Текст книги "14 000 заговоров сибирской целительницы"

Благодарность кобры

 Из письма:

«Низкий Вам поклон и многие лета, дорогая Наталья Ивановна! Пишет Вам инвалид. Я практически ничего не могу делать по Вашим книгам, но мне легче уже от того, что они у меня есть. Меня неудержимо тянет к Вам и к таким, как Вы. Вы, наверное, как родственные мои души. Как Вы и советуете в своих книгах, я молюсь за весь мир, а не только за себя. Мне тут рассказал человек правдивый случай. Я этому человеку доверяю, как себе. Мне нравится Ваш раздел „Особый случай“, и я буду счастлив увидеть в нем свой рассказ. У меня нет радости другой в жизни, можно ли это сделать?

Это рассказ афганца. Он проходил срочную службу в Афганистане. Служил водителем, возил питьевую воду солдатам в расположение воинской части. Сами они жили в обычных палатках в полевых условиях, в степи. Как-то раз этот парень возвращался с водой, и мотор его машины забарахлил. Пришлось остановиться и выйти из машины. Отремонтировав машину, он присел у обочины дороги и стал курить. Из бака, в котором он возил воду, стекала по крану вода на землю, и образовалась лужа. И тут парень заметил змею – кобру, выползающую из сухой травы. Парень от страха застыл, наблюдая за змеей, которая, не обращая внимания на него, подползла клуже с водой и стала пить. Напившись, кобра так же быстро исчезла в сушняке, как и появилась.

В следующий раз солдат уже специально остановился в том же месте и слил из крана там же воды. И снова, как и тогда, приползла кобра и, утолив свою жажду, пропала в траве. Ездил парень за водой каждый день и каждый день обеспечивал водой кобру. Только она уже приползала не одна, а со своим другом или подругой – в общем, тоже с коброй. Змеи напивались воды и уползали восвояси. Каждый раз парень испытывал удовольствие от того, что происходило. Было совершенно очевидно расположение кобры к нему. Она пила воду и поглядывала на парня, а он, улыбаясь, смотрел на нее.

Но случилось нечто странное и даже страшное. Появившись как-то, как и всегда, кобра поползла, но не к воде, а быстро, молниеносно приблизилась к солдату. Парень, естественно, испугался и вскочил на ноги. Убежать он уже не мог, так как кобра стала медленно взбираться по его ногам и туловищу, а затем к голове. Раскрыв свой капюшон, она уставилась своим взглядом ему в глаза и не шевелилась. Это было какое-то жуткое оцепенение, он не мог оторвать своих глаз от ее глаз. Находясь в каком-то ступоре, парень не соображал, сколько времени это продолжалось. Затем кобра, собрав свой капюшон, не торопясь, сползла с него и уползла, оставив без внимания воду. Как только парнишка пришел в себя, он поплелся к своей машине, еле передвигая ноги. Руки его тряслись, и он не сразу завел машину. Когда он вернулся в свою часть, то не поверил своим глазам: все его друзья были убиты, все было сломано и уничтожено. Выживший солдат не сомневается, что от гибели его спасла кобра. Только вот как она узнала – каким таким не свойственным для человека чутьем – о том, что ему грозит беда? Не зря, видно, древние считали змею таинственным, мистическим и очень мудрым существом».

Завещание

 Из письма:

«Побудило меня написать Вам это письмо странное происшествие, которое произошло много лет назад. До этого я никому про это не рассказывал. Во-первых, потому что не каждому можно подобное поведать без риска, что после подобного рассказа тебя не станут считать дураком. Во-вторых, это сейчас люди стали возвращаться к вере и не боятся говорить о всем том, что касается Бога и чудес. Вы извините, я знаю, как Вы заняты, так как знаком с Вашим трудом. Ваши книги великолепны и полезны в любые времена. В общем, постараюсь написать обо всем по возможности кратко.

Много лет тому назад моя мама развелась с моим отцом и сумела выехать за границу к своей старшей сестре. Я остался с отцом и его матерью в России, отец не отдал меня моей матери – видимо, назло. Сперва умерла моя бабушка, а затем и мой отец. Мне к тому времени было двадцать лет. Я учился, работал и очень часто получал от своей матери письма и посылки. В посылках были красивые вещи и разные иностранные сладости. Вещи я носил, конфеты съедал, а на письма никогда не отвечал. Я совершенно не помнил свою мать, а фотографий не было. Думаю, их порвали и выбросили бабушка или отец. Мне совершенно не о чем было ей писать, да и неприязнь, посаженная в мою душу родными, сказывалась на моем к ней отношении. С раннего детства родные внушали мне, что мать меня бросила ради любовника и что она никогда не любила меня. Некоторые письма я все-таки вскрывал, но никогда их не дочитывал до конца. Меня почему-то бесило, когда я видел строчки, где она обращалась ко мне с ласковыми словами „солнышко мое“, „зайчик мой“. Я сразу зло думал: любила бы, так не бросила бы меня, как щенка. Это я мысленно повторял бабушкины слова.

Когда мне исполнилось пятьдесят лет, меня письмом пригласили в нотариальную контору. Я сразу понял, что мать моя умерла. В завещании, которое мне было отдано, я прочел, что моя мать, в девичестве такая-то, в твердой памяти и своей волею, оставляет мне все, чем она располагает, и все, что у нее есть. Список недвижимости, счетов в банках, акций и прочего поверг меня в шок. Я, конечно, помню ехидные речи своей бабушки про то, что старшая сестра моей мамы была капиталисткой и все такое, но чтобы такое состояние и богатство стало маминым, а затем моим после смерти маминой сестры – я и думать не мог. В папке с документами лежали ключи и адрес. Я мог сразу ехать за границу, ведь наконец настали свободные времена. Мог даже взять себе другое гражданство и жить на два государства или в каком-нибудь одном. Семьи у меня на тот момент не было, я был вдовцом, а детей мы с женой не завели.

В общем, прибыл я за границу в огромный загородный дом с двумя бассейнами – один в доме, другой на улице. Неделю ходил по дому, не смея верить в то, что это не сон. Мраморные полы, резные лестницы, на стенах итальянские фрески. Высоко на потолках метровые люстры чешского хрусталя. В столовой серебряная посуда. Дорогостоящие полотна старых мастеров и многое, многое другое. Мне казалось, что я живу в Эрмитаже. Жил в обычной хрущевке, а проснулся во дворце. Особенно мне нравились огромные витражные окна. Рисунки из цветных стекол горели и отражались на стенах при восходящем и заходящем солнце. Это было потрясающе. В доме было четыре библиотеки и три кабинета. В библиотеках книги стояли на полках, от пола до четырехметровой высоты. Я в них заглянул, но они меня меньше привлекали, чем кабинеты, где я надеялся разгадать мамину жизнь. В столах действительно лежали дневники, их было много. Я сразу узнал по почерку мамину руку, ведь она писала мне тысячу писем почти сорок лет подряд.

Я забыл сказать, что в доме имелись слуги. Они остались в доме по маминому указанию, а над всеми ними был распорядитель, который отвечал за весь персонал. Работа всей обслуги была корректно отлажена. Их было не видать и не слыхать. Видимо, они убирали на тех этажах, где я отсутствовал, а когда я передвигался по дому в другом направлении, убирали там, откуда я ушел. В столовой еду подавал мужчина, с ним тоже я не общался никогда. В саду порядок наводили чернокожие, они же, наверное, следили за бассейном и прудом. У меня в самом начале после приезда состоялся разговор с домоправителем. При нашей беседе он пояснил мне, что все, кто служит в этом доме, работают не один десяток лет. Но если меня что-нибудь не устраивает, то он готов людей заменить. Ричард – так звали дворецкого – был немногословен и учтив. Он быстро ввел меня в дела. Пояснил мне, какими банками пользовалась моя мама. Когда я явился в банк с ключом от банковской ячейки, то меня провели в хранилище, где я забрал большой саквояж. В саквояже были чековые книжки, разные акции и тетрадь. До этого я особо не имел желания читать дневники из кабинетов, мамины размышления мне знать не хотелось. Я почему-то был уверен, что в них будет то же самое, что и в многочисленных ее письмах: оправдание ее отъезда, уверения в любви ко мне – в общем, женские излияния. Но, согласитесь, тетрадь, которая хранилась в банковской ячейке, заслуживала внимания.

Первые строки этой тетради действительно начинались с сентиментальных слов, и я их пропускал, ища то, из-за чего тетрадь была достойна хранения в банке. Наконец я нашел то, что искал. И чтобы к этому позже не возвращаться, цитирую эту запись для Вас: „Как ты уже понял из прочитанного выше, я не смогла до конца ее жизни найти с ней общий язык. Видимо, прожитая моей сестрой жизнь в Америке разделила нас окончательно. Только за неделю до своей смерти моя сестра впервые со мной заговорила как с близким, родным человеком. Как человек, собирающийся покинуть этот мир. Она попросила меня сесть на свою постель, отправив перед этим через Ричарда всех слуг из дома, судя по всему, готовясь к этому разговору. Взяв мою руку в свою, Лиза, не моргая, глядела мне в глаза и долго молчала, прежде чем начала рассказывать мне о странных вещах. Я сидела молча, зная вздорный характер сестры, и не торопила ее с разговором. Наконец она начала: «Ты моя единственная родная душа. Я всегда тебя жалела и любила, хотя с моей натурой это нелегко. Я знаю, что виновата перед тобой, что уговаривала уехать из России. Мы обе верили в то, что со временем и твоего ребенка заберем, но мы не учли характер твоей свекрови. Я очень виновата в твоей разлуке с сыном, но я хотела как лучше, думала, что если мы скажем, что ты сбежала с любовником, то муж быстрее забудет тебя, ведь зло изгоняет любовь. В итоге ты лишилась и мужа, и ребенка, а я потеряла сестру. Я чувствую, что ты меня всю жизнь обвиняла и, может, даже ненавидела меня. Как бы там ни было, послушай меня. Я доживаю последние часы, я умираю. И я хочу открыть тебе одну тайну, которую все равно с собой в гроб не возьмешь. Ты знаешь, – продолжала она, – я вышла замуж за профессора-археолога. Мы познакомились с ним на Алтае, куда он приезжал с группой американских ученых, а мы там работали от института. Сперва он мне не очень понравился, все рассказывал про мезолит, неолит, про поздний железный век и развитие бронзы. Восторгался нашими учителями, а 14 апреля 1983 года мы ходили с ним на научную студенческую конференцию, посвященную 10-летию Алтайского государственного университета в Барнауле. Так вот, уже когда он перетащил меня в Америку и я стала его женой, мой муж ездил со своими и французскими коллегами на север Франции, а затем был в Англии, недалеко от Эйвери. По приезде домой он сильно изменился и рассказал мне такое, что это не вмещается в моей голове. При раскопках они обнаружили тысячи человеческих тел без черепов и без правой кисти руки. Все останки были захоронены и обнаружены в пластах земли, где прежде стоял церковный склеп. Археологи нашли множество запечатанных сосудов, множество монет и ритуальных резных ножей. Были разные диковинные артефакты, фигурки из дерева, золота и слоновой кости, позволяющие предполагать, что это культовые предметы. Мой муж Вильям украл одну такую фигурку и смог привезти ее домой. Благодаря этому диковинному божку мы и имеем все это богатство. С того дня, как в нашей квартире появился этот божок, оно из ничего росло, как на дрожжах. Все, о чем бы мы ни мечтали, стало стремительно исполняться. Первым это заметил Вильям. Раньше приход денег в наш дом мы связывали с везением, но потом мой муж стал анализировать происходящее. Например, как-то он, увидев по телевизору очень редкой породы кота, с совершенно необычным окрасом, сидя на диване с бокалом в руке, произнес: „Как бы я хотел такого же кота, ведь он и правда настоящее чудо“. Утром на другой день, когда Вильям совершал пробежку вокруг нашего дома, он увидел сидящего на дорожке кота. Точно такого же, которого мы видели в панораме о животных. Радости моего мужа не было предела, он страстно любил животных, особенно кошек и собак. Мы конечно же могли себе позволить все что угодно, ведь в то время у нас уже был капитал. Но чтобы вот так появился кот крайне редкой породы, которую вывели экспериментально, случайно, это был шок. Вечером того же дня, когда мы легли с ним спать, муж сказал: „Не смейся надо мной, но я хочу сказать тебе одну вещь. Не кажется ли тебе, дорогая, что с появлением ритуального божка все желания наши тут же осуществляются? Хотели богатства – его стало столько, что нам не израсходовать его никогда. Дом захотели у океана – купили. Остров понравился – приобрели. У нас с тобой уже столько домов, что я не знаю им счета. Деньги возникают из ниоткуда, а теперь еще кот“. Выслушав его, я предложила ему это проверить. И он сказал: „Я напишу свое желание на бумаге, а про что, тебе не скажу. Если оно исполнится, то мы с тобой сравним мою записку и результат“. После этих слов он встал и пошел в свой кабинет. А утром мой муж не проснулся, он умер во сне. Я долго о нем горевала, а про записку просто забыла. Мне было тогда не до того. Стены меня буквально съедали, я очень тосковала по Вильяму. И тогда я стала, сестра, думать о тебе. Я решила тебя вытащить из России. Зная трудности и чиновничьи препоны, я, сама не знаю зачем, достала из сейфа божка. Дотронувшись до него, я прошептала: „Правдой или не правдой, хочу, чтоб моя сестра жила здесь, со мной“. Вскоре ты уже приехала ко мне из России. Пока тебя еще не было, но пришло подтверждение на твой выезд. Я, радуясь этому, решила поблагодарить божка. Взяв его в свои руки, я впервые обратила внимание на надпись какими-то иероглифами у самых стоп божка. Мне захотелось узнать перевод этой надписи. Я переписала слово в слово на лист, копируя рисунки странного шрифта. Уже на другой день я дозвонилась до Кембриджа, в Гарвардский университет, и переговорила там с одним ученым. Он обещал переслать мою надпись человеку, который изучает очень древние письмена. В общем, в переводе было сказано: „Проси то, что для жизни. Упомянув слово «смерть», умрешь“. Говоря мне это по телефону, профессор еще пошутил, что текст написанного напоминает слова заклинания. Что возможна некоторая неточность, но смысл переведенного приближен к истинному смыслу. Когда я положила трубку телефона, меня будто ударило током. Я срочно должна была найти ту записку, которую написал мой покойный супруг. Лихорадочно роясь в его столе, к которому я старалась не подходить из-за тоски по мужу, я нашла его записку с желанием. В ней было написано: „Все иметь и обхитрить смерть“. Видимо, мой муж, живя в такой роскоши и богатстве, в любви со мной, мог пожелать лишь того, чтобы как можно дольше жить. Он не знал значения роковой надписи и произнес запрещенное слово, которое забрало его жизнь. Проплакав всю ночь, я решила спрятать ритуального божка в сейфе и ни когда его больше не доставать. Мало ли какое может мелькнуть в голове необдуманное желание, и тогда божок исполнит его. Говорю тебе это на тот случай, чтобы никогда не открывала сейф в сиреневой комнате. Денег на счетах очень много, все у тебя есть, так что не стоит тебе, дорогая, искушать судьбу. Дай мне слово, что ты никогда его не откроешь». И я дала свое обещание сестре. Потом она умерла, и я ее схоронила. Каждый день я отправляла тебе письма, но ты, мой сынок, меня не простил. Умирая, я завещаю тебе все состояние, но предупреждаю своим рассказом про сиреневую комнату и про сейф. Если ты приехал, если ты все-таки здесь, прошу тебя, никогда не трогай божка. Он ловит мысли, ловит желания, а люди не всегда контролируют свои мысли и чувства. Я не хочу, чтобы он принес тебе вред“.

Дорогая Наталья Ивановна, я отнял много Вашего времени и сейчас поясню зачем. Дело в том, что я уже далеко не молод и не знаю, когда придет мой конец. Боюсь, что кто-нибудь после моего ухода возьмет в свои руки ритуального божка и по моей вине случится непоправимое. Выкинуть его я боюсь и просто не знаю, как следует правильно поступить. Если он попадет в плохие руки, то может разразиться война. Мало ли что захотят совершить враги, я все же русский и Россию люблю. Могу ли я рассчитывать на Ваше позволение прислать Вам в дар ритуального божка? Ваши книги я покупаю в Америке, в русском магазине. Не зная Вас, верю Вам и обожаю Вас».

Как спасла старинная молитва

 Из письма:

«Хочу рассказать Вам, Наталья Ивановна, об одном случае. Если Вы посчитаете нужным, я не против того, чтобы Вы напечатали его в своей книге.

В годы советской власти я была атеисткой. Работала сперва в комсомольской организации, а затем меня перевели в партком. Однажды ко мне поступила жалоба, а точнее сказать, анонимка. Такое бывало часто, когда кто-то считал, что он прав, и искал правды или тогда, когда кто-то хотел кому-то насолить и сводил таким образом счеты со своим врагом.

В анонимке было сказано, что работница нашей фабрики Зоя Г. является дочерью боговерующей колдуньи, которая лечит людей травами и молитвами, что в принципе против закона нашей партии. Поскольку в анонимке было слово „партия“, я обязана была разобраться в этом вопросе, и я поехала по указанному в письме адресу.

Приехав на нужное мне место, я увидела небольшой деревянный дом, возле которого стояли люди, ожидая своей очереди. Не спрашивая, кто следующий, я вошла в этот дом. В комнате на стуле сидел ребенок, а перед ним стояла старая женщина и держала свечу в руке. Чуть в стороне сидела мать ребенка, ожидая, когда старуха дочитает молитву. Я тоже стояла молча и ждала, когда эта знахарка закончит начатое дело.

Когда мать с ребенком ушли, я обратилась к этой женщине с вопросом: какое она имеет право нарушать советские законы и одурманивать молитвами трудовой народ? Говорила я громко и грозным голосом, так как была уверена в своей правоте. В газетах того времени про веру в Бога было много карикатур и разоблачающих статей. Всякие знахари, шептуны в то время могли поплатиться по закону. Я сказала этой старухе, что все, что она совершает, карается суровым наказанием, и обещала ей всякие неприятности. Сказала, что этим же вечером к ней заявится милиция и ее будут судить. А дочь ее Зою уволят с работы, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Надо сказать, слушала она меня без испуга. А когда я закончила говорить, она тихо, но твердо произнесла: „За слезы людей, читающих Богу молитвы, их истязатели прольют не слезы, а кровь. Бог любит нас и нам помогает. А мы, простые знахари, всегда помогаем Его именем другим. Ты в Бога не веришь, а значит, Его не любишь, а я за Бога пострадать не боюсь. Но жалко мне, что ты не понимаешь того, что молитвы могут, и я обещаю тебя прозреть!“

После этих слов она достала из-под скатерти лист бумаги и написала на нем несколько строк. Затем она подала его мне и сказала: „Через пару дней в твоем доме будет беда. И когда ты поймешь, что никто тебе не поможет – ни партия твоя, ни врачи и ни твой характер, – возьми и прочти мою молитву с этого листа, и ты поймешь, что знахарская молитва намного сильнее и партии, и врачей, и тебя“.

Через два дня после этого я возвращалась с собрания и случайно оступилась. Я упала наотмашь, со всей силы на каменную плиту, повредив себе ребра и голову. Меня нашли под утро всю в крови и без сознания. Очнулась я на кровати в больничной палате. Еще не открыв глаза, я услышала разговор партийного начальника госпиталя и врача. Они досадовали, что именно к ним меня привезли и что мое положение из рук вон плохо. Мужской голос утверждал, что у меня сломаны ребра и травма головы, не совместимая с жизнью. Потом они ушли, считая, что я без сознания, а я не могла от боли даже слово сказать. Боль была настолько ужасная, что было невыносимо даже двигать языком. В мое тело и голову будто тыкали раскаленным металлом. Я почему-то сразу поняла, что скоро умру.

Когда я снова пришла в себя, была глубокая ночь. Все та же нестерпимая боль пульсировала в голове и теле. С трудом повернув голову, я увидела силуэт стакана на прикроватной больничной тумбочке и ощутила сильную жажду. Медленно, с большим усилием я приподняла руку и стала тянуть ее в сторону тумбочки. Но рука не слушалась и мелко тряслась. Пальцы мои коснулись холодного стекла стакана и опрокинули его. Стакан покатился и упал. В тишине ночи это прозвучало оглушительно громко. В комнату заглянула ночная сиделка и, услышав мой стон, включила в палате свет. Подойдя ко мне, она низко наклонилась и произнесла: „Бедная! Наверно, уже отходит, а врача нынче нет. Да и что толку! Сказали, что ты, голубушка, скоро умрешь“. Услышав эти слова, я залилась слезами. Они текли из моих глаз молча и обреченно.

Осознавая, что сказанное ночной нянькой правда, я страстно захотела жить. Почти неслышно, хриплым, не своим голосом я проговорила: „В моей сумке лист бумаги, дайте. Дайте мне его!“ Санитарка – или кто она была, я не знаю – проворно взяла мою сумку, которая стояла на тумбочке и которую, видимо, доставили в больницу вместе со мной. Порывшись, она достала из сумки лист с написанной на нем молитвой и, заглянув в нее, сунула мне ее в руки, отводя при этом взгляд. Будто тяжелую, неподъемную гирю, я поднесла листок к глазам и стала читать. При словах, где звучало имя Божие, стоящую рядом с моей койкой санитарку сдуло как ветром. Видимо, она ушла из палаты, чтобы не участвовать в крамольном деле. Первый раз чтение этой молитвы мне далось с огромным трудом, но я ее читала снова и снова. Сколько раз я ее прочла, до сих пор не знаю, сорок или сто раз, но от усилий или от напряженного чтения этой молитвы я постепенно покрывалась потом, который лился со лба мне прямо в глаза. Не помню, как я уснула. Я будто провалилась в сугроб.

Когда я наконец проснулась, в палате было светло. Мне показалось странным, что у меня ничего не болит. Я будто снова родилась. Или уже умерла, ведь у умерших боли не бывает, а боли я не чувствовала совсем. Полежав немного, не шевелясь, я осмелилась и подняла руку. Боли не было, и было все так же легко. И я взяла и села. Уже тогда, когда я приподнималась и садилась на кровати, я поняла, что больше у меня ничего не болит. Осторожно и неуверенно я ощупывала руками свое тело, голову и лицо. Боли не было, как будто ее никогда не бывало.

Встав с постели, я вышла в коридор. Дойдя до ординаторской, я приоткрыла дверь. Там проходила утренняя пятиминутка. Увидев меня на пороге комнаты, врачи окаменели от удивления. Я абсолютно живая и здоровая, а мне был вынесен смертный приговор. Потом все засуетились, забегали. Меня ощупывали, слушали и удивлялись. И говорили при мне, не стесняясь, что нужно признать, что случилось чудо и что с такими травмами не живут. Самое для них было интересное и непонятное то, что они не видели больше ни перебитых ребер, ни ран на голове, не осталось даже шишек. И только я понимала, что мне помогла молитва той знахарки, которую я стращала тюрьмой».