Текст книги "Моя Лола. Записки мать-и-мачехи"

«Номер два»

– Наташа, Дэн вкусно пахнет.

Лола болтает с подружкой по телефону и на секунду отрывается, когда я вхожу в комнату. Ей пятнадцать, мы вдвоем отлично проводим время. Я пока еще самая классная мачеха или уже мама, сама не знаю. Но классная – это точно.

– Кто сказал? – спрашиваю я.

– Это Сэл. Тебе, кстати, привет.

– И ей тоже, – отвечаю и приветственно машу рукой, будто Сэл может меня увидеть.

Сэл была у нас на Новый год. Милая, застенчивая девочка, она давно знакома с Дэниэлом. У Лолы с Дэном – тем самым, который вкусно пахнет, – завтра свидание. И Лола волнуется по этому поводу уже второй день. Мы в очередной раз рассматриваем его фотографии в телефоне. Обсуждаем, какую лучше надеть водолазку – красную или серую – и в чем идти – в джинсах или в юбке.

– Всё, я обсуждаю с ней абсолютно всё, – объясняет Лола: Сэл, видимо, попеняла ей за излишнюю откровенность со мной.

Лола волнуется еще и потому, что Дэниэл раньше встречался с ее подругой и ухаживал крайне романтично. Теперь Лола боится стать «номером два», не дотянув до «номера один».

– Он ее очень любил, – говорит Лола, и в ее глазах тоска.

– Папа тоже любил твою маму, а теперь он любит меня. Так бывает. – Я корю себя за порыв. Сама не понимаю, зачем я это сказала. Неужели не нашлось другого примера?!

– Это было пятнадцать лет назад! – Почти вся Лолина жизнь.

– Да, но в вашем возрасте такие переходы даются проще. – Я постаралась завершить разговор на позитивной ноте.

Я всегда говорю, что папа любил маму Нигину. Я знаю, это правда. В глубине души мне хочется верить, что его любовь ко мне глубже, более зрелая, более осмысленная. Я тоже боюсь оказаться «номером два».

Поначалу я старалась накопить как можно больше совместных воспоминаний, чтобы наша реальность стала для него более значимой, чем их реальность. С Нигиной у них тысячи фото – у нас пока единицы. У них – большая свадьба, совместный бюджет, побег с родины, переезды, партнерские роды, общая молодость, дом, друзья, единая культура и система воспитания. Муж и Нигина прошли вместе огонь и воду, как боевые товарищи. А что я? Что общего у нас? По сравнению с этим – пока ничего.

Я выросла в семье, где папа дарил дочкам машины и покупал квартиры. А муж в шестнадцать лет уехал от родителей и в двадцать заработал себе на квартиру.

Я училась в Москве, в МГИМО – он хотел туда поступить, но война в Таджикистане отрезала все пути.

Слушая его, я мысленно отвечала: «Ты бы все равно не поступил. Моя учеба стоила родителям огромных денег. Даже если бы ты доехал до Москвы, стать студентом МГИМО было бы нереально».

Я забеременела на третьем свидании, переехала в его квартиру в центре Амстердама, привезла все вещи и собаку за тысячу восемьсот евро, которую купила на кураже в Париже. Разве я могу выиграть в этой конкурентной борьбе?

Эмиграцию они планировали вместе. Нигина получила грант на образование, благодаря этому они смогли уехать из Таджикистана. В это время я танцевала на Ибице в одной компании с основателем «Де Гризогоно»[10]10
  Фавазом Груози, ливано-итальянский специалист по черным алмазам, основал в 1993 г. фирму «Де Гризогоно». Прим. ред.


[Закрыть] и лицезрела в Сен-Тропе Элтона Джона.

Нигина шила себе одежду – это было ее хобби. А я? Я купила себе три сумки Louis Vuitton и большую квартиру.

Погоди, Наташа, ты сама купила себе огромную квартиру. Разве это не козырь? Нет. Если бы не образование, не воспитание, не первая квартира, подаренная папой, не несколько удачных карьерных решений, я бы ее не купила – ограничилась бы сумками.

Я проигрывала Нигине по всем позициям. Я не спасала детей, оставшихся после войны без родителей. Не получала правительственный грант на образование. Не летела за мужем на край света. Не жила от зарплаты до зарплаты. Но главное – у меня не было десяти семейных альбомов с фотографиями. У меня была новая семья, но не было памяти совместного преодоления сложностей.

«Да, все так, – из глубины моей души донесся чуть слышный голос, – но теперь этих детей воспитываешь ты. Ты решаешь их проблемы. Ты на восьмом месяце беременности три часа сидишь на лестничной клетке и уговариваешь Жасю вернуться, потому что она поссорилась с папой и застряла между “я ухожу из дома” и “куда мне деваться?”. Наташа, ты тоже молодец. И пусть этого пока никто не видит, ты можешь поставить хорошую оценку сама себе».

– Лола, я постирала твою серую кофту, чтобы завтра ты могла перед свиданием выбрать, что надеть. – Я вернулась в реальность.

– Ты правда об этом подумала? – В первый раз вижу у Лолы слезы. – Не могу поверить, ты такая идеальная.

Я смеюсь. У меня есть Лола! Теперь я точно знаю, что у меня есть Лола. Она со мной дольше, чем с Нигиной. На столе у Лолы фотография: она с мамой. Старый снимок в ажурной рамке: на видавшем виды диване – муж, Нигина, двое детей. Они не позируют и не улыбаются на камеру по команде. Они просто живут. В этой фотографии – вся прелесть их жизни до трагических событий; легкая, без надрыва. Они счастливы.

Я осматриваю Лолину комнату – меня здесь нет. Нигина есть – меня нет. Почему? Голос разума объясняет: «Ты есть в ее повседневности. Почему тебе нужно быть на фото? Ты знаешь обо всех важных и совсем не важных событиях ее жизни. Твоя фотография на рабочем столе ее компьютера, и она видит тебя по сто раз в день».

Это правда. Недавно я обнаружила фото нас с Мирой на рабочем столе ее компьютера. Однажды Лола сказала: «Если бы у меня была машина времени и я могла бы вернуться и изменить что-то, я не знаю, как бы поступила. Ведь если бы этого не случилось, у меня бы сейчас не было тебя и Миры».

В такие моменты я стараюсь не напугать ее чрезмерными эмоциями. Я бы тоже ничего не изменила. Хотя я искренне сожалею, что моим родным людям было так плохо и я не встретила их раньше.

Но потом мы с Мирой с экрана компьютера исчезли, зато на экране телефона появилась Нигина. Что-то случилось? Я не понимала, как задать Лоле такой вопрос.

Тайна раскрылась через год, случайно. Аукнулась серьезная проблема, я расскажу о ней отдельно, в последней главе этой книги.

Мы сидим на диване, и я обнимаю Лолу, мы говорим о ее бойфрендах. Мне кажется, она поймет, что значит мама, только когда, или скорее если, у нее появятся свои дети. Пока же я просто Наташа.

Жасмина, представляя меня знакомым, всегда говорила: «Это папина жена». Без имени. Меня это ужасно раздражало. Мне хотелось в следующий раз, встретив кого-нибудь, сказать: «Привет. Давно не виделись. Это Катя, моя старая подруга. А это дочь моего мужа». И все, точка.

Конечно, это ужасно обидно. Вот уже несколько лет моя жизнь состояла из воспитания старших детей: девяносто процентов разговоров с мужем – о них, восемьдесят процентов свободного времени – с ними. А я оставалась лишь «папиной женой».

На сеансах с психологом я научилась это отпускать. Это эволюция, это динамика, это будет меняться. Да, сейчас обидно. Но и другим родителям бывает обидно. Значит, у меня все сбалансировано.

С приемными детьми всегда сложно, но, если их мама умерла, есть особые моменты. У детей, скорее всего, сохранится ее идеальный образ, с которым вам жить всю жизнь.

К сожалению, дети забывают моменты, которые нам, родителям, даются с трудом. Это я помню, как провела с Жасминой три часа на холодной лестничной клетке. И помню, чего мне это стоило. Я несколько раз ходила в квартиру – за одним пледом, за другим. Мне, беременной, нельзя было простыть, но и оставить ребенка в слезах на лестнице я не могла. Однако дети этого уже не помнят.

Я всегда думала, что, если бы я была их родной мамой, у нас существовала бы связь, которая появляется с рождения и не нуждается в подкреплении вроде «она много для меня сделала». Связи «мать – дитя» хватает, чтобы не считать, кто, для кого и что сделал.

С приемными детьми приходится цепляться за значимые моменты, чтобы лишний раз сказать себе: «Они так мне помогли, так поддержали. Значит, и правда любят». Любовь к ним приходится постоянно подкреплять, чтобы и они ее чувствовали. Тем, кого уже однажды подвел – оставил – значимый взрослый, эти подкрепления требуются постоянно. «А если я так сделаю, он меня не бросит? А если поступлю так, что он скажет?» – проверяет ребенок.

Обычно в приемных семьях отмечают день принятия ребенка в семью, у нас таких дат нет. Мы отмечаем день смерти Нигины, день рождения Нигины. Но никогда не отмечаем день, когда мы стали семьей. Я читаю блоги приемных родителей. «Два года в семье, – пишут они. – Два года я мама». Я никогда так не скажу, как будто мне не дали на это права. Но про себя годы считаю.

С Лолой говорить о Нигине можно всегда. Это не было эмоционально, не было трагично: спокойно, без слез, без драмы. Я понимаю, что она слабо помнит маму, но сам факт ее ухода из жизни всегда причинял боль.

– Когда я была младше, то не знала про самоубийство Нигины, – рассказывала Лола на четвертый год нашего знакомства. – Я узнала об этом в двенадцать лет. Мне нравилось, что окружающие проявляют ко мне сочувствие. Я думала: «Ах! Бедная я! Живу без матери!» Я была очень неуверенной и использовала это как повод получить внимание или сочувствие.

Каждый раз, когда я обсуждала смерть мамы с папой и Жасминой, они называли разные причины. Но возможно, я сама это додумала. Помню варианты: «она погибла в авиакатастрофе», «в аварии», «у нее был инфаркт», «она утонула». Иногда мне казалось, что произошло все сразу. А потом, когда я узнала правду, то разговаривала об этом только с теми, кому доверяла.

Я узнала об этом от Альбы, моей подруги. Жасмина тогда давала интервью и рассказала нашу историю. Альба первая увидела ее по телевизору и сообщила мне в школе. Это было еще до твоего переезда к нам.

Я очень долго держала в секрете, что знаю правду. Альба мне сказала в феврале, а Жасмине и папе я рассказала летом, когда мы были в Таджикистане. Я плохо помню. Я просто их спросила: «Это правда?»

– Когда люди узнавали о самоубийстве Нигины, как они себя вели?

– Об этом узнавали люди, с которыми я была готова говорить. И они обычно выражали сочувствие, но без истеричных восклицаний.

Некоторые были невыносимы, чересчур эмоциональны, задавали миллион вопросов. Были даже ситуации, когда люди использовали это против меня. Один мальчик как-то сильно разозлился на меня и крикнул: «Твоя мама покончила с собой, потому что ты мерзкая!» И тогда я ударила его по лицу. Потом ко мне подошел учитель и сказал: «Я не хочу сказать, что одобряю то, что ты сделала. Но и не осуждаю».

– А что ты отвечаешь, когда тебе задают много вопросов?

– Я отвечаю очень коротко и уклончиво. Если спрашивают: «Сколько было твоей сестре? Как она отреагировала?» – я отвечаю: «Сейчас она повзрослела». Если: «Как ты узнала?» – «Ой, я плохо помню, мне кто-то сказал».

Эти вопросы меня не раздражают, но они мне неприятны. Я готова ответить, но по минимуму, потому что это личное. Сначала я рассказывала по секрету, но мало кто умеет их хранить, так что теперь все всё знают.

Мастерство манипуляции

Постепенно стало понятно, что нужно выбираться из круговорота бытовых дел с детьми и начинать ходить куда-то без них. У нас уже была полноценная семья, но мы так и не стали парой. Я многого не знала о человеке, с которым живу. Остаться без детей мы могли только поздним вечером, когда падали на кровать с одним желанием – посмотреть фильм или заснуть.

Когда мы впервые решили вместе пойти в ресторан, муж сказал: «Только не говори девочкам». В следующий раз признался: «Они не переживут, что мы ушли без них». Я только улыбалась и кивала. Мне это казалось если не шуткой, то легким преувеличением – совсем ничего серьезного.

Но в третий раз, когда мы запланировали ужин вдвоем, он написал в семейный чат – собственно, девочкам, – что задерживается на работе, а меня тоже не будет дома, я встречаюсь с подругами. Детям предлагалось самим что-нибудь приготовить на ужин и не скучать. Я почувствовала, что у нас нет права побыть наедине с мужем, и взбунтовалась.

– Почему ты их обманываешь? Мы что, не можем поужинать без детей вне дома? Разве у нас не может быть свиданий? Мы не имеем права проводить время вдвоем?

Муж не спорил – он покивал и ответил, что его сообщение – случайность. Девочкам мы объявили, что они достаточно большие, и впредь мы будем иногда проводить время без них, это часть нашей супружеской жизни, пара вправе существовать отдельно от детей, и это нужно нам для развития отношений. Лола немедленно выторговала себе возможность заказывать в такие вечера доставку еды, чтобы не было так обидно.

Все последующие наши вечера для двоих Лола принимала с радостью – она умеет видеть позитив в изменениях. Она поняла, что получает больше, чем теряет, – официальный вечер без взрослых, когда можно перевернуть дом вверх тормашками.

Лола полжизни провела меж двух огней – между папой и сестрой. И стала талантливым переговорщиком. Она умеет втягивать в процесс с такой мягкостью и легкостью, что даже взрослый и умудренный опытом человек незаметно для себя начинает диалог на тему, обсуждать которую не планировал.

– Правда было бы здорово слетать на Мальдивы, да? – спросила Лола, когда мы сидели под теплым солнцем Сан-Франциско на веранде кафе. Я пила кофе, Лола – безалкогольный коктейль.

– Почему бы и нет, – согласилась я. Конечно, Мальдивы – это здорово, кто будет спорить? Вечером, во время ужина в ресторане, мы обсуждали прошедший день и строили планы на завтра. Мы уже заканчивали основное блюдо, и официант поинтересовался, будем ли мы десерт. Лола закивала, а мы с мужем заказали кофе.

– Папа, мы с Наташей подумали, что нам неплохо бы полететь на Мальдивы. – Лола сосредоточенно помешивала соломинкой свой любимый безалкогольный коктейль, и слова прозвучали как бы между прочим.

Я замерла. Как я должна реагировать? Ведь днем я просто от нее отмахнулась – она не поняла? Или поняла, но сейчас грамотно манипулирует?

Муж, не отрывая глаз от тарелки, ответил:

– Вы хотите на Мальдивы? Давайте правда подумаем.

Вот наглая маленькая девчонка! Я молча пыталась подавить в себе агрессию: главное – сдержаться, не наговорить лишнего. И вдруг – мысль: «Какая умная девочка! Мне надо у нее поучиться». Как легко и бесконфликтно она получает то, что хочет!

То, как Лола умеет решать сложные вопросы, вызывает восторг. Она никогда не давит, ничего не требует здесь и сейчас, не качает права. Она заходит издалека и подводит к идее плавно и постепенно.

– Наташа, если один купальник стоит двадцать евро, сколько купальников я могу купить? – Мы планируем полететь в Малайзию только через два месяца, а Лола уже собирается. Я не знаю, что ответить, – вопрос неожиданный и достаточно несвоевременный, поэтому не отвечаю ничего.

Через день Лола приходит с ноутбуком и показывает закладки с купальниками – ей необходим совет, она не знает, какой выбрать. Но я занята, поэтому отвечаю: «Лола, много работы, давай вечером». Еще через день Лола ненавязчиво спрашивает про купальник снова… И так раз за разом, и вот я уже испытываю чувство вины: ребенок давным-давно задал простой вопрос, а я уже вторую неделю не могу на него ответить! В итоге мы покупаем пять купальников: я придавлена чувством вины, а она искренне радуется предложению купить все!

– Наташа, сколько гостей я могу пригласить на день рождения? – Лола родилась в феврале, сейчас только начало декабря, впереди еще Рождество и Новый год, но она уже беспокоится о самой важной для нее вечеринке.

– Лола, может, не надо гостей? Может, вы лучше куда-нибудь сходите? У нас новый дом, мы не хотим, чтобы толпа подростков его разгромила. А вечеринка с компанией в кафе будет нашим подарком. Хочешь?

Лола радостно начинает составлять список приглашенных.

Общие праздники заканчиваются, день рождения Лолы все ближе. Он уже превратился в основное событие. И вдруг я понимаю: за прошедшие два месяца Лолиной массированной подготовки мы с мужем успели согласиться на все ее идеи. Сначала она будет отмечать день рождения с Жасминой. Потом мы отпразднуем все вместе у нас дома с друзьями семьи. Потом она поведет своих друзей в ресторан, откуда некоторые (не все – только лучшие и самые близкие) приедут к нам с ночевкой. Как Лоле удалось провернуть такую схему, я даже не успела понять. Но самое удивительное – я была счастлива, потому что Лола довольна!

До встречи с Лолой я, как мне казалось, прожила долгую взрослую жизнь. Но до сих пор я не знала, что можно добиться желаемого столь ненасильственными и даже гуманными способами.

Поначалу они, правда, казались мне манипуляциями, а поэтому раздражали. Но скоро мне стало все равно – эти методы делали меня счастливой. Я была рада, потому что Лола была рада!

Удивительно, но она получала, что хотела, учитывая и удовлетворяя все мои просьбы. Если ее просьба доставляла кому-нибудь дискомфорт, она спокойно отказывалась от планов… Но при этом не выглядела несчастной. И поэтому доставлять Лоле радость было так приятно.

Извинения тоже искусство

Я окончательно перебралась в Нидерланды 1 июня 2015 года. Шел девятый месяц моей беременности. В середине июля у Лолы начались каникулы, и мы остались вдвоем – ее подружки разъехались, муж уходил на работу, Жасмина дома почти не бывала, все время проводила со своими друзьями.

Каждое утро Лола просыпалась с вопросом: «А что мы сегодня будем делать?» Она решила, что получила меня в полное свое распоряжение. На улице было невыносимо жарко, выходить днем я не могла, но и дома тоже плохо себя чувствовала. В Нидерландах редко бывает знойно, поэтому кондиционеров нет. И на тридцать девятой неделе беременности бой с жарой – неравный бой.

– Сходим в музей? – предлагала я – там хотя бы не так жарко.

– Стоять перед какой-нибудь картиной? Фу, скучно.

– Тогда пойдем просто погуляем.

(О-о-о, неужели это я сказала?! Как вообще можно гулять в тридцать два градуса по Цельсию?! А на тридцать девятой неделе?!)

– Это тоже скучно. Просто гулять неинтересно.

– А чего бы ты хотела?

Лола вытянулась на полу – так прохладнее и интереснее, чем на диване. А я злюсь – никто не подумал, оставляя мне одиннадцатилетнего ребенка, что я буду делать с ним дома, да еще в такую погоду.

«Никто» – это, конечно, муж. Мне казалось, что человек с колоссальным опытом соло-отцовства должен был позаботиться о том, чтобы нам с Лолой было комфортно вместе. Он встречал разных женщин и должен был научиться совмещать личную жизнь с отцовством. Так почему я сейчас оказалась один на один с девочкой, которая заполнила собой все пространство и еще требует от меня приложения каких-то сверхусилий?

– Пошли в Fun Forest! – оживилась Лола, а я сделала глубокий вдох. Fun Forest – «Веселый лес» – это канатный парк в Амстердамском лесу.

Я знала, что Лола и муж любят проводить время очень активно. Они постоянно разучивали какие-то цирковые трюки, подтягивались, куда-то лазали и откуда-то спрыгивали. Я тоже не против забраться на дерево или прыгнуть с тарзанкой. Но сейчас я беременна и охраняю свой живот, преданно и инстинктивно, как овчарка. И мне хотелось бы, чтобы окружающие относились ко мне так же бережно.

Но сейчас я боюсь напомнить Лоле, что не могу лазать с ней по деревьям. Абсурд!

Конечно, позднее я осознала, что этого от меня и не требовалось, – Лола просто еще не могла самостоятельно добраться до парка. Она не умела пользоваться трамваем, на велосипеде ездила только в школу, а на дальние расстояния – вместе с нами.

И все же в тот момент я собралась с духом и показала глазами на живот. «Ах да», – вздохнула Лола. В Fun Forest мы в тот раз не пошли.

Теперь мне понятно, почему Лола так легко со мной соглашалась. Ее внешняя покорность и непротивление не отражают ее внутреннего состояния. Лола боится конфликтов и потому обычно не настаивает. Но и не отказывается от запавшей в душу идеи.

Если не удалось получить нужное или желаемое в лоб, она вернется в исходную точку и отправится обходным путем. Успешными оказывались примерно сорок процентов ее маневров. Другое настроение, другая ситуация – и вот мы уже изменили свое мнение. Правда, мы могли сказать: «Лола, мы же уже это обсуждали. Нет». Но прямой отказ не означает закрытия темы навсегда.

«Ах да, я совсем забыла. Извините, пожалуйста».

Это «извините» всегда давалось Лоле необычайно легко, поэтому она почти никогда не конфликтовала с папой. Лолино «извини» исчерпывало конфликт – и муж понимал, что он победил. Но я оказалась более настойчивой. Я понимала, что она не знает, за что просит прощения. Ее «извини» – это просто слово. Поэтому я стала спрашивать: «За что?» Лола в ужасе округляла глаза и лепетала: «За то, что я неправильно сделала, за то, что я неправа».

– Лола, не надо извиняться, если ты не понимаешь, что не так. Давай лучше обсудим.

– Я понимаю, за что извиняюсь, – настаивала Лола. Она панически боялась развития конфликта, поэтому изо всех сил старалась загасить его в самом начале. Только бы скорее закончить разговор!

Если ей не удавалось выйти из ситуации, сказав «извини», она сдавалась и смотрела в одну точку. Папа ее ругал, она молчала. Ее глаза наполнялись слезами, и начинал трястись подбородок. Мне становилось ее невероятно жалко, хотелось, чтобы «воспитательный момент» поскорее завершился. Обычно «ругать» Лолу доставалось мужу. Он не кричал, не оскорблял – его речь была логически обоснованна и не предполагала никаких возражений. Лола просто молчала, пытаясь не расплакаться.

Постепенно Лола перестала молчать и научилась отвечать на наши замечания, задавать вопросы и давать обратную связь. Делала она это, кстати, очень деликатно, даже если мы были некорректны или сами поступали так, как запрещали ей. Примерно год спустя мы с ней могли спокойно обсуждать все нюансы, иногда уже после разговора с папой.

Однако поначалу во время «воспитательного процесса» мое сердце тряслось вместе с Лолиным подбородком. Особенно тяжко мне было присутствовать при нравоучениях мужа, когда их инициатором была я. А это случалось часто. Папа видел детей только поздно вечером, я же проводила с ними много времени.

Лола привыкла быть младшей. Младшему все можно, его все должны развлекать. Она становилась старше, ей уже исполнилось двенадцать, и день ото дня исполняемая ей роль «малыша» раздражала меня все сильнее. Сама я не могла ей сказать, что пора взрослеть и вести себя по-другому, – я не ощущала за собой такого права. Мы с мужем ни разу не обсуждали мои права в доме и семье, но на уровне негласной коммуникации чувствовалось, что последнее слово за ним.

Лола же пока не воспринимала меня родителем, поэтому на мои замечания она могла отреагировать резко или вообще их проигнорировать. Опасения были не напрасны: когда папа вечером приходил с работы, она садилась с ним рядом на диван, крепко прижималась, показывала, что меня не существует.

Поэтому все проблемы, которые я считала нужным решить с Лолой, или все вопросы, на которые я хотела получить ответ, я доносила до нее через мужа. Тогда и возникал трясущийся подбородок. А я, его наблюдавшая, чувствовала себя мачехой, какой их описывают в сказках. Но других путей пока не видела.

Для Лолы, как мне казалось, я была тогда просто папиной подругой. Она радостно неслась со мной на шопинг, делилась секретами, обожала совместные походы в кафе, но, как только дело доходило до помощи или обязанностей, сразу становилась папиной дочкой. Меня же роль «подружки», просто жены ее отца или даже мачехи не устраивала – я хотела стать для нее авторитетом.