Текст книги "Королевство белок"
Автор книги: Наталья Михайлова
Жанр: Фэнтези
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Илла рассмеялась.
– Смотри-ка, хромой бродячий пес, слова-то какие жалобные, – подмигнула она Ирице.
– Ну, всякая девчонка захочет лучше с прекрасным этим… витязем жить, а не с псом бродячим, – продолжала она. – Так что если она не дура, то и назовет как надо. А если дура, зачем в нее такую влюбляться? Ты люби ту, которая верные слова скажет и в «пса» не превратит.
Зоран кивнул, накрывая ее ладонь своей, тяжелой, точно каменной.
Ирица сидела на краю топчана и задумчиво смотрела на них.
В тот же день Ирица решилась. Она сбегала в кабак, чтобы принести Зорану горячей похлебки.
– Если кто пристанет, – наш народ сама знаешь какой, – я тебя в обиду не дам! – ободрила Иллесия.
– Никто меня не обидит. Пусть только сунется, я его так оцарапаю! – смело ответила Ирица.
Она впервые без дрожи и страха вспомнила, как на хуторе защищалась от хозяйского сына, как напугала его вдруг засверкавшими по-кошачьи глазами и убежала в лес.
Когда Зоран поел и снова уснул, Ирица, завернувшись в одеяло, неподвижно сидела в углу. На душе у нее было тревожно. Она вспоминала, как Илла изображала «влюбленный взгляд» и смеялась над ней. «Вот так и Зоран смотрит на Иллу, – думала Ирица. – Человеческие девушки не „бегают“ за парнями, у них все наоборот!».
На другой день Ирица сказала Иллесии:
– Я опять пойду с тобой в кабак. И сегодня я останусь, а Зорану обед ты понесешь. Он тебе больше обрадуется.
Кабатчик не был против, чтобы Илле помогала девушка в крестьянской одежде, из земляков ее сожителя. Хозяин даже обещал накормить Ирицу даром. Ирица возилась на кухне, бегала вместо Иллы в темный чулан за крупой. Илла ругалась – «там темно, как у демона в заднице, и крысы в локоть длиной!». Ирице в темноте было нетрудно найти все, что угодно, а крыс она не боялась. Правда, из кухни Ирица не высовывалась и на стол не подавала.
А на третий день Ирица сказала Бересту:
– Я буду ходить в кабак помогать Илле. Я уже ходила, я теперь все умею делать, как Илла. Она меня научила.
Зоран с Иллой переглянулись. Берест нахмурился, но Ирица быстро добавила:
– Я никого не боюсь. Как другие женщины у людей, так буду и я.
Берест вдруг широко улыбнулся, и Ирица невольно начала улыбаться так же.
– Хочешь – так будь… Вот ты какая, оказывается! А я думал, ты совсем робкая.
– А я нет… – сказала Ирица тихо, и Берест обнял ее, а потом пошел на улицу за водой. Во внутреннем дворе развалин был вырыт колодец.
Ирица вышла следом за ним.
– Скажи, Берест, – вдруг окликнула она. – Я за тобой бегаю, да? У людей так не делают? Это плохо, что я тебя так сильно люблю?
Берест обернулся и быстро подошел к ней.
– Скучаешь одна? – и – почти шепотом: – Белка лесная… А я-то как без тебя скучаю!
– Смотри, дом моего бывшего хозяина, – показал Бересту Хассем во время одной из их вылазок в город.
На всякий случай они обошли дом стороной, чтобы никто из знакомых рабов не узнал Хассема и не полез с расспросами.
Потом всю ночь Хассем вспоминал единственное, что ему было жалко в прошлом: бывшего актера Энкино, которого судьбой невольника занесло на господскую кухню чернорабочим.
Что Хассем о нем знал? Что он родом из приморского южного города Тиндарита. Отец Энкино был домашним учителем-рабом, который жил почти так же, как живут господа, учил хозяйских детей, толковал самому хозяину трудные места из философских трактатов и смотрел за библиотекой. Однажды хозяин продал своего домашнего мудреца богатому аристократу из Анвардена, большому поклоннику театра. Ученый раб должен был переводить для нового господина классические пьесы с древнесовернского языка. Энкино чем-то привлек его внимание, и его купили вместе с отцом. Новый господин взял его в труппу. Энкино играл мальчиков и девочек, потом – девиц, а когда подошел, наконец, к тому возрасту, чтобы начать играть юных героев, господин охладел к театру и распродал актеров.
Энкино попал на господскую кухню.
Хассем помнил, как кухарка, бранясь, учила его чистить котел песком.
– Вот посмотрите, никакого толку не будет от этого белоручки!
– Надеюсь, что будет, госпожа, – возразил новый раб и чуть-чуть улыбнулся. – Я допускаю предположение, что научиться чистить котлы возможно.
Поначалу Энкино плохо понимал невольничий жаргон. Впрочем, нахвататься новых слов было для него парой пустяков. Бывший книжник не потягался бы силой ни с одним рубщиком мяса, но работа уборщика и посудомоя пришлась ему в самый раз: Энкино никогда не был слабого сложения, и если бы успел, как мечтал, поиграть на сцене героев, ему не стыдно было бы надеть доспехи.
Он почти сразу почувствовал, что умудрился вызвать к себе враждебность всей кухни. Энкино не знал, почему: он старался делать свою работу хорошо и со всеми был безобидно учтив.
Хассем слышал пересуды о новичке. Говорили, что если южанин был «почти господином» и за какие-то провинности его бросили в грязь, то нечего ему теперь смотреть так, как будто бы он «тоже человек». Это сказал помощник мясника, здоровый крепкий мужик, который когда-то был таким же кухонным мальчишкой, как Хассем, и кухарка посылала его выносить помои или перебирать гнилой лук. Хассем прислушивался к разговорам, сидя на своей постели в самом углу. Он понял, что на южанина сердятся потому, что у него слишком много гордости. Хассем думал: на самом деле у него гордости не много, но всем и это кажется чересчур, потому что его «бросили в грязь».
Хассемеще в детстве держался особнякоми с годами становился все более замкнутым. Порой, когда его окликали за работой, он отзывался не сразу. А по вечерам часто выходил во двор и неподвижно сидел у стены пристройки; дозваться его тогда было очень трудно. О нем говорили: «опять чудит», но никто не спрашивал, о чем он думает и что с ним происходит в это время.
Теперь он думал об Энкино: что нет никакой справедливости в том, как с ним поступают. Ему в лицо отпускали неприличные шутки; на пути ставили ведра с водой, чтобы он споткнулся; кто-нибудь крал и прятал его башмаки, его толкали, портили ему еду. Энкино не умел даже толком браниться. Книжные проклятья вспыльчивого, как все южане, парня вызывали в ответ хохот, но самая потеха начиналась, когда Энкино пытался объяснять.
– Постойте! – восклицал он. – Все же не так, как вы думаете! Мир – и тот, возможно, устроен совсем не так, как вы думаете!..
Он не успевал досказать, чтобы стало понятно, какая связь между его обидой и устройством мира.
– Что я должен сделать, чтобы меня выслушали?! – яростно, но тщетно требовал он. – Вам только надо понять причины и следствия. Я знаю, как на самом деле, я вам расскажу… Вам кажется, что вам весело надо мной смеяться, но если бы вы знали то, что я, вы бы не делали этого!
Хассем и сам не понимал, почему в душе он на стороне Энкино. «Я знаю, как на самом деле!» А что он знает, вот бы он рассказал? Хассем стеснялся спросить Энкино. Вдруг решит, что тоже в насмешку? Вдобавок южанин был старше, у него уже пробивались усы. Зато Хассем брался помочь ему делать всякую кухонную работу. В ответ Энкино стал пересказывать ему книги. Хассема только удивляло, что в этих книгах не говорится ничего про Творца. До сих пор мальчик думал, что все мудрецы пишут о том же, о чем рассказывала ему мать, но более правильно, чем она: что в книгах Хассем нашел бы ответы на свои главные вопросы.
Ночью, когда все спали, Хассем и Энкино в укромном уголке вели совсем другие разговоры, чем обычно велись в пристройке за кухней. Юноша рассказывал младшему приятелю о театре, читал наизусть монологи из пьес и отрывки старинных поэм, а еще больше говорил о науках, изучающих мир.
Учиться читать сам Хассем не захотел.
– Все равно на кухне нет книг, – сказал он. – И толку от них нет, – добавил, подумав. – Там же не написано, почему Творец хотел создать Князя Тьмы хорошим, а он получился плохой… И почему хотел мир сотворить хорошим, а мир плохой.
– Вот что тебе нужно? – понял Энкино. – Но вселенная, возможно, совсем не была сотворена.
Он стал пересказывать учение тиндаритских философов, что Вселенная – и есть творящее начало, но она не разумна. Вселенная пребывает в вечном движении, которое представляет собой пляску бессчетного множества огненных пылинок. Они так малы, что их нельзя разглядеть, и из них состоит даже воздух. В пляске эти пылинки складываются в вещи и в целые миры. Энкино сказал, что неизвестно, каково существо, которое люди зовут Вседержителем, но если он на самом деле есть, то он такое же порождение вселенной, как любой мотылек.
– А ты не боишься, что он тебя накажет? – испугался Хассем.
– Страх и познание ведут в разные стороны, – чуть-чуть улыбнулся Энкино. – Это сказал бродячий философ Сардоник где-то на дорогах Соверна.
Хассем многое узнал от него по истории, географии и устройству вселенной. Правда, все это он воспринимал по-своему, причудливо сочетая с усвоенной от матери верой.
– Модель небесного свода можно сделать из обыкновенной миски. Стоит в середине установить простой вертикальный штифт, – говорил Энкино, подняв с земли щепочку. – Тень, которую он отбрасывает на вогнутую поверхность, отражает дневной путь солнца.
Прутиком на земле Энкино нарисовал для него древнесовернские буквы. Энкино сказал, что многие буквы в середине слова пишутся иначе, чем в конце. «В древнейших свитках слова писались без пробелов, и по разнице в начертании букв распознавался конец слова», – говорил он и называл Хассему на мертвом языке обыкновенные, каждодневные вещи.
– Слушай, Энкино, а что ты знаешь? – осмелился как-то раз спросить Хассем. – Помнишь, ты говорил, что мы ничего не знаем о себе, а ты знаешь?
Энкино с горечью произнес:
– Что все не так, как вам кажется. Я же вижу, каким кажется весь мир из этой кухни! А может быть, вся вселенная устроена иначе, чем вы думаете, и есть еще бесконечно много вещей, о которых вы даже не задумывались… разве это не… потрясает душу?
Энкино давно устал противостоять неутомимой кухонной вражде. Он все хуже, как бы через силу, справлялся со своей работой. Вдруг замирал с тряпкой в руке над большим кухонным котлом и смотрел в угол остановившимся взглядом.
Неожиданно умер господин, как говорили – в больших долгах. Вскоре началась распродажа имущества.
Хассему и прочим подросткам даже нравилось то, что стало твориться. Хассем уже догадывался, что жизнь раба лучше бы текла без перемен, потому что перемены обычно случаются к худшему. Но уж очень здорово было, что в однообразное кухонное житье ворвался свежий ветер. Вся работа после смерти хозяина шла спустя рукава. Кухни кормили домашних рабов и прислугу, поэтому печи топились, и носить дрова, воду, мыть котлы было надо. Но управляющий стал нетребователен, надсмотрщики небдительны. Их будущая судьба оставалась такой же неизвестной, как и судьба остальных рабов.
– Лишь бы только не продали в каменоломни, – поделился с Энкино Хассем. – Вот бы какой-нибудь богач купил весь дом, со всеми вещами и рабами!
Так говорили взрослые.
– А тебе, может быть, повезет, – добавил Хассем, от всей души желая, чтобы так и вышло. – Вдруг тебя купит такой хозяин, которому не все равно, что ты умеешь читать. Может быть, он тебя сделает учителем, как был твой отец. Или, может быть, тоже захочет устроить театр. И ты уже будешь не только девиц играть: смотри, у тебя усы растут.
Оба приятеля бездельничали, пользуясь суматохой из-за распродажи. Они сидели во дворе у черного крыльца на разобранной почти до земли поленнице.
– Глянь, покупатель! – подтолкнул Энкино Хассем. – Пошли!
Управляющий привел с собой важного человека, толстого, холеного, в длинном, подбитом бархатом плаще, распахнутом на груди. Хассему нравилось глядеть на господ, как на павлинов за решеткой в господском саду, – павлинов привозили из Этерана. Хассем потащил Энкино на кухню, вслед за управляющим.
– Рабы любили своего прежнего господина? – расспрашивал управляющего богач.
– Да, господин, все молятся за него, – отвечал управляющий. – Все благодарны Вседержителю за доброту прежнего хозяина.
– По милости господина у них были пища и кров, – наставительно произнес покупатель. – Древний философ Сардоник писал: «Богатство и власть даются свыше самым достойным, чтобы они заботились о малых сих и учили их добродетели»
– Неправда, нет таких слов у Сардоника! – вдруг громко оборвал его молодой голос.
Вся кухня, и управляющий, и приценивающийся к покупке богач оглянулись на раба-посудомоя Энкино, который побледнел от гнева, точно задели его родного отца.
– Сардоник, – взволнованно произнес тот, – писал: «Есть одно только благо – знание и одно только зло – невежество. Философией надо заниматься до тех пор, пока не поймешь, что не существует разницы между правителем и погонщиком ослов», – Энкино внятно повторил те же слова на древнесовернском наречии.
– Что за тарабарщина? – господин с невыразимым презрением осмотрел Энкино с ног до головы. – Я не знаю, куплю ли я дом. Но этого раба я куплю! – добавил он с недоброй усмешкой.
Осеннее размытое солнце вставало над Анварденом. Оно так и не встало до конца, его затянули серые тучи. Хассем и Берест подошли к воротам богатого городского особняка. У хозяина с большим размахом готовилось пиршество. Кроме рабов, управляющему пришлось брать поденщиков. Береста и Хассема наняли на целый день. У Зорана накануне разболелась старая рана, и он остался в Богадельне.
На черном дворе Хассем на пару с Берестом пилили дрова: в господской кухне не остывали печи. Моросил легкий дождь. Пила ходила туда-сюда, на землю под козлами сыпались опилки.
Хассему не хотелось просить у Береста передышки. Он испытывал к нему невольную ревность младшего брата, поэтому упрямо пилил, хотя немела рука. Только когда очередное бревно было перепилено, Берест проронил: «Ладно, давай отдохнем». Хассем заметил: он щупает пилу. Сталь нагрелась. Если не дать ей остыть, пилу недолго сломать. Значит, и пильщикам пока можно устроить себе перерыв.
Хассем сел на чурбак, огляделся. Черный двор напоминал ему детство. Ему странно было думать, что теперь он не раб, а вольный. Вот они с Берестом закончат работу, получат плату и пойдут со двора. А потом отправятся на юг, как договорились с Зораном и с Иллой.
Взгляд Хассема остановился на худом высоком рабе со тяжелым чаном в руках: он вынес кухонные отбросы. Со стороны это выглядело странно: чернорабочий в грязной одежде, поставив у ног чан, замер как вкопанный и остановившимся взглядом смотрит куда-то в сторону.
– Энкино! – Хассем вскочил.
Раб обернулся не сразу, Хассему пришлось окликнуть его опять.
– Ты что, не слышишь! Энкино, это ты?
– Хассем? – беспомощно приподняв брови, точно не веря своим глазам, спросил раб.
– И правда, ты! – Хассем бросился к другу. – Ничего себе, встретились!
Берест остался сидеть на полене. Ему казалось, что молодой раб нездоров. В том, как он стоит, опустив руки, слегка сутулясь, было что-то надломленное.
– Бери свой чан, идем сюда, – Хассем потянул Энкино в угол двора, где стояли козлы.
– Вот, значит, где ты… – оглядывая приятеля с ног до головы, продолжал Хассем.
Он вспомнил надменного господина, который пригрозил купить Энкино. Несколько дней они с Хассемом ждали, выполнит ли он свою угрозу. А потом поверенный господина со своим собственным надсмотрщиком пришел за Энкино на кухню, и Хассему врезалась в память грустная улыбка раба-книжника, который только покачал головой.
Они не виделись два года. Хассем не сводил глаз со своего бывшего учителя. У Энкино было грязное лицо и грязные руки. Лохмотья, давно не знавшие смены. Беспокойный и в то же время угасший взгляд. Похоже, и здесь он делал всякую подсобную работу.
– Ты?.. Ты, Хассем?.. – проговорил Энкино, узнавая и не узнавая повзрослевшего за два года подростка, которому он когда-то пересказывал философов. – Что с тобой было?
Вдруг он заметил Береста и, растерявшись, даже попятился от чужого.
– А меня… тоже купили. Вот, он купил, – Хассем кивнул на Береста. – Но он ко мне хорошо относится, как к своему. У него сначала мастерская была, а потом мы разорились и теперь нанимаемся оба…
Берест приоткрыл рот, но только хмыкнул.
– При нем можно все говорить, – заверил Энкино Хассем.
– Некогда мне, надо идти… – вдруг отчужденно сказал Энкино.
– Энкино! Да ты что? – рассердился Хассем. – Ты сейчас уйдешь, и когда мы потом увидимся? Подожди хоть немного, ну… – он не договорил, не зная, как удержать друга. И вдруг тихо спросил. – Очень плохо, да?
Энкино не ответил и опустил голову. Хассем молча смотрел на него и никак не мог понять, что же изменилось. Он забыл, что вырос. Раньше Энкино сам казался ему взрослее. Разница между ним, мальчишкой, и юношей Энкино с густым пушком пробивающихся усов над губой была ощутимее, чем теперь, когда у Хассема у самого появился черный пушок. И Энкино казался ему почти ровесником, поэтому с какой-то особой, незнакомой ему прежде остротой, Хассем ощущал его беззащитность.
– Хассем, – отрешенно произнес Энкино. – Ты взрослый… Твой хозяин, наверное, вправду хороший человек: ты смотришь почти как свободный. Мне некогда долго говорить: меня накажут… – и тихо пробормотал что-то на своем родном или, может быть, мертвом, непонятном Хассему языке.
– Только не уходи!
Хассем испугался непонятных слов друга и умоляюще схватил Энкино за рукав. Тот не пытался вырваться, его рука казалась неживой.
Берест услышал, что говорят о нем, и подошел. Энкино перевел на Береста измученный взгляд и вдруг упал перед ним на колени. В первый миг Бересту показалось, что у раба подкосились ноги от слабости.
– Господин, купи меня! Я вижу, что ты сам беден… Я тебе отработаю. Я вовсе не бесполезный раб, они все зря говорят! Меня заставляют делать то, на что я не годен. Я бы мог заработать… Я знаю три живых языка, господин, и два мертвых. Я бы мог переводить, писать на базаре прошения и письма для неграмотных. Господин, я бы нашел себе работу, я бы вернул тебе деньги очень быстро. Ты мог бы перепродать меня вельможе и выгадать на этом. Кто понимает, дал бы тебе хорошую цену за образованного раба! Господин, купи меня, я отработаю тебе все…
Энкино закрыллицо руками. Берест догадался загородить его собой, чтобы не увидел никто со стороны. Он был ошеломлен этой внезапной развязкой.
– Да ведь я… – вырвалось у Береста, и он вовремя осекся. «Да ведь я сам беглый раб!» – готов был воскликнуть он.
Хассем обхватил Энкино за плечи:
– Увидят! Вставай!..
– С колен… не так просто… встать, – весь дрожа, невнятно сказал Энкино.
Берест, заслоняя обоих, настороженно оглянулся.
– Энкино, мой господин тебя купит, я его уговорю. Он купит, я знаю, ты только потерпи… – Хассем вспомнил, что уже не мальчишка, и силой заставил его подняться.
Но тут Берест опять встревоженно обернулся, а от кухни долетел пронзительный окрик кухарки:
– Где этот помешанный? Где его вечно носит?
Хассем сунул в руки Энкино чан:
– Иди скорей, а то влетит! Мой хозяин тебя купит, я его знаю, – повторил он еще раз. – Ты верь, ты потерпи еще немного. Я тоже ждал…
Хассем чуть не проговорился, что ждал спасения от Береста на каменоломнях, но Энкино не слушал: он торопливо по шел на кухню, где кухарка уже бранилась вовсю.
Дождь становился сильнее. На улицах темнело. Берест и Хассем быстро шагали в сторону Богадельни по узким трущобным улочкам, по которым разносился то лай собак, то брань из ближайших окон. Ежась под холодным ветром, Берест говорил:
– Ну, ты дал, Хассем! Выходит, я твой господин – и должен купить этого парня? За какие такие барыши? Что ты наболтал-то ему?!
– А что надо было сказать? – Хассем опустил голову и глядя в землю. – Что мы оба беглые?
– Я не про то, – отмахнулся Берест. – А про обещание твое! Это, брат, не по нашей мошне. А ты сказал: держись, терпи, выкупим…
– Не надо, Берест. Этого ничего говорить не надо, – Хассем поднял на друга блестящие черные глаза. – Я знаю, что буду делать. Тебе оставаться не нужно, ты поезжай с Ирицей на юг без меня. Все правильно. Творец послал тебя, чтобы вытащить меня с каменоломен. А теперь он хочет, чтобы я поступил, как ты: помог Энкино. Ты – мне, а я – ему. Это через нас Творец освобождает людей. Мы пришли в чужой двор пилить дрова. Мы не искали Энкино нарочно. Это знак свыше.
Илла достала из угла потрепанный веник, зажгла фитилек в плошке и принялась бороться с паутиной. Пауков она боялась, но старалась громко не взвизгивать. Зоран полюбовался на нее немного, провожая глазами, и задремал. Он выздоравливал.
Когда с паутиной было покончено, Илла, поджав ноги, села возле Зорана. Он уже крепко спал.
Илла, подперев кулаком подбородок, думала: «И какого рожна мне еще надо? Считай, опять мне в жизни повезло, как с работой, как с жильем. Вон тетки все обзавидовались: даром что хромой и не молодой уже, а не пьет, не дерется, не ругается. И даже не сволочь, – тихо посмеялась давней шутке Зорана Илла и внимательно пригляделась к нему. – Да и не старый он вовсе, если так посмотреть…»
Илла вздохнула. Ей хотелось понять, нравится ли ей Зоран хоть немножко? Девушка рассеянно погладила длинного Зоранова кота, который вытянулся в струнку на одеяле. Илла была молодой, бойкой, смелой, ей хотелось влюбиться так, чтобы сжималось сердце. Иногда ей чудилось, что у Зорана красивое лицо. У него мужественный широкий лоб (Илла с грустной улыбкой отвела ему со лба густую седую прядь), суровые брови и черная, без седины, борода. Люди с первого взгляда побаиваются его. Зоран похож на косматого сторожевого пса, псом уж он точно был бы очень красивым и мощным.
«Я его, похоже что, не люблю… – Илла покачала головой, пытаясь понять свои чувства. – А, наплевать. Ну ее, любовь эту, подумаешь! Вон мать отца любила, и что?»
Поздним вечером в каморку вернулись Ирица, которая после обеда подменила подругу в кабаке, Берест и Хассем. Они зашли за ней в кабак, и Ирица их покормила. В каморке только пили травник.
Илла с Зораном не испугались, когда Берест наконец рассказал, что они с Хассемом бежали с каменоломен. Зоран и раньше догадывался, что его земляка не доброй волей сюда занесло. А Илла лишь восхищалась: в Богадельне всего восхищались теми, кто не позволял страже засадить себя под замок.
– Мы с Хассемом заключили между собой договор не бросать друг друга, – говорил Берест, поднося к губам кружку с травником, горячий пар от которого вился вокруг его бороды. – Значит, и теперь мое дело не сторона. Хассем вон странные вещи толкует: через нас Творец освобождает людей, – добавил он. – Ну, мне это запало в душу… Только как выкупишь раба? Больших денег поденщиной не заработаешь. Не на дороге же нам грабить! А раз так, Энкино остается одно: бежать от хозяина.
Хассем молчал. Он был согласен, что Берест, старший, ведет разговор за обоих.
– Ты, Зоран, отправляйся с Иллой на юг без нас, – продолжал Берест. – Спасибо вам за приют, за хлеб…
Илла хмыкнула:
– Завязнете вы здесь.
– Правда, – поддакнул Зоран. – А хуже того, попадетесь.
– Что скажете, можно парня в Богадельне спрятать? Тут, я слыхал, такие естькатакомбы, куда никакая стража не сунется, – прикинул Берест.
– Нет, – покачала головой Илла. – В Богадельне закон: у нас беглых сразу выдают. И так облавы то и дело, а если бы к нам рабы повадились бегать, от нас бы давно мокрого места не осталось. Сюда ему лучше не появляться.
Берест помрачнел:
– Плохо. А если договориться в порту, чтобы нас взяли на корабль? Я бы Энкино привел к самому отходу. Вывел бы со двора, и сейчас же мы бы с ним в гавань…
Илла подумала немного.
– Вообще-то у нас тут есть контрабандисты. Они могут провезти тайком. Только у меня знакомых никого. Я поспрашиваю у ребят.
Хассем напряженно вслушивался в разговор.
– Это если все пойдет гладко, – недоверчиво сощурился Зоран. – А, может, только вы со двора – вас заметят да и поднимут тревогу?
– Отмашусь! – Берест стиснул кулак.
У Ирицы взволнованно засветились зеленые лесовичьи глаза.
– Ирица, я не попадусь, – стал убеждать ее Берест.
Она только укоризненно покачала головой, видя его уверенное лицо и то, что он улыбается глазами.
Зоран задумчиво почесал бороду: ему было жаль лесовицу.
– Полюбила неугомонного, вот и мучайся с ним, – проворчал он. – Илла, видно, права была: ты ему построже скажи…
– Что сказать? – тихо спросила Ирица.
Повисла тишина. Берест посмотрел на Ирицу. Она ощутила, что он ждет.
– Я не стану тебя упрекать, что бы ты ни сделал.
Ирица видела, как во взгляде Береста ярко блеснула радость. Он огляделся:
– Слышали?
Зоран покачал головой.
– Погоди, Берест. Дай и мне слово, – он в раздумье нахмурил косматые брови. – Ты бежал с каменоломен. Да и я в свое время не добром покинул родные края: ускользнул от цепей и от плахи. Тебя я ближе узнал, ты парень хороший, а нам с Иллой такой попутчик нужен. Так что я тебе помогу, чем смогу. Подвернулся бы случай, я бы сумел заработать сразу много.
Илла вытаращила на него глаза. Хассем чуть не выронил дымящуюся кружку.
– Я ездил с цирком, – сказал Зоран, – ломал подковы, дрался на подмостках. А когда наши дела шли плохо, тогда объявляли: Зоран Неустрашимый, непревзойденный силач, смертельный номер! И с этого мы всегда кое-что имели…
– Слушайте, у нас же есть Плакса. Вот он-то нам все и провернет! Он такие дела умеет обделывать, – спохватилась Иллесия.
В каморке сделалось совсем тихо.
– Плакса?.. – Хассем удивился.
– Это мой приятель такой, наш, богадельский. Ой, – вспомнила Илла. – Только вы его Плаксой не называйте. Его на самом деле зовут Стин.
Утром Илла повела Зорана к Плаксе Стину. Почти достроенное здание считалось в руинах одним из самых «приличных» мест в Богадельне и называлось Колокольня. Когда в давние времена король строил храм, то больше всего продвинулись в строительстве именно этой широкой башни. На первом этаже башни был трактир, а над ним жил сам трактирщик с сыном и новой сожительницей.
Дорогой Илла рассказывала Зорану про Плаксу.
– Он с детства драться не умел, лупили его. Но зато меняться умел – только так. У отца сопрет жратву какую-нибудь и на все нужное выменяет. А как подрос, такое в нем открылось!.. Вот увидишь, он из Богадельни обязательно в люди выбьется, будет богатый.
У входа в кабак Илла замешкалась.
– Папаша его на меня давно злой, весь разговор нам сорвет, в трактир лучше не соваться, – сказала она.
Иллесия помнила, какую здоровенную отвесила Плаксиному отцу оплеуху, когда он стал распускать руки.
Она подозвала знакомого оборванного мальчишку, который вертелся неподалеку:
– Забеги-ка в трактир, найди Стина.
– А что дашь?
Илла подкинула на ладони яблоко. Мальчишку как ветром сдуло.
Через некоторое время показался высокий, бледный парень с почти белыми редкими волосами. Одет он был опрятнее, чем обычно одевались в Богадельне. Парень вопросительно кивнул Илле вместо приветствия.
– Стин, надо с тобой переговорить, только без твоего папаши, – решительно сказала Илла, одновременно швыряя мальчишке яблоко, которое тот ловко поймал и сразу дал деру.
– Это смотря о чем переговорить, Илла, – лениво откликнулся Стин.
– Заработать хочешь?
Стин пожал плечами:
– У тебя-то?..
Но Илла настаивала:
– Пошли!
Она потащила Стина в развалины. Плакса недовольно что-то бубнил, но понял, что ему не отделаться от Иллесии просто так. Они вдвоем выбрались на пустырь.
– Вот! – с гордостью указала рукой Илла. – Это Зоран!
Зоран, терпеливо дожидавшийся ее здесь, доброжелательно оскалил зубы и кивнул головой.
– Он – силач, понимаешь! – убедительно продолжала Иллесия. – Такого во всей Богадельне еще не было. Я сама своими глазами видела, как он кочергу согнул. Прямо руками! – Илла, войдя в задор, покрутила руками перед собой, словно завязая воображаемый узел. – Его в цирке прозвали Зоран Неустрашимый, вот как! Не слыхал про такого? Да что ты вообще слыхал, темнота! Зоран хочет показать смертельный трюк. Все просто от страха помрут, когда увидят!
– Ладно, ладно! – остановил ее Плакса.
Он принялся расспрашивать Зорана сам и вытянул понемногу всё: как тот был наемником, цирковым силачом, вышибалой в кабаках. Сын трактирщика чувствовал, что дело похоже на правду. Этот громила с черной бородой, которого где-то откопала неугомонная Илла, выглядел внушительно. Плакса окинул взглядом его широкую грудь, подметил, как под тканью Зорановой рубашки вычерчиваются мышцы. «А об эту голову, пожалуй, можно кувалду сломать», – завершил свои наблюдения Плакса и сказал:
– Значит, Зоран Неустрашимый? Хм… А что если Зоран – Хромой Мясник?
Зоран покладисто кивнул:
– Ну, пускай Мясник.
– И вот что, папаша, я тебе скажу… – уверенно продолжал Плакса.
Стин понял, что это его шанс. Он давно мечтал, что подвернется дело, которое выведет его из Богадельни и станет ступенькой на пути к настоящему богатству. Конечно, если дело и подвернется, не всякий сумеет за него взяться. Но Плакса бы сумел. Теперь у него был этот седоволосый силач, который клянется, что встанет на ноги, если его заживо засыплют камнями, навалят над ним курган в человеческий рост!
На другой день Стин дал беспризорникам горсть мелочи и велел, чтобы вся Богадельня знала:
– Зоран по кличке Хромой Мясник! Зоран – чудовище, великан, свирепый бык! Он покажет смертельный трюк: его засыплют камнями, а он встанет и стряхнет их с себя, как песчинки!
Берест эти дни был неспокоен. Богадельню вдруг облетела весть, что Зоран – чудище и великан. Кличку Хромой Мясник повторяли все мальчишки. Зоран больше не ходил на поденную работу в город, а жил в трактире Плаксиного отца, где каждый день толпились любопытные.
Берест тревожился. Ему думалось: я моложе, я здоров, а Зоран только недавно жаловался на старую рану… Берест спросил его:
– Послушай, я не могу тебя подменить? Я тоже вроде как человек не слабый…
Зоран похлопал его по плечу:
– Ты хороший парень, но тут нужен опыт. Я делал этот трюк уже трижды.
Ирица чувствовала, что на душе у Береста смутно. Поздним вечером он оставил своих в каморке у Иллы, а сам ушел в руины один. Ирица легко нашла его – она и в катакомбах сохранила способность ощущать особое тепло знакомого следа.
Среди руин то и дело попадались заросшие бурьяном, заваленные мусором пустыри. Там жители Богадельни по летнему времени часто жгли костры. У одного из таких кострищ Ирица и увидела Береста. Он в задумчивости сидел на поросшем мхом камне. Ирица неслышно встала за его спиной, тронула за плечо.
– Берест, – позвала она.
Тот вздрогнул и обернулся. Бересту было так одиноко, что появление Ирицы обрадовало его. Ирица посмотрела ему в глаза.
Берест невесело улыбнулся.
– Скажи, диво лесное: ты скучаешь по своему лесу? Бросила ты ради меня свое беличье королевство… чтобы посуду мыть в кабаке, пьяные шутки слушать. Жалеешь теперь?
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?