Текст книги "Моя Лола. Записки мать-и-мачехи"

«Мой дом – мои правила»

Наша семья была построена «наоборот». Это было странно. Но так получилось.

Как происходит обычно, в классическом, так сказать, варианте? Мужчина и женщина полюбили друг друга, выстроили отношения, постепенно определились, кто выносит мусор, кто покупает подарки родителям, кто оплачивает счета, а кто выбирает кино по вечерам. Потом у них появляется ребенок. Он растет в среде, которую для него создали мама и папа. Ребенок привыкает к своей роли, к семейным ритуалам и правилам.

У нас же все получилось в обратном порядке: к мужчине с двумя детьми-подростками и сформированным видением семьи присоединилась женщина с абсолютно иными ожиданиями от «ячейки общества» и представлениями о ролях в ней.

Мне казалось, что в нашей семье все крутится вокруг комфорта детей, а о том, как в этой атмосфере чувствую себя я, никто не задумывается. Я ехала в Амстердам со своими ожиданиями. Мне представлялось, что к моему приезду муж посадит девочек перед собой и скажет: «Итак… Теперь здесь главная Наташа, вы должны ее любить и уважать. Она тут кое-что переставит, переделает, а вы, пожалуйста, ее слушайтесь».

Но ничего подобного не случилось – разговора вообще не было. Я на них свалилась как снег на голову, да еще и беременная. К этому оказались не готовы ни девочки, ни я. Но я тут же получила статус мачехи, и он вынудил меня по-другому посмотреть на родительство.

Мне удалось не совершить классической родительской ошибки, которая часто подрывает отношения между родителями и детьми. Мама или папа, впервые столкнувшись с непослушанием подросших детей, часто пытаются поставить их на место, для чего включают манипуляцию: «Пока вы живете в моем доме и я за все плачу, вы будете соблюдать мои правила». Или так: «Вот вырастешь, станешь зарабатывать деньги – тогда и будешь делать что хочешь».

Как бы мне ни хотелось доказать, что главная женщина в доме – я, заявить, что это мой дом и что они будут жить по моим правилам, я не могла. Такое в нашей ситуации не сработало бы чисто логически. Они – муж и дети – были здесь изначально, а я к ним присоединилась. В первые месяцы приемного материнства я получила вынужденную прививку, и сформировавшийся тогда иммунитет работает до сих пор.

В отношениях с собственными детьми я руководствуюсь теми же принципами. Это вошло в привычку: мы живем в общем доме, в нем все придерживаются одних правил и выполняют обязанности, соответствующие возрасту.

Мы поговорили об этом с Лолой.

– Я думаю, принцип «мой дом – мои правила» загоняет всех в порочный круг. Если ребенок уже не следует правилам, то, услышав от родителей, чей тут дом, он хочет нарушать эти правила еще сильнее. Ограничения часто воспринимаются как установление контроля – и я так чувствую. А тинейджеры не любят находиться под надзором.

Я тоже не люблю, когда меня контролируют. Поэтому я всегда протестую против учителей – они вмешиваются в мою креативность, в мои мысли. Мы не любим контроль, он вызывает желание пойти против. Именно поэтому так важно говорить что-то вроде: «Я понимаю, ты так поступил, потому что у тебя были свои мотивы. Но мне очень важно, чтобы ты так больше не делал». Дайте детям возможность получить удовольствие от того, что они следуют правилам. Иначе у них совсем не будет мотивации.

Самое главное: если вы произносите простые слова, а ребенок вас не понимает, это означает, что вы говорите ему одно и то же на протяжении многих лет. Если вы тридцать раз скажете «мой дом – мои правила», он вряд ли это так просто забудет.

Начинайте строить диалог как можно раньше. Пробуйте находить компромисс. Если ребенок хочет устроить дома тусовку, а вы категорически против – придумайте что-нибудь среднее. Например, он пригласит своих друзей, а вы на то же время – своих. Это даже звучит весело!

Когда родители злятся на ребенка, он в ответ начинает злиться в разы сильнее. Одна Лолина подруга держала в телефоне фотографии, которые для ее возраста считаются недопустимыми. Об этом узнали ее родители и потребовали дать им телефон для проверки – подозрения взрослых подтвердились. Они могли бы сказать дочери: «Мы хотим, чтобы впредь ты говорила нам только правду», и инцидент, скорее всего, был бы исчерпан. Но родители наказали ее: целый месяц она должна была после уроков идти сразу домой, не отвлекаясь на разговоры с подружками.

Дочь разозлилась на родителей еще сильнее и продолжила совершать ошибки – теперь уже не случайно, а назло. Все запрещенное просто стало происходить вне дома, и количество недозволенного многократно возросло, но и дома она, конечно, всеми силами старалась проявлять характер и нарушать все правила.

Вот как прокомментировала это Лола:

– Родители хотели ее обезопасить, но их реакция дала обратный эффект. Взрослые даже не представляют, сколько у нас возможностей делать то, что мы хотим. Когда мы приходим в школу, то легко подходим к любому – и мы просто можем найти сигареты, марихуану и что угодно еще. Ты будешь удивлена тому, сколько мы всего видим и какие у нас большие возможности.

У мира подростка, в отличие от малыша, уже нет границ. Многие родители полагают, что тинейджеры – несмышленыши, и отбирают у них право выбора. Очень важно не указывать детям, что плохо и что хорошо, а позволять им самим во всем разобраться и сделать выводы. И если ребенок кричит: «Я ненавижу родителей! Я никогда не вернусь домой!» – это почти всегда значит, что у него отобрали свободу.

Взрослеющие дети часто бунтуют против семейных правил. Протест выливается в подрывную деятельность, которая абсолютно выводит из себя родителей. Психологи называют такое поведение тестированием границ. Родители формулируют проще: «огрызается», «хамит», «ничего не хочет делать», «ни о чем попросить нельзя». Родители считают, что нарушение годами работавших договоренностей – проявление неуважения со стороны их подросших детей.

Скажем, мама пришла с работы. Дома ее ребенок-подросток, по всей квартире грязная посуда. Тинейджер вкусно поел и даже тарелки за собой не вымыл – завалился на диван! Мама видит только неуважение к ее труду, начинает злиться, угрожать, ругаться. Она распаляется, переходит на оскорбления.

Усталую и расстроенную маму, конечно, можно понять. К тому же она считает себя вправе высказать то, что полагает верным и справедливым: ее уже почти взрослый ребенок – лентяй, ему на всех плевать, из него не выйдет ничего путного, потому что он никого не уважает.

Но уважение – навык вырабатываемый, только если перед глазами есть образец. Как младенец учится улыбаться, вглядываясь в мамино лицо, так и подросток учится уважать, ощущая уважение к себе. В те моменты, когда он, по-вашему, виноват – и особенно в такие моменты, – важно не свалиться в неуважительное поведение, даже будучи уверенным в собственной правоте. Родитель не получает права не уважать ребенка в ответ на детское неуважение.

Демонстрация уважения со стороны ребенка может быть и нарочитой, наигранной – из страха наказания, к примеру. Однако подлинное уважение бывает только взаимным.

В самом словосочетании «мой дом – мои правила» содержится откровенное неуважение к ребенку. Одной из базовых потребностей человека является безопасность. Дом – это островок безопасности, необходимый каждому. Какой бы поступок мы ни совершили, должно быть место, где можно передохнуть, набраться сил – в том числе и душевных.

Родитель, который угрожает ребенку выкинуть его на улицу за беспорядок в комнате или не пустить в квартиру, если ребенок не вернется домой вовремя, посягает на детское ощущение безопасности и рушит эмоциональную связь между ребенком и родителями, а это, согласитесь, важнее чистоты в комнате. Так же, впрочем, работают предложения переехать к папе, с которым мама давно в разводе, или к бабушке, которая всегда защищает внука. Должны быть правила взаимодействия. Совместное проживание всегда подразумевает согласованность действий всех членов семьи.

Мы с мужем, уходя по делам, всегда говорим детям, когда вернемся. Они знают, во сколько нас ждать, а до тех пор могут вести себя дома так, как им нравится. Лола, когда одна, любит громко включать музыку. А я люблю танцевать. И мы друг другу признаемся: остаться дома в одиночестве приятно, поэтому давайте обсудим, кто когда вернется. Это наш общий дом, и правила в нем для всех едины.

Совместное проживание может быть комфортным, только если есть уважение друг к другу. Когда же аргументами становятся материальные ценности – типа крыши над головой или оплаты еды и одежды, – то в отношения проникает нездоровая мотивация: страх потерять. Отношения превращаются в коммерцию: вы платите, поэтому у вас власть, а ребенку остается следовать вашим правилам, чтобы не лишиться благ.

Приемный родитель

В первое время для меня абсолютно невыносимыми оказывались семейные рассказы, в которых присутствовали чужие люди. Обычно после фразы «Когда мы с Р. Р. ездили в город К…» я отключалась и дальше ничего не слышала.

Мой ребенок с какой-то или каким-то Р. Р. куда-то ездил, а я об этом не знаю. Кто-то до меня ходил на гимнастические выступления моей Лолы. Кто-то угощал ее паэльей в Мадриде. Кто-то жил с ней в палатках в Австралии. Кто-то – это не обязательно бывшие женщины моего мужа, это могли быть и просто друзья семьи. Но тогда меня с ними не было, и слушать подобные рассказы было мучительно.

У нас с Лолой пока почти не было общих воспоминаний. Когда мы оставались вдвоем, наши прошлые разные жизни нам обеим доставляли дискомфорт.

Корень многих проблем, как я убедилась на своей истории, – завышенные ожидания, они вообще очень сильно отравляют жизнь. Завышенные ожидания не связаны с собственным опытом. Ты можешь сто раз укладывать ребенка спать по два часа – и все равно в сто первый будешь надеяться, что он сейчас уснет за пять минут.

Скажем, в мелодрамах сразу после счастливого воссоединения героев камера наезжает на красивый дом, и появляется строчка: «Спустя девять месяцев». Распахиваются двери, и мы видим идиллию: мужчина обнимает женщину, они вместе склоняются над детской кроваткой. Ребенок гулит, улыбается и тянет ручки к маме с папой.

Все знают: в жизни происходит совершенно по-другому, но это редко показывают в кино. Недомогания и тревоги, связанные с беременностью, само рождение ребенка, потом недосып и отсутствие личного пространства, нервозность мужа, ревность старших детей, поучения родителей и старших родственников – масштабы этой лавины мало кто представляет заранее. Где же обещанные кинематографом розовые облака и запах клубничной присыпки? Все говорят о радости материнства – это только вы впадаете то в тоску, то в панику?

Приехав к мужу в Амстердам, я тут же кинулась «спасать» свое семейство. Я старалась дать им все, что нужно: начиная с красивых маек и юбок для девочек, заканчивая разговорами по душам и совместными поездками. Эта часть Марлезонского балета понравилась. Но вторая часть забуксовала.

Оказалось, в этом доме никого, кроме меня, не смущают остатки волос на расческе, диван, настолько старый и потертый, что уже непонятно, какого он был цвета, облупившийся лак на обломанных ногтях у девочек и бородавки на ногах. А раз всё в порядке, зачем что-то менять? Изменения были нужны только мне.

– Давайте договоримся вытирать со стола сразу, как поели, а то стол так и стоит весь день грязный.

– Грязный?

Лола с недоумением смотрит на стол. На нем несколько рисинок, кусочек огурца и хлебные крошки после ужина.

Лола напрягается, но беспорядка не видит.

– Ну вот же – крошки.

Я сначала машу, потом тычу пальцем, потом беру Лолу за плечи и чуть разворачиваю. Я думаю, может, ей правда не видно под таким углом?

– А-а-а…

Лола хватает тряпку, обмахивает столешницу – все летит на пол.

А я не могу понять – она издевается или и правда считает, что так надо?

Через какое-то время я заметила: когда муж был дома, у нас сохранялась железная дисциплина. Но стоило ему шагнуть за порог, тут же получалось как в пословице: кот из дома – мыши в пляс. Девочки разбрасывали вещи, включали громко музыку, оставляли по комнатам грязную посуду.

За полчаса до возвращения папы они начинали носиться по квартире. Спешно расставляли вещи по местам, разгружали посудомойку и стиральную машину, выбрасывали мусор. Я пыталась договориться с ними, чтобы мы поддерживали порядок в течение дня, а не только к приходу папы.

– Лола, пожалуйста, разгрузи посудомойку.

Лола отводила взгляд.

– Я устала.

– Убери, пожалуйста, со стола.

– Почему я? Ели все, – отвечала она и не двигалась с места.

Если же папа обращался к Лоле с подобными просьбами, у нее не возникало ни вопросов, ни возражений. Я остро чувствовала: я не родитель. И как туда, в родители, попасть, мне было совершенно непонятно.

Много позже мы обсуждали этот момент с Лолой. И я поняла, что вопрос «почему ели все, а убирать должна я?» для нее был открыт всегда. Просто папе его задать страшно, а мне можно.

Лола всегда спрашивала у папы разрешения позвать домой подруг. Я же узнавала о приходе гостей, когда распахивалась дверь и вламывалось пятеро шумных подростков. Они топали на кухню делать молочные коктейли, врубали музыку и подпевали в полный голос – а я в это время, закрыв поплотнее дверь в свою комнату, злилась от беспомощности.

Подобные нашествия случаются и сейчас, но просто теперь мы их согласовываем заранее, и я к ним морально готова. Предпочитаю, кстати, просто уйти из дома или прошу их не очень шуметь. Лола стала относиться к таким визитам друзей тоже совсем по-другому. Она заранее спрашивает разрешения, потом интересуется, можно ли им побыть на кухне, всегда предупреждает, если не успела убраться, и обещает навести порядок через полчаса. Если приход толпы гостей мне неудобен, я могу об этом сказать, и он не состоится. Но тогда, в самом начале, я не просто не могла Лоле чего-нибудь не разрешить – меня даже никто не спрашивал.

Ситуация и вправду была странная. Они – одна семья, а я и мой младенец – другая. Вместе мы пока совсем не были семьей, несмотря на спящую в кроватке нашу общую с мужем пятимесячную дочку. На ней просто пересекались два мира, существовавшие в нашем доме.

Роль мачехи априори проигрышная в сравнении с ролью мамы. Я мечтала, что буду для девочек мамой, а не злой мачехой. Я хотела стать для них самым близким человеком, помогать им во всем, взять под крыло. Но сил на это не хватало, потому что та роль, которую мне отвели, была невероятно энергозатратная.

Лола не слезала с моей кровати – постоянно требовала внимания. Если я разговаривала по телефону, она могла по полчаса стоять над душой и постоянно меня дергать: «Ты скоро закончишь?» И я не могла понять: это доверие и потребность во мне или нарушение моих границ? Она меня любит или испытывает?

Я сердилась, и тут же возникало острое чувство вины: ну вот, я все-таки мачеха.

Я начала задумываться: а до какой степени дочки моего мужа именно «наши» дети? Где тут мои права как родителя?

Складывалось ощущение, что у меня есть право только их хвалить и защищать. Я не могу раздражаться – я должна их принимать такими, какие есть. Я не могу воспитывать – я обязана только любить.

Любой родитель, особенно родитель подростка, скажет: это невозможно. Взрослые часто срываются, некоторые вообще общаются исключительно в повелительном тоне. Но раздражение мамы дети простят, а мачехи – нет. Я проводила с девочками в разы больше времени, чем муж, но у меня не было почти никаких полномочий.

Когда дело касалось уборки, поездки в лагерь, покупок, встреч с друзьями – в тех случаях, когда детям требовалось разрешение, одобрение или совет, – высказывался папа. Мне же оставалось дождаться его реакции. Я могла его поддержать. Но если наши позиции не совпадали, мне оставалось только промолчать. И я не понимала, как добиться «родительских» прав, когда у меня будет возможность высказать свое мнение. До приезда в Амстердам я была уверена, что получу все права вместе с ключами от квартиры. Но это оказалось не так.

Наверное, главное заблуждение приемных родителей – убежденность в том, что они сейчас спасут ребенка и исправят все ошибки его прошлого. Причем это заблуждение двойное: багаж, с которым к вам пришел ребенок, преуменьшается, а вера в то, что все можно быстро починить, наоборот, очень сильная. В итоге, когда иллюзия встречается с реальностью, приходит разочарование. Как бы хорошо ни было ребенку с новым родителем, он помнит прошлое. Отрицать это прошлое – проявлять неуважение к памяти.

«Починить», к сожалению, можно далеко не все. Какими бы прекрасными ни были намерения, многое останется неизменным. Ребенок не сломанная игрушка, которую можно привести в идеальное состояние, он больше похож на антикварный шкафчик с секретом. Дверца поскрипывает, боковина ободрана, на задней стенке нацарапана картинка. Любой ребенок – сосуд, наполненный опытом, как положительным, так и отрицательным.

Большинство женщин ищут возможности кого-нибудь спасти. Мужчину – от алкоголизма или злой бывшей жены; подругу – от неудачных отношений; ребенка – от его прошлого. Мы рисуем себе хеппи-энд: все счастливы – спасенный муж, подруга, ребенок. В глазах – благодарность, на сердце – покой. Но в жизни обычно получается совсем другое.

Завышенные ожидания разбиваются о реальность, порождая фрустрацию. Косвенным подтверждением этого служит большое количество возвратов детей в детские дома после неудачного усыновления. Чаяния родителей часто расходятся с реальностью – вместо благодарности мама получает апатию, отказ от сотрудничества, агрессию и неприятие. И возвращает ребенка туда, откуда взяла. В России, например, ежегодно забирают из детских домов около 40 000 детей, а возвращают обратно 5000 – страшная цифра.

Когда ты решаешь взять на себя ответственность за приемного ребенка, нужно быть очень аккуратным с ожиданиями. «Медовый месяц», когда ребенок тебя зеркалит и хочет понравиться, заканчивается быстро (если вам повезло и у вас был этот условный «медовый месяц»). А дальше начинаются проверки ваших намерений.

Если я разобью тарелку, ты все еще будешь во мне заинтересована? А если я назову тебя дурой, ты не вернешь меня в детский дом? Ты все еще захочешь быть моей мамой, если я скажу, что ты меня бесишь? А если испорчу диван и не приду ночевать?

Подобные проверки проходят почти все приемные родители, и, к сожалению, многие не выдерживают, потому что ожидали другого: я спасла ребенка из системы, он должен быть счастлив, что у него есть комната, еда, игрушки и мама. И только тем, кто смог занизить ожидания и пройти испытания такими проверками, повезет увидеть настоящего человека, который прятался за броней недоверия. Или не повезет – все-таки уровень травм бывает разным, и процессы, которые запущены в психике, иногда уже не остановить.

Бородавки, вши и стирка

Уже на третий день моего пребывания в новом доме стало понятно: корзину с грязным бельем игнорировать больше невозможно. Мне было пора освежить кое-какие вещи, но нельзя же стирать только свое? Если я претендую на роль полноправного члена семьи и второго взрослого в доме, то неправильно стирать, готовить, гладить исключительно для себя.

Мужчина и две пока чужие мне девочки-подростка складывали вещи для стирки в специальную корзину. До сих пор, до переезда в Амстердам, я имела дело только со своим грязным бельем, а как выглядят чужие трусы, в которых ходили целый день, не знала. Корзина оказалась почти полной. Я села перед машинкой на пол и стала сортировать вещи по цветам.

– Что ты делаешь? – Муж сунул голову в дверь и с удивлением оглядел две кучи грязной одежды на полу.

– Разбираю на светлое и темное.

– Зачем? Мы всегда всё вместе стираем.

Я присмотрелась к майкам. Ну да, они изначально действительно были другого цвета.

– Если стирать раздельно, они дольше останутся белыми. – Именно эти слова когда-то давно сказала мне мама.

– Вот глупость! – Муж сгреб обе кучи и закинул их в стиральную машину – я и охнуть не успела. Тут же залил моющее средство, нажал «пуск» и выскочил из ванной. Все произошло стремительно.

Мне осталось только смотреть через стеклянную дверцу на любимую белую кофту, которую уже заливало мыльной пеной и закручивало жгутом с Лолиной черной водолазкой. Как жить в доме, где на все свои правила? Кажется, тут нужно обосновывать, доказывать, отстаивать даже самые очевидные и незначительные мелочи.

Всего за несколько минут до этой странной стирки я выиграла битву за новый лоток для кошки и к очередному спору оказалась просто не готова. Да и сил на него не было.

В доме моего мужа кошачий лоток был открытый и ужасно вонял. Я настаивала на закрытом лотке – это эстетичнее и гигиеничнее. Однако муж возражал: такой лоток девочки вообще не станут чистить, поскольку не будут его замечать. Но я совсем не могла видеть содержимое использованного кошкой лотка и не переносила этот запах.

Сошлись на том, что заведем для кошки другой, закрытый лоток, а я буду напоминать девочкам его почистить. Само по себе это условие было для меня обременительным: уже стало ясно, что мое слово для них особого значения не имеет. И все-таки это был выход.

История со стиркой привела к многодневному напряжению. Мы разошлись по разным комнатам, так и не помирившись, улеглись спать, а все выходные просидели по разным углам.

Не обсуждать бытовые вопросы оказалось невозможно – у нас были совершенно разные представления о гигиене. В России, у себя дома, я меняла полотенца и постельное белье раз в неделю и считала это нормой. Муж в Нидерландах делал это раз в две недели. Я чистила зубы перед едой, муж и дети – после.

Через полгода жизни в Амстердаме, когда уже родилась общая дочка, однажды вечером я обнаружила, что полотенце младенца мокрое.

– Кто вытирался Мириным полотенцем?

Очень хотелось сразу начать орать, но я сдержалась: если сразу напугаю девочек, они не признаются.

– Наверное, я перепутала. А где оно висит? – спокойно откликнулся кто-то из них.

Что значит – «где висит»?! Вот уже четыре месяца полотенца висят «по старшинству»: папа, Наташа, Жасмина, Лола, Мира. Это до сих пор не все выучили? И нет гарантии, что Мириным полотенцем не вытирается кто-то еще?

– Вы же знаете, что полотенце должно быть у каждого свое?

По их глазам я поняла, что они впервые об этом слышат.

– А мы часто одним вытираемся, – сказала Жасмина.

А как же зубные щетки? А трусы?..

– Ты не говорил девочкам, что полотенце должно быть у каждого свое? – накинулась я на мужа.

– Говорил, конечно. Но ты же знаешь, им можно сто раз сказать, а толку ноль. Они же подростки.

Стандартные проблемы нидерландских семей, где есть школьники, – педикулез и бородавки. Вши вообще местный бич. Средства от них продаются наравне с каплями от насморка и так же востребованы. В родительских школьных чатах регулярно всплывают сообщения: «Внимание! Вши!» Это значит, что вечером надо проверить голову ребенка на предмет насекомых и на всякий случай обработать.

В Нидерландах даже есть комедийный телесериал De Luizenmoeders («Мать вшей», от luizen – «вши» и moeder – «мать») о мамах из родительской инициативной группы, которые на входе в класс проверяют младших школьников на вшей.

Россиянам наличие вшей у детей из благополучных семей представляется чем-то из ряда вон, нам всегда твердили, что вши – от немытости. Но в нидерландской жизни педикулез воспринимается как неприятное, но весьма обыденное осложнение жизни. В некоторых классах эта проблема возникает дважды в год, в некоторых – не проходит вообще.

– Папа, кажется, у меня опять вши, – кричит Лола из ванной, вертясь перед зеркалом. Муж привычно осматривает ее голову, кивает и протягивает мне два тюбика.

– Надо обработать.

Я начинаю втирать Лоле в волосы проверенное средство, а муж отправляется менять постельное белье и снимать чехлы с диванных подушек – вши могут в них прятаться. Лола ворчит, а я лихорадочно прикидываю, может ли подхватить вшей наш лысый младенец и что делать, если да?

К выведению вшей я не была готова так же, как и к разбору корзины с грязным бельем. Все мои родственники достаточно взрослые, чтобы заниматься стиркой самостоятельно. Я тогда только приехала и, несмотря на все лучшие намерения, еще не могла воспринимать Лолу с Жасминой как своих детей. Мне было трудно и неприятно выискивать в их волосах паразитов или закидывать в стиральную машину их грязные трусы. Мне было некомфортно, когда взрослая девочка забиралась к нам с мужем в кровать.

Мне было совершенно непонятно, как запретить детям залезать на мою кровать и как избежать разбора семейного белья. Но главная неприятность состояла в другом: я не могла обсудить свои эмоции с человеком, разделяющим со мной заботы о доме. Позже я смогла открыто говорить о том, что меня беспокоит, о чувствах к девочкам, какими бы они ни были. Но это было значительно позже и редко приносило результат.

Скажем, о бородавках. Я не понимала, как объяснить членам семьи, что не надо браться за руки, если у вас бородавки. Их нужно сначала вывести, а потом уже трогать, например, Миру. Потому что удалить бородавки четырнадцатилетнему ребенку еще реально, а прижигать кожу младенцу равносильно садизму.

Лола любила делать много дел сразу – например, листать за едой книгу. Она сидела за столом, подвернув ногу под себя. Мира, цепляясь за все, что попадалось под руку, неуверенно переступала рядом. Еще шаг, и она, чтобы не упасть, ухватила Лолу за босую ногу.

Я машинально проследила за ее рукой – и замерла. Стопа Лолы, повернутая кверху, была вся усыпана бородавками! А Мира уцепилась пальчиком ровно за центр страшной воронки! Я схватила ребенка и потащила в ванную – срочно мыть ручку с мылом. Лола и муж ничего не поняли, а я металась по ванной, не справляясь с эмоциями. Неужели теперь придется выводить бородавки и годовалому ребенку? Это ведь больно и долго!

Мы вернулись на кухню. Меня колотило от злости и беспомощности, а еще от невозможности высказаться. Я страшно боялась выглядеть злой мачехой. Сказать, что чужой мне ребенок мог заразить моего родного, – отвратительно. Но и промолчать невозможно.

– У Лолы вся нога в бородавках, а вы ничего с этим не делаете, – заявила я мужу, стараясь держать себя в руках.

– Врачи говорят, с этим ничего нельзя сделать. Все дети через это проходят, а во взрослом возрасте бородавки сами исчезнут. – Муж пожал плечами.

Как он может к этому так спокойно относиться?!

– Да как, как они сами по себе исчезнут?! Их же вызывает вирус, они заразны! Они, наоборот, только прорастают.

– Хорошо, я попытаюсь узнать у врача, – закрыл тему муж.

«Как же надоело десятки раз в день обсуждать мусорное ведро, кошачий лоток, бородавки, забитый водосток в ванне и запах табачного дыма в комнате Жасмины! – думала я. – Как же хочется просто гулять по улицам, сидеть на скамейках у каналов и пить кофе в кафе на крышах Амстердама!» Но в моей жизни был только скучный быт, в котором четырех человек с головой захлестывали эмоции.

Мне казалось, со временем все наладится, жизнь будет гармоничнее и легче. Время действительно шло, но лучше не становилось – только хуже. Изменений не происходило просто потому, что никто ничего не менял. И в первую очередь никто не менял себя.

По вечерам, укладываясь спать, я заводила бесконечные мысленные разговоры с мужем. Я высказывала все, что я думаю, приводила аргументы, а муж в этих «беседах» соглашался со мной, отчего мои аргументы становились для меня еще более убедительными. Но диалога на самом деле не было, и не только потому, что разговоры велись лишь в моем воображении.

Диалоги с самой собой, казалось, давали успокоение. Лежу, никого не трогаю, рыдаю в подушку. Мне казалось, я при этом анализирую ситуацию, делаю выводы, нахожу решения. Но если два человека молча лежат в одной кровати и каждый анализирует одну и ту же ситуацию в своей голове, они не могут договориться. Для общего решения нужен реальный диалог и обратная связь. Но каждый раз, когда мы с мужем ссорились, ко мне подходила Лола и говорила: «Ты теперь уедешь в Москву?» И я не знала, обрадовал бы ее мой отъезд или расстроил. В итоге диалоги совсем закончились.

Вечные внутренние монологи, картины, которые мы создаем в своем воображении, как сценарий фильма, проживание ситуаций, которых на самом деле не было, – все это раскачивает нервную систему. Наша психика не понимает условного наклонения – она все переживает как реальность.

Иногда и вправду можно выплакать все обиды, уснуть – и проснуться с обновленным взглядом на ситуацию. Однако чаще вместо ощущения покоя возникает абсолютная уверенность в своей правоте и бесконечных ошибках другого. Во внутреннем монологе мы не слышим чужой позиции – мы делаем предположения и сами создаем чужой мир. А в нем всегда есть правые «мы» и хронически неправые «они».

Высказывать и обсуждать свои мысли с семьей крайне сложно, если дома нет эмоциональной безопасности, если ты знаешь (и ждешь), что на твои слова среагируют обвинением, осуждением и даже не попытаются тебя понять. Если человек знает, что придется просто оправдываться. Если любой его вопрос считывается как нападение или допрос.

Мне самой, чтобы начать открыто говорить о своих чувствах, оказалось, нужно, во-первых, признать за собой право на эти чувства, а во-вторых, перестать бояться реакции на мои слова. Пока мне приходилось в любой сложной ситуации молчать, я все время была на грани. Я сдерживалась, сколько могла (иногда, как мне казалось, очень долго), но потом все равно взрывалась, как атомная бомба. Потом меня накрывало чувство стыда, а дома черным ядерным грибом раздувался конфликт, который мог длиться неделями.

Меня мотало по трем состояниям: приступ счастья и вера в то, что мы все сможем, – жалость к себе – гнев. Позже я узнала, что этот калейдоскоп называется треугольником Карпмана, или треугольником психодрамы. И в нем годами крутятся целые семьи и поколения.

Согласно этой теории, человек постоянно находится в одной из ролей: «жертвы», «палача» или «спасителя» – и перепрыгивает с одной на другую в считаные секунды. Ощущение несправедливости и жалости к себе: «я – жертва». Стоит накрутить себя до предела, убедиться в своей правоте и неадекватности другого человека – и вот ты уже «палач»: злишься на мужа и детей, наказываешь их пассивной агрессией или криком.

Когда скандал стихает, ты берешь дело в свои руки и начинаешь «причинять добро»: сейчас я вас научу, как вам надо измениться, чтобы жить нормально. Это роль спасителя. Она кажется самой приятной, но на практике «спаситель» запускает всю систему – он делает все для других (даже когда людям это не нужно), а когда сталкивается с противодействием, моментально превращается в «жертву» или «палача». Все это может прокручиваться, как на карусели, десятки раз за день.