Текст книги "Москва в судьбе Сергея Есенина. Книга 2"

Демьян Бедный

Рождественский бульвар, дом 16

Сам Бог велел Демьяну Бедному быть придворным пиитом! Настоящее имя его было Ефим Алексеевич Придворов. Он и был им. Вот отрывок из письма Бедного Демьяна Иосифу Виссарионовичу Сталину от 26 июня 1924 года из санатория городка Ессентуки: «Иосиф Виссарионович, родной! Очень здесь хорошо. Я первый раз в своей жизни почувствовал, что, в сущности, я же никогда не отдыхал. Даже не имел представления, как можно отдыхать. Мозг похож на воду источника, из которого пью: прозрачный, с легкими пузырьками.

Демьян Бедный

Говорю это к тому, что имею намерение сагитировать вас приехать сюда хоть на один месяц, если нельзя на больший срок. Отдохнете, и ваша ясная голова станет еще яснее и заиграет этакими свежими пузырьками.<…>

Вчера вечером видел у источника картиночку: очередь человек двести. Сзади всех с кружечкой стоит Артабеков. Знаменитый, по вечекистским якобы жестокостям, Артабеков. Перед ним линия затылков и нэпманских нарядов. Получив свою воду, Артабеков подошел ко мне, явно расстроенный.

– Вижу, Демьяша, не чисто я работал. Вон того видишь? Я его должен был вывести в расход.

А теперь стой за ним в очереди. Дай ему, сукину сыну, брюшко пополоскать. <…>»

Квартира в Кремле, дача в Мамонтовке, свой салон-вагон (в народе говорили, что Демьян ездит в своем вагоне по стране и глядит: как народ живет – хорошо ли, может, надо чего!), служебный автомобиль с шофером. Стихи его в стиле лубка печатали «Правда», «Беднота», да кто только не печатал их! Его ценил А.В. Луначарский. В апреле 1923 года ВЦИК наградил Демьяна орденом Красного Знамени – боевым орденом за революционную деятельность. Разумеется, его «агитки» никто из сильных мира сего шедеврами не считал. Демьян обладал ценным качеством лизоблюда: держать нос по ветру. О себе Демьян написал:

– Во времена оны, Читая мои боевые фельетоны, Ильич сказал (должно быть, не зря): «У нашего Демьяна хорошая ноздря».

С первых дней революции Демьян Бедный числился «великим пролетарским поэтом». Поэтесса Нина Яковлевна Серпинская оставила нам портрет «великого» Демьяна: «Дошла очередь до круглого человека, на котором куртка сидела, как футляр на футбольном мяче. Такое же круглое румяное лицо, где огромные пространства лба и щек поглощали веселые, плутоватые, карие глаза <…> Почему-то я приняла его за шофера одного из автомобилей, развозивших гостей.

Он не был похож на человека, испытавшего много страданий и мытарств. Очевидно, он любил редкие книги, хорошее вино, красивых женщин <…>» Имея университетское образование и вкус к изысканным вещам, Демьян ловко кропал свои агитки, и жил припеваючи.

Сергей Есенин, «осужденный на каторге чувств вертеть жернова поэм», бездомный, наверняка и злился, и завидовал: вот он, простой рецепт благополучия, тем более в юности он слагал частушки не менее ловко, чем Демьян свои агитки.

Иван Грузинов вспоминал, как к Есенину однажды привязался стишок Демьяна:

– Как родная меня мать Провожала, Тут и вся моя родня Набежала.

Так целый день и повторял. А написал, вместо агиток, горькую «Русь Советскую»:

– С горы идет крестьянский комсомол, И под гармонику, наяривая рьяно, Поют агитки Бедного Демьяна, Веселым криком оглашая дол. Вот так страна! Какого ж я рожна Орал в стихах, что я с народом дружен? Моя поэзия здесь больше не нужна, Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Но однажды все-таки «нос» подвел Демьяна… В 1925 году с апреля по май в каждом номере центральных газет страны печатались в 36 главах кощунственные комментарии Демьяна Бедного к Евангелию. Православный мир был возмущен произведением под заголовком «Новый Завет без изъяна евангелиста Демьяна». Это было циничное издевательство над обычаями и историей России:

– Русь была деревянною дурою, Мракобесия злобного детищем, И пред «гордым иноплеменным взором» Щеголяла своим позором, Своей святой наготой.<…>

Сразу же после трагической гибели Сергея Есенина стали ходить по рукам списки «Послания «евангелисту» Демьяну». Написанное в качестве протеста и ответного удара, «Послание» молва сразу же приписала своему любимцу Сергею Есенину. Принадлежность этого произведения, честно говоря, по стилю мало напоминает есенинское, писалось «на скорую руку». Об авторстве долго шли споры. Известно, что при обыске у Михаила Булгакова был изъят список «Послания» – без подписи автора. Авторство брата публично отрицала сестра покойного поэта Катя, хотя ее выступление в газете выглядело странно: словно ее кто-то заставил. Был срочно найден «автор» произведения – некто Н.Н. Горбачев. Осужден на 3 года ссылки в г. Нарым, а через 3 месяца освобожден. В 1929 году умер от «тяжелой и продолжительной болезни». И вот, как сообщает автор книги «Есенин. Тайна смерти (Казнь после убийства)» В.И. Кузнецов: <…> наконец-то найден есенинский автограф «Послания…»; специалисты подтвердили подлинность (см.: «Нева, 1999, № 10). Ранее Виктор Кузнецов сообщал: «Очевидно, что в мае поэтический ответ Демьяну Бедному был готов. Он (Есенин) предложил его Петру Чагину для публикации в «Бакинском рабочем», но тот благоразумно не захотел ссориться с придворным кремлевским пиитом (об этом в 1965 году Чагин рассказал есениноведу В. Субботину). Ничего не оставалось делать, как распространить произведение в списках. Это, конечно, было опасно, но нельзя было и промолчать. Так в народ пошли отважные есенинские строки». Об авторстве Есенина писали в белоэмигрантской прессе. Поклонники поэта не сомневались в авторстве «Послания…». Многие за чтение и распространение поплатились свободой, попали на Соловки.

К чему надо было назначать автором Н.Н. Горбачева? А чтобы не делать лишней рекламы покойному Есенину.

Рождественский бульвар, дом 16

Какие бумаги он поспешно сжигал в печке у Анны Изрядновой перед побегом в Ленинград? Возможно, это «Послание…»?!

Добродушный на первый взгляд, Демьян Бедный, по меткому выражению писателя Владимира Солоухина, был «жалкой шавкой, тявкающей из подворотни». Корнею Чуковскому расхрабрившийся Демьян говорил о Мейерхольде: «Вот погодите, я его прикончу!» Разумеется, не физически. Любитель рассказывать анекдоты о евреях, топил Есенина, по привычке, на суде по «делу 4-х поэтов».

 
– Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Ты не задел его своим пером нимало.
Разбойник был, Иуда был.
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови у креста
Копнул ноздрей, как толстый боров.
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов.
<…….>
А русский мужичок, читая «Бедноту»,
Где образцовый блуд печатался дуплетом,
Еще отчаянней потянется к Христу,
Тебе же мат пошлет при этом.
 

Так и вышло. В 30-е годы Бедный стал получать пинок за пинком от Сталина. Охаивать Отечество вышло из моды. Съехал из Кремля. Переселился на Рождественский бульвар, в дом 16. Из окна до сих пор видна его богатейшая библиотека. Теперь она принадлежит Литературному музею. Умер своей смертью. От диабета. Похоронен в Москве, на Новодевичьем.

Лев Сосновский

Новослободская, дом 67

2 октября 1918 года Лев Сосновский, этот косноязычный публицист, назначается ЦК РКП (б) членом редколлегии газеты «Правда», главным редактором газеты «Беднота», ответственным редактором «Коммунара», журнала «Жизнь» и других газет и журналов.

Лев Сосновский

Наивысшей точки взлета карьера Сосновского достигла, когда он в первом номере журнала «На посту» в 1923 году подверг критике самого Максима Горького. Статья называлась «Бывший Глав-Сокол, ныне Центро-Уж». В ноябре 1923 года имя Льва Сосновского вновь у всех на устах! Он выступает обвинителем на общественном суде по «делу 4-х поэтов» в Доме Герцена. Если бы не Сосновский, то и дела бы, скорее всего, никакого не было. Инициатором задержания в пивной Малинникова поэтов Клычкова, Орешина, Есенина и Ганина был М.В. Родкин, Комендант и ответственный контролер Московского совета производственных объединений. Будучи сам под хмельком, как и задержанные, он слишком внимательно прислушивался к их разговору. Народ в пивных возбужденный. Чего только не услышишь, если, конечно, специально прислушиваться к пьяным разговорам. Где еще поговорить о текущем моменте, если не в пивной: любого хватай и в кутузку. Похоже на то, что сам Родкин по совместительству являлся сексотом. Дежурный 47-го отделения милиции показал, что поведение обвиняемых поэтов ничем не отличалось от обычного поведения пьяных, приводимых в участок: «Выпили на две копейки, а скандалили на миллиард». Так бы и разошлись, но кто-то вызвал ГПУ. Вскоре в «Рабочей газете» вышла статья Льва Сосновского «Испорченный праздник», где автор сознательно придает произошедшему политический аспект, прекрасно отдавая себе отчет, чем грозит хулиганам его статья: вплоть до расстрела. Его статью перепечатывают в нескольких газетах, где он имеет влияние, и дальнейшие материалы по делу будут печататься в тоне, заданном Львом Сосновским. Уж не знаю, чем так насолил Есенин Сосновскому, но арестовать хотели именно его, да друзья пошли вместе с ним. Сосновский лично следил за распространением этой истории в прессе. В «Известиях» и «Вечерней Москве» сообщалось, что на заседание суда приехали товарищи из Америки, чтобы рассказать, как во время своего пребывания там Есенин учинял дебоши, подобные разбираемому. Международный террорист, а не поэт! Неожиданностью для Есенина стали показания его приятелей – Анатолия Мариенгофа и Марцелла Рабиновича – заявивших, что Есенин совсем спился, опасно болен и его необходимо лечить от белой горячки. Это не соответствовало истине и не способствовало его оправданию, хотя они утверждали обратное. И все-таки суд обвинения Сосновского и Родкина не поддержал. Суд над поэтами получил огромный резонанс. Далеко не все разделяли позицию обвинителя. Звучали голоса в поддержку обвиняемых. А. Ветлугин, который сопровождал в поездке по Америке Сергея Есенина и Айседору Дункан, писал в русскоязычной газете: «Говорить об антисемитизме Есенина может только тот, кто не имеет о нем никакого понятия, кто днем подлизывается к евреям, а ночью мечтает о Кирилле Владимировиче» – (великий князь). Один белорусский поэт сказал Рюрику Ивневу, а тот записал в своем дневнике: «Когда наши ребята (узнали из газет) прочли в «Рабочей газете» статью Сосновского (о бойкоте), они пошли в магазин и накупили книг Есенина». Читатель и почитатель поэзии Сергея Есенина А. Корнеев написал ему в письме от 12 декабря 1923 года: «<…> было тяжело читать («Известия» от 12.12.23), что Ваши же собратья по перу позволили себе публично копаться в этой душе грязными руками… Это можно объяснить только падением нравов в современной литературной среде, господством волчьей морали и низкопоклонством. Меня утешает лишь одно: весь трагизм жизни, все удары судьбы в конце концов только обогащают душу истинного поэта, который превращает душевные переживания в перлы своего творчества». Из реакции на обвинения Сосновского и ему подобных стало очевидно, что даже неискушенные в подковерных интригах чувствуют: мишенью Сосновского был именно Сергей Есенин. Громкий скандал, который Сосновский ловко раздул, лишил поэта покровительства Троцкого и Каменева, надежды на обретение собственного жилья и перспективы получения собственного журнала.

Новослободская, дом 67

Сосновский Лев Семенович не был удовлетворен исходом дела, квалифицированного судом как банальный дебош с наказанием в виде общественного порицания. На протяжении многих лет он продолжал порочить имя поэта в своих гнусных статьях «Есенинщина», «Развенчайте хулиганство» и прочих, обвинял Н. Бухарина и его «Злые заметки» в том, что они запоздали на несколько лет.

В 30-е годы Сосновский был исключен из партии как убежденный троцкист, лишился шикарных апартаментов в Белом коридоре, был сослан, вернулся, восстановлен в партии, получил квартиру в новостройке на Новослободской улице (дом 67) возле Бутырской тюрьмы, но пожил там совсем не долго, вновь был исключен из партии и расстрелян в 1937 году.

Прах его захоронен в общей могиле жертв политических репрессий на Новом Донском кладбище.

Вот и опустели апартаменты Белого коридора. Со смертью Сергея Есенина началось его бессмертие. Он чувствовал, что так будет. Но не дожил до своей всемирной славы…

Виктор Шкловский и Лев Никулин

Скатертный переулок, дом 22

Виктор Шкловский, бывший «серапионов брат», соратник Владимира Маяковского, Велимира Хлебникова, Алексея Крученых, «лефовец», признавался в симпатиях к «напостовцам» – казалось бы, ничего общего с Сергеем Есениным не имел, но поэт включил его в список приглашенных на мальчишник по случаю женитьбы на Софье Толстой. Знакомы они с Есениным были еще со времен Петербурга, с самого первого триумфа Есенина на поэтическом поприще. Какие-то вымученные и явно заказные воспоминания Виктора Шкловского «И сегодня сегодняшний» 1957 года не оставляют впечатления о взаимной симпатии. Очевидно, что приглашен Шкловский на мальчишник – в качестве гостя со стороны Софьи Андреевны Толстой. Встречи, о которых вспоминает Шкловский – по большей части проходили в 1925 году. Например, встреча на музыкальном вечере у Толстой с цыганами. «Я Есенина видел много раз, – пишет Виктор Шкловский, – и всегда он был не у своих и не дома. Настоящим другом его был молчаливый, замкнутый Всеволод Иванов. Одевался Е. элегантно, но странно: по-своему, но как-то не в свое. Он ощущал, что цилиндр и лаковые сапоги – печальная шутка. Из цилиндра можно, например, покормить лошадь, если в него насыпать овес. Уходила от Есенина деревня, она как будто уходила в литературу». Ранние встречи, о которых пишет Шкловский, вспоминая Петербург и салон Зинаиды Гиппиус, он описывает, похоже, лишь со слов Клюева. Значит, мальчишник – лишь знак уважения внучке Толстого.

Соседу Шкловского по дому № 22 в Скатертном переулке, Льву Никулину, тоже наряд Есенина казался странным: «Жизнь Есенина, чудо, случившееся с ним, крестьянским юношей, ставшим одним из первых русских поэтов, наших современников, – все это хорошо известно. Но как-то странно было видеть его, автора стихов «Русь», внешне ничем не подчеркивающего своей биографии – ни в одежде, ни в повадках. На нем не было поддевки, он не был острижен в скобку, как некоторые крестьянствующие поэты, не было и сапог с лаковыми голенищами. Светло-серый пиджак облегал его стройную фигуру и очень шел ему – такое умение с изящной небрежностью носить городской костюм я видел еще у одного человека, вышедшего из народных низов, – у Шаляпина». Лев Никулин впервые увидел Есенина в поэтическом кафе «Музыкальная шкатулка», которое находилось на пересечении Петровки и Кузнецкого Моста. В мае 1918 года Никулин откликнулся на книгу Есенина «Голубень»: «Грехопадение Есенина в левое крыло дало пищу для жестоких выводов, но с выходом книги «Голубень» ярость критики уменьшается и внимание читателя серьезно уделяется Сергею Есенину… Как характерно это разочарование и тоска в одном из тех, кто под крылом «Знамени труда» заговорил о приятии современной России». Лев Никулин, писатель, поэт, журналист, был близко знаком с Есениным через общих друзей – художников Юрия Анненкова и Жоржа Якулова, и поэта Вадима Шершеневича. «Левушка типичный русский житель, с американской деловитостью, еврейской кровью и чисто парижски-мансардным лиризмом», – представил его Шершеневич в «Великолепном очевидце». Встречались в клубе СОПО, в книжных лавках поэтов. Надо отметить, что у Есенина и Никулина было общее увлечение – творчество Александра Вертинского, выступавшего в те годы в поэтическом кафе «Трилистник» («Элит») на Петровских линиях в костюме Пьеро. Поэт-пролеткультовец Николай Полетаев как-то вспоминал о посещении с Есениным одной «буржуазной квартиры», где дочь хозяев «долго и хорошо играла на рояле», а Сергей Есенин «особенно просил играть Вертинского». На удивленный вопрос приятеля, а что же ему так нравится в Вертинском, Есенин отвечал: «Вот странно – нравится, да и все!» Сам же Александр Николаевич написал музыку к двум стихотворениям Есенина: «В том краю, где желтая крапива…» и «До свиданья, друг мой, до свиданья!» Значит, и Вертинский интересовался творчеством поэта. В отличие от Шкловского, который называл песни Вертинского «условными, щелевыми, подавленно-мурлыкающими», Лев Никулин хранил в своем архиве редкие фотографии Вертинского. О встрече Никулина с Есениным после возвращения с Кавказа последнего подробностей я не нашла. Но она была. Есенин привез «Анну Снегину» и читал ее в квартире Никулина. Лев Никулин указал автору на то, что многие образы в поэме не прорисованы до конца. Есенин спросил: «Евгения Онегина хочешь?» Возможно, и Шкловский заходил по-соседски послушать поэму.

Скатертный переулок, дом 22

Лев Никулин запомнил прощание с покойным поэтом в Доме печати: «В гробу лежал мальчик с измученным, скорбным лицом…»

Сусанна Мар и Иван Аксенов

Чистый переулок, дом 5

Осень 1923 года. Приобщая свою подругу Наташу Зиновьеву к многоликой литературной жизни Москвы, Иван Приблудный привел ее как-то в кафе «Стойло Пегаса». Девушка с интересом оглядывала этот островок московской богемы: «Недалеко от нас за столиком сидели двое мужчин и одна красивая женщина с черными, отливающими красным волосами и, о ужас! – в мужских брюках. «Как Жорж Занд!» Это была, как я потом узнала, Сусанна Мар».

Сусанна Георгиевна Мар (настоящая фамилия Чалхушьян, 1900–1965) покорила столицу, прежде всего своей красотой. Айседора Дункан говорила Надежде Вольпин, что «в Москве есть два красивых человека – Сергей Есенин и Сусанна Мар». При яркой внешности эта девушка еще писала «неплохие стихи» – это признавал сам Вадим Шершеневич! Сусанна приехала покорять литературный мир Москвы с мужем, Рюриком Роком (настоящее имя Эмиль-Эдуард Геринг) из Ростова-на-Дону в 1919 году. Вскоре супруги расстались. Амбициозная девушка, по словам Шершеневича, «была полна намерений стать имажинистической Анной Ахматовой». В отличие от исчезнувшего с поэтического горизонта мужа, девушку заметили и отметили. Тарас Мачтет, слегка влюбленный в красавицу, написал в дневнике: «Вот талант яркий, молодой, свежий! Она недавно появилась среди нас и манерой чтения, стихами о Востоке покорила любителей новой поэзии. В «Стойле» сам Шершеневич читал о ней доклад. Жизнь в ней бьет ключом». На счет «манеры чтения», видимо, спорно: «она безбожно картавила». А на счет «бьет ключом» – в точку. Из дневника Мачтета: «<…> она живая, молодая, жгучая, и здесь верна себе, с копной черных, как смоль, волос ни минуты не сидит спокойно. Вот вскочила, убежала куда-то, вот снова села и, перегнувшись через два стула, переговаривается с Вольпин». С Надей Вольпин они, ровесницы, подружились: «Сусанна – поистине справочное бюро! К ней, как по речкам в озеро, стекается всяческая информация». Девушек мгновенно сблизили общие интересы – к имажинизму и имажинистам. Надя влюблена в Есенина, Сусанна – в Анатолия Мариенгофа. В 1922 году выйдет ее сборничек «АБЭМ», в нем зашифровано имя – Анатолий Борисович Мариенгф. Шершеневич рассказал в «Великолепном очевидце»: «Сусанна Мар хотела выпустить книгу любовной лирики. Я в шутку предложил ей название книжки: «Память губ». Когда я рассказал об этом Есенину, он поправил меня: «Не «Память губ», а «Память губной помады»» Судя по стихотворению Сусанны, датированному августом 1921 года, любовь к адресату была весьма драматичной:

– Осушить бы всю жизнь, Анатолий, За здоровье твое, как бокал. Помню душные дни не за то ли, Что взлетели они, словно сокол. Так звенели Москва, Богословский, Обугленный вечер, вчера еще… Сегодня перила скользкие – Последняя соломинка утопающего. Ветер, закружившийся на воле, Натянул, как струны, провода. Вспоминать ли ласковую наволоку В деревянных душных поездах? Только дни навсегда потеряны, Словно скошены травы ресниц, Наверное, так дерево Роняет последний лист.

Когда Есенин вернулся из дальних стран, Наденька Вольпин решила не восстанавливать с ним болезненные отношения. Пряталась. «Где пропадала? – накинулась на меня Сусанна Мар. – Есенин мне проходу не дает: куда вы подевали Надю Вольпин. Просто требует и с меня, и со всех, Мартышка уже пристраивает к нему в невесты свою подругу, Августу Миклашевскую. Актриса из Камерного. Записная красавица».

В 1921 году Сусанна стала женой Ивана Александровича Аксенова (1884–1935), потомственного дворянина Курской губернии. Он окончил Кадетский корпус, был шафером на свадьбе Н. Гумилева и А. Ахматовой, председателем ВЧК по борьбе с дезертирством. Членом Совета ЛИТО Наркомпроса, редактором литературно-издательского подотдела.

Сподвижник Мейерхольда, он перевел пьесу «Великодушный рогоносец» бельгийца Фернана Кроммелинка. Он был ректором Государственных высших режиссерских мастерских (ГВЫРМ), созданных Всеволодом Эмильевичем. Переводчик, поэт, критик, знаток английского елизаветинского театра, заместитель председателя Союза поэтов – в историю вошел участником уморительного эпизода «Суда над имажинистами», благодаря Сергею Есенину! Только ленивый не вспомнил этот случай в своих мемуарах. О нем писали и Грузинов, и Мариенгоф, и Ройзман… Слово Моте Ройзману как самому молодому и шустрому: «4 ноября 1920 года в Большом зале консерватории состоялся суд над имажинистами <…> Хорошо выступил Есенин, очень умно иронизировал над речью обвинителя Брюсова. Сергей говорил, что не видит, кто бы мог занять позицию имажинистов: голыми руками их не возьмешь. А крылатый Пегас ими давно оседлан и имажинисты держат его в своем стойле. Они никуда не уйдут и еще покажут, где раки зимуют. Свою речь Сергей завершил с блеском. «А судьи кто? – воскликнул он, вспомнив «Горе от ума». И, показывая пальцем на Аксенова, у которого была большая рыжая борода, продолжал:

Сусанна Мар и Иван Аксенов

– Кто этот гражданский истец? Есть ли у него хорошие стихи?

Чистый переулок, дом 5

И громко добавил:

– Ничего не сделал в поэзии этот тип, утонувший в своей рыжей бороде!

Это был разящий есенинский образ. Мало того, что все сидящие в зале консерватории громко хохотали. Мало того! В следующие дни в клуб Союза поэтов стали приходить посетители и просили показать им гражданского истца, утонувшего в своей рыжей бороде. Аксенов, зампред Союза поэтов, ежевечерне бывавший в клубе, узнал об этом и сбрил бороду!» Ну и хохот стоял, когда Аксенов появился в клубе без бороды, только представьте себе эту сцену.

Итак, в 1921 году Сусанна Мар становится женой человека без рыжей бороды, и даже иногда прибавляет к псевдониму Мар его фамилию: Мар-Аксенова. Живет супружеская пара в Чистом переулке, 5. В ближайшем соседстве с особняком Дункан. От Вольпин известно, что Айседора приглашала к себе на дружеские вечера Сусанну как исключение: великая босоножка предпочитала собирать у себя чисто мужскую компанию. Возможен ли ответный визит? Вполне. Хотя, думаю, Аксенов не простил Есенину его шутку с бородой и жаждал мести.

P. S. А где же Рюрик Рок, первый муж Сусанны? В середине 1921 года, после скандала с поддельными печатями Союза поэтов, он оказался в Берлине. Посылал Мейерхольду вырезки из немецких газет о театральной жизни Германии. Далее его следы теряются…