Текст книги "Драгоценности фрау Элизабет"

– Теперь я буду твоим гидом, милая. Мы будем ехать долго, до самой границы, а потом еще от границы часа два, – начал говорить Франц.

– До какой границы? – спросила я в надежде, что он потеряет бдительность и проговорится.

– О, нет! Это большой секрет! Даже не пытайся обвести меня вокруг пальца, – засмеялся он, разгадав мою маленькую хитрость.

Езда на машине в Германии это ни с чем не сравнимое удовольствие! Гладкие, как скатерть, автобаны приглашают к бесконечному путешествию. Хочется катить, не останавливаясь, куда глаза глядят. Можно налить в стаканчик кофе и поставить на подлокотник или столик. Не прольется ни капли! Не тряхнет ни разу! Если Вы вдруг устали, захотели перекусить или потребовался ремонт, вдоль дороги все к Вашим услугам. Причем, не нужно ехать сотни километров, чтобы найти то, что нужно. На каждом шагу заправки, автосервисы, бистро, телефоны, мотели, и все такое прочее. Все ровненько, чистенько, аккуратненько! Везде Вам рады! За время пути мы останавливались два раза. Один раз обедали в ресторанчике при мотеле. А второй раз пили кофе и ели мороженое в придорожном кафе, а заодно и заправили машину. Как правило, АЗС и дорожные кафе-закусочные являются единым комплексом. Все к услугам путешествуюших!

Солнце клонилось к закату. Вечерело. И в этих вечерних сумерках, освещенные фонарями городки, через которые мы проезжали, казались мне чем-то нереальным. Такие ухоженные улицы, несмотря на обильно выпавший снег. Кое-где еще стояли елки. Оставшиеся в витринах магазинов и кафе украшения напоминали о недавних праздниках. Было немного жаль того, что праздник миновал. Но так уж устроен человек: стоит закончиться одному празднику, а он уже живет надеждой и ожиданием следующего.

В Европе зимой темнеет очень рано. Поэтому, когда в семь часов вечера мы подъехали к шлагбауму, было уже совсем темно. Открытое пространство ярко освещали электрические фонари. Я покрутила головой и, прочитав несколько объявлений, поняла, что мы на границе. Но на какой!? Я никак не могла найти нужную надпись. Немецкие пограничники, проверив наши паспорта, пожелали нам счастливого пути. Правда, они с легким удивлением посмотрели на нас, увидев мой паспорт, но ничего не сказали.

Хоть у меня в паспорте и стояла Шенгенская виза, мне почему-то казалось, что меня никуда не пропустят. Когда мы пересекли линию шлагбаума, я с облегчением вздохнула.

– Слушай, Франц, я сейчас чувствовала себя радисткой Кэт, которая пробирается в тыл врага, – пошутила я, стараясь избавиться от неприятного ощущения.

Он посмотрел на меня непонимающе. Пришлось в общих чертах объяснить, кто такая Кэт, и принять решение, оставить национально-окрашенные шуточки. Когда долго объясняешь, что к чему, утрачивается суть шутки. Потом и сам уже с недоумением начинаешь размышлять, а что же тут смешного? Пребывая в таких раздумьях, я не заметила, как мы пересекли нейтральную полосу. Перед машиной возник новый шлагбаум. Надпись, освещенная фонарем, гласила, что впереди лежащая территория – Швейцария. Вот это да! Оказывается, мой загадочный Франц вез меня в Швейцарию!

– Франц, это мечта моей жизни – побывать в Швейцарии! – воскликнула я, всплеснув руками.

– А я – Вайнахтсман, который будет исполнять все твои желания, – ответил Франц, улыбаясь. Было видно, что ему приятна моя реакция, что он рад тому, что удалось меня удивить и порадовать.

– У меня в Швейцарских Альпах, недалеко от маленькой деревушки, есть своя норка, где я прячусь, когда меня все достают и нужно отдохнуть. Небольшое шале. Правда, бываю там очень редко, но зато, всякий раз, это приносит мне столько удовольствия! В этот раз я хочу поделиться этой радостью с тобой, моя Элен, – сказал Франц и посмотрел на меня так, что я попросила его остановить машину.

А потом мы долго целовались. И весь мир, вмиг утратив все границы и условности, распахнул свои объятия только для нас двоих, влюбленных и счастливых!

До места добрались уже почти ночью. Подъехав к воротам, Франц посигналил. Почти мгновенно у ворот оказался человек и открыл их, приветливо помахав рукой Францу. Машина покатила по дорожке к дому. В доме горел свет, нас здесь ждали. Эти светящиеся окна во мраке ночи манили теплом, обещали приют и отдых, а еще горячий ужин и мягкую постель. А что еще нужно усталому путнику?!

Возле открытой двери стояла женщина лет шестидесяти, завернутая в шаль ручной работы, в длинной темной юбке, невысокая и пухленькая. Ее седеющие волосы были собраны на затылке в пышный пучок. Открытое лицо с мелкими морщинками лучилось радостью. Мне почему-то пришло в голову, что именно таких бабушек я видела на картинках в книжках с немецкими сказками. Не хватало только чепчика и очков.

– О, майн, Гот! Франц, Вы с гостьей! С Рождеством Вас, милая фройляйн! И Вас с Рождеством, Франц! – воскликнула бабушка, – Добро пожаловать!

В это время вошел и мужчина, открывавший нам ворота.

– И вас с Рождеством, фрау Анна и тебя Гюнтер, – проговорил Франц и поцеловал бабулю в щеку, а мужчину дружески похлопал по плечу. – Позвольте представить Вам мою гостью. Это фройляйн Элен. Она из России!

Ой, ну я не могу! Мне всегда так смешно наблюдать за людьми где-нибудь за границей, когда им говорят, что человек из России! Вы бы только видели их лица! Все написано на них одновременно, от растерянности до изумления. Вас начинают с интересом разглядывать, и сначала даже не знают, что спросить или что сказать. Такое впечатление, что они едва сдерживают себя, чтобы не потрогать Вас руками. Так было и с Анной и Гюнтером. Вначале они слегка опешили, а потом Анна спросила, как ей со мной разговаривать, ведь она не знает русского.

– Не беспокойтесь, фрау Анна, зато я могу свободно говорить по-немецки. Я Вас превосходно понимаю, – вступила в разговор я. – Я тоже поздравляю всех с Рождеством и желаю всего наилучшего.

В первый момент они оба смотрели на меня как на говорящую собаку. Вот так невидаль! Из России, а говорит на их языке! Но мгновение спустя фрау Анна легко засмеялась, и все сразу встало на свои места. Нас стали раздевать, повели умываться с дороги и…

– К столу, к столу, – приглашала всех фрау Анна, – мы с Гюнтером уже часа три вас поджидаем, тоже не ужинали. Стол давно накрыт, ужин ждет. В суете, сопровождавшей подготовку к ужину, я украдкой рассмотрела Гюнтера. Он быть под стать фрау Анне по возрасту, что-то тоже около шестидесяти. Но внешне был прямой ей противоположностью: высокий, худой и на вид даже суровый. Только пообщавшись с ним позже, я поняла, каким добрым и мягким был наш славный Гюнтер.

Большой дубовый стол стоял почти в центре просторного помещения, которое представляло собой, скорее всего, гостиную. Я даже не знаю, как это описать. Хотя, попробую.

Дом был прост и удобен. Может быть именно из-за своей простоты, что не было в нем, по крайней мере на первом этаже, разных закоулков и комнатушек, он так приветливо принимал в свои объятия гостей.

Открывая входную дверь, сразу же попадаешь в это самое просторное помещение. Оно сочетает в себе одновременно столовую, гостиную, кабинет, если он вообще нужен в таком доме. Словом, это было единое жизненное пространство, в котором находилось место всем и всему. В комнате был камин, который зимой все время горел, несмотря на то, что сейчас уже не был единственным источником тепла в этом доме. Он был старинным, сложенным из дикого камня. Вся мебель в комнате тоже всем своим видом, как бы, призывала вернуться на несколько веков назад. Такие причудливые диваны, шкафы, столы и стулья я видела только в музеях и на выставках антикварной мебели. Гобеленовая обивка мебели была довольно потертой. Но, как все старинные благородные предметы, она от этого только выигрывала, вызывая в душе невольный трепет, как все, дошедшее до нас из глубины веков. В углу комнаты стояло красивое бюро с множеством ящичков. Я тогда еще подумала, что оно должно быть обязательно с секретом. Интерьер комнаты дополняли старинные канделябры и подсвечники. Было такое ощущение, что находишься в рыцарском замке. В веке, так примерно, восемнадцатом. В дальнем углу комнаты была лестница, ведущая на второй этаж. На втором этаже располагалась хозяйская спальня и спальни для гостей. Обстановка спален тоже поразила мое воображение. Кровати были огромными и под балдахинами! Старинные зеркала и тяжелые гобеленовые шторы как нельзя лучше подчеркивали общий старинный стиль. В такой обстановке я почувствовала себя одетой не по теме. Гораздо уместнее было бы, если бы на мне было длинное пышное платье, в каких щеголяли дамы пару веков назад. Все в этом доме располагало к неспешности и раздумьям. Франц водил меня по дому и рассказывал, что этот дом был построен еще в восемнадцатом веке одним из его предков по отцовской линии, когда он был в немилости у властвовавшего в те времена монарха, и был вынужден забиться в такую глушь, чтобы выжить и иметь возможность продолжить славный род фон Штольцев. Местность здесь гористая, строить трудно, да и не собирался славный предок перемещать сюда навечно свою резиденцию, поэтому домик так невелик в размерах. Только для того, чтобы переждать бурю. А потом здесь все обжилось и обустроилось, и стал домик передаваться из поколения в поколение, навечно утвердив свое предназначение: служить убежищем для тех, кому нужно спрятаться, побыть наедине с собой и своими мыслями. С течением времени он модернизировался соответственно достижениям каждой эпохи. Теперь он представлял собой, старинный на вид, загородный дом, но со всеми удобствами. Все, что можно было сохранить, бережно реставрировалось и оставалось нетронутым.

От экскурсии по дому нас оторвала фрау Анна, настойчиво приглашавшая к столу. Изумительной белизны скатерть с вышивкой ручной работы, такие же салфетки, старинный хрусталь и столовое серебро подчеркивали праздничность момента. Рождественский ужин, где-то далеко в Швейцарских Альпах! Такое мне могло только присниться! Однако, все было реально. И стол, и вкуснейший ужин, приготовленный Анной, а самое главное – Франц, сидевший рядом и ухаживавший за мной. Анна и Гюнтер ели неспешно, принимали участие в разговоре, однако, смотрели на нас с пониманием и, как только ужин закончился, незаметно удалились. Увлеченная разговором с Францем, я только услышала звук отъезжающей машины. Франц объяснил, что они только присматривают за домом, а живут в деревушке в километре отсюда. Мы остались одни!

Уединение для влюбленных – наилучшее состояние! Все внимание сосредоточено на любимом человеке. Остальное не имеет значения. Может быть, отсюда и пошло выражение «с милым рай и в шалаше». Для тех, кто любит по-настоящему, неважно, где находиться, в какой обстановке, что при этом есть или пить, во что быть одетым. Все это отходит на задний план. Главное, быть с ним, одним-единственным! Если придается значение условностям, значит, это не любовь! Значит, проза жизни уже вступила в свои законные права! Так было и у нас с Францем. Мы что-то делали, что-то ели и пили, благо, об этом заботились добрейшая фрау Анна и Гюнтер. Мы были заняты только друг другом!

Солнце вставало и садилось. И снова вставало, и снова садилось. Так прошла неделя, вернее пролетела как один день. Это было великое торжество любви!

Мы много гуляли, катались на санях, дурачась и играя, валялись в снегу, его в Швейцарских Альпах хоть отбавляй. Фотографировались и снимались на видео на память. Но так уж устроена жизнь, что праздник вечным не бывает. Франца ждала работа, а меня возвращение в Россию. В конце недели позвонил НикСтеп. Он справился о моем здоровье и спросил, когда я планирую возвращаться. Это был сигнал! Мы забылись и потеряли чувство реальности. Хочешь, не хочешь, но пришлось вспомнить и об обязанностях, и о долге. В этот момент у меня появилось чувство, что все то, что происходило со мной в эти дни, было просто прекрасным сном. Однако, Темная Личность не преминула вставить свое слово:

– Не прикидывайся и будь честна, хотя бы сама с собой! Ведь ты это просто украла! А воровство всегда наказуемо. Теперь жди расплаты!

Солнце спрятала туча. На душе стало погано. Я, было, попыталась оправдать себя в собственных глазах. Но совесть тоже была на стороне Темной Личности. Мне пришлось признать, что я действительно украла моего Франца на эти несколько дней. У его семьи, у работы, может быть, даже у него самого.

– Ну и пусть, – упрямо сказала себе я, – зато эти несколько дней он был только мой!

– Заметь, только несколько дней. Это не я сказала, ты сама, – констатировало мое Темное Я. Мне даже показалось, что эта фраза прозвучала с некоторым сочувствием.

– Отстань, зануда! Все равно он мой! – оборонялась Я.

– Поживем – увидим. Все в мире переменчиво. – Темная Личность была склонна к философствованию.

В последний день перед отъездом, уже поздним вечером, когда мы сидели у камина и мирно беседовали, рассказывая друг другу каждый о себе, Франц подвел меня к бюро.

– Я сейчас покажу тебе один секрет, – тихо сказал он, нажал какую-то потайную кнопочку, и выдвинулся небольшой ящичек. Там лежала плоская папочка. – Это мое сокровище, фотографии моей матери, – Франц бережно поглаживал папку.

Он рассказал, что еще в раннем детстве, сразу после ее смерти, он тайком забрал из семейного альбома несколько фотографий мамы, те из них, где они были вдвоем: фрау Элизабет и маленький Франц. Я стала перебирать фото. Они были старыми и черно-белыми, но это не мешало по достоинству оценить изображенных людей. На них была изумительной красоты молодая женщина с маленьким мальчиком лет трех-четырех! Фотография запечатлела их счастливыми и радостными! Видимо, женщина и мальчик в тот момент полагали, что их счастье вечно! Я внимательно рассматривала каждую фотографию, неспешно перебирая их. Вдруг Франц, будто спохватившись, забрал у меня из рук оставшиеся фотографии, перебрал их, забрал одну и спрятал в карман. Остальные вернул мне. Я вопросительно посмотрела на него, но ничего не спросила. Мало ли, может он что-то не хочет показывать. Я сделала вид, что ничего не произошло. Когда я посмотрела фотографии, Франц опять сложил их в папку и убрал в тайник. Шкафчик захлопнулся. Но осталось ощущение чужой тайны. Я почему-то подумала, что это будет иметь отношение ко мне. В этот же вечер, когда Франц ушел принимать ванну, я тихонько подошла к бюро, ощупью нашла эту самую кнопочку и открыла тайник. Достала папку и стала быстро перебирать фотографии. Сердце гулко колотилось. Я в первый раз лезла в чужой секрет. Мне было ужасно неловко, но внутренний голос убеждал, что мне просто необходимо знать все, что касается Франца. Перед глазами мелькали уже виденные мною фото. Вот! Стоп! Эта! На ней были также Элизабет и Франц. Но что это?! У матери на фотографии были выколоты глаза! Это было не случайно! Кто-то намеренно, жестоко и зло так расправился с ее изображением. Мальчик же продолжал улыбаться. Мне стало не по себе от увиденного! Я быстро убрала фотографии и захлопнула тайник. В душе зазвенел звоночек тревоги, но я постаралась справиться с собой, чтобы Франц не увидел во мне перемены.

– Я потом обязательно все выясню, он мне все расскажет, – успокаивала я себя, но неприятное ощущение не проходило.

А потом появился свежий и надушенный Франц и сказал, что приготовил ванну и для меня. Я погрузилась в воздушную душистую пену. Франц присел рядом с ванной и смотрел на меня. Потом взял губку и стал мыть мое тело. В каждом его движении сквозили осторожность и ласка. Он мыл меня так, как мать купает новорожденного ребенка. Все сомнения и страхи исчезли. Их смыла вода, пена и нежные руки Франца.

Ночь перед отъездом была долгой и короткой одновременно. Долгой потому, что мы заснули только перед рассветом. Зная, что опять предстоит длительная разлука, мы все не могли оторваться друг от друга. Но все ночи для влюбленных коротки. Кажется, что не успели все сказать, не успели в полной мере насладиться, прочувствовать. Каждое слово, каждый жест и прикосновение хотелось сохранить в сердце перед разлукой. А нам предстояла разлука. Как мы тогда полагали, все займет месяц-полтора. Мы условились, что я все-таки вернусь в Россию для того, чтобы уладить все свои дела, рабочие и домашние. А Франц, после того, как я буду готова, прилетит в Москву и встретит нас, поможет оформить визы. Франц настаивал, чтобы и маму я уговорила поехать со мной в Германию.

– Я знаю, что ты не сможешь жить спокойно со мной, все время будешь думать, что твоя мама где-то далеко, одна. Ты будешь мучиться и страдать. А я хочу, чтобы ты была счастлива! – убеждал меня он.

Я была согласна и благодарна ему бесконечно! Этот вариант очень устраивал меня. Быть рядом с любимым человеком и с мамой! Разве можно желать чего-то лучшего?!

Мой самолет в Москву вылетал поздним вечером. Поэтому было решено выезжать часов в двенадцать, чтобы приехать в аэропорт прямо к рейсу.

В последний раз обведя взглядом дом, в котором я была так счастлива эту неделю, я мысленно поблагодарила его за приют и за мою любовь, которую я испытала здесь. Я была уверена, что это шале примет меня еще не один раз, поэтому я не прощалась, а говорила «до свидания». С фрау Анной и Гюнтером попрощались легко и тепло. И тоже, как бы, ненадолго. Все были уверены, что мы с Францем приедем сюда уже весной. Перед тем, как я села в машину, фрау Анна отозвала меня в сторонку и заговорила:

– Деточка, Элен! Прошу тебя, сделай его счастливым. Я знаю его с детских лет. Все, что пережил этот мальчик после смерти матери, прошло у меня на глазах. Он с тех пор словно окаменел. Только с тобой я вновь увидела в нем радость и желание жить. Он очень хороший и очень несчастный. Сейчас его судьба в твоих руках. А я буду молиться за вас обоих. Вы такая пара, настоящие половинки друг друга!

– До свидания! – кричала я по-немецки, высунувшись в открытое окно. Ветер подхватывал мои слова и уносил в вечность.

В аэропорт мы прибыли вовремя. Начиналась регистрация на рейс. Исполнив нужные формальности, мы последние мгновения стояли рядом, держась за руки.

– Ты только не передумай, не брось меня, не обмани, как все женщины! – просил Франц, глядя мне прямо в глаза.

Но, спросить о том, каких женщин он имел в виду, я уже не успевала. Время неумолимо подошло к минуте расставания. Последний поцелуй, и я шагнула в телетрап, ведущий в самолет. Пройдя несколько шагов, я оглянулась. По щеке Франца текла слеза. В голове ворохнулась неприятная мысль: «Словно навсегда со мной расстается!»

– Глянь, голубушка, опять твой рыцарь рыдает, как малахольный, – это опять одно из моих Я пыталось подать мне сигнал бедствия, обратить мое внимание на нечто важное.

– Уйди, без тебя тошно! – слабо защищалась я.

В самолете я крепко спала, даже отказалась от ужина. Бессонные ночи в Швейцарии дали о себе знать.

– Лучше недоесть, чем недоспать, – решила я, – и попросила стюардесс меня не беспокоить. Глаза открыла вместе с толчком самолета о посадочную полосу. Москва встретила меня метелью и крепким морозцем. Январь все-таки! Взяв такси и переехав из одного аэропорта в другой, я была уже почти дома. Каких-нибудь шесть часов в воздухе отделяли меня от мамы и моего привычного бытия.

– Мамулечка моя золотая, – верещала я от радости, целуя и обнимая маму. – Наконец-то я дома! Как ты? Я скучала по тебе! – Поток слов и эмоций лился из меня, не переставая, а я все тормошила маму, то отстраняя ее от себя, то вновь прижимая к груди.

– Аленушка, деточка моя, я так волновалась! Позвонил этот твой шеф и сказал, что ты заболела и вернешься позже. Я же места себе не находила! Что с тобой было? Ты ведь, когда звонила, так толком ничего и не сказала. Нормально и все. А мать с ума сходи! – сетовала мама, гладя мою голову и рассматривая меня после стольких дней отсутствия. Как всегда после возвращения из дальних странствий, мама первым делом взялась меня кормить. Все вкусненькое, что было приготовлено к моему приезду, вмиг оказалось на столе. Я и в самом деле была голодна, так как опять проспала в самолете весь полет, отказавшись от еды. Так что, моему аппетиту моя мама была очень рада. Раз ребенок хорошо ест, значит с ней все в порядке, решила мама и успокоилась.

Подкрепившись, то есть правильнее сказать, наевшись до отвала, так, что стало трудно сгибаться, я, наконец, отвалилась от стола. Предыдущий день у меня получился разгрузочным, ведь я не ела целые сутки. Зато сейчас я компенсировала все сполна.

– Какой-то совершенно зверский аппетит у меня, – подумала я, однако тут же отвлеклась, начав распаковывать сумку и доставать подарки, которые купила своей масеньке.

Как я любила делать ей подарки! Она им радовалась, как ребенок. Ей было совершенно все равно, что именно я ей дарю. Для нее был важен сам факт, что дочка думала о ней и хотела порадовать. А потом дошла очередь до сувениров и фотографий. Я показывала снимки, сделанные в Германии, а потом в Швейцарии. И как-то само собой получилось, что я рассказала ей все о моем Франце, о наших отношениях, о предстоящем нам с ней переезде.

– Нет, доченька, ты уж свою жизнь устраивай, а я здесь помирать буду. Здесь мои родители, муж мой, папа твой. Негоже мне их бросать, да бежать за тридевять земель, счастье новое искать, – с грустью сказала мама.

И я, как в детстве, заревела. Я помню очень отчетливо, что если раньше при мне заходил разговор о смерти, я страшно пугалась и представляла, что это моя мама лежит холодная и недвижимая. Сердце в этот момент разлеталось на куски от боли. Я готова была сражаться со всем миром, только, чтобы этот ужас миновал меня и мою маму. Почему-то в этот момент вспомнился Франц, держащий фотографии матери, и слова фрау Анны, о том, что он столько пережил после ее смерти. Острая жалость к нему вдруг охватила все мое существо. Я корила себя, что побоялась поговорить с ним об этом. Может быть, именно этого он и хотел, когда показывал мне старые фотографии?!

– Мама, расскажи мне о папе. Ну, то, что я не знаю, – попросила я, немного успокоившись.

Мама обняла меня за плечи, притянула к себе поближе. Я, уютно свернувшись комочком, положила ей свою голову на колени. Мама на мгновение задумалась и начала свой рассказ.

– Я тебе этого никогда не рассказывала, да и папа тоже. Не принято было выворачивать наизнанку свои чувства и переживания. Не хотелось огорчать тебя. Думали сначала, что мала ты, не поймешь. А потом и время ушло, и папы не стало. Ну, уж раз сама завела разговор, значит, тебе это нужно.

Папа твой с десяти лет от роду носил тяжелое клеймо «сын врага народа». Нынешним поколениям уже и не понять, что в этом такого страшного, а тогда…. Арестовали его отца поздней ночью. Папа твой проснулся от шума в доме. Мать его, твоя бабушка, тихо плакала, боясь разбудить детей.. Здоровый, усатый милиционер подтыкал в спину отца, твоего дедушку, которого уже уводили. Среди мальчишек ходили зловещие разговоры о ночных арестах, но отец твой свято верил в то, что его батю, бывшего красного командира, минует лихая участь. Не миновала. Он сразу понял, что произошло, и со злостью молодого волчонка, бросился на милиционера и укусил его за руку. Усатый верзила заорал и так саданул его свободной рукой, что бабушка кое-как привела его в полное сознание только часа через два.

Наступившее утро было уже утром совсем другой жизни. Все отвернулись от их семьи, никто не заходил в дом. Даже на улице не здоровались, отворачиваясь и спеша пройти мимо. Бабушка осталась с тремя детьми в полной изоляции. Помощи было ждать неоткуда. До этого она не работала, так как семью кормил муж, а она занималась детьми и хозяйством. Сейчас же не брали на работу, потому как муж – враг народа. Вскоре начали голодать, запасы быстро заканчивались. Бабушка Анна кое-как устроилась на работу в колхоз, на самую тяжелую и грязную работу.

Наступило первое сентября. Отец твой перешел к тому времени в шестой класс. Умница он был с самого детства. Его в школе Ломоносовым звали. Однако, несмотря на большие способности, на педсовете долго решали, может ли сын врага народа ходить в советскую школу. Отстояла его молодая учительница истории Полина Михайловна, убедив всех, что сын за отца не в ответе. Начались тяжелые годы борьбы за право хотя бы просто быть в этой жизни. Папа твой с молчаливым упорством сносил все. Только не мог вынести, когда его недруги, желая задеть побольнее, кричали, что отец его – контра и враг народа. Он тогда закусывал губы и бился в кровь за честь отца. В первый же год учебы на Октябрьские праздники, так называли тогда день Великой Октябрьской социалистической революции, отца твоего, как самого лучшего ученика школы, премировали ботинками, опять же по настоянию Полины Михайловны. Он как-то рассказывал мне, что больше всего на свете боялся в тот момент заплакать. Он стоял перед школьной линейкой, в рукавицах на ногах, прижимая к груди эти злосчастные ботинки, и глотал слезы. Его отец незримо стоял рядом и говорил ему:

– Держись, сынок! Все вынеси и не забудь обо мне!

– Отомщу, папка, – почему-то клялся он про себя.

Так и вырос он с этой клятвой в душе. И еще с ненавистью ко всему этому злому миру, так жестоко лишившему его отца. Жизнь продолжалась, многое изменилось. Он с отличием окончил школу, но никуда не мог поступить учиться дальше. Клеймо приросло намертво. И вдруг – смерть Сталина! Он мне рассказывал, что никуда не выходил в эти дни, сказавшись больным. Вся страна тонула в слезах, а он ликовал и радовался, что мучитель сдох, как собака! Спустя некоторое время деда твоего полностью реабилитировали, признав его невиновность. Но кому, по большому счету, от этого было легче?! Все детские годы прошли в унижении, страхе и ненависти. Такие вещи бесследно не исчезают. После реабилитации отца он поступил в Московский технологический институт и, окончив его, стал инженером-экономистом. Казалось, теперь все можно изменить, всего добиться. Образование и способности позволяли стать большим начальником. Но к образованию, в то время, нужна была еще и верность партии, чего он никак не испытывал. Будучи умнейшим человеком, он видел и чувствовал всю лживость призывов и лозунгов, в соответствии с которыми жила тогда наша страна. Но, недаром говорят: «С волками жить – по-волчьи выть». Приходилось и ему, чтобы как-то удержаться в том месте, где он работал, тоже «подвывать». Вот это-то и сломало его окончательно. Не простив никому и ничего, но, не имея возможности что-то изменить, отец начал сначала выпивать, а потом и того хуже, стал частенько уходить в настоящие запои. Держали на работе только из-за того, что ни у кого больше не было такой светлой головы. – Мама горестно вздохнула и украдкой смахнула слезу.

– Любила я его и жалела очень. Только помочь ничем не смогла. И он нас с тобой любил. Ты ведь помнишь, никогда не обижал, уж тем более, руки не поднимал. Слабый он был, от жалости к себе.

Мама замолчала, уйдя в свои воспоминания о муже, а я окунулась в свои, о моем отце.

Отчетливо помню себя маленькой, как отец играл со мной и весело смеялся. Он был большим и сильным. В такие моменты не было ребенка счастливее меня! В день зарплаты он обязательно приносил мне шоколадку. Это был праздник! Жили мы скромно, несмотря на то, что отец занимал довольно высокую должность. Он был честнейшим человеком и никогда не пользовался служебным положением. Чтобы он что-то сделал для себя, в обход закона или каких-то правил?! Боже упаси! Он мог добиться или выхлопотать для кого угодно и что угодно, но сам всегда довольствовался малым. Уже будучи подростком, я из-за этого одновременно и гордилась отцом, тем, что он такой честный, и ужасно злилась на него. Мой отец казался мне этаким простаком, не умеющим ничего сделать для своей семьи, в то время, как отцы моих подружек. тащили все, что можно было тащить, возили своих жен и детей на служебных машинах, отдыхали на госдачах, обслуживались в спец. магазинах. Нам с мамой все это было строжайше запрещено! Строились новые дома, и коллеги отца выхлопотали себе новые квартиры. Мы же так и жили в своей двухкомнатной хрущовке, которую отец получил, как молодой специалист. Я как-то стала свидетелем разговора двух досужих бабок, которые вечно торчали на лавке у подъезда. Речь шла о нашей семье. Почему де Сам-то – большой начальник, а живет, как простой работяга. Бабули пришли к простому выводу: пропивает, наверно, все. Я еле удержалась тогда, чтобы не сцепиться с этими старыми клюшками, обсуждавшими моего отца! Домой пришла вся в слезах! Было ужасно обидно за него, за маму, за себя, в конце концов. Вот тогда у меня впервые зародилась ужасная мысль, что мой отец – просто слабак, не способный сделать ничего путного в этой жизни. Когда он, в очередной раз, приняв на грудь для успокоения души, пытался разговаривать со мной, хотел что-то рассказать о себе, я досадливо отмахивалась. В такие минуты он казался мне жалким, и я ничего, кроме неприязни, к нему не испытывала. Хотя, точно знаю, что если бы кто-нибудь в моем присутствии даже просто попытался сказать о нем что-то плохое, я бы защищала его всеми возможными и невозможными средствами. В дни его просветлений я очень любила разговаривать с отцом. Он был очень грамотным, начитанным, образованным человеком. Он, можно сказать, обладал энциклопедическими знаниями и был настоящим эрудитом. Мог ответить на любой вопрос. Читал столько, что я в детстве думала, что мне и трех жизней не хватит, чтобы прочитать все, что прочитал папа. В такие дни я любила его и гордилась тем, что у меня такой умный папка. Он же, напротив, бывал не особенно разговорчив. Сейчас я понимаю, что в трезвом состоянии он страшно стыдился сам себя и своих поступков. А еще, я очень хорошо помню, что я все время стремилась заслужить его одобрение или похвалу. Когда же отец запивал, я злилась и осуждала его. Тогда в моем детском подсознании родилась мысль: «Наверное, это я плохая, раз у меня такой никчемный отец!» Тогда же впервые я поклялась себе, что вырасту, выучусь и всего добьюсь сама! И никогда не буду зависеть от этих слабых и жалких мужчин! Анализируя события своего детства и переживания, связанные с отцом, я только сейчас поняла, что пил он оттого, что не умел справиться со своими проблемами, просто сбегал от них в хмельное забытье. Я же, в последствии, если видела в мужчине хотя бы малейшее проявление слабости, неважно в чем, невольно сравнивала его со своим отцом. Более того, я намеренно искала в нем недостатки. То говорит неправильно, то одет неряшливо, то ботинки не чистит, то жаден, то слишком расточителен, то глуп, то слишком заумен. А если он еще и выпивал…! Такой мужчина был однозначно не для меня! Это был приговор, который не подлежал обсуждению. Вот и ответ на мой вопрос, который я задавала сама себе: «Почему мне двадцать пять, а у меня еще не было серьезных отношений ни с одним парнем». Да я боялась их, как черт ладана! Боялась встретить такого же, как мой отец, и стать зависимой от него! Всю горечь детских воспоминаний я загнала вглубь. Даже с самой собой наедине я никогда не обдумывала все это до конца честно, мне было стыдно признать это! Встреча с мужчиной предполагает определенные изменения в жизни, принятие его самого и его внутреннего мира! Мне же мир мужчин казался непонятным и неприятным. Естественно, я его избегала! В студенчестве у меня было много друзей-ребят. Но, то ли я по характеру была сильнее, то ли нравилась им так, что они готовы были исполнять все мои желания, все всегда было только по-моему. Я и эту их готовность, во всем угодить мне, принимала за внутреннюю слабость и посмеивалась над ними. Ни один из соискателей не был удостоен моего выбора. Поэтому же я не решилась тогда остаться в Берлине, хотя жизнь сулила хорошие перспективы. Дими выглядел слишком растерянным в тот момент, когда я высказала ему свое мнение относительно моей национальности. Если бы он проявил твердость характера, все еще тогда могло быть по-другому, но он повел себя, как кисель. Растерялся, стушевался и схватился за бутылку пива. Подсознание сразу подсунуло ярлык «слаб и жалок», сработал стереотип мышления «не для меня». Оказывается, все наши проблемы гнездятся в детстве! Нужно только не бояться в них окунуться и быть терпеливым с самим собой. Рассуждая над этим, я вдруг вспомнила, что видела отца во сне, в ночь перед Рождеством. Он тогда просил у меня прощения. Но видение было неясным, поэтому и не оставило четкого воспоминания. Такие сны обычно бывают вещими. Нужно будет над этим поразмыслить, почему именно там, в Германии, он пришел в мой сон.