Текст книги "Ветер и меч"

Но не было торговых кораблей с Крита. Об этом мы всего раз заговорили с Келеем. Тот дневал и ночевал в порту, проклиная все из-за вынужденной задержки. Ведь заново привезенный лес надо было еще сушить.

Келей, очевидно, совсем забыл, что вся затея с флотилией – первоначально лишь уловка, чтоб отпугнуть горгон. Он грезил походом к Столпам Богини, в отличие от Нерета, ко-трого столь дальние планы ничуть не волновали. Когда я сказала об этом, он внезапно заметил:

Ты услала Диокла на Крит, потому что Нерет – критянин, и мог бы захотеть остаться на родине?

Я молчала.

Наверное, ты впервые обманулась в своих расчетах?

Я никогда не говорила, что способна рассчитать все.

Правда. Хотя мы все уверены в обратном. Но Богиня знает, может, ты была права и на этот раз. Только море есть море, всякое случается на лоне его… И даже если Диокл добрался благополучно, возможно, критяне не поверили ему – кто сам коварен, ждет коварства от других – сочли рассказ о падении царской власти на Керне ловушкой и удерживают его «Гриф».

– Когда-нибудь мы узнаем, что произошло.

Он кивнул, и больше мы к этому не возвращались.

Что до Нерета, то он по-прежнему ведал перевозками с Керне и значительную часть времени проводил в море.

Сокар также делил обязанности между городом и материком, равно как и Аргира. Энно и Никта, правившие в сопредельных крепостях, тоже нередко наезжали. Им в гарнизонах не хватало воинов, даже самофракийцев, и они наблюдали, как идет обучение пополнения из атлантов. Чужеземцам, предлагавшим свое оружие, они, в отличие от Ихи, не доверяли.

А чужеземцы прибывали, хоть я и не рассылала гонцов по примеру правителей Афин (мне об этом рассказал болтливый Эргин) с призывом: «Придите, все народы!». Приходили мидийцы. И фригийцы. И чернокожие люди из глубины материка – там обитало множество племен, перечислять – собьешься. Они приходили торговать или шпионить. Хотя шпионство и торговля, как уже было помянуто выше – ремесла взаимосвязанные. Некоторые просили разрешения открыть здесь постоянную торговлю. И очень мало кто желал поселиться.

Неудивительно. Установленные нами законы были далеко не всем по нраву. И многие – по старой памяти – боялись как атлантов, так и горгон. Но они приходили.

И, наконец, стали приходить горгоны. Я не о представителях племен Побережья. Те так или иначе давали о себе знать постоянно. То нападали на палисад, и приходилось гонять их по белым пескам с оружием в руках, то являлись ко мне со своими склоками, чтобы я ихразбирала.

Поэтому, когда я увидела на улице фигуру в маске (обычной, кожаной), длинной одежде и при посохе, крепко озадачилась. Потому что все, сделанное мной на побережье, для горгон отвратительно. Я чувствовала это, даже если бы Мормо не сказала о своем отношении открыто. Суета, шум, грязь, грохот им претили по определению. По правде, они и мне должны были претить, но почему-то так не случилось. Возможно, и горгоны сумели пересилить свое отвращение, хотя и не стали частыми гостьями на улицах города Кирены.

Митилена была рада и тому и другому. Она одобряла замирение с храмом Змеиного Болота, потому что в любом случае стала бы на сторону служительниц Богини, воплощавшей женское начало мироздания. Но в храме, если забыть о кровавых жертвах, обожествлялась та часть женской природы (очень многие, и не только мужчины, склонны отождествлять ее со всей женской природой, как если бы песчинка могла заменить собой морской берег), которую Митилена в себе не только отрицала, но жаждала уничтожить, вырвать с корнем и забыть.

Если бы горгоны вздумали распространить свое влияние на моих подданных, они бы нашли почитательниц. И почитателей. Ведь и тех, кто оставлял на алтаре Змеиного Болота мужественность, никто туда силой не тащил. Таким образом они мечтали приобщиться к власти Богини.

Нечто подобное мне приходилось видеть и раньше, в рабских государствах по ту сторону моря, где власть уже давно принадлежала мужчинам. Мне трудно это понять, но так происходит – мужчины, презирающие женщин, при том остаются обожателями Богини, и потому жертвы, приносимые ей, становятся уродливы и нелепы.

Здесь же, где духовная власть по-прежнему была в руках Богини, а служить ей могли лишь женщины, мужчины, я полагаю, совершали над собой такое насилие, чтобы уподобиться жрицам. Что, конечно, ни к чему хорошему не приводило и привести не могло.

Митилена в богословские тонкости не вдавалась, но обычаи храма не встречали у нее сердечного отклика. И сложившееся положение позволило ей не чувствовать себя предательницей ни в отношении ко мне, ни к своим убеждениям. Да, Митилена могла быть довольна. Но как быть с остальными? Со всеми остальными, если не считать амазонок – самофракийцами, переселенцами, приезжими?

Чем больше я задумывалась, тем чаще вспоминала слова Келея о своих и чужих храмах. И приходила к выводу – храм должен быть. Но не такой, какие здесь видывали раньше. А каким? Он должен воплощать в себе весь смысл возводимого мною государства, где мужчины и женщины, воины и земледельцы, не будут угнетаться в угоду другдругу. А значит – не подземелье и не пира-мида. Это я знала точно.

Но чтобы построить храм, таких знаний недостаточно. Однако знания должны быть у зодчих. А зодчие у меня есть. Я побеседовала с ними, но лишь один, именем Таавт, был в сотоянии понять, что мне от него нужно. Но и ему хотелось знать, где будет построен храм. Ни советы моих приближенных (особенно усердствовали Эргин и Геланор, на чьей земле стоит самый известный в Апии храм Девы), ни собственные воспоминания помочь здесь не могли.

Несмотря на то, что наш город с течением времени все больше становился похож на другие приморские города – с крепостью, заменявшей царскую цитадель, обнесенными стеной жилыми кварталами и портом. Только не на любимые Эргином Афины. Там царская цитадель, так же, как и храм, расположены на Высокой горе, а у нас здесь равнина. И не на Трою, довольно далеко отстоящую от моря и собственными мощными стенами превращенную в ловушку. Похожий, но другой.

То же должно быть и с храмом. Вначале нужно было решить, где он будет расположен. Крепость исключалась. Не только потому, что большинство тех, кто размещался в крепости, могли молиться, как раньше – мечу, воткнутому в груду камней. Но я хотела, чтобы храм был открыт для всех в любое время, а крепость с распахнутыми воротами теряет право на свое название. Разумнее поместить его внутри палисада. Тем более что некоторыепереселенцы, едва обустроившись, натворили себе домовых часовен и святилищ, либо просто поставили божков во дворах. Я не имела ничего против, но…

Тот храм должен быть другим. Я хотела, чтобы он был виден с моря. И значит, вне границ палисада. Ведь нынешние городские стены – временные, они захватывают лишь жилища поселенцев. Когда же встанут постоянные, на что уйдет не меньше двух лет (мы это раньше просчитали с Таавтом, Мениппом, Сокаром и другими), они обнимут и гавань, и тогда храм будет принадлежать всему городу. И в нем не будет того, что племена и поселенцы считают сокровищами, дабы не боялся он разграбления.

Хотя Таавт исповедовал веру, в корне противную моей, он с пылом взялся за это задание. Вероятно, ему было все равно, каким богам строить храм, лишь бы строить. Или ему просто не нравилась манера, в какой возводились святилища на Керне, и он перебрался на материк, чтобы поискать новых путей. Храм, каким он его видел, отчасти напоминал Дворец Справедливости, но был меньше и легче, открытый с трех сторон. На небольшом возвышении – так, чтобы не походило на пирамиды. Любимый цвет кернийцев – белый, и здесь Таавт не отступил от общего правила, но колонны он предполагал отделать лазуритом.

Я вспомнила, что украшения Ихет были из этого камня, многими почитавшегося чрезвычайно дорогим. В Черной Земле он вообще считается мерилом ценности всех самоцветов. А у атлантов лазурный цвет, как священный, служил признаком принадлежности к жречеству.

И спросила его, где же он добудет столько лазурита, неужто надо будет за море корабли посылать? Или здесь есть каменоломни, о которых мне неизвестно?

Оказалось, ни то, ни другое. Царский дворец в Керне достраивался на протяжении многих правлений, еще когда торговые караваны ходили в Черную Землю, и на Крит, а уж в этих государствах можно раздобыть что угодно, хоть шкуры Семи духов Бездны.

И строительное ведомство дворца, где раньше служил Таавт, располагает достаточными запасами мрамора и лазурита.

– Неужели Хепри ничего не строил? – спросила я.

Ведь в последние годы торговля замерла, и запасы должны были истощиться?

Таавт отвечал, что покойный царь не столько возводил новые постройки, сколько подвергал переделке доставшиеся ему в наследство. А лазурит он вообще не трогал, не нравился ему этот камень, для отделки предпочитал он металлы – золото, электрон, Дочь Света, наверное, сама помнит…

– Какой еще камень, – полюбопытствовала я, – имеется у дворцового ведомства?

Алебастр, – ответствовал Таавт, – белый и желтый, его чаще всего и использовали при правлении Хепри. Павлиний камень, на Кри-те его еще именуют «мальва»… Не знаю, как его называют в других краях, но в Земле Жары из него делают зеркала, а здесь, на побережье – он деликатно кашлянул, – копья и серпы. И он далеко не всегда черный, как смола, бывает зеленый, красный, пятнистый или переливчатый, радужный. Красивый, но хрупкий. И мраморный оникс, который пропускает свет. Порфир – черный, лиловый и вишневый. Раньше им отделывали храмы изнутри, но потом объявили царским камнем. Не многим по ценности уступает ему полосатый яшпей из Черной Земли. И, конечно, песчаник и гранит – всех расцветок, о них говорить не стоит…

– Почему же, стоит, – заметила я. – Мне по сердцу задуманное тобой, Таавт, и ты можешь везти сюда лазурит и мрамор, и алебастр, и все, что сочтешь нужным. Но мне желательно также, чтобы при отделке храма был использован красный камень. Тебе виднее, какой – порфир, гранит, или кварц – он, наверное, у вас тоже имеется.

Таавт не стал возражать, хотя, наверное, недоумевал. Они там, у себя на Керне, давно позабыли священный смысл названных цветов. Белый, красный и синий. Дева, Матерь, и Не-называемая. Даже племена побережья смутно помнили это, как. бы ни извратились в их стране остальные обычаи. И хотя наш народ чтит Деву, мы никогда не забываем, что Дева – лишь одна ипостась Святой Троицы, и не отрицаем тех, что отражены в других цветах.

Но предстояло еще решить вопрос об убранстве храма. Редкое святилище обходится без статуй и барельефов – как у нас в Темис-кире. Но здесь я не желала их видеть. Достаточно их на Змеином Болоте и на острове. Однако я понимала и то, что здесь – не Темискира, прихожане у храма будут совсем иные, и им потребуются зримые символы божества, дабы поклоняться им. Почти всегда (то изображения змеи, Трехликой Луны, а также упомянутой мной раньше звезды Денницы, которой я не увидела на Змеином Бо-лоте, и чьим именем меня упорно титуловали горгоны, а также нелюбимой ими пчелы. Кстати, в разных диалектах побережья пчела называлась либо «тар», либо «кар», либо «кер», и так же здешний люд именовал Богиню. Поэтому стоило призадуматься, не родственны ли наименования враждующих народов

Помимо вышеназванных, в число изображений необходимо было внести солнечный диск, как напоминание о том, что Богиня имеет не только ночное, но и дневное лицо, и что она властвует не над одними лишь синими тьмы и тени, как настойчиво внушалось кик атлантам, так и горгонам. Когда они осознают, что трон Богини – везде, им не понадобятся храмы, но до того должно пройти довольно времени. Пока же, атланты, привыкшие созерцать изображение солнца на стенах своих дворцов и святилищ, не будут чувствовать себя здесь чужими.

Единственная, с кем я могла поделиться подобными соображениями, была Ихет, но та по-прежнему не выезжала с острова.

– Да так ли уж они неправы? Конечно, не следует доводить дело до крайности. И я понимаю, что не все люди способны на подобное. Но тем, кто окружает тебя и служит тебе, не следует иметь никаких привязанностей.

– Как жрицы.

– Как жрицы. Или как твой Боевой Совет. – Это совсем разное, Митилена.

– Нет, одно и то же.

– Боюсь, ты все же ошибаешься. Боевой Совет исполняет приказы Военного вождя, но не служит ему. Нельзя путать такие вещи.

– Я и не путаю. И, в отличие от горгон, не собираюсь смешивать Богиню с ее служительницами. Но большинство людей склонно не отличать их друг от друга. Так почему же этим не воспользоваться?

– Мы сильно отвлеклись от первоначального нашего разговора.

Митилена покачала головой.

– Вовсе нет. Я предупреждаю об опасности, которая может тебе угрожать. И называю средство против этой опасности.

– Ты не назвала ни единого доказательства в пользу своих догадок. Женщина вступила в замужество и ждет ребенка… это все?

– Тебе недостаточно? Хорошо. Я добуду тебе доказательства. Только дозволь переговорить мне об этом с Хтонией, Кианой и Никтой, когда та вернется.

– Согласна. Но сомневаюсь, что они разделят твои подозрения.

Беседа эта оставила у меня гнетущее чувство. Не потому, что Митилена заподозрилабрата с сестрой в измене. Но потому, будто ей желалось, чтобы основное ядро наших сил состояло из каких-то фанатиков. При том, что сама Митилена фанатичкой не была. Так же, как и Мормо.

Однако я стряхнула с себя это ощущение, словно налипшую на кожу паутину, и вернулась к делам, благо их было более, чем достаточно.

Странно – после краткого сражения из-за канала, которое и войной-то назвать затруднительно, мы совсем не воевали в те месяцы. Л Землю Жары населяют отнюдь не только мирные народы. К северу от нас и вовсе располагались такие государства, что по соседству с ними лучше спать с мечом в руках, положив щит под голову – Черная Земля и империя Хатти.

Соседями, предположим, они были не близкими, их отделяли от нас пустыни, горы, царство Дамашки и страна Ханаан (на самом деле это полтора десятка мелких княжеств – Гезер, Шхем, Гивон, Лахиш, Рубуту, Башан, Баалат – все сразу и не упомню) и снова пустыня. Но все эти земли подвластны Черной Земле, царьки их и князья – верные псы Высокого Дома. И стоит хозяину приказать им: «Ату!», как они ринутся исполнять его волю.

Империя Хатти – еще более удаленная от нас – государство хищное, хорошо вооруженное, и вдобавок там какие-то вечные неурядицы с верховной властью, а подобные неурядицы прежде всего разрешаются войнами. Так что от хатти неприятностей ждать можно было еще с большим успехом, чем от Дамашки или, скажем, Элама.

Но ничего подобного не случилось, вероятно, к огорчению иных советниц, вроде Аэлло или Никты. То ли не дошли до иноплеменных царей вести о падении Хепри и событиях вблизи Великих мелей, то ли заняты были эти достойные правители собственными интригами и распрями. Не появились на побережье ни тяжелые колесницы, несущие копейщиков, ни отряды пехотинцев с кривыми кхопешами и щитами о семи кожах (верхом в названных странах, как и в Алии, воины не ездят) и паруса военных кораблей не возникли над кромкой горизонта.

Но дел все равно было по горло. Не хотелось забрасывать ежедневные воинские занятия, и я стремилась постоянно уделять им внимание. Хотя обучение молодых и новобранцев теперь полностью взяли на себя советницы и некоторые ветераны, я регулярно участвовала в учебных боях, конных и пеших. Было и новшество – проводились примерные занятия по штурму крепостей (отмечу, что идея была не моя, а Аргиры).

Очень много времени занимали судебные дела, несмотря на то, что я внушала новопоселенцам выбирать судей из своей среды. Выбирать-то они выбирали, но склок прекращать не умели, и двигали со всеми своими несчастьями ко мне. Даже вожди побережья; как ни противно было их гордости внимать решениям женщины, приходили в город рядиться о вытоптанных посевах, угнанной скотине и женах, которых сглазили и сделали бесплодными. И за каждую паршивую козу эти великие воины рядились так, будто она была целиком из золота – еще бы, ведь дело не в козе, а в достоинстве вождя.

Но вожди оказались сущими младенцами рядом с заезжими купцами. После общения с ними голова у меня гудела так, будто по ней целый день били мечом плашмя. Тут, правда, я употребила себе в помощь Сокара и еще кое-кого из кернийской братии. На каждый яд найдется яд посильнее, на купца – чиновник. Мог бы в этих склоках разобраться и Келей, но тот как проклятый трудился на верфи, добиваясь, чтобы у нас была флотилия «не хуже, чем у Идоменея».

Не знаю, чем его зацепил именно критский царь с его восемьюдесятью кораблями. Кстати, видела я этот идоменеев флот под Троей, но мне тогда, что бы ни говорила Пентезилея, и голову не пришло сосчитать корабли. Но, сдается мне, было их гораздо меньше, чем восемьдесят. То ли молва, по обыкновению, преувеличила, то ли девять лет войны порядком проредили флотилию. Впрочем, те восемьдесят кораблей с Крита – это забота Идоменея.

Я посылала на Крит только один корабль, и он не вернулся. «Гриф» пропал бесследно. В этом могли быть виновны пираты, бури и мели… Но кормчим «Грифа» был Диокл, и он однажды едва ли не стал предателем… Что ж, обойдемся мы и без Диокла.

А строительство вокруг крепости ширилось, и жизнь в бухте кипела, как в котле хорошего кашевара. И все шли ко мне, и во все приходилось вникать. Во многом это напоминало прошлую зиму на Самофракии, когда я тоже с ног валилась от усталости и никогда не высыпалась.

Но различий насчитывалось больше, и не из-за одного размаха событий. На Самофракии нас заперла необходимость, и от того, сумеем ли мы исполнить задуманное, зависела наша жизнь. Здесь мы были благодаря свободной воле, и сами выбирали, как поступать.

Вот что меня воодушевляло – свобода, возможность выбора. И то, что мне все удавалось, казалось знамением Богини – выбор сделан верный. И как осуществление видения, примерещившегося мне в ту ночь, когда впервые посетила меня мысль о справедливом государстве, вставала у входа в бухту стая белых кораблей. И храм вырастал с быстротой, которую я считала невозможной.

Но город Керне не зря показался мне самым прекрасным в свете. Строительное искусство они довели едва ли не до совершенства. У них были такие приспособления для того, чтобы передвигать и поднимать тяжелые каменные блоки, тесать, укладывать и скреплять плиты, что мы и представить не могли. Не только мой народ, но даже Менипп или Эргин. Разве что в Черной Земле есть нечто подобное, но никто из нас там не бывал.

Не странно ли – именно атланты, которых от века учили ненавидеть и презирать Богиню, строили теперь Ее святилище? И они делали это без видимого принуждения. Горгоны могли расценивать сие как победу Богини – или как унижение своих противников. Несколько раз я замечала их, наблюдающими за ходом работ, но ни одна из них не сняла маски – обычной маски, кожаной, не золотой.

Однажды это определенно была Мормо. Она стояла, грузно опершись на посох, и приморский ветер шевелил полосы кожи, прикрепленные к маске. Стояла долго. Возможно, ей доставляло удовольствие наблюдать за страхом атлантов – а те нескрываемо боялись ее присутствия, и творили знаки от зла. А может, я ошибалась. В возрасте Мормо столь мелочные развлечения должны утерять свою сладость. Но старейшая из горгон, удовлетворив любопытство, либо любое другое чувство, коим она руководствовалась, больше не появлялась.

Прочие горгоны продолжали приходить. Мне показалось, что Алфито там мелькала по меньшей мере дважды. Горго я не замечала ни разу. Не думаю, что она сумела бы сохранить самообладание в толпе иноверцев – а при ее нетерпимости даже мы, народ Темискиры, были иноверными.

Время шло, новая луна приходила на смену луне умирающей, и работы в храме приблизились к завершению. Пока шла внутренняя отделка, Мормо неожиданно предупредила, что желает встретиться со мной. Я ответила согласием.

В крепость нынче она не захотела приходить, но и на болото вызывать меня не стала. Она посетила меня там, где я обычно занималась разбором судебных дел – под навесом на деревянном помосте рядом с торговой площадью. По этой причине площадь иногда именовали площадью судилища.

В тот час именно таковое разбирательство и происходило. Переселенец с Керне доказывал, что его ограбил другой переселенец, из племени иевуссеев (это народ, родственный хатти, но живущий ближе к нашим пределам). А тот нудно бубнил, что не для того оставил тенистую сень Великого Дома, чтобы здесь страдать от вопиющего беззакония. Завидев воздвигшуюся у края помоста горгону, он осекся и, пробормотав: «О, могучие Хеба и Анат», вцепился в болтавшийся на груди амулет. Атлант молчал, но его било крупной дрожью.

– Передохните, добрые люди, – сказала я им, – мы разрешим ваше дело позже. Их словно ветром сдуло.

Но, в отличие от них, не все, кто крутился вокруг, поспешили ретироваться. Несколько зевак глазели на нас, правда, с почтительного расстояния. Архилох, которого Кирена пригнала следить за порядком на площади, принес мне кружку с водой.

– Охотно предложила бы тебе разделить эту воду, – сказала я горгоне, – но тебе пришлось бы открыть лицо Солнцу.

– Оставь. Мы знаем, что ты соблюдаешь обязанности гостеприимства как подобает, – в скрипучем голосе Мормо я не расслышала издевки. – Я пришла поговорить о важном.

– Тогда садись, – на помосте находилась скамья, где обычно дожидались очереди жалобщики и свидетели. Сейчас она, разумеется, пустовала.

– Нет.

А ведь в крепости она не отказывалась сидеть со мной за одним столом. Стоя, горгона, безусловно, выглядела внушительнее, и не потому ли она отвергла мое приглашение? Это предположение представилось мне слишком мелочным, и я его отбросила.

– Ты построила святилище, – без всякого перехода продолжила она.

– Счастлива, что ты это заметила.

Я не ожидала, что Мормо поддержит шутку. Но и возмущения кощунством она тоже не выразила.

– Дозволь спросить: твой храм предназначен для… этих? – концом посоха она указала на зевак, и при ее движении они порскнули прочь. – Или только для твоего народа?

– Странные вопросы ты задаешь, жрица Мормо. Храмы строятся для всех, кто желает вознести в них молитвы.

– И принести жертвы.

– Верно.

– Значит, твой храм будет для всех. И для нас тоже?

– Ты снова угадала, Мормо.

– Какая же участь нам приготовлена? Уж не помянутых ли жертв?

Тут она могла поймать меня на слове. «Зазывала лиса зайца на обед», – есть, кажется, у фригийцев такое присловье. Но я не собиралась с ней играть.

– Брось, жрица. Ты превосходно знаешь, что я не приношу Богине человеческих жизней, и ради вас не стану делать исключение.

– И относишь нас к числу прихожан. Однако ты сама сказала – не жертва,.но жрица! А ты жрицей быть не можешь.

– У себя в храме ты вещала иное. И вы не только готовы были допустить меня к служению – вы призывали меня к нему!

– Разве я сказала, что ты вовсе не можешь стать жрицей? Ты не можешь стать ею сейчас! Ты не готова, не прошла соответственного обучения. Для того мы тебя и призывали.

Она была не права. По нашим обычаям моего обучения для жреческого служения вполне достаточно. (И под обучением мы понимали нечто совсем иное, чем те ритуалы, что я наблюдала на Змеином Болоте.) Просто у нас не принято уходить в храм раньше, чем минуешь возраст войны, а мне до этого оставалось лет двенадцать-пятнадцать. Таков обычай, но не закон.

Я не стала этого объяснять, и все же Мор-мо, по-видимому, угадала мои мысли:

– Здесь не Темискира.

О Богиня, сколько раз за последний год я слышала эту фразу!

– Но и не Змеиное Болото. Здешний храм не будет отрицать ни Змеиного Болота – в его нынешнем состоянии, ни Темискиры. Еще раз повторю – он для всех.

– Сказать нетрудно. Но кто освятит его? Кто будет в нем служить?

Это был дельный вопрос. К сожалению, цель, с которой он был задан, просматривалась слишком ясно. Мормо, как при нашей беседе в крепости, стремилась внушить мне, что горгоны. должны быть мне единственной опорой в сфере религии. В данном случае – что служить в храме могут только они.

– Освящение храма проведу я сама. А затем найду достойных людей, способных служить Богине.

На ее месте я бы спросила, что будет признано мерой достоинства. Но ее волновало другое.

– Из какой же среды ты выберешь этих достойных людей? Из твоего народа, горгон, солнцепоклонников?

– Не заставляй меня повторять сказанное в третий раз. Я думала, только мужчины могут быть такими непонятливыми.

– Выходит, из всех? В это трудно поверить, а еще труднее осуществить.

– Не стану спорить, ибо ты глаголешь правду, Мормо. Но ты подала мне хорошую мысль… Надеюсь, что ты и достойные сестры во Богине почтят освящение храма своим присутствием. Без вас церемония не будет полной.

– Ты смеешься надо мной, Денница, – сухо произнесла Мормо.

– И в мыслях не было, почтеннейшая.

– Когда же состоится освящение?

– Скоро. Не могу точно назвать день, но уверяю – вас известят.

– Мои сестры сообщат тебе о своих намерениях.

– Я и не ожидала немедленного согласия.

– Прощай, Денница, вероятно, скоро увидимся.

– До встречи, Мормо.

Можно было предположить, что она обставит свой уход так, чтобы произвести на зевак, вновь выползших на площадь, самое сильное впечатление. Но она не потрудилась этого сделать. Спустилась с помоста как-то боком, словно краб, и двинулась через площадь – грузная, темная, опираясь на посох, словно на костыль.

Она снова назвала меня Денницей. В устах горгоны нельзя счесть это лестью. В храме Змеиного Болота подобный символ Богини отсутствовал. Видимо, он казался им слишком близким Солнцу, а может, они вообще ненавидели «небесное воинство», как многие народы именуют звездный покров. Наверное, это Мормо и хотела подчеркнуть – мою чуждость, инородность их обычаям.

Ладно, как им угодно. В нашем храме изображение Утренней Звезды имеется. Горгоны вольны предполагать, что угодно. Я не обманывала Мормо. На освящении храма должны присутствовать жрицы и жрецы, представляющие все религиозные общины, оказавшиеся под моей властью. И атлантские тоже. В этом и заключалась, как намекала Мормо, главная трудность. Если бы приехала Ихет, препятствия удалось бы легко миновать, но…

Я чуть не выругалась от досады. В то, что Ихет замышляет предательство, как убеждала Митилена, верить не хотелось, но чудилось мне нечто иное. Что, ежели беременность, если она и впрямь имеет место, лишь предлог, чтобы устраниться от всяческих драк и склок, в особенности на религиозной почве? Ихет умна – и как раз поэтому брезглива. Ох, не зря напомнила она мне Поликсену! Та тоже предпочитала не замечать подлостей, творимых ее семейством, хотя сама в них не участвовала, боясь замараться.

Ничего хорошего обычно из такой чистоплотности не выходит. Но имею ли я право осуждать их? Разве во мне не было той же брезгливости, что ощущалась рядом с Хепри или в подземельях Змеиного Болота? И точно так же, как я думаю об Ихет или Поликсене, судят обо мне горгоны.

Придется плыть на Керне. Иначе тамошнее жречество решит, что я уклоняюсь от встречи с ними, что в общем-то, недалеко от правды. За все про все уйдет не меньше семи дней. Жаль, но раньше мне не управиться.

Я оглянулась, Архилох, переминаясь с ноги на ногу, ждал приказаний.

– Зови этих жалобщиков, если они еще не порешили друг друга где-нибудь за углом. Продолжим разбирательство.

Визит на Керне прошел менее тяжело, чем ожидалось. Митилена, как я и предполагала, настояла на том, чтобы меня сопровождать. Но, что удивительно, к ней присоединились Хтония, Кирена и Никта. Из находившихся на материке атлантов ко мне примкнули Сокар и Таавт, а плыли мы на «Крылатой» Нерета.

В порту нас встретила Анайя, которую Боевой Совет определил наблюдать за здешними делами. (Мелайна командовала гарнизоном в Салме, а Энно – в Ламисе, но им, разумеется, приходилось легче.) Она же позаботилась о лошадях для нас. На сей раз мы не заводили их на корабль. В городе Кирены я обычно ходила пешком, однако здесь от гавани до Дворца Справедливости проехала, пусть и шагом.

В этот приезд город Керне уже не казался мне таким чудом, как прежде. Он не стал менее красивым, планировка его улиц была безупречна, облицовка домов и прямизна дорог доведена до совершенства, но когда совершенство достигнуто, дальше двигаться не приходится, и в этом есть нечто мертвящее.

Город по ту сторону пролива по красоте не мог сравниться с этим, он был грязным, беспорядочным и суматошным, но, безусловно, живым.

Я посмотрела на Большую Пирамиду. На ее вершине курился дымок. Любопытно, какие жертвы принимает нынче Солнце вместо сердец преступников?

Расположившись во Дворце Справедливости, я послала гонца к главе жреческой коллегии. Но прежде него явилась Ихет. Одного взгляда на нее хватило, чтобы понять, пресловутая беременность – не уловка.

Ожидание ребенка на всех женщинах сказывается по-разному. Одним это лишь прибавляет красоты, силы и здоровья, другим – наоборот. Ихет переносила беременность очень тяжело. Несколько месяцев назад, когда она ездила с нами на переговоры, она хоть и страдала от усталости, умудрялась оставаться красивой и изящной. И я была поражена, увидев, как она изменилась. Ее тонкую кожу уродовали бурые пятна, на руках и лбу вздулись вены, ее мучила одышка, и ноги она переставляла с трудом. Конечно, ни о каких платьях из «тканого воздуха» не могло быть и речи. Ихет была в простой свободной одежде из тонкого льна.

Я выругала ее за то, что она в таком состоянии поспешила во дворец – могла бы прислать за мной, а не утруждаться. В ответ она неожиданно разрыдалась. Бывает и такое – женщины в тягости становятся плаксивыми и раздражительными, без видимых причин, точно мужчины. Пришлось успокаивать ее. Но даже когда она справилась со слезами, ясно было, что не стоит заводить с ней беседу о поездке на материк. Пусть бы Ихет и согласилась – не напрасно Ихи беспокоился об ее здоровье, ох, не напрасно!

Когда она вышла, Митилена попросила разрешения проводить Ихет до дома. Это тоже меня удивило. Либо болезненный вид Ихет смягчил сердце Митилены, либо… либо ее подозрительность простиралась настолько, что она желала проследить за Ихет.

Хтония и Никта отбыли в порт вместе с Сокаром, и при моей встрече с главой жреческой коллегии присутствовали лишь Кирена и Таавт.

Именно так – главой коллегии, а не Верховным Жрецом, предпочтительнее было именовать его. Верховный Жрец – это нечто величественное, зловещее и изрекающее мрачные истины. Передо мной же был чистенький старец в белом одеянии (лазурное предназначено для торжественных церемоний), подвижный, с тихим голосом.