Текст книги "Ветер и меч"

– Я побывала в твоей деревне, Некри. И вождь Шиллуки принес мне присягу на верность… Его дважды передернуло: когда я назвала его имя, и когда я назвала Шиллуки вождем.

– Он распростерся на брюхе – продолжала я, – и поцеловал передо мною пыль.

Некри разразился самыми страшными ругательствами в адрес своего подлого племянника, не способного защитить ни род, ни землю.

Я позволила ему пошуметь, а потом заметила, что, так или иначе, и род, и земля полностью в моей власти. И также в моей власти отобрать имя и почет вождя у недостойного и вернуть их достойному. Или не вернуть.

Некри насторожился. Сделал стойку, сказала бы я, точно охотничий пес. Только у них тут не было собак.

– Ты, Некри, потерял лицо, но кто это видел, кроме нас, чужаков? А племянник твой Шиллуки унизился перед всем племенем. Кто из вас мертв? А если мертвы вы оба, кто способен воскреснуть?

Некри улыбнулся впервые за все время, что мне приходилось его видеть. Крепкие, хотя уже пожелтевшие зубы, широкий оскал, черная с проседью лохматая борода. Он смекнул, к чему я клоню, несмотря на свою дикость. И власть, убей меня Богиня, была ему дороже, чем обычаи племени, вера и это самое лицо.

Я еще немного порассуждала, как плохо придется племени под властью такого вождя, как Шиллуки, и Некри созрел окончательно. Мне даже не понадобилось требовать клятв союзничества, отказа от подчинения Змеиному Болоту, присяги на крови и тому подобное. Он сам все это предложил. Лишь бы я посадила его обратно на его петушиный шесток. И потом, я ведь владела его именем, верно?

Кстати, беседа наша происходила отнюдь не наедине. Присутствовали советницы и Сока р. Но их он не принимал в расчет. Сокар Был для него лишь слугой, а других женщин Некри игнорировал, принужденный считаться только со мной.

Когда его увели, ушли и Сокар и прочие советницы, Митилена спросила меня:

– Зачем тебе это понадобилось?

– Ты помнишь, как некогда я строила для наглядности крепость из гальки? Здесь – то же. Деревня – образ, пособие…

– Зачем тебе эти игры, эти интриги, эта возня?…

– О, Богиня! Я уже говорила – я хочу покончить с этой войной быстро. А при обычных условиях она растянется на годы. Я упоминала – воевать с кочевниками…

– Ты никогда не замечала, как часто ты повторяешь: «Как уже было сказано», «Я уже говорила…»?

Замечала. Но ведь на свете очень много сходного. И поэтому часто приходится попадать в одинаковые положения. Только не все замечают, что они одинаковые. Оттого в речах моих столько повторов.

– Что-то ты не добавила: «Ничего не поделаешь». И вообще я давно не слышала от тебя этой фразы.

Прежде, чем я успела что-либо ответить, она вышла.

После чего я, не тратя времени, препроводила Некри в его владения, и там он тоже принес мне присягу. Ему внушили, что он мой союзник. Он и сам в это поверил. Если бы не поверил, присяги бы мне не принес. Такие уж это люди.

Шиллуки он, между прочим, не казнил. Он подарил его мне. Не желал, видите ли, проливать кровь сына сестры, пусть уж лучше я ее пролью.

Но и я не казнила Шиллуки. Хоть он мне и, не нравился, я решила попридержать его в запасе. На случай, если Некри, несмотря на все свои клятвы и прочее, взбрыкнет.

Но у меня уже скопилось несколько вождей после рейда по побережью. В течение последующих недель я разыграла с ними такую же комбинацию, как с Некри, или схожую с ней.

Я была права. Все похоже, и все повторяется. И иногда с чудовищными искажениями. Темискира и Змеиное Болото. Митилена и я.

Но как бы то ни было, я обзавелась союзниками на побережье, и племенам, которые еще оставались верны Змеиному Болоту, пришлось с этим считаться. Вскоре они в, этом убедились. Не стоило большого труда предвидеть, где они нападут и на кого.

С их точки зрения, самым слабым из наших лагерей казался лагерь на канале. И они были правы. Там находились по преимуществу рабочие, а не воины. Вдобавок, занятые кощунственным делом. Нарушали покой заповедного леса (глаза б на него не глядели!), оскорбляли священных змей. Работали, одним словом.

И горгоны напали на строителей канала и перебили бы всех, если бы я не ожидала этого. Но я ждала и успела предупредить Мениппа, и прислать своих людей, которые до времени растворились среди рабочих (это самофракийцы) либо укрылись в лесу (это амазонки). Вспомнили прежние походы, Фракию лесистую. Аргира и Энно, прибывшая с Керне, там были за главных.

Горгоны питали непонятное мне пренебрежение к стрельбе из лука (положим, лук и стрелы у многих племен почитаются оружием Солнца. Ну и что?). Да и настроены они были на ближний бой, на изничтожение землекопов.

Но Менипп, человек с опытом, вывел этих землекопов с места сражения, чтобы не мешали, а самофракийцы, вооруженные секирами, которыми они экипировались в атлантских арсеналах, его заняли. И подготовленные Энно команды с боевыми псами. И стрелки, занявшие позицию на деревьях, откуда достать их снизу дротиками горгон было затруднительно.

И все-таки горгоны могли победить. Слишком уж неравным оказалось соотношение сил. Их воинов было примерно в пять раз больше наших – до четырех тысяч, по моим подсчетам, или немного больше. Этакое войско приличному царству впору выставлять, а не такому пестрому и невнятному образованию, как здешний союз племен.

Но тут и сыграла на руку та предварительная подготовка, что я недавно провела. Мои новоявленные союзники в «битве за канал» не только не присоединились к племенам, нет, они даже ударили им в спину.

Особенно усердствовал Некри. Подозреваю, что ему было глубоко наплевать, против кого сражаться и за что, лишь бы с его племенем все оказалось в порядке. И фанатизм его, совершенно, впрочем, искренний, ему отнюдь не мешал. Таких людей всегда будет в достатке в любом государстве и при любом устройстве. Они не хуже многих прочих.

Итак, ударили горгоны Мирины по Горгонам болота, покрошили сродников. Ну, не всех. Большинство, едва смекнули что к чему бросилось врассыпную. И вовсе не по трусости. Просто отыскав единственный выход из положения. Тем паче, что союзники правильно взять их в клещи не могли…

Ох, и свистопляска была в той жуткой роще! Вытоптали и цветы непристойные, и кусты омерзительные, и в лианах порядком путались, и в пруды валились… Неразбериха боя – против смертного покоя. И покой не устоял, бежал вместе с Горгонами.

А союзники выметнулись на самофракийцев, и те, не различив племенных знаков (а откуда?), могли бы, в запале боя ударить по ним. Но я, предвидя это, и учитывая, какое значение придавали в племенах безмолвному языку обучила Некри и прочих вождей придуманному Келеем «знаку Мирины». И они отмахивались от самофракийцев поднятыми гремя пальцами, сложенными в щепоть, и союзники опускали оружие. А воины горгон, уверившись в чудодейственности этого знака, повторяли его вновь и вновь.

Так завершилась «битва за канал», как напыщенно поименовал ее Сокар, сам участия в ней не принимавший, чего нельзя сказать об Ихи. Он славно потрудился вместе с самофракийцами. Однако, когда мы возвращались в Элле, он казался недовольным. Я спросила, в чем дело. Мы ведь победили, нет?

– Истинно великий полководец, – назидательно произнес он, – не начинает сразу с победы.

– Какой дурак тебя этому учил?

Мой вопрос не имел под собой никакой личной обиды. Я никогда не считала себя великим полководцем и не предполагала им стать. В отличие, надо думать, от Ихи, который себя иначе, как великим полководцем, и не представлял.

Отвечал же он мне в том смысле, что это мои, общеизвестно, заблуждения. Еще одна глупость. Но – пусть. И пусть Менипп строит канал. А потом – верфь.

– Чем быстрее ты ее построишь, тем быстрее уйдешь, – сказана Митилена.

Я не стала с ней спорить, и она продолжала:

– Во имя Богини, наделившей женщин способностью мыслить, и лишившей этой способности мужчин! Мало того, что ты всегда побеждаешь, словно по принуждению. Но когда победа одержана, ты всегда стремишься от нее убежать! С Самофракии, из Элле, с Керне. Довольно странно для такой воинственной женщины, как ты.

– Я не понимаю, что значит «воинственной». Война – это жизнь. Жизнью ведь просто живут, не так ли? Если ты понимаешь под этим желание войны, то – нет, я совсем не воинственна. Что же до прочего… Мне казалось, тебя больше беспокоит, что в данном случае я могу не убежать.

– А ты на это способна?

Я молчала. Она сверлила меня взглядом. Не так уж много времени прошло, как она пообещала убить меня. Я не верила, что она на это решится, и все же…

– Я хочу все устроить по справедливости, Митилена.

– Что ты понимаешь под справедливостью?

– Здесь – приемлемую жизнь. Чтобы никто никого не обижал и не угнетал.

– Это невозможно.

– На Самофракии ведь удалось!

– Самофракия – маленький остров. И мы пробыли там недолго. Кроме того, Самофракия – не государство. А когда тебе попадалось государство, ты все равно от него бежала.

Что– то такое было в ее словах, за что стоило зацепиться мыслью, запомнить. Но сейчас я, не останавливаясь, ответила.

– От государства. А не от справедливости.

– А она существует – вне тебя – эта справедливость?

– А может быть, так – существую ли я пне ее? Она вздохнула.

– Похоже, все сводится к обычной для тебя словесной игре. Это должно бы меня успокоить. Но почему-то не успокаивает. Не будет мне покоя…

– Из-за того, что я не могу понять природы зла?

– Да! Потому что едва воплощенное зло являлось на твоем пути, ты тут же, не задумываясь, уничтожала его, не успев испытать его власти.

– Так может, лучше и не испытывать?

– Конечно, лучше. Только это в силах божеских, не человеческих.

Она вдруг осеклась, точно ее испугали собственные слова. А уж Митилене ли бояться слов? Следовало ее отвлечь.

– Поедешь со мной на верфь? Но она покачала головой.

– Нет. Мне нужно поговорить с Хтонией.

На верфь меня сопровождал Ихи. Работа шла вовсю. Я подумала, что если так и дальше будет продолжаться, нужно брать работни ков из союзных племен. Конечно, их придется обучать, но это уже заботы Келея, Сокара и Мениппа.

Келея я первым делом и повстречала – вместе с его нынешним помощником Эргином. Раньше Келей везде поспевал сам, но теперь и у него на все времени не хватало, и он обзавелся подручным. Этого Эргина я помнила еще с Самофракии. Он был родом из Афин. Смешной такой город, почему-то его жители считают себя избранниками Девы. Эргин оказался смышленым парнем, хотя ужасным треплом. А сопровождала их Кирена. Что ж, я сама уверяла, будто это ее земля.

Завидев нас, они поскакали навстречу через сваленные на берегу для просушки доски. Зрелище было впечатляющее – из-за возраста Келея и сложения Кирены.

– Дерево третьего дня подвезли, – сообщил Келей. – Нерет сам отбирал, он понимает. А плотники пускай не ленятся. Слушай, Военный Вождь! Ну, вскорости починим мы все эти корыта, но ведь этого мало! Нужно закладывать новые суда. Не сразу, конечно, но нужно. Леса на побережье, слава Богине, имеются, смолы натопим, парусину, паклю доставим с острова, мастера есть – но! Надо обустраивать гавань, строить мол… А где камень взять? Насыпями не обойдешься. Не ломать же стены? Ихи, у вас все стены в каменных застройках, где же каменоломни?

Не знаю. Давно ведь ничего нового уже не строили. Нужно у Ихет спросить, ей наверняка известно. Спроси непременно. И чем скорее, тем лучше.

Ихи был несколько ошеломлен этим напором. Строительные радости оставались ему нужды, хотя он уже достаточно давно жил с ними.

– А стены надо не ломать – достраивать, – вмешался Эргин. – Вот критяне хвастались: «Наши стены – наши корабли», и что?

– А у Керне были стены – много помог-. ло? – в тон ему ответствовала Кирена.

Но Келей продолжал свое.

– И вот представь себе – прекрасно укрепленная гавань, большой флот, множество парода… Раньше, еще десять лет назад, вся морская торговля шла через Илион. С Большой Осадой она пришла в упадок. Но теперь, даже если троянцы победят, им понадобятся Годы и годы, чтобы восстановить разрушенное…

– А если победят ахейские царьки, то и здесь нам ничего не грозит. Когда они доберутся домой, им будет не до торговли – шкуру бы сохранить – такое ведь творится…

– Между прочим, там и ваш царь, под Троей…

– Менестей? Если его убьют или уже убили, я первый спляшу на радостях. Такая сволочь! Все вольности старинные отменил, из-за него меня в рабство и продали. Говорили ему – не наше дело эта война, своих забот полно, а он полез, чтобы казаться не хуже других! И всех долговых – на весла…

– Мегакло все время бубнит, что здесь растет какой-то сильфий, – заметила Кирена.

– О! – воскликнул Эргин. – Не знаешь, что такое сильфий? Это корень. Ценится на вес золота. Лечит от судорог, прострела, кашля, хрипоты, столбняка, разлития желчи, женских болезней, змеиных и собачьих укусов, и припадочным тоже помогает… У кого сильфий, у того и богатство.

– Сильфий, сушеные оливки и финики, масло, вяленая рыба, самоцветы из полуночных стран… Все это будет проходить через наши руки. И наши корабли пройдут везде, вплоть до Оловянных островов…

– А чего мы там не видали? Олова, что ли?

– Хоть бы и олова. Ты чем недоволен?

– Так ведь есть еще и Крит. Как раз на полпути между нами и Архипелагом.

– Правильно. А для чего мы послали туда Диокла?

– Они тоже в упадке. Что они будут делать без торгового партнера? Вот увидишь, согласятся. Девяносто городов, и не тявкнут.

– Келей, а на Крите правда девяносто городов? – спросил Ихи.

– А-а, одно присловье! Похвальба. И в лучшие-то времена, при Миносах, не было, а сейчас – тем более.

– Одно слово – критяне. Вечно врут, – вздохнул Эргин.

– Молчал бы уж! Как будто не твои сородичи там все разграбили? Ну, я понимаю – нарушили соглашение, напали врасплох, царя убили, столицу разрушили, жителей в рабство увели… Дело обычное, все так поступают. Но зачем врать, глупости придумывать – быки там людей едят и прочее?

Здесь Келей был прав – насчет вранья афиняне обгоняли всех прочих ахейцев, как боевой конь извозчичью лошаденку. И при этом утверждают, что поклоняются Богине, но Богиня, чего там про тебя не несут! И ведь верят, что она там присутствует. Разумеется, Богиня присутствует везде, но такой город она может посещать, только чтобы посмеяться. Даже остатки выстроенных некогда нами укреплений, посвященных Энио, приписали своему Аресу Бешеному, и называют Ареопаг. Своими ушами слышала.

Пока я размышляла об афинянах, вранье и о том, как складывается история, Келей с Эргином продолжали подначивать друг друга. Кирена благодушно наблюдала за ними.

Ихи вдруг спросил:

– Почему Военный Вождь молчит?

– Да, в самом деле? – сказала Кирена.

– А что говорить? Вы все уже сказали, советники мои, и я нахожу, что вы совершенно правы. Однако все это дела отдаленного будущего. А что необходимо вам в настоящем?

Келей поскреб в затылке.

– Ну, если запросто… Здесь собралось много народу, и хотя Мегакло вертится, как может, трескать один сушеный горох из старых кернийских запасов как-то нерадостно. Нельзя ли устроить охоту? Твои воины развлекутся, а на верфи будет свежее мясо.

– Ты снова прав, Келей. Охота – это будет полезно. Ихи, если Ихет действительно знает о каменоломнях, отвези ей от меня письмо. Хотя Сокар тоже наверняка что-нибудь знает, просто мы его не спрашивали.

Возвращаясь в крепость, я думала – флотилия и верфь задуманы, как ловушка, прием, способный заставить горгон думать, что мы укрепляемся здесь надолго… Но кто попался в эту ловушку? Ведь Кирена увлечена не меньше корабельщиков, а она – такая же, как я…

Но впереди маячили насущные дела. Прежде, чем я успела решить с охотой, вернулись разведчики, которых я посылала вглубь страны. А едва я успела поговорить с ними, гонец доложил, что горгоны с болота предлагают вступить в переговоры. Я ответила: «Пусть приходят»…

Но прежде, чем это произошло, приключились еще кое-какие события.

Первое из них показалось бы незначительным, если бы не его не совсем приятное завершение. Мне пришлось разбирать драку между Антиссой и одним самофракийцем, запамятовала уже, как его звали. Она бы убила его, если бы не люди кругом, которые не дали этому свершиться. Обычно все споры между амазонками и самофракийцами решались мирно, и эта стычка меня удивила. Но Антисса настаивала, что самофракиец нанес ей смертное оскорбление. Он взял ее меч. Не в смысле «украл», а взял в руки. Чтобы рассмотреть, да еще прилюдно. По нашим законам это действительно ужасное оскорбление, и Антисса имела полное право требовать его смерти. Но я не понимала, с чего вдруг самофракиец, долго общавшийся с нами, решился на такое. Может, у него была какая-то причина?

Я расспросила их обоих. Оказалось, они спали вместе (не такая уж редкость, вот насчет связей амазонок с атлантами слышать не приходилось). И он решил, что на этом основании ему позволено хвататься руками за ее меч. Дите малое, право слово.

Я объяснила Антиссе, что, будь мы дома, ей полагалось бы убить обидчика и омыть лезвие в его крови. Потому что там ни один мужчина, связанный с женщиной нашего народа, по глупости или незнанию такого преступления не совершит, только сознательно, и обязан платить. Но здесь не Темискира, и самофракийцы не знают всех наших обычаев, поэтому на первый раз виновного надо простить. А поскольку меч ее и впрямь осквернился, та, чей сан ближе к жреческому, должна очистить его огнем.

Притащили медный треножник, развели огонь. Я надрезала руку собственным мечом, так, чтобы несколько капель крови стекло на клинок Антиссы. Затем окунула его в пламя и держала, пока кровь не испарилась. Теперь скверна была снята, и я вернула меч Антиссе.

Зрители разошлись довольные (причем Антисса и самофракиец удалились вместе), но не все, как выяснилось. Митилена вышла из тени, откуда наблюдала за обрядом. Догоравшие угли отбрасывали отсвет на ее мрачное лицо.

– Ты опять прощаешь… Прощаешь их, внушаешь им, что они нам равны, а не рабы… И что хуже всего – ты уже прощаешь не за себя, а за других!

– Но Антисса согласилась с моим решением! Равно как и другие амазонки.

Митилена, тяжело ступая, обошла треножник.

– Никто из них не станет тебе возражать, потому что их воспитали в уверенности, что приказы Военного Вождя не обсуждаются. А за это время они уверились – что бы ни сделала Мирина – все к лучшему. Но я скажу – это гибель!

– Значит, господа и рабы необходимы?

– Да, – твердо сказала она, и странно мне было слышать это от бывшей рабыни. – Потому что, если всем дать равные условия, то власть и все остальное тут же захватывают те, кто сильнее телом. Они. И что бы ты ни делала для них, они все равно предадут тебя. Чем больше ты будешь одерживать побед, тем горячее в них будет это желание. Потому что они не допустят превосходства женщин ни в чем.

– И Келей предаст?

– Келей, может, и не предаст. Во-первых, он все время забывает, что ты женщина. И потом, он уже почти старик. Старик – это не совсем мужчина. Но будь он помоложе… Впрочем, тебя это не заботит. Что тебя заботит, кроме себя самой?

– Никогда я о себе не заботилась.

– Еще бы! Ты милостиво предоставляешь заботиться о тебе другим. Мегакло, Хтонии, мне… В этом отношении ты ведешь себя, как мужчина.

– Ты пытаешься меня оскорбить. Почему?

Я не была обижена. Я только чувствовала себя неловко.

– Как тебя оскорбить, если ты даже не понимаешь, что такое оскорбление?… Ты позволяешь нам любить тебя, служить тебе, поклоняться тебе. Но при этом тебя с нами нет, ты где-то там, глубоко укрылась в крепости своей души и следишь за нами сквозь бойницы глаз… Но я еще не теряю надежды докричаться до тебя, сделать так, чтобы ты услышала, потому что у меня нет выхода.

Она и в самом деле кричала:

– Нельзя быть жертвой! Потому что жертву не просто убьют, ее и очернят. Сама, мол, виновата, заслужила. У нас без вины не убивают… Смещать жертву с грязью, втоптать ее в грязь… И правильно делают! Жертва всегда виновата в глазах толпы, а это значит – нельзя быть жертвой!

Она почти задыхалась от крика, но неимоверным усилием овладев собой, продолжала хриплым шепотом:

– Мы не должны позволить им победить. Иначе мы утвердим их в сознании, что они побеждают всегда.

Может быть, не следовало так отвечать Митилене. Она была моей сестрой, я любила се настолько, насколько способна любить.

И все же я ответила ей, как когда-то Аглиболу.

– Кто может, тот делает. Кто не может, тот говорит.

Она отшатнулась, как от удара. И все же я верила, что она достаточно мудра, чтобы понять. Понурив голову, она побрела прочь. Потом вдруг становилась и сказала, не оборачиваясь:

– Обо мне говорят – угрюмая, мрачная, злобная… Но ты… Ты – веселая, светлая, сияющая, как Солнце, далекая от ненависти и зла – гораздо страшнее меня.

Пора было отправляться на охоту. Я не принадлежу к страстным любительницам этого занятия, которое иные народы по благородству ставят сразу вслед за войной. Но Келей был прав – нужно пополнить запасы продовольствия. А затем – недурно посмотреть, как горгоны и атланты будут вести себя вместе.

Среди тех, кто отправился со мной, были Хтония, Кирена, Герион, Эргин и Менот. Митилена тоже, хотя прежде на охоту она никогда не ездила. Было несколько кочевых вождей, Некри в том числе, и их воины. Они и предложили отправиться дальше от побережья, на берег озера, называвшегося не то Тритония, не то Трития, где, как он утверждал, хорошая охота.

Дорога неблизкая, нам вполне могли устроить засаду. Что ж, я и это учла. Путь занял еще больше времени, чем мы предполагали, из-за того, что загонщики, которых горгоны взяли с собой, коней не имели, а пешком люди из этих племен ходили плохо и быстро уставали. Тут им могли дать фору даже самофракийцы, но мы все были верхом.

Замечаю, что во всем повествовании ни разу Не обмолвилась, на каких конях я ездила. Может быть, из-за того, что по большей части передвигалась на кораблях, либо пешком. В ту пору у меня было три коня: два жеребца, серый и караковый, и буланая кобыла. В мое отсутствие за ними присматривала Энно. На ту охоту я выехала на караковом. Звали его Аластор (а серого – Алай, а кобылу – Дафойне, котя к делу это отношения не имеет).

Охота, в самом деле, оказалась изобильна. Помимо антилоп, которых нам приходилось стрелять и на побережье, на озере во множестве водилась разнообразная птица. Она-то и привлекала сюда горгон. Они били ее пращами, а то и просто пиками.

Нас такая охота не привлекает, она, по моему разумению, для малых детей, но никто из нас не стал навязывать горгонам свои обычаи. Мы больше наблюдали. Хтония и Кирена держались у меня за спиной – не доверяли горюнам, берегли меня от случайного удара. Но ми камень, ни дротик не полетели в мою сторону.

И вообще эта охота не стоила бы упоминания, если бы загонщики, шарившие по дальним зарослям, не разбежались с воплями, творя охранительные знаки. Вслед им несся раскатистый рык.

Некри подъехал, чтобы сообщить очевидное – охотники повстречали льва. И лев был один. Вожди, собравшиеся вокруг него, размахивали дротиками и выкрикивали нечто непонятное, но воинственное. Несомненно, они желали продолжить забаву. И уже готовы были нестись вскачь, когда вспомнили о нашем присутствии.

Ни мне, и никому из моих людей ни разу не приходилось охотиться на львов. На медведей, волков, кабанов, барсов, диких быков – да, но не на львов. У нас на полуострове, они, говорят, водились в незапамятные времена, но их истребили, а в Апии – и того раньше (правда, они это отрицают). Поэтому мы ничего не знали о повадках этих зверей и не удивились тому, что лев в одиночку бродит вблизи охотничьих угодий.

Теперь я знаю, что такое встречается крайне редко. Обычно львы живут семьями, и взрослый лев в семье бывает один. Охотятся только львицы, а лев годится лишь на то, чтобы продолжать свой род, и драться с другими львами – включая собственных потомков. Тот, кто уступит в бою, погибает или изгоняется.

Впоследствии горгоны рассказывали мне, что нередко такой изгнанный лев начинает совершать набеги на деревни, чего львы, живущие семьей, никогда не делают, и, попробовав человеческого мяса, уже не хочет никакого другого. Он будет убивать людей до тех пор, пока не найдется человек, который убьет его сам. Возможно, они не лгали. Но слишком уж эти истории о победителях львов-людоедов напоминали сказки, слышанные мною и других краях, где подобное могло случиться столетия назад. Сама я со львом-людоедом никогда не сталкивалась.

Зверь, встреченный нами у озера, наверняка был из тех одиночек, изгнанных более молодым и сильным соперником. Но вряд ли он забрел так далеко от людских жилищ, желая попробовать человеческого мяса.

Я велела нашим присоединиться к охоте. Вожди разразились криками возмущения. Лев принадлежал им, и то, что на него посягают чужаки, оскорбляло их гордость. Но потом один из них, по имени Зуруру (я «владела именами» всех присягнувших мне вождей) рявкнул нечто вызывающее, и Некри оскалился в ответ. Я поняла их – пусть мол, баба покажет себя, ежели кишка не тонка. Войском командовать – много силы не надо, и уменья тоже, а сладить с Великим Зверем под стать лишь могучему воину.

Мы поскакали прочь от озера, в сторону равнины, и вскоре оказались на просторе, среди высокой травы и колючего кустарника. Загонщики, рассыпавшись, визжали, дудели, барабанили и вертели трещотками. Мои люди по-прежнему держались за мной, вожди со свитой ехали по сторонам и чуть поодаль. Потом трава расступилась, словно сама собой, и зверь, которой должен был убегать, вышел нам навстречу.

Львы бегают плохо – это я узнала впоследствии. Но при всей своей мощи могут двигаться легко и стремительно, особенно в прыжке – вот что дает им преимущество перед другими хищниками. Все это было мне пока неизвестно, и я внимательно вглядывалась в зверя. Он оказался гораздо больше, чем я предполагала. В песнях и охотничьих рассказах львы предстают величиной чуть ли не с гору – ну, с буйвола непременно, – и, памятуя о том, я думала, что вряд ли он превзойдет размерами гепарда или снежного барса. И ошибалась.

Он был велик, и силен, и полон достоинства, когда стоял, не двигаясь, перед всадниками. Не бросился на нас, но и не сделал попытки уклониться от встречи. Должно быть, ему просто надоело убегать. Он смотрел на меня – желтые глаза, грива почти такого же цвета, как мои волосы. Говорят, лица людей, пораженных белой болезнью, похожи на львиную морду. Не знаю, не видела. Но с тех пор львиный лик казался мне более схожим с человеческим лицом, чем морда другого животного. И даже лица иных людей.

Я сделала знак, запрещавший стрелять. Это было бы проще всего. И подлее всего. Что не всегда совпадало. Непобедимые «избранники Богини», если воспользоваться тем глупым словом, что любят в Алии – силачи и драчуны из сказок, которые обязательно душат львов голыми руками. Вы, конечно, слышали об этом. Но я знала, что у меня недостанет сил этого сделать. И подначки вождей пропадут зря.

Хтония, возвышавшаяся справа от меня, протянула копье. Она была права. Лучше всего пронзить льва копьем. И сделать это, приблизившись к нему пешей. Но я так не сделала. Царь зверей достоин лишь царского оружия, от которого умерли Ахилл и многие цари до него. Охотиться верхом сейчас было опаснее всего. Конь, даже боевой и обученный, может взбрыкнуть и понести, упасть, придавив наездника и оставив его беззащитным перед когтями и клыками хищника. Горгоны не могли этого не знать. Так даже лучше.

Я вытащила топор из-за спины и сжала коленями бока Аластора. Только скифы и мы умеем управляться с лошадьми без помощи поводьев. Другие народы считают это чем-то вроде колдовства.

Лев не стал убегать, как прежде от загонщиков. Напротив, он устремился навстречу мне, словно лишь меня и ждал, и дождался, Наконец. Аластор захрапел и сделал попытку подняться на дыбы. Но я погнала, его вперед. Нужно было прикончить льва одним ударом. Он это заслужил, И если бы я не успела убить его сразу, он единым прыжком сбил бы меня вместе с конем.

За миг до того, как он прыгнул, я взмахнули топором. Я доверилась оружию, и оно вело меня за собой. Древнее лезвие ударило в загривок льва. Вся моя сила ушла в удар, и Аластор, почувствовав это, взметнулся на дыбы и заплясал на задних ногах.

Топор остался в загривке поверженного льва. Я скатилась на землю, и спружинив, вскочила на ноги. Если бы удар оказался не Точным, тут же мне, вероятно, и конец при шел. Но я знала, куда бить. Голова льва не была отсечена от тела, но позвонки рассечены.

Когда подъехали мои воины и вожди горгон, агония уже завершилась. Я вырвала топор из раны и передала его Кирене, которая съехала с седла, отдуваясь, и с таким шумом, что, казалось, земля содрогается. За ней последовали некоторые другие.

Но мои горгоны оставались недвижны. Лица их были обращены ко мне, никто не кричал и не улюлюкал. Или я ненароком нарушила какой-то священный запрет? Нет, непохоже. Они не испытывают негодования, они чего-то ждут от меня… Чего?

В этой земле сохранились самые древние, давно позабытые в других странах обычаи. Помнят ли здесь и тот, что соединяет охотника и зверя, жрицу и жертву, царицу и царя?

– Прости, брат мой лев, – произнесла я.

Потом вынула меч и ударила еще теплое тело за левой лопаткой. Затем вытащила лезвие и погрузила в рану руку по локоть, а может, и выше. И вырвала сердце – огромное, багровое, трепещущее.

Разумеется, мы знали этот обычай. Знали и – помнили, хотя исполняли редко. Такая охота – справедливейшая из жертв, потому что в отличие от тех, кого закалывают на алтарях, эта жертва имеет возможность обороняться. Вот оно – причастие силы, отваги и справедливости…

Но мы уже не верили в него, хотя чтили обычай в память о стародавних временах…

И я имела бы на него право, будь я царицей, героиней, богиней на Земле. Но я – чиновница, счетовод, и я обязана просчитать каждое свое действие и его последствия. Каждое.

Рукой, скользкой от крови, я перехватила меч и разрубила львиное сердце пополам. За моей спиной стояла, опираясь на копье, Хтония, и рядом с ней Кирена, положившая на плечо царский топор. Но ни та, ни другая не нуждались в этом обряде. Обернувшись, я встретилась с темным взглядом Митилены. И протянула ей половину сердца. Пусть помнит, что не всякая жертва опозорена и унижена победителем. Даже если жертва не была добровольной. Митилена, выросшая на мирном острове в Архипелаге, где давным-давно позабыли смысл обряда, несомненно, испытывала отвращение. Но она все уяснила не хуже меня, под общим взглядом недрогнувшей рукой приняла кусок кровавого мяса и, под одобрительное гудение охотников, бестрепетно вонзила в него зубы. То же сделала и я.