Текст книги "Москва в судьбе Сергея Есенина. Книга 2"

Братья Эрдманы

Петровка, дом 20/1

Электрозаводская улица (бывшая Генеральная), дом 27

Братья-погодки – Борис и Николай Эрдманы – родились в семье бухгалтера фабрики «Товарищества шелковой мануфактуры» Роберта Карловича Эрдмана и домохозяйки Валентины Борисовны (в девичестве Кормер), дочери владельца часовой мастерской и внучки купца первой гильдии. Борис Робертович (1899–1960) начинал как артист в Театре Таирова с 1917 по 1919 год, в 1918 впервые проявил себя как театральный художник, со временем вырос в серьезного художника-конструктивиста, реформатора сценической площадки и театрального костюма. Работал с балетмейстером К. Голейзовским, в Опытно-героическом театре. Подписал Декларацию имажинистов, оформлял книги, которые они издавали: «Лошадь как лошадь» В. Шершеневича, «Кооперативы веселья: Поэмы», «Коробейники счастья» А. Кусикова и В. Шершеневича, «Красный алкоголь» М. Ройзмана, «Коевангелиеран» А. Кусикова и другие. Известны графические психологические портреты имажинистов Есенина, Мариенгофа, Шершеневича, Кусикова и брата Николая на фоне предметов, часто встречающихся в стихах каждого из них. Особенно близок Борис Робертович был с Вадимом Шершеневичем. Его он рисовал чаще других, и его вторую жену – красавицу Юлию Дижур. Шершеневич описывает забавный случай из истории их дружбы с Борисом: «Я боксировал неплохо, и, вероятно, весть об этом зачастую сдерживала моих противников на эстраде. Борис неожиданно заявил, что он тоже неплохо знает бокс. Я дважды или трижды переспросил Бориса. Он настаивал. <…> Я предложил в шутку побоксировать. Борис очень охотно согласился. Мы встали между кроватями. Николай и Сандро сидели на постелях. Борис смотрел на меня с видом испытанного бойца. Коля глядел на меня исподлобья и невозмутимо.

Петровка, дом 20/1

Я сделал первый выпад, и Борис исчез. Я оглянулся. Его не было ни на ногах, ни на полу. Сандро хохотал. Коля сидел по-прежнему невозмутимо. После усиленных поисков Борис был обнаружен в дальнем углу комнаты под кроватью. Все лицо было в крови. Он тщетно пытался унять шедшую из носа кровь. Тут же, лежа, признался, что понятия не имел о боксе, а решил меня «разыграть». Для ликвидации «розыгрыша» пришлось принести полотенце и ледяной воды <…>»

Борис Эрдман оформлял кафе имажинистов «Калоша» (находилось во 2-м Доме Советов): на первом этаже сцена для выступления эстрадных артистов с конферансье Михаилом Гаркави, на втором – для выступления имажинистов и Анны Никритиной с чтением стихов; и «Мышиная нора» – (находилась на углу Кузнецкого Моста и Неглинной); рисовал афиши для кинотеатра «Лилипут» (располагался на Серпуховской площади) – все эти предприятия периода имажинизма без Сергея Есенина оказались нерентабельными и быстро прогорели. В 1925 году театральные работы Бориса Эрдмана были удостоены серебряной медали на Всемирной выставке в Париже.

Борис Эрдман проживал на Петровских линиях (Петровка, дом 20/1) с женой, танцовщицей Верой Друцкой. Служил неподалеку в ТЕО Наркомпроса, в цирковой секции на Неглинной, дом 9. В годы Второй мировой войны Борис Робертович был главным художником Государственных цирков, с 1950 года – и до конца своих дней – художником Московского драматического театра им. К.С. Станиславского. В 1957 году он получил звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР.

Именно под влиянием старшего брата Николай Робертович Эрдман (1900–1970) стал имажинистом. Николай выглядел совсем мальчиком. Анатолий Мариенгоф описал его так: «Эрдмановские синие брюки, без пятнышка и всегда в классическую складку, мы называли «зеркальными». Право, если бы их повесить на гвоздь и в соответствующее место глядеть, можно было не только прически сделать, но и без особого риска побриться безопасной бритвой.

Очень уж милым носом наградила мать-природа Николашу Эрдмана: <…> с этакой гаринской нашлепкой и еще – с ямочками на щеках. И небольшими умными глазами, чуть-чуть не черными. Совсем черные редко бывают умными. И широкоплечей спортивной фигурой, когда и руки и ноги в меру. Со всем этим Эрдман так и лез в душу. Как в мужскую, так и в дамскую… что приносит всегда удовольствие, но не всегда счастье. Несколько беспокойно это.

Электрозаводская, дом 27

Вначале он поотстал от нас в славе, как пышно называли мы свою скандальную известность». А Матвей Ройзман добавляет еще штришок: «Коля недавно окончил реальное училище, выглядел мальчиком, наверно, впервые надел штатский костюм, но кепка у него была фасонистая, и носил он ее «а ля черт подери».

Николай участвовал в росписи Страстного монастыря. Он писал хорошие стихи, которые восхищали Есенина. И Вадим Шершеневич хвалил их. Но Николай Робертович вскоре с головой ушел в драматургию. Кстати, его крепко слепленную голову многие считали головой Маяковского в миниатюре! Николай Эрдман сочинял шутки и репризы для артистических кабаре, мюзик-холлов, Театра Сатиры. Написал известные пьесы «Мандат» (1925) и «Самоубийца» (1928). Над ними хохотал до слез сам К.С. Станиславский. Его «Мандатом» восхищался Всеволод Мейерхольд.

Борис Эрдман

Николай Эрдман

Николай Робертович шутил мрачно и невозмутино. Вскоре Сергею Есенину на себе пришлось прочувствовать колкие шутки своего любимца, которого вдохновлял на обидные частушки брак поэта с Айседорой Дункан. С 1923 года Николай Эрдман работает в соавторстве с Владимиром Массом. Ими написано популярное обозрение «Москва с точки зрения…», которым с большим успехом открылся Театр Сатиры в Москве. Там «пошутили» не только над Есениным, но и над Ахматовой, Маяковским, Сейфуллиной… Молва приписывала Николаю Робертовичу злую эпиграмму по случаю приезда Максима Горького в СССР. Злая сатира – политические басни – в конце концов сыграла злую шутку с самим автором. В 1933 году прямо со съемочной площадки фильма «Веселые ребята» в Гаграх соавторов сценария «откомандировали» прямо на Лубянку. Шутка обернулась для Николая Робертовича тремя годами ссылки в город Енисейск. По сравнению с участью других «посетителей» Лубянки – курорт. Все эти три года ссылки переписка с актрисой Художественного театра Ангелиной Степановой скрашивала Николаю Эрдману неволю. Актриса даже навещала изгнанника в Енисейске, добилась его перевода в более комфортные условия. Эрдман был женат трижды. Все его жены были балеринами.

В период участия в Ордене имажинистов Николай Эрдман проживал на Электрозаводской улице (до 1929 года Генеральная), в доме 27 – в здании общежития фабрики «Товарищество шелковой мануфактуры». Похоронены братья Эрдманы на Новом Донском кладбище (уч.1).

Сухаревка

Знаменитый московский рынок появился в середине XVIII века на Большой Сухаревской площади вокруг Сухаревой башни – обители алхимика Якова Брюса (в рамках реконструкции Москвы в 1934 году башня была разрушена). Рынок постепенно разрастался, проникая в близлежащие переулки, и постепенно превратился в огромную толкучку с криминальным уклоном. Вокруг находились трактиры, пивные, склады. На Сухаревке традиционно торговали продуктами, тряпьем, дешевой посудой, фарфором и изделиями из разных металлов. Рынок кишел карманниками и другими мошенниками. Октябрьская революция добавила к торговавшим еще и мешочников, которые привозили в Москву с юга мед, топленое масло, водку (от чачи до самогона). Крестьяне Подмосковья везли мясо, кур, гусей. Площадь Сухаревки увеличилась еще больше. Здесь уже торговали представители всех слоев общества: в одном ряду стояли обнищавшие «бывшие», кухарки, профессура, проститутки… В декабре 1920 года В.И. Ленин подписал указ о закрытии Сухаревки, но нэп ее вернул к жизни снова. Сухаревский рынок переименовали в Новосухаревский и застроили торговыми павильонами.

Я упоминаю Сухаревку потому, что этот рынок посещали все москвичи, включая имажинистов, их друзей и врагов. Есенин, прежде всего, обходил книжные ряды. Интересовался книгами и для своей библиотеки, и для продажи в книжной лавке. Любил потолкаться на Сухаревке и Мотя Ройзман. Он с детства был здесь завсегдатаем: сопровождал отца, выискивающего среди хлама какую-нибудь антикварную вещицу. Сам же Мотя бродил по книжным развалам. Всеволод Иванов, переехав в Москву, купил на Сухаревке настолько дорогие обои, что на мебель для нового жилья уже не хватило, приходилось ему писать рассказы, сидя на полу. Чтобы издать «Пугачева», друг Есенина Сахаров отнес на Сухаревку пуд черной икры, а после туда же отправились его патефон и пластинки. От продажи этого добра денег хватило на издание уже трех книг.

Сухаревка

Сухаревка

Вадима Шершеневича Сухаревка вдохновила на создание стихотворения «Эстетические стансы»:

 
<…..> И тащу продавать на Сухаревку
В рай билет, мои мышцы и мозг.
Вот вы помните: меня вы там встретили,
Так кричал, что ходуном верста:
– Принимаю в починку любовь, добродетели,
Штопаю браки и веру в Христа.
 

И, разумеется, все имажинисты посещали знаменитую Сухаревку перед праздниками: приходили за снедью. Вот как имажинисты готовились к встрече Нового 1920 года: «на деньги, собранные в складчину в мешок летели буханки хлеба, головки сыра, круги колбас».

В 2005 году при строительстве подземного перехода на Сухаревской площади под Садовым кольцом обнаружен и законсервирован фундамент Сухаревой башни. Это место считалось мистическим, возможно, Сухарева башня когда-нибудь вернется сюда?!

«Литературный особняк»

Никитский бульвар, дом 8

Большая Никитская, дом 19

Леонтьевский переулок, дом 4

Тверской бульвар, дом 25

Московское объединение поэтов и литераторов «Литературный особняк», почему-то, не вызвало серьезного интереса ни у историков литературы, ни у литературоведов. Объединение до сих пор остается малоизученным явлением своей эпохи. Возникший в начале 1918 года, как большинство подобных объединений, кружков и союзов, «Литературный особняк» уже в феврале 1919 года вышел из-под контроля Всероссийского союза поэтов (ВСП, СОПО), и 5 декабря 1919 года зарегистрирован как самостоятельная единица. Чуть больше десяти лет существования – и 4 апреля 1929 года приказом НКВД «Литературный особняк» закрыт. В 1928–1929 годах под видом перерегистраций закрылись многие подобные организации.

Участники объединения «Литературный особняк» собирались для чтения и обсуждения своих произведений, бесед на литературные темы. Подразумевалась и издательская деятельность, и публичные выступления (благотворительные и платные). При объединении существовало Бюро «Литос», ведавшее изданием учебной литературы, изготовлением значков, флажков, открыток, календарей. Бюро находилось в Клубе художников (Ветошный переулок, дом 2). Там проходили и выступления поэтов: из известных – выступление О. Мандельштама в Клубе художников. Директором «Литоса» был И. Аксенов. Первым председателем «Особняка» – О. Леонидов (Шиманский), председательствовали В. Федоров, Н. Адуев и др. Время сохранило для потомков дружескую эпиграмму члена «Литературного особняка» Абрама Арго:

 
Чижики чирикают у господа в саду его,
Лирики лирикают под крылышком Адуева.
 

Членами объединения являлись: Ю. Балтрушайтис, К. Бальмонт, В. Брюсов, В. Бутягина, Е. Волчанецкая, М. Гальперин, Н. Гиляровская, В. Гиляровский, Н. Захаров-Мэнский, С. Зотов, В.П. Иванов, Н. Кугушева, В. Лобанов, К. Лукьянов, Н. Минаев, М. Павлова, Я. Полонский, А. Присманова, М. Ройзман, Д. Туманный (Панов), А. Арго, Н. Адуев (Рабинович) и др.

Своеобразным летописцем объединения «Литературный особняк» стал малоизвестный широким читательским кругам поэт Тарас Мачтет (1891–1960?), уроженец Рязанского края, сын писателя-народника Григория Александровича Мачтета, автора текста революционной песни «Замучен тяжелой неволей». К счастью, Тарас дотошно вел дневник, и сдавал, по мере заполнения, каждую тетрадь в РГБ. Если отбросить многочисленные любовные страдания и наивное преувеличение собственного значения для большой литературы, дневник имеет некоторую историческую ценность. С годами, а поэт вел дневник с 1903, сам Тарас осознал пользу своего труда: «Никто, никто не знает из друзей моих, что через 10–20 лет все, что они думали, говорили, решали, пройдет перед глазами наших отдаленных потомков». Этот дневник и каламбур Маяковского – «Тарас Мачтет // Стихи прочтет» – оставили память о нем бо́льшую, чем его стихи. Особую ценность для изучения «кафейного периода» нашей истории имеют его тетради за 1919–1922 годы, где подробно описаны собрания «Особняка» и контакты с другими объединениями поэтов и литераторов, где встречаются портреты современников Тараса Григорьевича – Сергея Есенина, Сусанны Мар, Вадима Шершеневича и многих других. У «Особняка» не было своего постоянного помещения, мероприятия проходили по адресам: на Арбате, 7 (дом не сохранился), на Никитском бульваре, 8 (Дом печати), на Большой Никитской, 19 (помещение Московского театрального общества), на Тверском бульваре, 25 (Дом Герцена), в Девятинском переулке, 9, во Дворце искусств на Поварской, 52, в Доме народов им. П.А. Алексеева (Большая Дмитровка, 17), в помещении Центрального дома работников просвещения (Леонтьевский переулок, 4) и даже в фойе Малого театра.

Никитский бульвар, дом 8 (ворота)

Запись из дневника Мачтета от 29 ноября 1920 года: «Наш «Литературный особняк» из Дома печати перешел с сегодняшнего вечера в новое место, в помещение Московского театрального общества на Большой Никитской, 19.

Вот уже третий год существует наша юная еще во всех отношениях организация и почти по нескольку раз в год переезжает с места на место. Последним пристанищем был третий этаж Дома печати. <…> Я, войдя в новое помещение, когда все уже находились в сборе, с любопытством оглядел новое наше пристанище. Зала, довольно уютная, разделенная колоннами, казалась на первый взгляд удобной и вполне поместительной для наших вечеров. <…>Середину залы перехватывал длинный канцелярский стол, обитый зеленой материей, стол, над которым висели люстры. <…> Но, как ни уютно казалось здесь, все же для собраний наших, становящихся все более открытыми и популярными, она мала. Мы едва поместились сегодня в ней все».

Большая Никитская, дом 19

Остается загадкой, как, не имея постоянного помещения, членам «Особняка» удалось организовать бесплатную столовую для своих и даже посторонних литераторов?!

Олег Леонидов вел переговоры о возвращении «Литературного особняка» на старое место – в Дом печати. Собрания, диспуты и заседания его членов часто проходили уже совместно с имажинистами, Маяковским, представителями «Звена» или «суриковцами». 6 августа 1921 года по приглашению членов объединения в «Особняке» с успехом выступил Сергей Есенин с чтением «Пугачева». Происходило это, скорее всего, в Доме печати. Ивнев и Грузинов (и Мотя Ройзман) тоже были членами этого объединения. Рюрик Ивнев даже входил в его правление.

Свое отношение к имажинистам Мачтет выразил в дневниковой записи от 23 июня 1921 года: «Да, несмотря на различные взгляды, я чувствую, что ближе душой Решетову и Рудину, чем Шершеневичу и Мариенгофу, и иду за ними ради только быстрого вперед продвижения. Простит ли мне будущее поколение это стремление, мой хамелеонизм, аннулированный поздним вступлением моим в литературу и трудностью печатания». В те годы у имажинистов было много завистников: уж больно успешными они казались. Мачтет заигрывал с Кусиковым, надеясь на выступления в имажинистском кафе «Стойло Пегаса» (за выступления поэтам платили), на издание своих стихов… Кумиром Мачтета был Шершеневич – блестяще образованный, ловкий полемист. Мачтет старался сблизиться и с Сергеем Есениным, своим земляком. Честолюбивые мечты Тараса Григорьевича простирались далеко: он мечтал открыть в родном Баграмове филиал «Среды», «Литературного особняка», Дворца искусств и Всероссийского союза поэтов. Что-то типа Народного дома. Тарас доверял дневнику свои наполеоновские планы: «Пока что у меня слишком мало связей для поддержки своих проектов, но пройдет еще год, я еще более сойдусь с сильными мира, сам стану одним из них <…>» Есенин на сближение никак не шел, идею московского филиала в Баграмове не разделял, чувствуя отсутствие интереса к поэзии у крестьян родного Константинова, даже у своих друзей детства, ставших сельскими учителями. Идеи Мачтета заинтересовали только Федора Долидзе.

Леонтьевский переулок, дом 4

Основной интригой «Литературного особняка» была идея ослабить позиции Всероссийского Союза поэтов. Давно вышедшие из подчинения СОПО в 1919 году, они постоянно жаловались на него в Наркомпрос А.В. Луначарскому, писали письма. Называли кафе «Домино», находившееся в ведении Союза, «веселым кафе поэтов». На протяжении всех лет ставили вопрос о закрытии СОПО. Указывали на неправильное ведение протоколов заседаний, слабый контроль со стороны Валерия Брюсова и «спекуляцию». В 1921 году у членов «Особняка» появились более существенные причины для жалоб на ВСП: ученица Брюсова, его последняя привязанность поэтесса Аделина Адалис имела огромное влияние на мэтра, и якобы тратила деньги союза на свои нужды. В ответ на очередную докладную записку членов «Литературного особняка» А.В. Луначарский предложил жалобщикам возглавить ВСП и назначил перевыборы.

….. Из дневника Тараса Мачтета от 25 июня 1921 года: «Да, в прошлый раз Адалис растратила деньги, а теперь Рок подделал казенные печати и пробует видимо оправдаться.

По зале уже бродит список «Особняка», составленный им только в эту среду, и В.А. Монина, главная зачинщица и враг Рока и козней Адалис и Валерия Брюсова, уже сует мне свою записку.

– Помните, голосовать только за нее, а то иначе пройдут Брюсов, Адалис и Шершеневич, угрожающе шепчет она мне, пока на эстраде события с быстротой молнии гремят и развертываются.

– А чей другой список еще какой-нибудь есть? – спросил я.

– Ну да же, Брюсов и имажинисты!!

Мне стало ясно все. Последним стало тесно в своем «Стойле», и они хотят и наше кафе захватить в свои руки (по всей видимости Мачтет пишет о «Домино» – Н. Л.) Действительно, сам Шершеневич и Кусиков что-то очень разошлись в своем углу, громко ораторствуют, срывают председателя Аксенова и, видимо, хотят показать себя вовсю. <…> Я, однако, нерешительно что-то мямлю. С одной стороны мне победа Кусикова выгодна, а с другой – не хочется снова власти Брюсова и Адалис. Я занимаю сразу двойственную позицию.

– Ни за что не стану целый список голосовать, – сообщаю я Манухиной, – не люблю Боброва, которого они выставляют.

<…> Но я быстро решаю, что голосую и за своих и за чужих. Пусть проходит кое-кто из списка Мониной, но мне важно присутствие в Союзе Брюсова, Кусикова и Шершеневича. Решив так, я начинаю следить за действиями этих последних и порой голосую с ними.

– Смотрите, смотрите, что Мачтет делает! – в ужасе выкрикивает Минаев, увидев, что я поднимаю руку за какое-то предложение Шершеневича.<…>

Имажинисты, пользуясь нашей разрухой и спорами, пробуют сорвать собрание, видя, что партия «Особняка» все же верх одерживает. Но когда приступают к выборам и они видят, что их дело плохо, все силы мобилизуют вовсю.

– За Есениным и Мариенгофом послали, – сообщает кто-то тихо».

Тверской бульвар, дом 25

«Литературный особняк» побеждает. Имажинисты демонстративно отказываются от звания членов ВСП. К ним присоединяется Сусанна Мар, тогда еще жена Рюрика Рокка. Вскоре Рюрик Рок уезжает в Берлин, далее его следы теряются. За Сусанной и Надя Вольпин покидает ВСП. Мачтет подходит к Кусикову и просится в ряды имажинистов. Члены «Литературного особняка» не готовы полностью взять на себя управление Всероссийским Союзом поэтов. Им это не по плечу!

Тарасу Григорьевичу Мачтету удается выпустить только один свой поэтический сборничек – «Коркин луг», в 1926 году. В «Стойле Пегаса» он так ни разу не выступит.

Ю.И. Айхенвальд, П.С. Коган и выходка В.В. Маяковского

Новинский бульвар, дом 18А Арбат, дом 51

В 1912–1917 годах профессор Юлий Исаевич Айхенвальд (1872–1928) читал лекции по «Русской литературе второй половины XIX века» в Народном университете им. А.Л. Шанявского. Его лекции обожали студенты, о нем писали газеты и журналы, его книги «Силуэты русских писателей» и «Этюды о западных писателях» высоко оценивали рецензенты. Восторженно слушал лекции профессора и студент Сережа Есенин. Однажды он уговорил сокурсников по Народному университету пойти в гости к Юлию Исаевичу на Новинский бульвар в Дом адвоката Ф.Н. Плевако, поговорить о А.С. Пушкине. О том, как прошла встреча с профессором, можно лишь предполагать: Есенин, к сожалению, не вел дневник. Возможно, профессор в тот день завораживал слушателей утверждениями: «Нет направлений – есть писатели. Нет общества – есть личности». Кто знает?! Профессор Айхенвальд был выслан из страны в 1922 году, уплыл на «философском пароходе» с такими же, как он, неугодными новой власти мыслителями, чтобы в 1928 году погибнуть трагически и нелепо, возвращаясь поздно вечером из гостей, задумался и попал под трамвай. Похоронен в Берлине. Ненадолго он пережил своего восторженного студента. А дом, где жил профессор, много лет считавшийся снесенным, сохранился, и является «вновь обретенным объектом культурного наследия» – Новинский бульвар, дом 18А, собственный дом адвоката Ф.Н. Плевако. С бульвара он не виден: расположен во дворе большого дома. В хорошем состоянии, в наличии мозаичные вставки на фасаде.

Профессор Петр Семенович Коган (1872–1932), жил на Арбате, в доме 51. В последний свой приезд в Москву у П.С. Когана останавливался Александр Блок. Поскольку в этом доме проживал и поэт Шершеневич, повод и возможности встречаться с Коганом имелись и у Есенина. В августе 1919 года профессор Коган был избран в состав Президиума Всероссийского Союза поэтов. Коган критиковал творчество имажинистов, но всегда отделял от них поэзию Сергея Есенина, подчеркивая, что «в поэзии Есенина много глубокого смысла». Интересовали труды профессора Когана и самого Есенина. Известно, что он просил Валентина Ивановича Вольпина отпустить ему со склада 1 января 1924 года книгу П.С. Когана «Пролетарские поэты», Москва, 1923. В письме Сергею Есенину его знакомый А. Ветлугин пошутил как-то: «Мою смерть отметят в приходно-расходной книге крематория, а твоя воспламенит Когана, если он тебя переживет (а «он» переживет)». Черный юмор Ветлугина оказался пророчеством: узнав о гибели Есенина, Петр Семенович Коган назвал покойного «жертвой эпохи» и «продолжателем традиций Тютчева и Блока» в статье, написанной для «Вечерней Москвы», а на одном из многочисленных вечеров памяти Сергея Есенина произнес: «Со дня смерти началось его бессмертие!»

Новинский бульвар, дом 18А

А вот как «пошутил» на одном из поэтических диспутов Владимир Владимирович Маяковский (в пересказе шутника Мариенгофа)… После выступления профессора Ю.И. Айхенвальда слово взял Маяковский:

«– Товарищи, – начал Маяковский, – этот Коган сказал…

И не оборачиваясь, поэт ткнул внушительным пальцем в сторону профессора Ю. Айхенвальда.

Хорошо воспитанный, интеллигентный человек еще больше сощурился и поправил галстук.

Минуты через три Маяковский, вторично ткнув пальцем в сторону Ю. Айхенвальда, повторил:

– Так вот… этот Коган сказал…

Тот, который не был Коганом и меньше всего мечтал им быть, как-то мучительно повел длинной худой шеей, словно ему был тесен крахмальный воротничок, и дрогнувшими пальцами поправил на носу очки.

Мы все как один блаженно заулыбались. Критики не были для нас самыми дорогими существами на свете.

– Интересно! – сказал Есенин.

– Тс-с-с.

Маяковский снова ткнул пальцем в знакомом направлении:

– Этот Коган…

Белоснежным платком эстет вытер на лбу капли пота, вероятно холодного, и шуршаще-шелестящим голосом деликатно поправил своего мучителя:

– Уважаемый Владимир Владимирович, я не Коган, я Айхенвальд.

Но Маяковский, как говорится, и носом не повел. Мало того, примерно через минуту он в четвертый раз ткнул пальцем в несчастного эстета, который бледнел и худел на наших глазах:

Арбат, дом 51

– Этот Коган…

Ю. Айхенвальд нервно встал, вытянул шею, вонзил, как вилки, свои белые бескровные пальцы в пурпуровый стол и сказал так громко, как, думается, никогда в жизни не говорил:

– С вашего позволения, Владимир Владимирович, я Айхенвальд, а не Коган.

В кафе стало тихо.

А Владимир Владимирович, слегка скосив на него холодный тяжелый взгляд, раздавливающий человека, ответил с презреньем:

– Все вы …Коганы!»

Если бы так «пошутил» Сергей Есенин, не избежать бы ему обвинения в антисемитизме, и, чего доброго, очередного суда…