Текст книги "Моя Лола. Записки мать-и-мачехи"

Некоторые люди присваивают функцию улучшения жизни всех вокруг. Брату – организовать поездку, в школьном чате – взяться собирать деньги на подарки учителям, дома – успеть погулять с собакой, убраться, приготовить ужин, постирать и погладить, да еще и сделать домашнее задание с детьми. Это роль «спасителя». Но часто бывает, что такая помощь была не всем нужна, поэтому и достойной благодарности не следует. И тут уже «спаситель» превращается в «жертву»: никто меня не ценит, все меня используют. «Жертва» постепенно впадает в ярость, обида трансформируется в злость, и появляется «палач».

Брату достается за то, что не привез нужные документы или опоздал, – «ну неужели трудно сделать такую малость». В школьном чате «прилетает» мамам, посмевшим усомниться хоть в каких-то предложениях активистов. «Палач» не приемлет возражений – он жестко отстаивает свои позиции и подавляет любое инакомыслие.

В одной и той же ситуации человек может вести себя как «жертва» по отношению к одному члену семьи и как «палач» по отношению к другому: например, обида на мужа выливается в срыв на ребенка.

Вырваться из треугольника Карпмана можно, только если ты понимаешь, как он устроен. И я рада, что нам стало о нем известно.

Мы с мужем очень хотели соскочить с карусели скандалов и обвинений. Прошло несколько сложных лет, и мы вместе погрузились в изучение всех этих понятий, стали отслеживать свои эмоции, триггеры, анализировать свое поведение. В этом мы оба обнаружили нечто новое: в конфликтах люди чаще разбирают поведение противоположной стороны, выискивая чужие ошибки и огрехи.

Именно поэтому самый сложный шаг – начать анализировать себя. А для этого важно признать, что ты тоже можешь быть не прав. Тем, кто вырос в культуре регулярных обвинений и осуждений, признать собственные ошибки особенно сложно. Мы привыкли, что за признанием вины следуют упреки – как будто бы другой человек только и ждет момента, когда можно с утроенной силой накинуться с обвинениями. Как будто признание вами своей вины дает ему право вас карать.

Представьте: ребенок случайно разбил чашку и пришел к маме с повинной. Что он услышит? Крайне редко: «Бывает. Ты не порезался?» Чаще: «Сто раз тебе говорила, аккуратнее надо быть! Что ты дома носишься? На улице бегай!» И это еще не самая резкая реакция. Но и такого достаточно, чтобы ребенок понял: лучше не признаваться.

До переезда в Амстердам, пока я жила в основном одна, в треугольник психодрамы со сменой ролей я попадала лишь изредка. Но проживание с семьей активировало все поведенческие паттерны, о которых я успела забыть с прошлых отношений.

Мы все – мастера накручиваний. В английском есть слово ruminating – «размышление». Но то же слово может означать «пережевывание» – например, жевание жвачки. Психологи считают, что «пережевывание мыслей» не дает положительного результата, а только усиливает негатив. И это не про признание эмоций и не про анализ ситуации.

Накручивание – это предположение, додумка, повторное мысленное обсасывание негативных ситуаций, раскачивание эмоциональной лодки. Есть один интересный TED Talk[2]2
  TED Talks – лекции на разные темы под эгидой американского частного некоммерческого фонда TED (от англ. technology, entertainment, design – «технологии, развлечения, дизайн»), известного ежегодными конференциями. Многие лекции записаны на видео и доступны в интернете. Прим. ред.


[Закрыть] на эту тему. Г. Винч, доктор психологии, автор книг «Первая психологическая помощь»[3]3
  Винч Г. Первая психологическая помощь. М.: Попурри, 2014. Прим. ред.


[Закрыть], рассказывает: «Мы постоянно перекручиваем в голове негативные сцены, воображаемые или реальные. Это не безобидное обдумывание. Это токсичная привычка. Она повышает риск развития клинической депрессии, пищевых расстройств, алкоголизма и сердечных заболеваний. Исследования доказывают, что даже две минуты такого деструктивного “обдумывания” серьезно влияют на наше эмоциональное состояние».

И я с этим полностью согласна.

Наша третья дочка Мира

Однажды я задала своему московскому психологу вопрос: как сделать так, чтобы дети мужа не чувствовали себя неродными? «Обнимайте и целуйте их одинаковое количество раз в день. Одного поцеловали десять раз – второго тоже поцелуйте десять», – ответила она.

Легко сказать и даже сделать, когда дети маленькие. Но моим новым дочкам было уже двенадцать и шестнадцать. Их периодически приходилось выцарапывать из разных компаний, а чтобы хотя бы раз поцеловать, нужно было вписаться в светлое окно в их хронически скверном настроении. С подростками всегда так: либо их нет дома, либо они заперлись в своей комнате, либо у тебя на глазах злятся на весь мир. Это норма возраста, мы все были такими.

– Проблема в другом, – предупредила меня психолог. – Когда у вас появится свой ребенок, а взрослые дети станут влетать в комнату, бурно на него реагировать или как-то неудачно его хватать, вы можете не справиться с животным желанием защитить детеныша. И вот здесь нужна серьезная работа над собой, чтобы не надавать всем тумаков.

Психолог оказалась права – однажды все так и получилось.

Забеременела я очень быстро, и мы с мужем договорились, что сообщим девочкам об этом вместе. Муж улетел в Амстердам, а я задержалась на две недели. Он приземлился, позвонил из аэропорта, потом еще раз. Последнее, что я от него услышала: «Все, я захожу домой» – и фоном голоса детей. Через пять минут в общий семейный чат от них пришло сообщение: «Поздравляем». Что?! Мы же решили сказать вместе, через две недели…

Мира родилась по нидерландской классике: больница, муж рядом, схватки, потуги, роды, ребенок на груди. Врачи внесли шампанское и ушли – три часа мне на то, чтобы прийти в себя, а потом можно домой.

Я приняла душ, мы выпили шампанского. Нам выдали какую-то бумагу на новорожденную Миру, мы вызвали такси и поехали домой. Три часа после родов – ты еще вообще ничего не понимаешь. Выходишь из больницы на ватных ногах, в голове мысль: «У меня есть ребенок. Мой собственный». Окситоцин работает, поэтому не больно. Усталость приходит только на следующий день.

Дома нас ждали девочки. Первая ночь. Тишина. И вдруг – детский крик. Мне захотелось прижать Миру к себе сильно-сильно, чтобы она перестала плакать, чтобы они не услышали, чтобы не злились, что разбудила. А если не полюбят, а если она им мешает?!

Мне казалось, девочки лежат в кроватях и думают: «Прекрасно жили – нет, приехала, да еще теперь с этим ребенком». Я никогда ни от кого не слышала таких слов – только от себя самой. Но они, придуманные, застряли в голове на несколько лет.

Лоле было уже пятнадцать, когда я решилась ее спросить: «Как ты отнеслась к моей первой беременности?»

– Я стояла на стуле и освобождала посудомойку. Папа что-то рассказывал, а потом между прочим сказал: «Наташа беременна». И я обрадовалась: «Ура, теперь она здесь застрянет!» – я понимала, что теперь ты с нами навсегда.

И все же Мире иногда попадало от Лолы. Когда Лола на меня злилась, она не высказывалась напрямую (вероятно, по тем же причинам, по каким не могла этого делать я) и срывалась на Миру. Не била, не пихала – все-таки разница в возрасте, – но могла слишком резко заговорить, если Мира, допустим, взяла что-нибудь из ее вещей.

Еще Лола могла долго в упор с застывшим лицом смотреть Мире в глаза. Мира пыталась шутить, улыбаться в надежде вызвать позитивные реакции. Но Лола смотрела жестко и прямо – ледяным взглядом, не меняя выражения лица.

Я же в такие моменты подавляла в себе первую реакцию – подскочить, схватить ребенка на руки и прижать к себе покрепче, а Лоле настучать по голове. Сил хватало не вмешиваться. Я знала, что физически Мире сейчас ничто не угрожает, а остальное она переживет, справится. Но глобально нужно было решать вопрос с таким проявлением агрессии.

– Лола, ты сейчас на Миру злишься или на меня?

– Ни на кого я не злюсь, я ничего такого не делала. Я просто на нее смотрела. Что тут такого?

По истечении нескольких недель таких экспериментов Лола сдала позиции.

– Да, я злилась.

– Пожалуйста, в следующий раз лучше говори мне. Ты же знаешь, что это пассивная агрессия: ты злишься на меня, а получает Мира. Ты знаешь, как она тебя любит, ты для нее значимый взрослый. Давай я покажу тебе одно видео, чтобы ты поняла, почему детям бывает плохо от такого поведения взрослых.

И я показала ей видео «Неподвижное лицо».

Лола схватилась за голову, бросилась обнимать Миру, стала перед ней извиняться.

Лола очень любит Миру, в этом я не сомневаюсь. Злость на меня отражалась на моем ребенке. А говорить о своих чувствах открыто Лола еще не умела.

Животный страх за Миру преследовал меня первые два года.

Ей было всего два месяца. К Лоле должны были прийти подружки.

– Наташа, я покажу им Миру?

У меня все сжалось внутри. Толпа подростков обступит младенца и станет дышать на нее бактериями!

– Конечно, пусть посмотрят, – сказала я, продолжая внутренне содрогаться. Я решила, что буду держать ребенка на руках и показывать издалека.

И вот звонок в дверь. Лола открывает, потом возвращается ко мне, хватает Миру – я ничего не успеваю сказать – и исчезает с ней на руках в своей комнате. Мне панически хотелось ворваться и отнять ребенка, но не менее важно было показать Лоле, что я ей доверяю. Я до сих пор помню эти десять минут ада.

Чтобы отвлечься, я заварила кофе – чашка так и остыла на столе, я не смогла пить. Я прислушивалась к звукам. Вдруг завибрировал телефон – пришло сообщение от племянницы: «Вижу в Лолиных соцсетях, как они с подружками сидят с Мирой на кровати и их пальцы у ребенка во рту».

Я уже несколько раз просила Лолу не засовывать пальцы Мире в рот! У младенцев развит сосательный рефлекс, а Лолу это развлекает. Мира тянулась к ее пальцу, а Лола с радостью позволяла ей его взять.

Я вскочила и помчалась к комнате Лолы.

– Лола-а-а, Мире пора есть.

– Девочки говорят, она такая милая! – Счастливая Лола отдала мне Миру, поцеловала ее в лоб и убежала к подружкам.

Уф, ладно, пережили.

Эксперимент «Неподвижное лицо» известен в психологии – в интернете много роликов. В 1975 году американский психолог Эдвард Троник вместе с коллегами поставил опыт и представил его запись на научной конференции. В течение трех минут мама на видео общается с годовалым малышом – агукает, улыбается, щекочет пальчики, реагирует на его улыбку. Ребенок счастлив, по его реакциям ясно, что ему радостно и спокойно.

Мама на секунду отворачивается и возвращается к ребенку с абсолютно отсутствующим лицом. Она спокойно, без малейших эмоций смотрит на малыша, который всеми силами пытается «вернуть ее к жизни»: щебечет, показывает на что-то пальчиком, стараясь вывести на диалог и восстановить неожиданно прерванную связь. Он использует все способы, которые раньше обычно работали. Но мама никак не реагирует. Ребенок теряется, прячет взгляд, отворачивается и в итоге заливается слезами.

Даже понимая, что это всего лишь эксперимент, смотреть видео сложно. Оно демонстрирует природу эмоциональной связи ребенка со значимым взрослым. Хорошо видно, что ребенок действительно в этот момент страдает.

Я показала Лоле видео не для того, чтобы доказать ей, что она неправа, а чтобы она поняла, как она важна для Миры. Лола увидела, что такое для ребенка значимый взрослый, какое влияние она может оказывать на сестру и насколько бессилен младший перед старшим.

Хорошо, что девочки

Когда мы поженились, я еще семь месяцев жила одна в Москве. Но на каникулы мы всей семьей отправились в отпуск во Францию. Муж эту поездку давно планировал – до меня они традиционно зимой катались на лыжах. В маленький городок во Французских Альпах я взяла племянницу Дашу, так что детей с нами было трое.

В аэропорту мы взяли машину и поехали в горы. Муж – за рулем, я – рядом, дети – сзади.

– Ой, знаешь, – вдруг раздался голос у нас за спиной. – Теперь, если папа умрет, мы не останемся одни.

Я замерла. О таком я еще и не думала. А ведь правда, если с ним что-нибудь случится, я окажусь мамой трех детей (я была уже беременна) и мне придется в одиночку решать все их проблемы. Лоб покрылся испариной. Взвалить на себя такую гору забот я была никак не готова.

В этой поездке мы впервые попробовали быть одной семьей. Мы могли общаться все вместе или с кем захочется, собираться за столом в съемной квартире и никуда не спешить.

Днем муж с тремя девочками отправлялся на гору, а я оставалась дома или шла в кафе – меня мучил токсикоз. Даша, в отличие от Жасмины и Лолы, кататься совсем не умела, поэтому моему мужу пришлось уделять ей больше внимания. А Жасмина и Лола – то одна, то другая – от катания отлынивали: то мышцы болят, то настроения нет, то просто хотят посидеть со мной. Так что я не оставалась надолго одна.

У Лолы тогда еще не возникла потребность в разговорах, но ей постоянно нужно было куда-то нестись. В один из таких «Лолиных» дней мы отправились в бассейн. На правах взрослой я объяснила ей, что надо взять: «Купальник, тапки, чистые трусы. Остальное нам дадут». У меня всегда все по минимуму.

Мы уже подходили к бассейну, когда я заметила, что рюкзак у Лолы забит под завязку.

– Что ты туда положила?

Она подняла брови.

– На всякий случай, ну просто на всякий случай, – и многозначительно замолчала… Я ждала продолжения. – Мы в Австралии ходили на пляж, и папа говорил, что всегда надо брать с собой пять вещей: полотенце, купальник, трусы, расческу и тапки. И еще пакетик для мокрого купальника. – Одиннадцатилетняя Лола старательно загибала пальчики.

Полотенец нам в бассейне не дали. Я вытиралась колготками.

– Лола, поделись расческой, пожалуйста! – Я кричала через перегородку в раздевалке, и из-под двери кабинки через секунду показалась детская рука с расческой. Интересно, кто здесь взрослый?

Лола не всегда проявляла такую самостоятельность. В большинстве случаев она вела себя как младший ребенок в семье, и ее приходилось постоянно опекать. Мне это давалось сложнее всего.

Заботиться о младенце просто – он совсем беспомощный. Лоле было одиннадцать-двенадцать лет, она пользовалась привилегиями «младшенькой», хотя прекрасно могла все делать сама – во всяком случае, меня не покидало такое ощущение. Иногда ей, наверное, хотелось именно моей заботы, но в большинстве случаев это было просто удобно.

Из книг и статьей по психологии я запомнила: моя задача как родителя – адаптировать ребенка к жизни. Я понимала, что и для меня это было бы полезно. Например, научить Лолу ездить в трамвае. Тогда она могла бы не слоняться все лето по квартире и не ждать, когда я освобожусь, а договориться о встрече с подружками и поехать к ним самостоятельно.

Лолу тянуло ко всему дорогому. Ей хотелось много разной одежды (хотя реальный ее гардероб был небольшим), ей нравилось ходить со мной в рестораны и пить на веранде коктейли. Это я легко могла ей обеспечить – в последние месяцы беременности мне хотелось только сидеть на улице и пить холодный чай. Лола не сразу ощутила удовольствие от такого времяпрепровождения, зато сейчас может провести за столиком в кафе часа четыре. Я работаю – она читает. Всем полезно, в том числе и владельцу ресторана.

С гардеробом было сложнее. Вместе со мной из Москвы переехали двадцать две коробки с одеждой, туфлями и сумками. Они стояли неразобранными – мы с мужем сразу заговорили о новом доме, поэтому распаковывать все мое «приданое» смысла не было.

Первые полтора месяца я в одиночку гуляла по Амстердаму и, конечно, по магазинам. Был летний сейл, абсолютно все казалось мне красивым и доступным. «Не покупай вещи во время беременности. Сейчас у тебя очень странный вкус», – предостерегала меня подруга. Но я не послушалась.

Розовая сумка с бантом, красные лаковые балетки, платье в сердечках… Со всем этим я распрощалась, едва перестала кормить. Вещи забрала себе Лола, но носить тоже не стала.

Ежедневно в магазинах я испытывала стресс: нравится, хочу купить – но стыдно. Муж работает, дети учатся, одна я хожу по магазинам и пью кофе. Я еще никогда так не жила, всегда работала и свои покупки оплачивала сама, и главное – в распределении бюджета мне не надо было никого учитывать.

Но теперь у меня появилась семья. И получилось, что, если я куплю себе новое платье, это заметят домашние, выразят восторг, и у девочек проскользнет в глазах легкая зависть. И я придумала обходной маневр, которым довольно долго пользовалась.

Коробки, которые я привезла из России, мы составили в один угол. Там были зимние вещи, домашняя утварь, фотоальбомы и многое другое, что физически не вмещалось в эту квартиру. Все покупки я тайно проносила в квартиру, отрывала этикетки и засовывала в свои же коробки, чтобы через несколько дней достать «любимую московскую кофточку». Особого внимания на такой фокус никто не обращал, и обман всегда удавался. Но раз от раза у меня усиливалось и чувство вины.

Чтобы как-то его загасить, я начала покупать вещи девочкам и мужу. Он принимал их молча и складывал на полку.

Но однажды спросил:

– Хочешь, Наташа, новый Wi-Fi-роутер, который работает как точка доступа и обеспечивает высокую скорость по всему дому?

– Да мне и с этим роутером хорошо. Лично мне не надо.

Я недоумевала. Зачем он мне о роутере?

– Вот и мне новый свитер не надо, понимаешь?

Я поняла. И перестала покупать ему новые вещи. Осталась проблема только с девочками.

У них был очень скудный гардероб. Когда я это поняла, даже испугалась.

Такую аскетичность я сперва расценила как жадность, и мне стало не по себе: с бессмысленной жадностью я бы никак не смогла смириться. К счастью, оказалось, что это была всего лишь практичность, и мне легко удалось объяснить, что «с женщинами по-другому». Так что вскоре мы начали ходить по магазинам.

Мужу предстояла командировка в Сан-Франциско, и он решил взять нас с собой. Я – на восьмом месяце, Лоле двенадцать. Она полна энергии, у нее каникулы. Музеями я ее заинтересовать еще не умела, на активные игры уже не была способна. Оставался только шопинг. Собственно, его муж запланировал еще дома. «Я буду работать, а вы – ходить по магазинам», – сказал он. Лола, следуя инстинкту выбирать лучшее, тут же взяла журнал Vogue и принялась изучать последние коллекции, делая закладки на самых дорогих моделях. Я же металась по квартире и шипела на мужа:

– Зачем ты ей наобещал? Она же теперь не видит краев. Ты думаешь, она H&M смотрит? Она мне уже пять сумок Chanel показала. Ты будешь на работе, а мне придется ей объяснять, что мы это купить не можем. Ты хороший, ты разрешил, а я буду плохая, я не куплю. Объясни ей сам, сколько у нас денег на шопинг.

Муж обозначил дочери скромный лимит, Лола посмотрела на цену сумки Chanel и притихла.

– Понимаешь, радость шопинга не только в покупках, но в том, чтобы походить по магазинам, померить, посмотреть, пощупать. – Мы двигались к улице с магазинами, а по дороге я описывала новую концепцию шопинга.

– Зачем пощупать? – Лола не понимала. До меня они всегда покупали одежду онлайн по заранее составленному списку.

Однако я не сдавалась. Я еще в Италии заметила, что она интересуется магазинами. Тогда папа бросал через плечо: «Мы ничего покупать не будем» – и не оглядываясь шел дальше. Лола окидывала взглядом рейлы и бежала нас догонять. «Я не хотела покупать, я хотела только посмотреть», – объясняла она папе.

Много времени спустя мы еще не раз обсуждали с Лолой проблему шопинга.

– Помнишь, в Италии ты постоянно застревала перед маленькими магазинчиками? Ты хотела все это купить?

– Некоторые вещи – да, а на некоторые мне просто было интересно посмотреть.

– В этом все дело. Иногда прикладываешь к себе платье и понимаешь о себе что-то новое. Ой, а мне, оказывается, идет красное. Или наоборот: кружавчики – это точно не мое. В этом, кстати, тоже смысл похода по магазинам.

– Д-а-а! Это же inspiration![4]4
  Вдохновение (англ.). Прим. ред.


[Закрыть] Я вижу вещь, и она порождает много образов у меня в голове. Я могу потом написать рассказ или сделать зарисовку в блокноте.

– Вот-вот, папа, скорее всего, не поймет, но нам это иногда нужно. Так мы учимся понимать себя. Давай и сейчас как тогда в Италии. Мы не покупаем все подряд, мы смотрим, думаем, что-то откладываем, за чем-то можем вернуться позже.

– Только давай точно купим кожаную куртку.

– Куртку обязательно. Как только найдем.

– Лола, расскажи что-нибудь о наших с тобой первых годах. Не обязательно хорошее.

– Это был мой первый шопинг в жизни, и я была в таком восторге! Все эти годы внутри меня была заперта девочка, которая очень хотела ходить по магазинам и покупать одежду. Помнишь, мы купили мне кожаную куртку A&F и еще белую майку с пальмами? И желтую кофту с кружевами? Для меня это был серьезный рубеж, никогда в жизни до этого момента я не ходила на правильный шопинг.

– Что такое правильный шопинг?

– Когда ты покупаешь все, что тебе нравится. Обычно папа говорил: «Так, мы идем на шопинг». Он покупал мне пару джинсов и флисовую кофту на молнии: «Отлично, все купили, пора домой». В Сан-Франциско было по-другому. Мы ходили долго, и я выбирала сама. А потом мы с тобой пошли пить коктейли с твоими друзьями. И я чувствовала себя так хорошо, такой модной. Всю неделю я думала: «Офигеть, я такая крутая».

– Мне кажется, он взял нас с собой в эту командировку только для того, чтобы я вывела тебя на шопинг. Он сказал: «Покупайте все, что хотите». Я не понимала, как буду тебя ограничивать. Он разрешил все, что хочешь, а мне придется говорить «хватит»? В итоге мы договорились, что ты можешь потратить триста долларов. Я возмутилась: «Триста долларов – это вообще не все, что ты хочешь. Это намного меньше».

– Для меня триста долларов было очень много. Даже сто долларов было знаешь как? «Э-ге-ге, давай вынесем магазины! Йо-о-о, держись, Америка! Мы уходим в отрыв!» Теперь я лучше понимаю, что такое деньги. Тогда у меня появилась концепция, как «ходить по магазинам».

Когда муж рассказывает о том, что я привнесла в его жизнь (к сожалению, не мне, но до меня доходят слухи), он всегда упоминает именно это – умение радоваться вещам. Я знаю, что мир идет в противоположном направлении. Осмысленное потребление, минимизация покупок, вторичное использование. И я тоже всего этого придерживаюсь. Однако когда я что-то хочу, я это покупаю и радуюсь покупке. Это редко бывают дорогие вещи. Не в цене дело. Обычно это что-то, что дает мне эмоции.

При этом многие из нас испытывают вину каждый раз, когда что-то себе покупают. А если вдруг эта покупка оказалась неудачной, не принесла радости или просто разонравилась, мы ощущаем весь груз «выброшенных на ветер денег». На самом деле вещь не должна становиться поводом для самоедства. Ну не понравилась, ну не подошла. Поехали дальше.

В корне наших переживаний – страх совершить ошибку. А если сказать себе: да, ошиблась – и пойти дальше, можно вернуть ощущение реальности, признать, что вещь – это просто вещь и она не управляет твоей жизнью.

Вина – то чувство, которое детям прививают с самого раннего возраста. Некоторым кажется, что от чувства вины ребенок будет больше стараться, лучше делать, что нужно, меньше плакать. Но по факту это не так. Он тратит все силы, чтобы от вины избавиться. А значит, не направляет их на созидание.

Помните поговорку «виноватый мужчина полезен в хозяйстве»? Виноватый мужчина, может быть, и решит что-то здесь и сейчас, но потом он будет заглушать вину алкоголем, деструктивным поведением, будет пытаться «отвлечься» с другими женщинами и перекладывать вину на вас, потому что самому тащить этот груз очень сложно.

Нас, вечно с детства виноватых, очень легко вернуть в состояние, когда малейший триггер провоцирует вину и она накрывает взрывной волной. Так вот, возвращаясь к покупкам, больной теме многих родителей, хочу сказать, что важно не нагружать детей виной, а давать конструктивные установки и вводить правила.

Мы все знаем, что, бывает, ребенок пятый раз за день просит какую-то ерунду. Эта ерунда через три минуты валяется на полу, а через два часа он уже просит что-то еще. В таких случаях родители начинают говорить о голодающих детях Африки, о том, что деньги не достаются даром, а игрушки и так разбросаны по всему дому. Но таким образом нужный результат вы не получите, а только посеете чувство вины, и ростки непременно взойдут в будущем.

Мне кажется, разумнее было бы говорить о денежной сумме на неделю (покупай что хочешь), о влиянии пластика и других искусственных материалов на планету (обычно дети этим очень проникаются), о повторном использовании вещей (представь, сколько можно смастерить интересного из уже ненужных игрушек). Так мы развиваем креатив, учим разумно тратить деньги, беречь планету, а заодно строим очередную платформу для укрепления эмоциональной связи.