Текст книги "Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом"

Хотелось крикнуть, что и у него горе отцовское не меньше, да вспомнилось, что сам виноват, сам сына отправил за большой властью. Владимир только кивнул и вышел вон. Рогнеда не принимала его в свою жизнь, даже такого – смирившегося и покорного – не принимала. Да и что он мог ей сейчас принести, кроме тяжелых воспоминаний?

* * *

В заботах прошла зима. К весне была готова новая церковь. На следующий день после дня рождения Константинополя митрополит Леон торжественно освятил ее. На стене, как потребовал князь, были написаны слова о его десятой доли от всего для Богородицы. Владимир внимательно посмотрел на запись и добавил:

– Если кто осудит это, да будет проклят!

Никто осуждать и не собирался, мало того, церковь сразу прозвали Десятинной.

Теперь предстояло выполнить второе решение – перенести останки княгини Ольги и упокоить на новом месте.

Ярко светило солнышко, радовался погожему дню весь Киев, потому как в последние дни было пасмурно. И лить не лило, а все небо тучами затянуто. Противная морось заставляла прятаться под навес даже неугомонных мальчишек. И вдруг солнышко!

Над Киевом разнесся колокольный звон. Колокол был пока только один – у Десятинной, но слышан по всему городу. И звук у него веселый. С чего бы это звонить вот так среди дня и без праздника? Кияне переглядывались, спрашивали друг у друга. Наконец по городу разнеслось: надо идти к могиле княгини Ольги! Туда зачем-то собираются княжьи люди и множество священников. Волнуясь, христиане побросали свои дела и спешно начали стягиваться к почитаемой могиле. Но беспокоились зря, Киев ждало необычное действо, среди собравшихся пошли разговоры: князь Владимир повелел торжественно перенести останки своей бабки княгини Ольги в Десятинную и похоронить с почестями! Ай да князь! Все ждали Владимира.

Князь и его близкие пришли с крестным ходом во главе с митрополитом и всеми русскими епископами. Когда-то княгиня Ольга, умирая, упросила своего сына князя Святослава не сжигать ее по обычаю, а похоронить тихо по-христиански. Последнюю волю матери князь Святослав выполнил, но делал все не сам, а поручил священнику княгини. Тот хоронил тайно. Владимир с затаенным страхом смотрел на гроб, в каком покоились останки княгини Ольги. Митрополит Леон понимал волнение князя – а ну как гроб окажется пустым? Кто мог наверняка сказать, как именно хоронили великую княгиню?

Вот уже выкопали сам гроб. Дубовый, потому пока не разрушился, хотя и много времени прошло. Князь пытался вспомнить сколько. Бабка умерла за год до ухода отца в последний поход, значит, двадцать шесть лет получается? Давненько… Много лет минуло, да и то, Русь изменилась немало. Видела бы княгиня построенную церковь! Князь вдруг обернулся к митрополиту, тот быстро шагнул ближе, понимая, что Владимир хочет что-то спросить.

– Как мыслишь, видит сейчас княгиня новую церковь оттуда? – князь поднял голову к небу.

Леон быстро закивал головой:

– Видит, князь, конечно, видит!

– А… она там? – почти с опаской снова поинтересовался шепотом Владимир.

Вот уж этого знать не мог никто. Тем более о княгине, по воле которой сгорел Искоростень. Отмолила ли? Грек снова уверенно кивнул:

– Там! За то, что не побоялась первой креститься, там!

Князю хотелось сказать, что она совсем не первая, но не успел. Холопы уже открыли гроб. Среди присутствующих пронесся вздох изумления. Останки княгини Ольги оказались нетленными! Леон торжествующе посмотрел на князя, как бы говоря: «Вот что бывает с теми, кто верит по-настоящему!» Владимир ответил ему восхищенным взглядом глазами, полными слез.

– Пусть не мы одни видим это! Всякий должен узреть!

– Как? – не понял Леон. Князь что, собирается оставлять мощи у всех на виду?

– Перенести в каменный гроб и оставить окошко, чтоб всякий истинно верующий мог поглядеть!

Митрополит обругал себя за то, что первым не догадался о таком решении! Конечно, князь прав. Так и сделали.

И еще об одном подумал Владимир, только никому о своих мыслях не сказал. Подумал, что Рогнеда порадуется и новой церкви, и захоронению княгини. Даже сейчас он мысленно советовался с бывшей женой.

Мощам поклонялись многие, многие получали от них исцеление от болезней. Однажды князь, сам часто бывавший в Десятинной, все же застал там Рогнеду. Бывшая княгиня истово молилась, приникнув к саркофагу. Владимир понял, что просит о сыновьях. Встал в стороне, сделав знак и сопровождавшим, чтобы не мешали. Рогнеда долго что-то шептала, потом перекрестилась и, поднявшись с колен, наконец увидела Владимира. Князь замер: что скажет? Ничего, только склонила голову:

– Будь здраве, князь…

– И тебе здравия… – он так и не стал звать ее Анастасией, а она больше не говорила «Владимир». Горе все же провело две скорбные линии возле губ Рогнеды, добавило грусти в глаза, замкнуло уста. Князю хотелось сказать, что дочь Предславу сватали, но почему-то не стал. Сейчас, когда Ярослав уже в Ростове, у матери бывает редко, если вообще бывает, она, наверное, и не знает о детях ничего…

Рогнеда, поклонившись, ушла. Владимир обратил внимание на ее поступь: никакое монашеское одеяние и многочасовые стояния на коленях не убили в женщине гордую стать, какой отличалась та молоденькая Рогнеда, которую он силой взял в Полоцке. Спина все равно держалась прямо, голова и в монашеском плате на шее посажена гордо. Ей есть чем гордиться…

* * *

Из-за стены слышны голоса монахинь, там читают чуть нараспев молитву. Крижана, совсем недавно назвавшая себя Евдокией, вздохнула и снова взялась за скребок. Работы в монастыре всегда много, но она работы не боялась. А вот душа болела, то, с чем пришла сюда, не давало покоя.

В скромную трапезную вошла монахиня Агафья, увидев старательно скребущую деревянный пол новенькую, похвалила:

– Ты так стараешься… пошла бы отдохнула чуть, скоро трапеза, завтра закончишь.

Евдокия отрицательно покачала головой:

– Я не устала. Когда руки делом заняты, душе легче.

– То верно. Но все одно, отдохни. Пора уж на столы ставить, сейчас придут.

После вечерней трапезы новенькая вышла на монастырский двор. Сам монастырь маленький, потому и двор небогатый, да и что могут несколько женщин? Хотя после появления монахини Анастасии порядок во дворе все же навели. Та никого ни о чем не просила, просто взялась ненужное убирать, остальные присоединились. Теперь двор посыпан песочком, ноги в грязи не тонут, кусты сирени цветут весной, в них два соловушки песни стали заводить. Анастасию любили все сестры в монастыре. Незаносчивая, даром что бывшая княгиня, руки оказались ловкими, добра…

Она тоже вышла посмотреть на тихий вечер. В небе появились первые звездочки, вдали под Горой уже затихал торг, хотя на реке еще перекликались купцы в своих ладьях, решая, кому как меняться местами. Наступил теплый летний вечер, Киев готовился ко сну. Монахиня остановилась рядом с новенькой, постояла, глядя на закат, вздохнула:

– Хорошо-то как, ветра нет… Завтра будет добрый день… – И вдруг повернулась к Евдокии. – Мне твое лицо точно знакомо, может, виделись где?

Та ответила чуть охрипшим голосом:

– Нет, откуда? Нет…

Бывшая княгиня внимательно посмотрела на уже едва видное в сумерках лицо сестры. Та собралась уходить, но не успела, снова раздался тихий голос Анастасии:

– Видела… Ты у князя в Вышгороде жила. И сына ему родила…

Почувствовав, как напряглась, почти дернулась Евдокия, положила свою прохладную руку на ее запястье:

– Не бойся, я не выдам. Да и хорониться незачем. То не грех, ты же не по своей воле… А если и грешна, так покайся, отмоли. Я не меньше тебя грешна, вот молю всякий день о прощении.

Евдокия как-то странно всхлипнула, но промолчала. Анастасия решила, что сестра готова к покаянию, сжала ее пальцы, горячо зашептала:

– Покайся, облегчи душу. Тяжкий груз с нее снимешь, заново жить начнешь!

Та вырвала руку и бросилась прочь.

В следующие дни Анастасия новенькую не видела. Поинтересовавшись, где она, получила ответ, что отпросилась на несколько дней сходить к родным в село. А на расспросы, откуда появилась, Агафья ответила, что дальняя, из ростовских земель. Близь Киева лишь дальние родичи. Бывшая княгиня подивилась, она уже вспомнила и Крижану, и ее сынишку, которых Блуд вернул домой в Изборск. Почему скрывает? Когда Евдокия снова появилась в монастыре, то разговаривать с Анастасией не стала, только недобро блеснула глазами, и все. Это удивило бывшую княгиню, решила еще раз поговорить с новенькой, обещать, что никому не выдаст ее тайну.

И снова Евдокия увернулась, резко ответила, что Анастасия ошиблась, она никогда не видела князя и не знает, кто такой Блуд!

Княгиня чуть улыбнулась:

– А я тебя про Блуда и не спросила. Не ведаешь, и не надо. Хочу сказать, чтоб жила спокойно, я не выдам. И более напоминать про то не стану.

И впрямь больше ни разу между ними не было таких разговоров. Анастасия точно забыла о прошлом Евдокии. Зато она сама нет. На свою и Рогнедину беду.

* * *

Оглянувшись назад, Владимир мог сказать, что Русь изменилась со времени его возвращения из-за моря, и в том его заслуга. Под Киев взято много земель, замирены или побиты многие враги, дань платится исправно, стоят по границам со Степью новые грады, но главное – на Руси новая вера. В Киеве и Новгороде строят новые церкви, по дальним городам пошли священники, наученные в Царьграде или здесь, на Руси. Они, правда, не слишком преуспели в крещении остальных земель, но князь не настаивал. Хватит сожженного Новгорода. Ничего, не все берется с налета, миром тоже можно многое сделать.

В далеком Ростове молодой князь Ярослав Владимирович преуспел в своем правлении. Одно не очень нравилось ему – не слишком удобно когда-то княжьи дружинники поставили погост, вокруг есть места и получше. Однажды князь проплыл от Ростовского озера к Волге и был удивлен, почему люди не поселились в месте впадения реки Которосли в Волгу. Именно это место и называлось Медвежьим углом, потому как располагалось как раз в углу, образованном одним из протоков Которосли – Медведицей и Волгой. Очень уж понравилось место князю, и здесь был заложен новый город, построена деревянная церковь во имя святых апостолов Петра и Павла. Конечно, город назвали Ярославлем. Кроме того был заложен и храм святого пророка Илии.

Но несмотря на обилие новых храмов, насельники Медвежьего угла, названного Ярославлем, еще долго поклонялись богу Волосу. Не все были довольны появлением нового града, ведь неподалеку Тимерево. Ярославль сильно оттягивал на себя люд из Тимерева, стало хиреть прежнее поселение, жившее волоками и торгом с Волги.

Князь Владимир набирал насельников в новые грады, что строил по границе со Степью, уходили из родов самые сильные и молодые, рушился родовой уклад. Волхвы были против такого переселения. В Сарске тоже с тревогой ждали княжьих поборов даннических и людских.

– Ярослав, – у Блуда не очень получалось звать воспитанника князем, при чужих старался, а меж собой звал Ярославом, как привык, так казалось ближе, – гонец от князя Владимира из Киева прибыл.

– Что принес?

Воевода пожал плечами:

– Тебе же весть принес, не мне. Я не спрашивал.

Молодой князь улыбнулся уголками губ, Блуд старательно делает вид, что просто ходит под князем, хотя в действительности Ярослав без него ни на шаг. Умный воевода и хитрый, верно, все должны думать, что за князем сила. Если воевода станет вперед него гонцов принимать, то кто такому князю поверит? Кивнул, направился широким шагом в терем. У Ярослава от рождения искорежена правая нога, хотя стараниями того же Блуда ходить стал, но немного хромает. Пожалуй, только воевода понимает, какой боли стоит молодому князю вот такой уверенный широкий шаг, но Блуд молчит. Если терпит Ярослав, значит, нельзя его останавливать. Не так давно воевода разговаривал со старым лекарем из чудинов, тот сказал, что князь так и будет ходить с хромотой, исправить нельзя, мол, если бы сразу после рождения ему показали…

Гонец озяб, нос красный, руки тоже, на глазах едва ни слезы от мороза выступили. Ярослав сердито крикнул на гридей, что держат гонца на ветру, не согрели, но те чуть виновато возразили:

– Сам нейдет… Звали же…

За князем гонец пошел, в гриднице сразу шагнул к жарко натопленной печи, протянул к ней озябшие руки. Но тут же вспомнил о грамоте, которую привез, полез за пазуху, долго выпутывал негнущимися пальцами свиток, протянул Ярославу. Тот кивнул:

– Иди грейся. Потом позову.

Дружинник громко хлюпнул озябшим носом и снова потянулся к печи. И то верно, морозы стоят нешуточные, если долго скакал, то промерз сильно. За бедолагу уже взялись ростовские гриди, они сочувствовали своему киевскому товарищу, прекрасно понимая, что любой мог оказаться на его месте. Вон пошлет князь ответ отцу, кто поедет? И с облегчением подумали, что этот же дружинник и поедет.

Ярослав шел в свою горницу, по пути срывая печать со свитка. Что там пишет отец? Неужто снова требует людей в свои новые грады? Блуд уже ожидал близь горницы.

Так и есть, князь Владимир писал о необходимости послать новых насельников в грады по границе со Степью, мол, если построили, то жить кто-то должен, все города Руси своих людей дают. Ярослав молча протянул грамоту воеводе. Блуд, прочитав, кивнул.

– Что отвечать станешь? Давать людей в тот же Белгород – значит ссориться с волхвами Сарска.

– А то и отпишу, что мне самому свой град Ярославль на границе населять некем. Туда мои насельники пойдут. Должен же он понять, что и Волжский путь охранять требуется! – Ярослав давно не называл князя Владимира отцом, после его женитьбы на цесаревне Анне, говорил «князь» или «он».

– И то верно, – кивнул Блуд. Прав Ярослав, Волгу тоже охранять надо, не то можно от Степи загородиться, а враг по воде придет.

Так и ответили князю Владимиру, гонец отдохнул два дня и отправился в обратный путь по заснеженным дорогам.

Владимир, получив от сына вежливый отказ, однако, не рассердился, увидел в его словах правоту. В глубине души он был доволен Ярославом: молодой князь крепко взял в свои руки мерянские земли. Ростов исправно привозил повоз, в самом городе поставлены новые церкви, Ярослав заложил даже новый град в месте впадения Которосли в Волгу, назвал, конечно, своим именем. Молодец князь! Решил, что не станет больше требовать людей из Ростовских земель, сыну и самому нужны. Одно худо – не очень печется молодой князь о крещении Медвежьего угла. Епископ Феодор, что отправлен с ним, сидит себе тихо в маленькой Суздали и в окрестности даже носа не сует. Но, может, Ярославу там в Ростове виднее? И в этом князь Владимир не настаивал, не требовал от Ярослава быстрых действий. Время подсказало, что верно поступали. Крепка была старая вера в Медвежьем углу, нельзя с ней бороться так, как делали в Киеве и даже Новгороде. Позже, поторопившись, младшие сыновья Борис и Глеб едва не поплатились за это.

* * *

– Что-то ты бледна стала? – глаза настоятельницы смотрели тревожно. Рогнеда в последние дни плохо выглядела. – Болит что?

Та отрицательно помотала головой:

– Нет, нет…

Но такой ответ не убедил матушку Ирину, она взяла монахиню за руку и снова вгляделась в ее лицо:

– Рука-то как лед. Останься сегодня в келье, я к тебе сестру Анну пришлю, пусть посмотрит. Или лекаря позову.

– Нет, никого не надо…

Несмотря на вялые протесты Рогнеду все же уложили и напоили разными настоями. Ее долго расспрашивала и осматривала монахиня Анна, потом попросила настоятельницу поговорить наедине.

– Что? Что ты увидела? – Ирина чувствовала, что Анна чего-то недоговаривает, потому встревожилась еще сильнее.

– Я не знаю, только ее словно травили чем-то…

– Тра-авили? – изумилась настоятельница. – О чем речь ведешь? Кто у нас травить может?!

Но Анна стояла на своем – травлена Анастасия, по всему видно, травлена. Ирина задумалась. Может, сама травится, потому и не хочет, чтобы лекаря звали? Отправилась к Рогнеде. Та лежала бледней монастырских стен.

– Давно ли на исповеди была, сестра Анастасия?

– Два дня как… – слова давались Рогнеде тяжело.

– Да, помню, – растерянно кивнула настоятельница. – Ничего не скрыла?

– Причаститься хочу… Недолго мне осталось, чую…

Настоятельница долго слушала исповедь Рогнеды. Почти все уже давно знала, и о попытке убийства мужа, и о том, что оставила одного с чужими людьми маленького сына в Изяславле, и о договоре с Добрыней о девках для князя… Это удивило Ирину, теперь она поняла, почему так истово отмаливала бывшая княгиня грехи своего мужа, считала себя тоже в них виновной. Но сейчас ее интересовало совсем другое.

– Те грехи ты давно уж отмолила, прощенье испросила. А ныне ничего не было?

Рогнеда задумалась, долго смотрела мимо настоятельницы на стену, та не торопила, потом так же тихо произнесла:

– Меня травили, я ведаю…

– Кто?! – ахнула Ирина. – Почему?!

Рогнеда закашлялась, но собралась с силами и все рассказала.

– Новая послушница Евдокия… она была… у князя… сына ему родила… Хотела, видно, княгиней стать… Я Блуду сказала… чтоб убрал подальше… Вместе с сыном…

Ирина ахнула:

– Ты ведала, что она тебя травит, и молчала?!

– О том и прошу, чтоб грех на себе не держать. Помогла ей грех совершить…

– Да не о том думать надо! Давно травлена-то?

– Как Евдокия появилась…

Настоятельница поняла, что Анастасию не спасти, новая послушница и впрямь подавала еду, приносила ее по кельям, когда монахини сами не могли почему-то прийти. В монастыре уже два месяца. Ирина бегом выскочила из кельи, позвала монахинь. Вместе с остальными прибежала и Евдокия. Все думали, что Анастасия преставилась, даже креститься начали. Но Ирина вдруг указующим жестом ткнула в послушницу:

– Взять ее! Запереть и не выпускать! Она Анастасию травила!

Но Евдокия и не собиралась бежать, она стащила с головы черный плат, который носила в монастыре и с вызовом смотрела на монахинь. С испугом закрестились все. Раздались голоса:

– Как же можно? За что?

Губы Евдокии изогнула презрительная ухмылка:

– Меня к князю не допустила и сама его не удержала.

– Уведите ее! Видеть не могу! Тебя ждет наказание…

– Пусть! – снова усмехнулась Евдокия. – Я свое сделала. Только думала, быстрее все получится.

Оказалось, что, увидев однажды бывшую княгиню среди монахинь, пришедших в Десятинную церковь, Евдокия, тогда еще Крижана, вдруг решила отомстить ей за давнюю обиду. Затем и в монастырь пришла. Она ошиблась в одном, не учла, что монахиня часто постилась и не всегда ела принесенную пищу. Но все же полученный яд делал свое дело, Анастасия тихо таяла. Настоятельница Ирина с тоской смотрела на бледную монахиню, ее точно что-то съедало изнутри, одни глазищи остались. И не спрашивая согласия, отправила за князем.

Владимир, на счастье, был в Киеве, услышав, что Рогнеда умирает, примчался сразу.

Едва он успел зайти в монастырские стены, как к нему бросилась настоятельница Ирина:

– Прости, князь, не уберегли лебедушку белую!

За такой грех послушнице полагалась смерть, но князь вдруг решил иначе: если Анастасия умрет, то Евдокия пусть живет в ее келье, отмаливая свой грех, если сможет.

Владимир вошел в ложницу, невольно склонившись в низкой двери. Рогнеда уже не вставала, ее тонкие, точно высохшие руки лежали поверх накидки неподвижно, но бледное лицо все равно было на удивление красиво, даже несмотря на то, что щеки ввалились, а губы превратились в бледные ниточки. Зато глаза, казалось, занимали почти пол-лица. Рогнеда всегда славилась большими серыми очами, но сейчас они стали просто огромными и светились внутренним светом.

Владимир присел рядом, взял в руки ее тоненькую кисть, прохрипел:

– Как ты? Что болит?

Рогнеда улыбнулась одними глазами, но постаралась прошептать:

– Ничего… Как дети?

– Все хорошо, со всеми хорошо. Может, лекаря лучшего, у меня византиец есть?

Настоятельница Ирина, услышав такое предложение, засуетилась:

– Можно бы…

Рогнеда снова подала слабый, едва слышный голос:

– Не надо… лекаря… уже поздно… Князь, будь счастлив… и уходи, прошу тебя, уходи…

Слова дались ей с большим трудом, лоб покрыла испарина, бледная рука задрожала. А в глазах была такая мольба, что Владимир не посмел ослушаться. Но перед уходом наклонился к бывшей жене поцеловать в лоб и все же прошептал так, чтоб слышала только она:

– Я всегда любил тебя, только тебя одну…

Она ответила одними губами:

– Я знаю…

Это были последние слова гордой полоцкой княжны, против своей воли ставшей женой князя Владимира, но полюбившей мужа всей душой и оставшейся его самой большой любовью в жизни.

* * *

Владимир пережил свою беспокойную и такую любимую жену на целых пятнадцать лет. Византийку Анну – на пять. И даже успел… еще раз жениться!

Самой большой заслугой он считал поставленные по границе со Степью города, потомки – Крещение Руси.

Самой большой бедой последних десяти лет его жизни стало противостояние сыновей между собой и их противостояние отцу. Последние годы Владимира разительно отличались от прежних. Он сумел собрать воедино огромную страну, но не собрал свою семью, справившись с врагами, он не смог справиться с тягой к власти у собственных сыновей…