна Цветаева написала ему:

– Брат по песенной судьбе – Я завидую тебе. Пусть хоть так она исполнится – Помереть в отдельной комнате! – Скольких лет моих? лет ста? Каждодневная мечта.

Бабель и Есенин

Сретенский бульвар

Рождественский бульвар

Петровский бульвар

Страстной бульвар

Было у сотрудников журнала «Красная Новь», где привечали «попутчиков», заветное местечко для встреч – пивная Малинникова у Мясницких ворот. В этот раз она оказалась на пути Исаака Бабеля, Сергея Есенина и симпатичного молодого человека, с которым Есенин еще не был знаком. Бабель представил его своим сыном. Впоследствии Семен Григорьевич Гехт, тогда, в летний денек 1924 года, начинающий писатель из Одессы, вспоминал эту встречу: «Пил Есенин мало, и только пиво марки Карнеева и Горшанова, поданное на стол в обрамлении семи розеток с возбуждающими жажду закусками – сушеной воблой, кружочками копченой колбасы, ломтиками сыра, недоваренным горошком, сухариками черными, белыми и мятными. Не дал Есенин много пить и разыскавшему его пареньку богатырского сложения. Паренька звали Иван Приблудный – человек способный, но уж чересчур непутевый. С добрым сердцем, с лицом и силой донецкого шахтера, он ходил за Есениным, не очень им любимый, но не отвергаемый.

Сретенский бульвар

Рождественский бульвар

Покинув пивную, пошли бродить. Шли бульварами, сперва по Сретенскому, потом по Рождественскому, где тогда был внизу Птичий рынок, и, потеряв по дороге Приблудного, поднялись к Страстному монастырю».

Петровский бульвар

Страстной бульвар

Присели под старыми липами у монастырских стен. Декламировали стихи, Есенин беспечно болтал ногой и все посматривал на «сыночка» с удивлением. Потом с простодушным недоумением обратился к Бабелю: «Сынок что-то у тебя больно большой!» Гехту шел двадцать первый год… Бабель и Есенин дружно рассмеялись. Тридцатилетние мужчины, талантливые, полные сил, беззаботно смеялись, сидя на лавочке у стен Страстного монастыря теплым вечером 1924 года. Как хорошо, что никто не знает наперед, что ожидает его в недалеком будущем…

Насельники Белого коридора

Троицкие ворота Кремля

Оружейная палата

Потешный дворец

Если войти в Троицкие ворота Кремля, повернуть направо (к западной части территории), пройти мимо Потешного дворца, то у самой Оружейной палаты будет тяжелая дверь.

Троицкие ворота Кремля

Оружейная палата

Открыв ее, посетитель поднимался по темной лестнице, на каждом повороте которой стоял часовой. В конце пути он оказывался на широкой площадке с такой же тяжелой дверью. За дверью находился ярко освещенный коридор: белые стены, белые двери, белый сводчатый потолок и красная ковровая дорожка до самого конца, где коридор упирается в огромное зеркало. Это и есть Белый коридор, куда простые смертные попадали редко. Коридор с апартаментами из трех-четырех комнат жил замкнутой жизнью. Его населяли вельможи нового времени: Каменевы, Луначарские, Троцкие… и несколько прикормленных властью литераторов, например Демьян Бедный и Лев Сосновский. Оба сыграли далеко не последнюю роль в судьбе поэта Сергея Есенина.

Потешный дворец