Текст книги "Медицина Средневековья: жить или умереть"

Религиозный взгляд на причины болезни

Понимание недуга с религиозной точки зрения было не менее, а то и более важным для средневекового человека, чем с медицинской. О болезнях упоминают многие священные тексты разных религий. Где-то болезнь выступает в них как метафора иных понятий, например греха или несчастья. Где-то имеется в виду соматическое заболевание само по себе: например, оно может служить поводом для совершения чуда.

В священных книгах, наиболее авторитетных для Средневековья, мы встречаем два основных варианта отношения к болезни. Условно я назову их «негативным» и «позитивным». В первом случае недуг становится последствием действий человека, неугодных высшей силе: нарушений установленных правил, сознательно совершенного греха. Во втором – напротив, болезнь выступает как награда человеку, к которому благоволит Всевышний. В обоих сценариях недомогание посылается свыше, а не возникает по естественным причинам. Проявляться нездоровье может как угодно. «Хорошая» болезнь приносит не меньше, а порой и больше физических мучений, чем «плохая». На страдании тела акцентируют внимание и сами священные тексты, и составители средневековых памятников.

Болезни «негативного» склада мы часто встречаем в иудейском каноне и, соответственно, в Ветхом Завете. Причиной такого недуга становится гнев Господа или наказание, которое Создатель налагает на смертного. Богослов Отто Кайзер полагает, что о первой ситуации рассказывает 87-й псалом («Господи, Боже спасения моего! днем вопию и ночью пред Тобою…»[43]43
  Kaiser O. Krankheit und Heilung nach dem Alten Testament // Vom offenbaren und verborgenen Gott: Studien zur spätbiblischen Weisheit und Hermeneutik. Berlin, New York, 2008. P. 225–230.


[Закрыть]). Этот текст иногда называют «самым безотрадным псалмом». Считается, что слова «Ты удалил от меня знакомых моих, сделал меня отвратительным для них» (Пс. 87:9) могут указывать на тяжелую болезнь, хорошо заметную окружающим. Близкие покинули этого человека, боясь заразиться или считая его «нечистым» согласно религиозным нормам. Возможно, речь идет о том же недуге, о котором говорит 37-й псалом: «Смердят, гноятся раны мои от безумия моего. Я согбен и совсем поник, весь день сетуя хожу, ибо чресла мои полны воспалениями, и нет целого места в плоти моей. Я изнемог и сокрушен чрезмерно; кричу от терзания сердца моего» (Пс. 37:6–9). В тексте 87-го псалма смертный определяет причины своих страданий так: «Отяготела на мне ярость Твоя, и всеми волнами Твоими Ты поразил [меня]» (Пс. 87:8). Страдающий герой этого текста постоянно повторяет, что взывает ко Всевышнему, но ни разу не говорит о том, чем он мог разгневать Господа. Не видно и попыток раскаяться или оправдать себя. Вместо этого смертный задается вопросом: «Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? Разве мертвые встанут и будут славить Тебя?» – видимо, умоляя сохранить ему жизнь. Его удел – только смиренно принимать свои мучения, не пытаясь понять, что их вызвало. Гнев Бога, который стал причиной нездоровья, – «слепой», без указаний на конкретные причины.

Кайзер пишет, что 6-й псалом («Господи! не в ярости Твоей обличай меня и не во гневе Твоем наказывай меня…»), составленный позже 87-го, показывает болезнь иначе[44]44
  Ibid. P. 230–233.


[Закрыть]. Здесь больше прямых указаний на недуг: «Помилуй меня, Господи, ибо я немощен; исцели меня, Господи, ибо кости мои потрясены; и душа моя сильно потрясена» (Пс. 6:3). Тем не менее в этом описании очень мало конкретики. Едва ли не любой молящийся, потерявший здоровье, мог сравнить себя с этим несчастным. В 6-м псалме человек уже связывает физические страдания со своим грехом. Он говорит: «…каждуюночь омываю ложе мое, слезами моими омочаю постель мою» (Пс. 6:7). Вполне возможно, что это выражение не только печали, но и искреннего раскаяния. В то же время, вопрошая: «Ты же, Господи, доколе?», заболевший утверждает: у наказания должны быть определенные границы.

В качестве Божьей кары могли воспринимать и эпидемию. В таком случае считалось, что себя запятнало все сообщество. Вот что сказано во Второзаконии: «Если же не будешь слушать гласа Господа Бога твоего и не будешь стараться исполнять все заповеди Его и постановления Его, которые я заповедую тебе сегодня, то придут на тебя все проклятия сии и постигнут тебя. <…> Пошлет Господь на тебя моровую язву, доколе не истребит Он тебя с земли, в которую ты идешь, чтобы владеть ею. Поразит тебя Господь чахлостью, горячкою, лихорадкою, воспалением, засухою, палящим ветром и ржавчиною, и они будут преследовать тебя, доколе не погибнешь» (Вт. 28:15; 21–22). Незадолго до этого книга излагает заповеди, которые и стали предметом завета, то есть договора между Богом и людьми. Подобное массовое наказание тоже не отнести к проявлениям «слепого» гнева. У него есть конкретные причины, и нарушителям завета они хорошо известны.

Болезни настигают не только ветхозаветных грешников, но и праведников. Господь испытывает их, как было с Иовом, потерявшим десятерых детей, а затем здоровье. Праведник, пораженный некой «проказой», говорит: «Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится» (Иов 7:5). Люди отворачиваются от него. Все это лишь подтверждает и укрепляет силу веры Иова: он выдерживает все испытания и не отрекается от Бога. Таких случаев в Писании меньше, чем болезней грешников, но ведь и самих праведников никогда не бывает много.

Новый Завет не раз затрагивает вопрос о том, считать ли грех причиной болезни. В Евангелиях можно найти примеры обеих точек зрения. С одной стороны, Иисус, исцелив «расслабленного», то есть парализованного человека, говорит ему: «…вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с тобою чего хуже» (Ин. 5:14). Но есть и противоположные примеры. Однажды Спаситель и его ученики встретили человека, слепого от рождения. Ученики спросили: «Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?» На это Иисус ответил: «Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии» (Ин. 9:2–3). Христос вернул слепому зрение: как и многие другие евангельские чудеса, это событие становится поводом для поучительной истории. Иногда причиной болезней в Новом Завете становятся злые духи, вызывающие одержимость. Но, как правило, и это происходит по воле Бога.

Все эти варианты этиологии болезней продолжали существовать и в Средние века. В длинные списки Божьих наказаний почти всегда включали «моровую язву» или другие названия эпидемий. Недуг выступал и личной карой. Человек мог пережить эту кару, искупить грех своими страданиями, а затем вернуться к нормальной жизни. Христиане запечатлели немало таких случаев в житиях святых. Но иногда мучительная болезнь, ставшая наказанием свыше, так и не отступала. Она долго терзала грешника и приводила к смерти. Такие недуги мы нередко встречаем в византийских хрониках. Часто их жертвами становились римские императоры, что когда-то преследовали христиан. Почти тысячелетие разделяло составителей хроник и этих правителей, но ненависть к гонителям не остывала. Судя по более древним источникам, на которые опирались хронисты, некоторые императоры действительно погибли от болезней. Летописцы дополняли эти факты красочными мрачными описаниями. Больных властителей окружает нестерпимый смрад, их конечности гниют, а внутренности «вытекают» из обессиленного тела. Иногда болезнь правителя-грешника изображали в унизительном ключе. Так «Хроника Георгия Амартола» описывает страдания императора Ираклия[45]45
  Истрин В. М. Книгы временныя и образныя Георгия Мниха. Хроника Георгия Амартола в древнем славянорусском переводе. Текст, исслед. и словарь. Т. 1. Текст. Пг., 1920. С. 436.


[Закрыть]. Его донимали трудности с мочеиспусканием. Каждый раз, отлучившись по нужде, императору приходилось класть доску себе на живот, чтобы не замарать лицо. Хронист сообщает: недуг поразил Ираклия за то, что тот, презрев нормы, женился на собственной племяннице. Иногда полагали, что мучения таких грешников не заканчиваются смертью. В ином мире они продолжатся – еще более страшные, но похожие на то, что было при жизни. Та же хроника, рассказывая о кончине Константина V Копронима, подчеркивает: внутренний жар, сжигавший умирающего гонителя изнутри, был словно зеркальным отражением адского пламени, что ожидало Константина после смерти[46]46
  Там же. С. 481–482.


[Закрыть]. В таких случаях искупить болезнью свой собственный грех человек уже не может – слишком велика его вина. Тогда Господь делает больного страшным, отталкивающим примером для окружающих. Возможно, именно поэтому византийские хронисты так детально описывали мучения императоров. На этих примерах читатель мог лишний раз убедиться, как опасно идти против заповедей и правил.

Исцеление слепорожденного. Изображение из Кодекса Эгберта, также известного как Молитвенник Гертруды (Райхенау, Германия, конец X века)

Болезнь как наказание свыше воспринимали и средневековые мусульмане. К примеру, такой точки зрения придерживался ученый Ибн Абу ад-Дунья (823–894). Среди его работ об этических вопросах есть сочинение, известное как «Книга о болезнях и искуплении» (Kitab al-Marad-wa al-Kaffārаāt). Ад-Дунья начинает с рассуждений о цитате из Корана: «Кто творит зло, тот получит за него воздаяние» (4:123). Многие толковали эти слова и приходили к выводу: речь о том, что злодей будет наказан не только после смерти, но и при жизни. Болезни всегда включали в список возможных кар. Чаще всего это были недуги с тяжелыми симптомами, которые, однако, не приводили к смерти. Такими свойствами наделяли сильную лихорадку. Ад-Дунья, как и Георгий Амартол, утверждал, что болезненный жар – отголосок адского пламени[47]47
  Ragab A. Piety and Patienthood in Medieval Islam. London, 2020. P. 105.


[Закрыть]. Но те, о ком писал Ад-Дунья, не были обречены. Напротив, внутреннее пламя очищало их от грехов прошлого. Так металл закаляется в огне, становясь чище и крепче. Другой средневековый мусульманский писатель объяснял, что лихорадка входит в каждый орган тела, сглаживая повреждения, нанесенные грехом. От последствий зла спасали и другие болезни. Эпилептические припадки могли практически гарантировать посмертное спасение.

И в христианстве, и в исламе существовало представление о «священных болезнях». Эти недуги делали нормальную жизнь практически невозможной, зато даровали надежду на спасение души. Начиналась такая болезнь, как правило, еще в детстве. Средневековые книжники не всегда подробно описывают симптомы такого состояния. Вот что рассказывает древнерусская летопись о недуге Святослава (?–1174), сына Юрия Долгорукого.

«Этот князь был Божий избранник. От рождения и до наступления зрелости случилась с ним тяжелая [“злая”] болезнь. Такой болезни просили себе святые апостолы и Святые Отцы у Бога. О том, кто пострадает от этой болезни, книги говорят: “Тело его мучится, а душа его спасается”. Так же и этот воистину святой Святослав – Божий угодник, избранный среди всех князей. Не дал ему Бог княжить на земле, но дал ему Царствие Небесное»[48]48
  Полное собрание русских летописей. Т. 1. СПб., 1897. Стб. 365–366.


[Закрыть].

Не знаем мы и о том, что случилось с одним из монахов Киево-Печерского монастыря, известным под прозвищем Пимен Многострадальный (по-древнерусски – «Многоболезный»). Его историю сохранил Киево-Печерский патерик, сборник поучительных историй о монахах. Пимен родился больным. По словам книжника, в силу этого он «от утробы матери не познал греха» (здесь и далее перевод Л. А. Дмитриева). Он с детства мечтал жить в монастыре, но родители Пимена, обеспеченные горожане, возражали, ведь это был их единственный сын и наследник. Тем не менее Пимен поселяется в обители. Он не может ходить и не покидает свою крошечную келью. Монахи должны были ухаживать за ним и другими больными, но делали это из рук вон плохо. Иногда Пимен несколько дней не получал ни пищи, ни воды. Но больной не роптал. Составитель патерика вкладывает в уста Пимена длинную речь о том, что его болезнь – «зеркало» будущей блаженной жизни в посмертии. Он говорит:

«Бог же <…> может и меня поднять с постели этой и немощь мою исцелить, но я не хочу: “Кто претерпит до конца, – сказал Господь, – тот спасется”. Лучше мне всему изгнить в этой жизни, чтобы там плоть моя была нетленной и смрадный дух обратился бы там в благоухание неизреченное. Хорошо, брат, стоять в церкви, в светлом и чистом пресвятом месте, и с ангельскими силами невидимо воссылать пресвятую песнь – очень это богоугодно и благоприятно: церковь называется небом земным, и стоящие в ней стоят будто на небе. А что же, брат, это темное смрадное жилище: не суд ли прежде суда и не мука ли прежде вечной муки? Ведь больной может по справедливости сказать: “Терпя, обрел я сострадание Господа, и он внял мне”. Вот почему апостол говорит к страждущим телесными болезнями: “Если вы наказание терпите, то как с сынами поступает с вами Бог; если же остаетесь без наказания, то вы рабы, а не сыновья”. О них сказал Господь: “Терпением вашим спасайте души ваши”»[49]49
  Киево-Печерский патерик // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 4. / Ред. Д. С. Лихачев, Л. А. Дмитриев, А. А. Алексеев, Ḥ В. Понырко. СПб., 1997. С. 473.


[Закрыть].

Составитель текста уделяет этой речи столько внимания, чтобы подчеркнуть: такую «душеспасительную» болезнь может послать лишь Бог. Рассказ о Пимене носит подзаголовок «О желающих облечься в иноческий образ перед смертью». В это время на Руси уже зарождается традиция пострижения знатных мирян в монахи за несколько дней до смерти. Предполагали, что это очищает душу от греха и дает больше шансов на посмертное спасение. Часто постриг принимали во время болезни – если было видно, что человек ее не переживет. Но инок, работавший над текстом патерика, должно быть, осуждает этот обычай. Об этом он говорит уже напрямую, от своего имени: «Если кто в болезни пострижется с верою, прося у Бога жизни, тот, как в монашеском подвиге, послужит Ему <…>. Кто же говорит так: “Когда увидите меня умирающим, то постригите меня”, – суетна того вера и пострижение».

Одной из «священных болезней» в Средние века считали лепру (в переводах источников той эпохи обычно используют термин «проказа»). Отношение к ней было двойственным с давних времен. Например, уже в первые века христианства шли споры о том, что же считать причиной этой болезни[50]50
  Miller T. S., Nesbitt J. W. Walking Corpses: Leprosy in Byzantium and the Medieval West. Ithaca, London, 2014. P. 39–43.


[Закрыть]. Некоторые полагали, что она – следствие греха и развращенности. В Западной Европе такое отношение сохранялось вплоть до конца эпохи Средневековья. Но параллельно существовал и другой взгляд. Уже Отцы Церкви настаивали, что не стоит понимать буквально ветхозаветные сюжеты о проказе, в которых Господь велел изгонять заболевших прочь. Отцы считали, что такие нормы могли существовать, когда люди соблюдали букву Моисеева Закона. Когда же на землю пришел Христос, его благодать многое изменила. Теперь ветхозаветные сюжеты надлежало использовать не как прямое руководство к действию, а как аллегорический прообраз будущего. Христианские авторитеты сравнивали больных лепрой с Иовом и Лазарем. Они считали, что болезнь тела совершенствует душу, способствует смирению и защищает от гордыни, а порой становится знаком избранности. Григорий Богослов (Назианзин, ок. 325 – ок. 389/390) говорил в одной из проповедей:

«Поэтому не будем ни слишком высоко ценить во всяком случае здоровье, ни слишком охуждать болезни, не будем прилепляться к скороутекающему богатству (Пс. 61:11) и более надлежащего прилагать к этому потоку свое сердце, тратя на это, так сказать, нечто из существа души нашей. <…> Научимся лучше и презирать безумно употребляемое здоровье, которого плод – грех, и уважать благочестиво переносимую болезнь, почитая тех, которые страданием приобрели победу, почем знать, не кроется ли между болящими какой-нибудь Иов, который несравненно больше достоин чести, чем здоровые, хотя и соскребает с себя гной и томится день и ночь под открытым небом, страдая и от язв, и от жены, и от друзей»[51]51
  Григорий Богослов. Творения. / Пер. Московской духовной академии. В 6 ч. М., 1843–1848. Т. 1. С. 228.


[Закрыть].

(Перевод Московской духовной академии)

Эту проповедь Григорий произнес в «богадельне», устроенной Василием Великим для бедных и больных. Ее считают одной из первых крупных больниц (в более-менее современном смысле этого слова) в мире. Одной из главных задач ее устроители считали как раз уход за больными лепрой. Итак, в спорах о недугах Отцы Церкви пришли к выводу: заболевшие заслуживают любви, а не отвращения и страха. Куда больше опасений у них вызывали «болезни души», то есть грехи.

Может показаться, что для всех средневековых книжников, принадлежавших к духовенству, любое недомогание было исключительно проявлением воли Бога и чаще всего – наказанием за грех. Но уже в XX веке ученые выяснили: это верно далеко не всегда. Например, в 1980-х годах историк Бернард Бахрах и психиатр Джером Кролл собрали базу из 464 упоминаний болезней, найденных в латиноязычных хрониках, жизнеописаниях мирян и житиях святых[52]52
  Bachrach B., Kroll, J. Sin and the Etiology of Disease in Pre-Crusade Europe // Journal of the History of Medicine and Allied Sciences. 1986. Vol. 41 (4). P. 395–414.


[Закрыть]. Все источники были составлены до Первого крестового похода. Ученые выяснили, что только 19 % упоминаний связывали болезнь с грехом. Интересно, что в «мирских» источниках эта связь встречалась чаще, чем в житиях. Исследователи сравнили этот результат с другой, меньшей по размеру базой упоминаний в источниках, созданных после Первого крестового похода. В нее включили 158 упоминаний недугов, из которых грехом объясняли лишь 12 %. Кролл и Бахрах выяснили, что грех часто называли причиной болезни в ситуациях, когда составитель текста осуждал заболевшего. Например, они могли не сходиться в религиозных взглядах. Тогда книжник не упускал возможности подчеркнуть, что грехи его оппонента были столь сильными, что привели к недомоганию. Если же хронист или агиограф никого не критиковал, он нередко объяснял болезнь естественными факторами либо вообще не говорил о причинах.

Представления о «мифологических» и магических причинах болезни

Медицинский и религиозный подход средневекового человека к пониманию причин недугов порой вполне мирно уживались между собой. Но был и еще один взгляд на эту проблему. Согласно ему, недуг могло вызвать магическое вмешательство, осознанное или нет. Сюда же можно отнести и хвори, вызванные мифологическими существами.

Все подобные этиологии связаны с древним представлением о том, что болезнь – это нечто «чужое», не присущее самому телу, приходящее извне. До распространения монотеистических религий во многих обществах существовало представление о норме как единстве здоровья, красоты, физической силы и «приличного» поведения[53]53
  Арнаутова Ю. Е. Колдуны и святые: Антропология болезни в средние века. СПб, 2004. С. 37–38.


[Закрыть]. Все это вместе иногда обозначали как «жизненную силу» человека. Ее мощность или слабость во многом совпадала с тем, насколько человек удачлив. С этой точки зрения любая болезнь поражала не один конкретный орган, а всю жизненную силу в целом. В какой-то мере это представление напоминает «холистическую» позицию высокообразованных средневековых врачей. Те тоже полагали, что недуг бьет по всему организму. Но народные представления шли дальше – в них болезнь вредила и здоровью, и удаче, и статусу человека в обществе. Поэтому многие древние обряды были направлены не столько на лечение определенного заболевания, сколько на восстановление общей жизненной силы и починку «пробоин», через которые она утекала. Часто это были меры ритуального очищения. Отголоски этих представлений сохранились и с приходом единобожия.

Еще один след древнего восприятия болезней в Средневековье – представления об их персонификациях. Так, специалисты называют представление болезни не в виде абстрактного понятия, а, напротив, образа конкретного существа или предмета. Причиной недомогания в таком случае были действия этого существа. В Древней Руси долгое время сохранялись сюжеты о «девицах-лихорадках», вызывающих соответствующее недомогание[54]54
  Малахова А. С., Малахов С. Ḥ Феномен болезни в сознании и повседневной жизни человека Древней Руси (XI – начало XVII в.). Армавир, 2014. С. 61–62.


[Закрыть]. Их наделяли самыми разными особенностями. Обычно лихорадки жили у стоячей воды, например у озер. Их жилища находились неподалеку от деревень и городов, поскольку, чтобы вызвать жар или озноб, «девице» нужно было лично посетить больного. Этим объясняли и тот факт, что симптомы иногда отступают, а потом возвращаются вновь: значит, лихорадка уходила проведать другого заболевшего. Человеческий облик могло принять и «моровое поветрие», то есть эпидемия. Еще болезнь могла предстать в облике животного. Обычно это были неприятные создания: черви, змеи, жабы. Иногда полагали, что все эти существа живут и в теле здорового человека, но в норме они неподвижны, а при болезни, наоборот, беспокоятся и ищут себе место поудобнее. Недуг представляли и в форме неодушевленного предмета, скажем, стрелы, которую выпускает злой дух[55]55
  Арнаутова Ю. Е. Указ. соч. С. 105.


[Закрыть]. У христиан «лучником» мог быть святой или сам Господь, но сам образ болезни-стрелы никуда не исчез.

Источником хвори называли и сверхъестественных существ, представления о которых сохранились с языческих времен. Например, в Северной Европе это были альвы или эльфы, духи природы, живущие рядом с людьми. Их образы порой связывают с почитанием предков – к примеру, альвы могут жить под землей. Какие именно болезни вызывают такие духи, не совсем ясно. Ранние английские медицинские сочинения (leechbooks) обычно приписывали эльфам заразные недуги, сопровождавшиеся сильной лихорадкой. Особенно подозрительными считали случаи, когда тело больного против его воли приходило в движение и выгибалось дугой. Иногда «стрелы» духов вызывали болезни глаз или помрачение рассудка. Наконец, исследователи до сих пор не уверены в том, какое недомогание скрывается за древнеанглийским термином ælfsogoþa («эльфова икота»[56]56
  Zavoti S. Blame it on the Elves: Perception of Illness in Anglo-Saxon England // Medieval and Early Modern Literature, Science and Medicine. Tübingen, 2013. P. 67–78.


[Закрыть]). Практически все рецепты против болезней, связанных с такими духами, включали элементы христианского обряда: освященные предметы, святую воду или молитвы. Иногда лекари прибегали к процедуре, схожей с экзорцизмом. Эльфа изгоняли из тела примерно так же, как демона. Впрочем, альвы, эльфы и другие духи не всегда несли зло. Наоборот, их можно было попросить о помощи, в том числе и со здоровьем. Если человеку удавалось убедить своенравного духа, его вмешательство могло принести много пользы.

Причиной болезни мог стать человек, прибегающий к злонамеренному колдовству. Впрочем, отличить «злую» волшбу от «доброй» защитной магии было нелегко. Применялись те же методы: заклинания и заговоры, то есть проклятия, сложносоставные лекарства, то есть зелья, а также амулеты – но не оберегающие, а наносящие вред. Исследователь средневековой магии Ричард Кикхефер считает: границы между «черной» и «белой» магией в средневековой Европе не проводили. Весьма зыбкой она была и между «добрыми» знахарями и «злыми» колдунами и ведьмами[57]57
  Kieckhefer R. Magic in the Middle Ages. Cambridge, 2018. P. 80–82.


[Закрыть]. Ученый говорит, что лучше всего такое положение описало бы понятие «серой» магии, если бы такое существовало. В ситуациях, когда оценка все-таки требовалась, например в суде, обычно смотрели не на намерения мага, а на результат. Мало ли что скажет подозреваемый! Поэтому колдовством часто считали те случаи применения магии, когда она кому-то навредила. Например, если знахарь читал над заболевшим заговор, но пациент все равно умер, горюющие родственники погибшего могли сообщить властям о колдовстве. В таких случаях слово стояло против слова – найти доказательства ведовства было крайне сложно. Заклинание произносили втайне, а отравляющие магические зелья, вероятно, не оставляли следов. Пожалуй, опознать получалось только зловредные амулеты. Они порой содержали явно отталкивающие вещи вроде человеческих фекалий или мертвых черных мышей, завернутых в ткань. Хотя и с амулетами можно было запутаться: например, по древесине не скажешь, что колдун или ведьма позаимствовали ее на виселице.

Колдуны и ведьмы, как и «добрые» знахари, часто применяли симпатическую магию. Она подразумевает, что предметы, похожие друг на друга или побывавшие рядом, образуют особую магическую связь. Значит, воздействуя на изображение человека, можно навредить ему самому. В Средние века хорошо знали классический метод, при котором в изображение человека втыкают что-то острое. Документы сохранили рассказ колдуна, жившего в XIV веке в Ковентри[58]58
  Kieckhefer R. Magic in the Middle Ages. Cambridge, 2018. P. 82.


[Закрыть]. Желая зла соседу, ведун сделал из воска похожую на него куколку и вонзил ей в лоб свинцовый гвоздь. По словам колдуна и свидетелей, сосед вскоре помутился рассудком и то и дело кричал от боли. В таком состоянии мужчина провел несколько недель. Затем ведун проткнул гвоздем куколкино сердце, и несчастный скончался.

Средневековый амулет-брошь, украшенный камнями. На амулете выбиты буквы AGLA, каббалистическая аббревиатура Atā gībōr lə’ōlām ‘Ădōnāy – «Ты силен вовеки, Господь» (Walters Art Museum, 57.1987. Золото, малахит, сапфир, полудрагоценные камни. Англия, XIII век)

Колдуны – как, впрочем, и знахари! – использовали не только специально изготовленные вещи, но и любые «сильные» предметы. Как-то раз один колдун явился к Григорию Турскому (538/539–593/594), епископу и историку, под предлогом того, что принес в церковь мощи святых[59]59
  Арнаутова Ю. Е. Указ. соч. С. 62–63.


[Закрыть]. Но Григорий осмотрел его вещи и обнаружил травы, зубы крота, мышиные кости, медвежьи когти и жир. Все найденное выбросили в реку, поскольку епископ сразу понял, что это «колдовские вещи». Также чародеи высоко ценили все, что было освящено в церкви. В Западной Европе считалось, что колдуны и ведьмы крадут из церквей гостию – пресный хлеб, используемый во время причастия. Такие же обвинения предъявляли иудеям. Не меньшую силу приписывали и церковному обряду, проведенному «во зло». Для этого по живому человеку читали заупокойную молитву или даже проводили целую службу. На алтарь при этом могли поставить восковую фигурку жертвы. Эти методы применяли с завидным постоянством. В конце VII века епископский синод в Толедо запретил служить заупокойную мессу по живым. В 1220-х годах похожий запрет выпустил синод в Трире (Германия). На этот раз документ еще и приказывал строго следить за тем, чтобы из церкви не пропадали святая вода, пепел и елей, а также погребальные носилки. Все это использовали в магических ритуалах. Увы, иногда опасаться стоило самих духовных лиц. В середине XII века один из монахов аббатства Корвей в Германии, некий Вальтер, невзлюбил аббата и ежедневно молился за упокой его души[60]60
  Арнаутова Ю. Е. Указ. соч. С. 78.


[Закрыть]. Для усиления эффекта он вслед за молитвой читал определенные псалмы. Клириков за подобное наказывали строже, чем мирян. Жестче всего карали тех, кто занимал высокие места в церковной иерархии.

«Злая» и «добрая» магия были так похожи, что одни и те же меры могли использовать и для колдовства, и для защиты от него. Например, вот как выглядел записанный в 1475 году заговор «от злой ведьмы»:

«Во имя Отца, и так далее. Властью Господа, да будут крест + и Страсти Христовы + лекарством для меня. Да будут пять ран Господа моим лекарством +. Да поможет мне Дева Мария и да защитит меня от любого злого демона и от любого злого духа, аминь. + A + G + L + A + Tetragram-maton + Alpha + O <…>»[61]61
  Цит. по: Kieckhefer R. Op.cit. P. 84–85.


[Закрыть].

Эти слова полагалось записать и всегда иметь при себе для защиты «во сне, в бодрствовании, при выпивке и особенно во время сновидений».

Защитные магические техники применяли не только «простые» знахари и лекари, но даже врачи с университетским образованием. Немало таких рекомендаций мы находим в сочинениях Арнальдо де Вилланова. Он предлагал обращаться к магии, например в случае импотенции, вызванной колдовством. Для начала следовало поискать у супружеской постели зловредный амулет: семенники петуха или заклинание, написанное кровью летучей мыши. Если никаких «подкладов» не нашли, полагалось окурить спальню рыбьей желчью или помазать стены кровью черной собаки. Если же не сработает и это, доктор предлагал провести обряд изгнания демона. Для этого по всей комнате расставляли жаровни, на которых сжигали лепестки цветов и фрукты. Далее следовало записать первые строки Евангелия от Иоанна, растворить написанное в жидкости и дать супругам выпить. Предполагалось, что душистый дым прогонит злого духа, и к пациенту вернется мужская сила[62]62
  Kieckhefer R. Magic in the Middle Ages. Cambridge, 2018. P. 85.


[Закрыть].

Ведьм и колдунов подозревали и в распространении эпидемий, хотя и не часто. Большую часть заразных болезней средневековые источники объясняют либо естественными причинами, либо наказанием свыше. Порой «мор» становился лишь побочным эффектом магии. Например, в нескольких скандинавских сагах массовая хворь следует за явлением мертвых – самих по себе или призванных колдуном.

Иногда болезнь мог вызвать не маг, а вполне обычный человек, сам того не замечая. Говорили, что некоторые люди обладают «дурным глазом»[63]63
  Арнаутова Ю. Е. Указ. соч. С. 81–83.


[Закрыть]. Их взгляд могли назвать причиной чужого недуга или даже смерти. Чаще всего в этом подозревали тех, кто чем-то заметно выделялся внешне или вел себя не в соответствии с принятыми нормами. Это могли быть убийцы, колдуны или знахари, бездетные женщины, любые женщины во время менструации, а также одинокие старухи, похожие на ведьм. Особенно опасен был последний взгляд колдуна перед смертью. Скандинавские саги упоминают, что перед тем, как казнить ведуна, необходимо накинуть ему на голову мешок, желательно кожаный, чтобы никто точно не попал в его поле зрения. Но сглазить мог и обычный человек: для этого достаточно было позавидовать другому. Судя по всему, привести к болезни могли и «черная», и «белая» зависть. Взгляд становился вредоносным, какими бы ни были намерения человека.

Еще один способ вызвать у окружающих болезнь – нарушить правила, писаные или неписаные. Например, существовало популярное поверье о том, что нельзя работать в праздничные дни, в том числе в дни поминовения определенных святых. Вот что рассказывает миракула святого Гангульфа – реестр чудес, свершившихся у его захоронения. Однажды церковь, посвященную святому, собрались расширять. Гангульф, «видя, что за грехи народа угрожает скоро рухнуть еще одна не твердо стоящая на основании стена, ослабил болезнью тех, кто работал на ней»[64]64
  Цит. по: Арнаутова Ю. Е. Указ. соч. С. 104.


[Закрыть] (перевод Ю. Е. Арнаутовой). С точки зрения составителя памятника, святой пытался защитить рабочих. Тем не менее миракула приводит и мнение местных жителей: «…все говорили, что он хотел сделать это за пренебрежение днем его праздника». Запрет работать в праздники был установлен церковью «сверху»: исследователи считают, что такие объяснения помогали адаптировать его «снизу», с народной точки зрения.