Текст книги "Иней времени. Стихотворения"

«Теплая осень, летает листва…»

 
Теплая осень, летает листва,
небо сегодня совсем голубое,
в нашей природе есть сень естества
та, что красивая нынче собою.
Листья слетаются стаей и врозь.
Вот, наконец, листопад прекратился.
Те, что остались, похоже, всерьез,
на своем месте к зиме зацепился.
 

1989

Художник

 
Что человеку в жизни нужно?
Скорее то, чего и нет.
Порою то, что даже чуждо,
на это тратим уйму лет.
 
 
Напрасно ветер носит листья,
художник сам в ветрах носим.
С трудом в работе его кисти,
но мы ему все мудро льстим.
 
 
И шалой осени убранство
с трудом ложится на мольберт,
но вот выходит он из транса,
усталости в помине нет!
 
 
И на картине осень встала,
художник выложил судьбу
и переплел ее с металлом,
создав ажурную резьбу.
 
 
Так что же нужно человеку?
Картины съели тонны масла.
Поставить в жизни кистью веху,
чтобы ожили все эти краски.
 

1989

«Улыбнулось солнце ненадолго…»

 
Улыбнулось солнце ненадолго,
ласково пригрело жизнь людей,
заглушило дождевые толки
сплошь из свежевыпавших дождей.
Чудная. Прекрасная погода
оголила руки, части ног,
заменила тепловую моду,
прикоснулась там, где был сапог.
А леса, могучие от влаги,
словно все устали. И слегка
ягоды от влаги, будто в лаке,
не успели выкрасить бока.
 

1989

Баскетбол

 
Один лишь вид прыгучего мяча,
дал мне понять, что тема горяча.
В тебе я вижу робость и азарт,
ты энергичный, как прекрасный март.
Пробежки, очень резкий стук мяча…
В корзину ты попал не сгоряча?
Красиво ноги вдруг взлетают вверх,
ты сразу стал намного выше всех.
От баскетбола станешь ли умней?
Но двигаешься лучше. Жизнь полней.
 

1989

Волны тепла

 
Светлая стрела дороги,
темнота родной зимы
и рабочие чертоги,
и заботой полны мы.
 
 
На работе – все в работе
от усталости гудят,
некогда вздохнуть зевоте,
но со смехом говорят.
 
 
Хозрасчет влетает лихо,
будоражит ум людей,
и часами очень тихо
все сидят без новостей.
 
 
Ни к чему нам муки ада,
надоела суета.
Да, вот так в работе надо:
все в работе – нет поста.
 
 
Дом, работа, телевизор,
дети, кухня, муж, стихи.
Развлечений в жизни – мизер,
и к любви слова глухи.
 
 
Но однажды, но однажды
рядом вспыхнуло тепло,
и отчаянно, отважно
до меня оно дошло.
 
 
Плавно двигались на воле
волны жгучего тепла,
то любовь попала в поле,
холод выгорел дотла.
 
 
Молчаливо и упрямо
ток бежал к тебе, ко мне.
Средь людей, сидящих прямо,
были мы наедине.
 
 
Да и мы для них прохладны,
ток совсем не виден им,
внешне даже благородны,
и в любви не виден дым.
 
 
А меж нами расстояние.
Как же прыгал ток ко мне?
В чем мы видели признание
на глазном, прекрасном дне?
 
 
Нет, лучились каждой клеткой,
понимали между строк.
Ток не видела соседка,
да и сам Илья – пророк.
 
 
Надоела дрема всуе,
в суете рабочих тем.
Эх, забыться в поцелуе!
Но как вредно! И мед ем.
 

1989

Тихое утро

 
Тишина одета в иней
запорошенных лесов,
появилось много линий
в темноте зари часов.
 
 
Прикоснулись два дыханья:
здесь мое, а там твое,
и счастливое признание
свило облачко свое.
 
 
Не проснулся сын наш малый,
ростом он уже с тебя,
от своих признаний шалый,
спит он утром, жизнь любя.
 
 
Дочка на бок повернулась,
в ней отрочество кипит,
на каникулах уткнулась
вся в подушку, как в магнит.
 
 
И рассвет замедлил бег свой,
пусть поспят сегодня дети,
и серебряной листвой
на дороге нас приветил.
 
 
Я люблю минуты эти,
когда мы идем вдвоем,
когда жизненные сети
вместе мы с тобой плетем.
 

8 января 1988

Добрый

 
И разозлиться может добрый,
и бушевать как море Бурь,
он вылетит из дома пробкой,
а щеки красные – пурпур.
 
 
Все на него, а он ведь добрый,
везет нагрузки, хмур и зол.
А для страдальцев высшей пробы,
он всем известный хлебосол.
 
 
Как он раним, наш милый Добрый!
Как он чувствителен к словам!
И вот к нему все жмутся Кобры,
как к очень теплым островам.
 
 
А добрый, чтобы обесточить
свои усталые мозги,
на всех несчастьях ставит точки,
бросая бремя из тоски.
 
 
И жизнь с нелепой чередою,
чужих проблем из жалоб, стона,
его становится средою
и добротой сердечных тонов.
 
 
Так есть, вообще, подобный Добрый?
Зачем ему себя терзать?
Напились кровушки все кобры,
пора бы просто полежать.
 

11 января 1988

Лазурь

 
Нету силушки побороть печаль,
нет возможности оглянуться мне.
Снег лежит кругом, и замерз причал,
радость с холодом улеглась на дне.
 
 
То ли снится мне в темном дне лазурь,
то ли снег летит, то ль слеза блестит.
Грусть – тоска моя, забери всю дурь,
оживи меня, сердце вылечи.
 
 
Эх, и грустно мне на белом снегу
с горем – горюшком целоваться – то,
то ль сама умру, то ль его сгублю,
а вдвоем – то нам не остаться-то.
 
 
Знать моя беда бредет подо льдом,
пузырьками-то знать балуется,
а бровей твоих дорогой излом,
надо мной уже не любуется.
 
 
То ли в небе я, то ль на дне реки,
то ли в облаке, то ль на льдине я.
Но найти меня людям не с руки,
и растаяла вся до жилочки.
 
 
А потом пришло озарение,
и лазурь небес воскрешения.
На меня нашло вдруг смирение,
и пришли ко мне вновь свершения.
 

28 января 1988

Сосна

 
Сосна сегодня – верх очарования,
она бела до кончика иглы,
и ей сегодня «королева» звание.
Березы белой завистью скромны.
 
 
О, как чудесно в белой сказке леса
среди ветвей и елочных страстей,
где ветки чуть изогнуты от веса,
где снег, застыв, обвился вкруг ветвей.
 
 
Вот небеса морозны и парадны,
голубизна, сугробы облаков.
И наша жизнь проходит явно складно,
а фоном служит инея покров.
 
 
Нужна любовь или ее замена,
нужны снега и зябкая метель,
нужна мне верность, только не измена,
нужны мне руки, брюки и отель.
 
 
И в роскоши лесного наслаждения,
и в контурах белеющих берез,
и в розовом, чуть с зеленью свеченье,
мне не хватает просто алых роз.
 
 
Но кто-то посадил две новых сосенки,
они уютно скрасили пейзаж.
Зимой на них снежинки будто бусинки,
и радует их новый антураж.
 

28 января 1988

Институт

 
Флюгером застыли на деревьях
три сороки. Смотрят свысока
на людские и свои пороки
без волнений, творческих стремлений.
С высоты взирают не дыша,
смотрят на людей – а те спешат.
 
 
В ясном небе пьедестал морозный
в инее от дышащих берез,
в этот день так мало льется слез,
и так часто смех звучит задорный.
На сороках модные цвета —
те, что в моде годы и века.
 
 
Стекла, кирпичи, часы, уступы
собрались в единый институт,
а внутри подъем, он очень крут,
и с него уходят с думой скупо
на глаза всевидящих сорок,
в армию служить обычный срок.
 
 
Армия вбирает людей умных,
тех, кто может думать и дерзать,
тех, кто может очень много знать,
забирает из компаний шумных.
И кричат, кричат тогда сороки,
сокращая жизненные сроки.
 
 
И пустеют группы без ребят,
зря резвятся полы на разрезах
юбок, что на ножках очень нежных,
ладно и заманчиво сидят.
И с тоской глядят тогда сороки —
отошли их молодые сроки.
 
 
В институте двери закрывают.
Что там изучают – я не знаю.
Знаю то, что знают лишь доценты,
ассистенты, аспиранты и студенты.
Кто же я? Профессор всех наук?
Нет, я стихотворец этих мук.
 
 
Мне по нраву топот в коридорах,
или пустота моих дорог.
Тогда слышно: чей-то голос строг,
объясняет что-то без укора
тихим и доверчивым студентам,
ходит взад, вперед в апартаментах.
 
 
Улетели строгие сороки,
ветерок уносит иней прочь.
Красота лесов – мороза дочь —
в институт идет давать уроки:
холода, терпенья, белой склоки.
Потеплев, уходит тихо прочь.
 

28 января 1988

Командировка

 
Командировок тысячи в стране —
они источник деловой работы,
кто едет разбираться в кутерьме,
кто бегает по складам как во тьме,
кто план перемещает с криком: «Что, ты!»
 
 
И самолеты, поезда, машины
порою заменяют телеграф,
и остаются, чуть плаксиво жены,
скрывая раздражительные тоны,
в довольно непокорный нрав.
 
 
И я, их редкий представитель,
лечу и еду, сбросив страх.
Потом расскажут, кто с кем видел,
и не поможет черный свитер,
и не спасет обычный брак.
 
 
А я люблю уйти с дороги
и делать в жизни первый шаг,
и перепрыгивать пороги,
пресечь словесные ожоги,
и думать, мысленно – я маг.
 
 
А за окном чернеет ночь,
и стук колес, почти не слышен,
и еду я с огнями прочь,
и говорю я лишь про дочь,
про волосы ее в цвет вишен.
 
 
А вот и цель. Морозный воздух
приятно щеки холодит,
и новый город – это отдых
от всех заброшенных обид.
И сердце с городом парит.
 
 
Стучат трамвайчики по рельсам,
везут людей на свой завод —
такие сказочные рельсы
бегут сюда из года в год.
В дороге знающий народ.
 
 
Люблю узнать я новый город,
и новый цех, и стаю мыслей,
и для стихов есть новый повод —
они над головой зависли,
иль просто в памяти повисли.
 
 
Я не одна. Со мною – люди,
чей опыт разумом пронизан,
идут вопросы по карнизам,
ответы – лестницей прелюдий.
Командировка вышла в люди.
 

5 февраля 1988

Спокойствие

 
Спокойствием с небес спустился снег
и равномерной белой окантовкой,
деревьям и домам добавил свет,
и лег на воротник лихой подковкой.
 
 
И влажный снег уменьшил все шаги,
и тише, и задумчивее мысли,
вот так же утром мы с тобою шли,
твои усы под снегом мирно висли.
 
 
И вот прошли любви нашей года,
где холод и жара порой встречались.
Да и теперь, возможно, не всегда
с тобою мы смиренно улыбались.
 
 
Комфортно надо чувствовать себя
среди проблем домашнего хозяйства,
и жить спокойно, вовсе не скорбя,
и я ведь не домашняя хозяйка.
 
 
Так и живем, тревожно иногда,
а в основном, в туманной атмосфере,
и тишина зимой в душе тогда,
когда друг другу мы спокойно верим.
 
 
Но плохо то, ты шапки не любил,
но капюшон набрасывал ты лихо.
А снег летит, его с усов ты сбил.
И мы идет то быстро, а то тихо.
 

10 февраля 1988

Человеческие ранги

 
Нельзя снимать венцы с царей умерших,
и править, возвеличив лишь себя.
Нам не спасти трагедий в ад ушедших,
и надо жить, прошедшее любя.
 
 
Довольны те, кто будто бы поднялся
повыше тех, кто равным был всегда,
на самом деле – сам собой остался,
и высшая звезда – не их звезда.
 
 
О, как все любят маленькие ранги,
и вещи, и машины, и жилье,
и презирают, мысленно яранги,
но не ценить все это и смешно.
 
 
А люди-то давно перемешались,
и разум есть у каждого из вас.
Кто в чем умен… Прослойки? Да, остались.
Они заметны только лишь у касс.
 
 
В семнадцатом пытались все исправить,
писатели спешили записать.
Мозги чужие очень трудно править.
Поэтам – трудно жизнь свою спасать.
 
 
Люблю людей: и правых, и неправых,
крестьян, интеллигенцию, верхи.
Люблю людей: больных и мыслью здравых,
их подвиги, и даже их грехи.
 

16 февраля 1988

Чертежи

 
Природа отошла на задний план,
конструкции железок на подъеме,
их сердцевину вновь вращает вал,
не поднимая мой духовный сан,
не требуя и теплового съема.
 
 
Размеры, допуски, посадки
царят на чистых чертежах,
пути в цехах не так гладки,
и надо знать друзей повадки,
и не терпеть в цехах свой крах.
 
 
Простые белые листы
годами в линиях чертежных,
как для меня они просты,
и я ищу в решениях сложных
чужие, мелкие хвосты,
чтоб быть в решениях осторожней.
 
 
Ввергаю мысли в полутьму
своих стихов из рифм сплетенных,
но в чертежи их не возьму,
ведь я люблю их – непокорных,
Немного разных или вздорных.
 

20 февраля 1988

ВПТБ

 
За окном – застывшая Москва,
инеем подчеркнуты строения,
а в патентах жгучие слова
ждут и ждут мои изобретения.
 
 
Подбираю нужные тома,
рядом переводчица японцев,
переводит быстро и сама,
пишет тексты до захода солнца.
 
 
Мне понятны только чертежи,
с каждым часом их смотрю быстрее.
Прохожу патент, хоть ворожи,
где же те есть знания, что мудрее.
 
 
Как приятно воздух холодит,
из окна врывается в дыханье,
смотрит, каталог прекрасно свит,
выражает тихое признание.
 
 
Мир бумажных папок и бумаг!
Это просто море, просто море…
Сколько здесь патентов, каждый маг,
кто придумал новое в просторе.
 
 
За окном застывшая Москва,
инеем пронизан воздух чистый.
Вот и просмотрела класса два.
А патент? Он есть. И все в нем чисто.
 

26 февраля 1988

Улыбки весны

 
Милый мой городок, потонувший в лесах,
вдоль дорог липы очень красивы,
и деревья стоят в затвердевших слезах,
только дочь улыбается мило.
 
 
В жизнь вступила она своей легкой ногой,
темный волос сверкает на солнце,
с баскетбольным мячом и любимой игрой,
и мелькают пред ней щиты, кольца.
 
 
И весна у нее еще в снежных речах,
и для листьев пора не настала,
но улыбка ее на прекрасных губах,
чуть взрослея, с весной расцветала.
 
 
Потеплела вода, засмеялась весна,
забурлили потоки живые,
и струится вода, по протокам чиста,
и несет свои воды речные.
 
 
На лесных великанах весна прилегла,
и повисли без снега иголки,
почернела земля от притока тепла,
но становится снег утром колкий.
 
 
Где по снегу, бывало, свободно мы шли —
там осталась тропа снеговая.
А весной, вы попробуйте снегом пройти —
след наполнит вода снеговая.
 

19 марта 1988

Голубое здание

 
Под ногами – тонкий лед весенний,
чуть хрустят пустоты подо льдом.
День пригожий, солнечный, елейный
ослепляет инженерный дом.
 
 
Голубой, прозрачною громадой,
он стоит спокойно над прудом.
В нем есть все, что для работы надо,
все, что достигается трудом.
 
 
Только солнце ярко и нетленно
светит там, не ведая преград,
на работу заглянуло с ленью,
освещая девушек наряд.
 
 
Кульманы рядами здесь стояли,
целый зал огромный, без конца,
а за ними люди все стояли,
чтоб не видеть ближнего лица.
 
 
Да, работы много было, время
шло еще без компов и инет.
Слов таких не знали, были темы
типа калькулятор, тоже свет.
 
 
За окном деревья не проснулись.
Лед и снег, и талые ручьи.
Мы тихонько к тайне прикоснулись
голубой. Где тайны чьи? Ничьи.
 

1988

«Вишневые розы на Вашем столе…»

 
Вишневые розы на Вашем столе,
вишневая шаль – дань романсу,
а все это чувства на чьей-то золе,
и розы, как стиль ренессанса.
Вишневые розы – цветы, как цветы,
но редкой, прекрасной породы,
слегка отвернули надменно листы
и ждут стихотворные оды.
 

1988

Утомление

 
Снег растаял. Солнцем залиты равнины.
День прекрасный. Только грустно мне чуть-чуть.
Что такое, почему всегда ревниво
смотришь ты на мою ласковую грусть?
Утомление расплывается со снегом,
и восходит сила бодрая весной.
И зимою, и весною жизнь не бегом.
Я спокойна: снова ты идешь со мной.
Но бывает, вдруг завьюжит, заморозит
там, где снега и не ждешь давным-давно,
и в сердечко больно вколется заноза,
и из жизни получается кино.
Переливчато и звонко дрозды пели,
а сегодня что-то замерли леса,
и с небес как бы случайно пролетела
белым шариком застывшая слеза.
 

11 апреля 1988

Голубые очи

 
Я люблю Вас, голубые очи,
умный отсвет в них пленит меня.
Встречи с Вами каждый день короче,
только взгляды тетивой звенят.
 
 
Пенье птиц в иголках зазвучало,
перья птиц застыли на воде,
звонко от дроздов, синичек стало
с солнышком на елях и везде
 
 
Накопились страсти до предела,
каждой клеткой чувствую, где Вы.
Замолкаю, если нет к Вам дела,
только встречи выше головы.
 
 
Подвиг нам, похоже, не под силу,
я люблю Вас, только почему
Вы холодный – этим мне и милы,
а вот встречи видно ни к чему.
 
 
Как приятно видеть Ваши очи,
их огонь, пылающий внутри,
Вы примите страсть мою, нет мочи,
жить без Вас денька, хотя бы три.
 

19 апреля 1988

Не судьба

 
Отвергает чувства совесть,
день за днем идет борьба.
Сердце ноет с горя, то есть,
наше счастье – не судьба.
 
 
Ты пройди дорогой дальней,
не смотри в мои глаза.
Пережить двоих страданья
мы не сможем – их леса.
 
 
Знаешь, милый, жизнь прекрасна,
но не тронь моих волос,
даже встречным будет ясно,
что ты горюшко принес.
 
 
Я тебя любила, милый,
и не буду то скрывать,
но пойми, ведь так постыло
совесть часто бичевать.
 
 
Нам нельзя любовь с тобой
долго холить и томить,
чувства кончатся тоской,
буду раненой ходить.
 
 
Год за годом пролетают,
совесть мечется в душе,
чувства все еще летают,
сердце – вечная мишень.
 

1988

Детство поэта

 
Вот они листья младые, лихие,
только раскрыли малютки глаза,
мысли средь них замелькали такие,
что на глаза навернулась слеза.
 
 
Листья, вы листья – бутоны, как птицы,
теплое солнце вас всех развернет,
будете тихо в ветвях шевелиться,
осень придет и вас всех оторвет.
 
 
Листья мои – паруса ощущений,
странствие памяти в ваших волнах,
раньше срывала, как плод запрещения,
ныне срываю, как истый монах.
 
 
Листья, листочки, иголки, сережки,
девичьи косы и стрижки волна,
дерево жизни и юности слезки —
все вдохновляет – я детством полна.
 
 
Детство поэта – оно как лучина,
быстро сгорает и светит не всем,
детство поэта, не в нем ли причина
всех позабытых и будущих тем?
 
 
Детство поэта – не детство, а мысли,
время, когда вдруг я стала писать,
мне уже было довольно под тридцать,
чувства излишек пришлось так спасать.
 

10 мая 1988

«В Подмосковье растет разнотравье…»

 
В Подмосковье растет разнотравье,
отголосок родной стороны,
здесь они разрастаются, вправе,
привлекая прохожих умы.
 
 
Рядом с чисто – чистейшим асфальтом
в белых звездочках гнется трава,
так и хочется в вихре экс вальса
закружиться – мечта не нова.
 
 
Но подходят все ближе к нам здания
красноватого люкс кирпича,
и приносят нам мысли в сознание,
что науку не рубят с плеча.
 
 
И действительно, разные лица,
представители целой страны,
все пытаются в ней заблудиться,
озадачить задачей умы.
 
 
Вот завод замыкает аллею
голубою мечтой ЭВМ.
А леса? А они зеленеют.
Как надежда для будущих тем.
 
 
В Подмосковье Москва обитает
своим разумом мыслит всегда,
потому люди в космос летают,
ум блуждает по травам тогда.
 

1988

Первый зенит

 
Леса стареют как-то незаметно,
дома ветшают несколько быстрей,
а я старею только по приметам.
Каким? Молчанию людей.
 
 
Прошел мужчина, вроде бы красивый,
а он моложе на десяток лет,
я не могу быть дружбой с ним счастливой.
А он со мной? Я старше – чувства нет.
 
 
Ровесники, вас мало, единицы,
я вас старее жизнью и детьми.
Мне не подвластны журавли, синицы,
стихи седеют – волосы мои.
 
 
Ушли или исчезли просто чувства.
Исчез и он из вида, из забот,
прибавилось житейской, чистой грусти,
в какой-то безобразно мудрый год.
 
 
Не вижу – пары. Все мудры и тихи.
И я смиренна – не моя вина.
Деревья, травы на ветру, а стихли,
но этого не будет никогда.
 
 
Как глупо в тридцать семь считаться старой,
ровесников полно и жизнь бурлит,
но для меня другие дни настали,
да это просто первый был зенит.
 

11 мая 1988

Майское везение

 
Опустилось солнце майское на землю,
распушились нежной зеленью леса,
и ко мне вернулось редкое везение,
как оставшаяся в памяти коса.
 
 
И вернулась я на место, где была я,
шила, штопала, учила сопромат.
Годы канули, но жизнь моя былая,
вторглась милая. Мне, кажется, впопад.
 
 
Вновь учусь, одолеваю грань науки,
вновь я шью, стригу, стираю и вяжу,
и стихи пишу не только ради скуки,
просто жизнью нашей доброй дорожу.
 
 
Одеваю, обуваю наших деток,
жизнь проста моя, и проще не сказать,
словно дерево я майское из веток,
в чертежах моя финансовая рать.
 
 
Вот везение, так везение, что тут скажешь?
Май, не май, а солнцу рада я всегда,
так словами сквозь грядущее помашешь,
и порадуешься счастью труда.
 
 
Юмор есть или усталость, как забвение.
Жизнь идет, и надо действовать, творить,
иль вновь писать стихотворение,
чтобы свои мысли усмирить.
 

18 мая 1988

Жара

 
Три недели жара,
три недели ремонт,
я сейчас ожила,
от небес нужен зонт.
 
 
Ветерок загулял
в темной зелени трав,
он в листву забежал,
проявляя свой нрав.
 
 
Ничего, не беда,
солнце в небе висит —
это только вода,
а в квартире свой вид.
 
 
Бедность вышла от нас
с ней ремонт не в ладу,
в золотистых тонах
осень в дом позову.
 
 
Дома осень живет
на картинах всегда,
а на улице лето
и с неба вода.
 
 
И ремонт там не нужен
для тихих аллей.
А поэту что нужно?
Дом его мавзолей.
 

8 июля 1988

Летний пруд

 
Летний пруд. Вода бежит под лодкой.
Солнечные блики у весла
кажутся нечаянной находкой,
радость мне свобода принесла.
 
 
Целый отпуск солнечного лета,
я сидела с грустью лишь в дому,
не было мне счастья-то от света.
Почему? Я с жаром не в ладу.
 
 
А сегодня лето Подмосковья,
и сегодня – небо и вода,
и стихают нервы – будто сон – явь,
и качает жизнь мою волна.
 
 
Облака разгуливают в небе,
на фонтане светится струя,
радости и горести нелепы,
просто есть природа, солнце, я.
 
 
Солнце пригревает мою спину.
Весла шевелятся, как хотят.
Я пишу, а значит, я не сгину.
Чьи-то весла рядышком скрипят.
 
 
Пруд, мой пруд, серебряные ивы,
тишина душевного тепла,
ласточки полет, деревьев гривы,
это просто Сходня протекла.
 

22 июля 1988

Старый друг

 
Лес полон зелени, просветов почти нет,
все выросло до своего предела,
лишь изредка мелькает здесь просвет,
и взглядом я его почти задела.
 
 
С просвета льется капелька дождя…
Я улыбнулась тихой нашей встречи.
А ты нашел, ты долго встречи ждал,
и о несчастьях нет меж нами речи.
 
 
Как робок взор и утомлен твой взгляд!
Морщинки под глазами пробежали,
ты изменился, сник любви наряд,
и речи меня в этом убеждали.
 
 
И все же есть у дружбы свой итог,
он зеленью разросшейся наполнен,
избытки чувств давно скосили в стог,
и взгляд твой только дружбой и напоен.
 
 
Ко мне приходит чувство пустоты,
ты надоел мне, даже не сегодня.
Твой разговор – зеленые листы,
и от себя мы сквозь листву уходим.
 
 
Ты улетел туда, где ягель, снег,
по тундре на оленях прокатился,
обычный твой итоговый побег,
в моем лесу ты вновь не заблудился.
 

12 августа 1988

Сполохи

 
Листва легла под ноги удрученно.
Октябрь стряхнул последнюю красу,
и только вяз почти заворожено
листочками трепещет на весу.
 
 
Деньгами Север держит вас исправно,
не страшен ни мороз, ни мошкара,
привычки надвигаются коварно,
и возвращение – странная игра.
 
 
А климат наш умеренный и влажный,
с зеленым морем листьев и травы,
и осенью, желтеющей протяжно,
и с переходом с «ты» уже на «Вы».
 
 
И привыкаем, очень привыкаем
к своим местам в финансовом ряду,
потребности с природою сверяем,
и с совестью спокойней быть в ладу.
 
 
Ты мне сказал, что лучше жить, где холод,
там больше денег, к ним давно привык.
Наверно, помнишь ты из детства голод,
и север для тебя – слоновий клык.
 
 
Закат расправил медленно сполохи,
пренебрегая светом фонарей.
От северных сияний – света крохи,
но как горят, ты посмотри скорей.
 

1988