Текст книги "Критическая масса (сборник)"

Глава третья. Безумная ночь. Окончание

«Не бойся того, кто мертвый, бойся того, кто живой!» – так учил Сашеньку дедушка, когда она, гостя летом в деревне у них с бабушкой, однажды примчалась поздно вечером с местного кладбища – и, задыхаясь от самого неподдельного ужаса, стала рассказывать старикам про белые тени и голубое сияние над крашенными серебрянкой крестами под пугающе оранжевой луной.

Вот и теперь она очень хорошо понимала, что этого вовсе не пьяного, а совсем мертвого дядьку ей бояться совершенно незачем, потому что он теперь, по большому счету, от бледной синявинской куры отличается только размерами и формой. Но не содержанием. И не возможностями. Зажмурив глаза под одеялом и совершенно позабыв о давно окоченевших ногах в мокрых войлочных тапочках, Сашенька все это пунктуально продумала и даже шепотом проговорила – вот только зубы все равно неостановимо щелкали, и все тело сотрясалось уже не от неумелой Резинкиной езды… Единственное, чего Сашенька до сих пор не сделала – так это не закричала, инстинктивно чувствуя, что так окажется еще страшнее… И вообще – какой же трусихой она оказалась, когда дошло до настоящего дела! Просто было там, в Иномирье, самой придумывать себе самые мрачные опасности и самой же легко преодолевать их, в любую минуту непринужденно призывая себе на помощь любого представителя как земного, так и параллельного мира… Много же, выходит, она о себе раньше воображала! Думала – смелая, а вот не может даже зубами не клацать! Думала – решительная и предприимчивая, а вот ни одной мысли в голове! Можно сколько угодно повторять хоть про себя, хоть шепотом: «Мне не страшно! Мне не страшно!» – а сердце даже не колотится, а, наверное, и вовсе уже остановилось, потому что на его месте – только обжигающе-ледяная пустота… «Я сейчас тоже умру», – вдруг ясно поняла Сашенька, и мысль эта ее непостижимо подбодрила: а что, ведь действительно, в любой момент, чтобы немедленно избавиться от ужаса, можно просто взять и умереть. Стоит только чуть-чуть поднапрячься, задержать дыхание, и, твердо знала она, что-то такое из нее вылетит куда-то вверх и обратно не вернется, это и называется смертью… Зато после не будет страшно…

Оставив себе этот вариант про запас на крайний случай, Сашенька, имея теперь в загашнике хоть и хилый, но надежный выход из ситуации, немножко даже поуспокоилась и попыталась размышлять, насколько можно здраво. Дядька этот, ясно, не просто умер, а это Резинка его убила – случайно. Вновь прокрутив в напряженной памяти недавний разговор Резинки и отчима, девочка догадалась, что «хрястнулся» он о какой-то мраморный стол сам – и до смерти. Резинка считала, что все станут думать, будто она его нарочно ударила – и правильно считала, потому что даже Семен ей не поверил – и это после всего, что у них было! Что уж тогда о милиции говорить… А вот Сашенька поверила сразу: она откуда-то точно знала, что Резинка попросту несчастная – несмотря ни на красоту ее, ни на дорогую машину – и не могла она никого специально убить, тем более, мужа… Телевизор Сашенька тоже смотрела, хотя редко и без особого интереса, и потому очень хорошо представляла, что мертвому дядьке дальше предстоит: его обязательно спрячут или даже зароют. Зачем понадобилась неприметная мамина машина, тоже было теперь предельно понятно: возить труп в ярко-красном впечатляющем авто не то что рискованно, а элементарно глупо. Серую же «десятку» никто не заметит и не запомнит… Вопрос остался только один: что именно сделает Резинка, если все же увидит, что на заднем сиденье, кроме мертвого тела, есть еще и живое – все видевшее и слышавшее? Удобней всего, конечно, это самое лишнее некрупное тело тоже сделать мертвым, тем более, что ему и мраморная столешница не потребуется: шею Сашеньке такая крупная тетька способна свернуть одним не слишком сильным движением… Другое дело – сможет ли Резинка так поступить, ведь она, наверное, любит детей, раз решилась делать себе ребенка даже с чужим мужем… В любом случае, роль у Сашеньки оказалась самая что ни на есть пассивная: сжаться получше, в одеяло уйти поглубже, шевелиться поменьше и положиться на свою взбалмошную судьбу…

Чуть-чуть отогревшись и вновь призадумавшись, Сашенька обнаружила, что ей уже не так страшно: она умудрилась как-то привыкнуть к ситуации и не то чтобы извлечь удовольствие, а очень сильно взбодриться от неожиданной, хотя и не слишком оригинальной мысли: ведь потом, когда весь этот кошмар закончится, и она станет о нем рассказывать другим, то это будет сущей правдой! Она действительно переживает настоящее, не вымышленное приключение, в котором, пожалуй, и приукрашивать ничего не нужно! Рассказать придется, само собой, маме, потом Вальке, а потом бабушке с дедушкой…

Сашенька подумала о них с мимолетной нежностью: оба они были неизменно ласковы с внучкой и никогда не пытались расставлять невидимые ограничительные столбы вокруг ее законного летнего досуга. В любое выбранное время, прихватив с собой легкий рюкзачок с бутербродами, термосом, кремом от комаров, компасом и спичками, девочка невозбранно уходила в лес на долгие часы и в свое удовольствие бродила там, совершенно игнорируя соблазнительные грибы и ягоды, но предаваясь любопытным наблюдениям и неизменным мечтам. Только она одна знала, что на самом деле рядом с ней всегда кто-то есть: в основном, тот мужчина, которого она в данный момент любила, или подлежащий воспитанию герой из читаемой книги – и она показывала ему заветные места, предлагала, всегда нарываясь на отказ, бутерброд с сыром или советовала внимательней смотреть под ноги. Вернуться дозволялось хоть под вечер – и всегда на веранде ждала ее грустная бабушка в ситцевом платке, над пол-литровой банкой жирного парного молока, недавно нацеженного из розово-гнедой Зорьки, и вкусной обсыпной булкой на белом щербатом блюдечке. А дедушка, то и дело привычно приглаживая все еще толстые лихие усы, неторопливо курил на далекий закат, иногда рассеянно изрекая незатейливые афоризмы…

Неожиданно машина притормозила и стала явно сворачивать по перпендикуляру. Сквозь отверстие, давно еще оборудованное Сашенькой для дыхания и наблюдения, к ней сразу перестал поступать даже жалкий свет встречных машин на трассе, а сама «десятка» пошла неровно, словно уже не по асфальту, а по плохой грунтовке… В своей непроглядной тьме девочка определила, что они въехали на лесную дорогу и, стало быть, велика вероятность того, что цель страшной поездки недалека. Страх парадоксально притупился, и теперь Сашеньку занимала только одна навязчивая мысль: как увидеть и услышать все, что будет происходить, ухитрившись остаться при этом незамеченной? Природное ее любопытство и склонность к невинному авантюризму, ненадолго отступив под влиянием чрезвычайных обстоятельств, теперь хищно добирали свое, законное. Машина тряслась недолго: через малое время скорость заметно снизилась, а потом и вовсе сошла на нет. Они стояли где-то в лесу – значит, Резинка сейчас вытащит «этого» и закопает? Навряд ли – для такого дела ведь яму надо вырыть поглубже – а как она это сделает одна и во тьме кромешной? Любопытство не то что распирало, а уже раздирало Сашеньку изнутри: неужели она так и просидит бессловесным и безглазым кулем на заднем сиденье?! А между тем «десятка» опять тронулась – шагом, как сказала бы мама – а потом и ползком. Наконец, замерла, хотя и урчала тихонько; хорошо, что фары не погасли, а то бы вообще беда. Резинка времени даром не теряла: немедленно открылась ее дверца, и торопливые шаги, обогнув машину, направились к задней правой. Сашенька замерла и в который раз вжалась в левую дверцу. Видеть она ничего не могла, но расслышала вполне отчетливый злорадный шип: «Что, паук, насосался моей кровушки?». Затем послышалась пыльная возня и тяжелый стук, будто от падения мешка с песком: это она рывком вытащила тело благоверного наружу. Следующим ее делом было достать из багажника пустую канистру для бензина – здоровую, по гулкому алюминиевому звуку определила Сашенька. И с этой канистрой Резинка унеслась куда-то вперед…

Все. Больше терпеть жгучую неизвестность Сашенька не могла. Хотя бы ценой собственной жизни, но должна она была узнать, что там происходит – иначе и самая жизнь эта стала бы ей после немила! Не слыша Резинкиных шагов, она бесшумно поползла, таща за собой конец одеяла, по свободному теперь сиденью к открытой правой дверце. Прямо под ней смутно темнела безжизненная гора: труп, хладнокровно определила Сашенька, ничуть этим обстоятельством не смутившись, потому что он, можно сказать, был уже старым ее знакомцем, а вот то, что происходило впереди, представляло для нее гораздо больший интерес! Набравшись храбрости, девочка решительно высунула голову наружу и глянула вперед.

Вот те на! Машина, оказывается, стояла не в чаще, а на берегу небольшого лесного озера, снабженного, однако, покосившимися мостками, на которые и был направлен дальний свет фар. На мостках на коленях стояла Резинка, как раз деловито вытягивающая из воды уже наполненную канистру. Сашенька внимательно пронаблюдала, как женщина туго завинчивает крышку короткого горлышка, а потом пропускает через ручку отрезанный кусок автомобильного троса. Она определенно знала, что делает, эта Резинка! Но тут Сашеньке пришлось быстрехонько нырнуть обратно в свое одеяловое убежище, потому что красивая злоумышленница, оставив на мостках орудия преступления, налегке направилась к машине… Собственно, все было уже ясно: мертвецу предстояло быть еще и утопленным в этом никому не нужном заброшенном озере, имея наполненную водой канистру в качестве надежного груза… Так оно и случилось: вовсе позабыв про свой страх и дрожа уже только от жадно утоляемого любопытства, Сашенька дотошно проследила, как Резинка, бесцеремонно схватив труп двумя руками за шиворот, проволокла его по мосткам, отдуваясь и чертыхаясь, обвязала тросом, а потом немилосердно спихнула в воду и тело, и канистру – причем даже с расстояния метров двенадцать, даже в ненадежном свете фар, девочка сумела углядеть злобно-торжествующее выражение на ее лице, когда несчастный покойник получал последний прощальный пинок…

Наверное, Резинка очень умаялась, потому что присела вдруг на корточки над водой и не шевелилась несколько безмолвных минут, ничего вокруг не видя и не слыша. Зато огляделась Сашенька – и невольно вздрогнула: она давно уже заметила, что в этом месте поросшая темной травой грунтовка заворачивала вокруг озера – и там словно мелькнула вдруг большая черная тень. Мелькнула опасливо, двумя бросками преодолев открытое место и исчезнув в прибрежных кустах. Но больше ничего не шевельнулось, и никаких подозрительных звуков, сколько Сашенька ни напрягала слух, она так и не услышала. Показалось. Да и размышлять об этом долго не пришлось, потому что спохватившаяся Резинка уже быстрым шагом возвращалась к машине. Хлопнули одна за другой две дверцы. «Десятка» классически, в три приема, развернулась на берегу и вновь заковыляла по ухабам, унося с собой вполне в это время довольную жизнью Сашеньку и Резинку, неизвестно какими чувствами обуреваемую…

Сашенька так никогда и не вспомнила, что именно заставило ее минуты через три осторожно высунуться и глянуть назад через стекло багажника: может, смутное воспоминание о тени, мелькнувшей у озера, а может, дремучий инстинкт беглеца, которым она себя, сама того не подозревая, уже ощущала вполне. Далеко позади в темноте медленно и осторожно двигались два мутных грязно-желтых огня. Сашенька не зря одиннадцать лет прожила дочерью автомобилистки, и потому сразу безошибочно определила, что это могут быть только фары едущей за ними от озера другой машины. И означать это могло лишь одно: там, у мостков, они все это время были не одни…

Как и все дети в мире, Сашенька с рождения несла в себе идею бессмертия. Ощущение само собой разумеющейся вечности впереди начинает покидать здоровых и не оглушенных особыми несчастьями людей только после благополучного завершения первой трети далеко не всем отпущенного века. Человек старше этого возраста, как правило, уже не так беззаботно подвергает себя бессмысленному, но манящему риску, как дитя или подросток, даже постоявший однажды над хладным трупом ровесника. И это не потому происходит, что взрослый больше знает об опасности – ребенок о ней слышит, определенно, чаще – а из-за глубокой, ничем не вытравливаемой веры, что смерть или непредставимое несчастье не коснется именно его. Эсхатологически такая уверенность, возможно, и оправдана, потому что, человек, от рождения вынужденный словно идти с завязанными глазами по пересеченной местности между двумя ужасающими пропастями, что лежат до рождения и после смерти, по мере отдаления от первой, все менее ясно представляет себе и вторую…

Сашеньке сильно не повезло: с восхитительным ощущением бесконечности земного бытия ей пришлось расстаться лет на двадцать раньше, чем сверстникам, причем, в отличие от них, прозревающих постепенно, с ней это произошло в считанные минуты. Девочка очень быстро и неотвратимо осознала, что раньше, даже тайно сидя рядом с покойником на заднем сиденье машины, она, в сущности, лишь приятно щекотала себе нервы, потому что опасность все равно была скорее воображаемой и даже желанной. Представить себе серьезно, что либо отчим, либо Резинка ее спокойно мимоходом умертвят, было нелепо, и думала она об этом только ради дополнительного адреналина. А от двух зеленоватых фар, все неотвязнее маячивших позади, вдруг устремилась прямо на беззащитную Сашеньку волна такого слепого ужаса, который, знай она, что он значит, непременно назвала бы смертным. Там, в той машине, находился чужой. Не знакомый с ее мамой, не пивший кофе у них в доме, даже имени ее не знающий. Но имеющий – свою цель. И цель эта даже на расстоянии ощущалась такой неправедной и враждебной, что у Сашеньки вмиг оказались парализованными и воля, и фантазия. Возникло непреодолимое стремление позвать на помощь – но не взрослого человека, например, женщину за рулем, такую же бессильную в эти минуты, а Кого-то более могущественного, Который, как определенно чувствовала Сашенька, сейчас, как и всегда, ее видит и ждет. Но она не знала, как Его зовут, и как к Нему обратиться – из нее рвалось только нечто невнятное ей самой, но Его чудесным образом достигающее: «Сделай так, чтобы… Чтобы не… не… Чтобы я… Еще хоть немножко… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!».

Машина вдруг круто свернула на трассу и прибавила скорость. Закрывшись одеялом и вытянув голову над спинкой заднего сиденья, ошеломленная происходящим вне и творящимся внутри, девочка неотрывно смотрела назад и, конечно, достаточно скоро увидела, как другая машина показалась из леса и уверенно пристроилась метрах в ста позади. А Резинка, глупая Резинка, даже не глядела в правое боковое зеркало, сосредоточившись лишь на том, чтобы теперь нещадно гнать чужую машину прочь, прочь от опасного места! Неожиданно в свете фар встречной фуры на противоположной обочине высветилась знакомая надпись черным по белому: «Рычалово». Сашенька чуть не вскрикнула: значит, они ехали как раз по той дороге, что вела в деревню бабушки и дедушки, потому что смешное это название ей приходилось проезжать на машине с мамой ровно четыре раза в год, когда на зимние и летние каникулы мама отвозила ее к своим родителям и потом забирала обратно. Проехав название села, Сашенька всегда через несколько минут забывала о нем, хотя каждый раз и задавала себе один и тот же дурацкий вопрос: «Кто же тут когда-то сумел зарычать так оглушительно, что даже увековечил свой рык на карте?». Были по дороге и другие смешные, и невозможные, и пугающие названия, гораздо более занимавшие Сашенькино внимание: вот сейчас, например, нужно ожидать справа некую захлебывающуюся «Тараторочку», а километров через пять – непонятные «Лешие Головы». Действительно скоро протараторило, а «голов» ждать Сашенька не стала – спряталась. Сердце ее готово было оторваться…

Так она просидела, в полной мере уподобляясь хрестоматийному страусу, с полчаса, пока опять не почувствовала снижение скорости и мягкий поворот. Высунуться не успела – и очень удачно: знакомые звуки подсказали, что автомобиль заправляют – хорошо, что сидела она не со стороны бензобака! Снова выехали на трассу, и оставалось только из последних сил заставлять себя ни о чем пристально не задумываться. «Это кончится. Это кончится. Так не может быть всегда», – вот и все, что только и могла Сашенька думать и твердить про себя… Она знала, что до города еще ехать не менее полутора часов.

Такого не мог ожидать никто. Обе они, каждая про себя, уже успели, наверное, поверить, что сегодняшнее рискованное путешествие, возможно, и сойдет им с рук, когда неизвестно откуда раздался вдруг отвратительный скрежет, вслед за ним машина завихляла и подпрыгнула, ее повело вправо, чуть не бросило в кювет – а перепуганная Резинка изо всех сил топтала визжащие тормоза! Машина остановилась, но еще некоторое время тряслась, как в жестокой агонии, а с водительского сиденья мутным потоком хлынула целая речь – их тех, которые слышать детям совсем не полагается.

«Это конец, – определила Сашенька, и ей вдруг снова стало нестрашно, потому что страх, как оказалось, отступает и перед неотвратимостью тоже. – Трасса почти пуста, и мы безоружны. Сейчас он приблизится и сделает, что захочет. Помешать ему ни одна из нас не сможет…». Она снова оглянулась. Все так и было: издевательски неспешно приближались две грязные фары… Следовало хотя бы предупредить пребывающую в неведенье обреченную Резинку, но внезапная физическая дурнота вызвала вдруг неприятную тягучую расслабленность; воздуха не хватало, и холодной рукой Сашенька попыталась отбросить одеяло – теперь уж было все равно… Резинку тоже, наверное, бросило в пот, потому что резкими угловатыми движениями она сразу же до упора открутила непослушный рычажок, опускающий стекло с ее стороны… Чужая машина медленно, страшно медленно поползла мимо, почти остановившись на миг. Резинка вскрикнула, молниеносно накинув капюшон, отвернулась – и вовремя: в соседнем салоне полыхнула яркая вспышка, после чего автомобиль взвизгнул и унесся. «Да это нас сфотографировали!» – догадалась Сашенька. На трассе несколько минут стояла потрясенная тишина, а потом Резинка вдруг рявкнула: «Сволочь какая!» – и тут же раздался тонкий механический писк: набирала номер на своем телефоне. Сашенька машинально снова втянулась под родное одеяло и привычно прислушалась. Резинка, вполне оправившаяся от всех своих сегодняшних многочисленных шоков, говорила обычным властным и уверенным голосом: «Будьте добры, мне немедленно нужен эвакуатор. Да, прямо сейчас. Абсолютно невозможно: полетела коробка. Ни первая, никакая… Да, одна и очень тороплюсь. „Десятка“. Цена не имеет значения, важно только время. Да, готова. Наличными. И за срочность. Нет, не в сервис, а по конкретному адресу. Мне так удобнее. Записывайте…». Она откинулась и принялась непрерывно барабанить по рулю своими острыми звонкими ногтями.

Кажется, Резинка даже шепеляво насвистывала, только Сашеньке очень скоро вновь стало не до нее: неумолимо наступал тот самый ежесуточный предутренний час, когда ее мочевой пузырь совсем не деликатно напоминал о себе, требуя немедленно с ним посчитаться. Дома все решалось к обоюдному удовольствию: она вставала, не включая света, и, почти не просыпаясь, босиком двигалась по темному коридору к заветной двери, всегда безошибочно находимой наощупь. После этого подлый пузырь снова благодарно засыпал уже до настоящего утра, как и его обладательница, добравшаяся обратно до кровати прежним макаром…

Вот тут все имевшие место терзания и страхи минувшей ночи показались Сашеньке лишь забавной прелюдией к главному испытанию. Через пять минут она уже беззвучно корчилась и готова была хоть сокровищами со своего подоконника поделиться – лишь бы не нарастали ежесекундно рези, грозившие очень скоро стать нестерпимыми. Весьма кстати вспомнился ей и жуткий рассказец о преданной собаке, вынужденно оставленной внезапно увезенным в больницу хозяином дома, без прогулок, и через некоторое время умершей от разрыва мочевого пузыря, потому что собачья совесть не позволила ей испачкать священный хозяйский пол. А что если и с ней случится нечто подобное?!

…Звук сильного мотора приблизился и смолк, а Резинка выскочила на дорогу. За неинтересными переговорами Сашенька не следила, вдруг с восторгом осознав неоспоримую вещь: очень скоро машину поднимут на эвакуатор, Резинка пересядет рядом с водителем, и она останется в машине одна – а тогда уж точно изловчится сделать свое до крайности нужное дело, тем более что сзади, в багажнике, только руку протянуть, непременно должны найтись приемлемые емкости! Ободренная тем, что мучиться остается какие-нибудь минуты – пусть из тех, самых длинных в жизни – Сашенька затихла с закрытыми глазами в мучительно-терпеливом ожидании промежуточной развязки… И абсолютно неожиданно провалилась в, казалось, чье-то чужое, ей неподвластное Иномирье.

Ногам был холодно до боли, потому что она шла по мокрым опавшим листьям босиком. Кругом враждебно стоял лес не лес, а словно заросший бурым сорняком заброшенный парк. Низко нависало неприветливое тяжелое небо, ровно-стальное, неприятно безжизненное. Сашенька брела по замусоренной тропинке, постоянно с отвращением натыкаясь на куски грязной обгорелой бумаги, какие-то скользкие обломки и обрывки, все время думала, что пора возвращаться, но болезненное любопытство толкало ее вперед. То и дело справа и слева попадались мокрым мхом поросшие развалины некогда, вероятно, величественных дворцов – с битыми мраморными ступенями и искалеченными статуями обнаженных мужчин и женщин. Среди развалин прямо на земле, в листьях и соре, валялись чудесные, явно драгоценные предметы – тускло-серебряные кубки, мерцающие эмалевые вазы, искореженные бронзовые подсвечники… Здесь явно был когда-то музей… А вот руины небольшого простенького домика, где жили, наверное, сотрудники: еще можно видеть среди горой сваленных заплесневелых балок остатки высокого белого холодильника и целую гирлянду разноцветных рваных проводов, свисающую с уцелевшей стены. Это хорошо: она, по крайней мере, не в прошлое попала… А куда тогда – в будущее? Но ведь совершенно очевидно, что здесь произошел потрясающий катаклизм или закончилась разрушительная война!..

Страха не было, но сердце сжимала оглушительная, беспросветная тоска, тоска нечеловеческая, такая тоска, какой и не бывает на свете. И которая сама по себе пройти не может. Тоска обреченного ожидания неведомого, но приближающегося Дня Ярости – вот что это была за тоска – больше, чем смертная… Откуда-то Сашенька знала, что здесь, над этим бывшим парком, музеем и деревьями, да и на всей неведомой планете, больше никогда ничего не произойдет, потому что все возможное и обещанное этой земле уже исполнилось. Все сроки вышли, все шансы уже использованы, осталось только извне придти тому самому Дню.

Сашенька посмотрела на свои ноги и руки и, хотя видела отчетливо пижамные штаны и рукава, поняла, что здесь она взрослая – длинная, тощая и изможденная. Она осторожно коснулась лица и обнаружила острые жесткие скулы и проваленные щеки – но не помнила, как выросла и что перестрадала. Не знала также, куда идет и куда собирается возвращаться – только босым ногам становилось все холоднее и нестерпимее.

Вот попались еще одни развалины, вернее, остов темного кирпичного дома, причем тропинка, по которой шла взрослая Александра, текла прямо сквозь него. Остановиться отчего-то было невозможно, пришлось войти в мрачные коричневые стены. Войдя, она подумала, что здесь давным-давно располагалась, конечно, церковь, потому что изнутри стены когда-то были оштукатурены и расписаны: вот просвечивает Женщина в синем покрывале, а повыше, кажется, смутно виден Крест с Распятым на нем Человеком…

И вдруг она отчетливо, словно вчерашний эпизод, вспомнила один давний маленький случай в школе, на уроке истории. Это было, наверное, классе в пятом, и урок касался возникновения христианства. Учительница, очень важная дама с высокой белой прической и в огромных стрекозьих очках, открыла учебник и звучно, с расстановкой, прочла: «Среди других персонажей палестинского фольклора постепенно выделился некий мифический Учитель по имени Иисус Христос, рассказывающий красивые притчи и наделенный способностью показывать чудеса магии… – она сделала значительную таинственную паузу и, словно призывая учеников в соучастники чего-то не совсем законного, понизив голос, сказала: – А теперь, закройте, пожалуйста, ваши учебники, так как то, что там написано об Иисусе Христе – сущая чепуха. Я хочу, чтобы вы поняли: это никакой не мифический персонаж фольклора. Такой Человек действительно был в истории, и это доказано учеными. И лично я не устаю удивляться тому, как упорно авторы школьных учебников пытаются внушить детям, что Он – вымышленное лицо. Но…» – и тут снова последовала внушительная пауза. Учительница пытливо оглядела сквозь свои изящные очки устремленные на нее заинтригованные детские лица и, подняв узкую ладонь, вдруг отрывисто спросила: «Я надеюсь, вы все здесь атеисты? Никто не верит в какого-нибудь там Бога или еще что-то такое? Могу я говорить с вами как со здравомыслящими людьми? Все атеисты? Вот ты, Света, атеистка?». Спрошенная Света торопливо закивала, и тотчас ее кивок машинально повторил почти весь класс, включая и мальчика, про которого все давно знали, что он, обладатель трогательного дисканта, уже два года поет с мамой в церковном хоре. «А ты? А ты?» – стала пышная дама выборочно опрашивать других, с готовностью кивавших в ответ – и очередь вот-вот должна была дойти до Сашеньки. Она тоже, конечно, была атеисткой. Хотя бабушка и сказала ей, что носила ее грудную в церковь окрестить, чтоб не болела, но никаких ощутимых изменений это в Сашенькину жизнь не внесло, да и мама, однажды между делом спрошенная, отмахнулась, бросив через плечо, что если и есть что-то, управляющее миром, то это, во всяком случае, не бородатый дядька, сидящий на облаке, а всякие церкви и мечети – просто места грамотного отъема денег у населения, и что пока существуют невежественные люди, всегда найдется кто-нибудь, кто не упустит возможности их обобрать… Но странное дело! В собственном атеизме совершенно не сомневаясь, в ту минуту, ожидая уже непосредственно к ней обращенного вопроса учителя, она вдруг почувствовала, что кивнуть не хочет. Что этот кивок ей каким-то образом противен и совершенно неприемлем… Не соображая толком, что делает, Сашенька столкнула на пол карандаш, сразу звонко покатившийся, и самым законным образом полезла за ним под парту, избежав на этот раз очной ставки с невесть отчего взбунтовавшейся совестью… Скрючившись на корточках, она услышала сверху ехидное: «А Саша у нас сегодня сидит под партой и вообще не слышит, о чем говорят на уроке», – и сразу же вопрос был переадресован соседке, а потом потек вольный педагогический монолог: «Я это потому, ребята, у вас спрашивала, чтобы вы четко понимали разницу между научными исследованиями ученых-историков, утверждающих, что Иисус был великим Человеком-гуманистом, принесшим людям учение о добре и самопожертвовании, и измышлениями церковников, ничего общего с наукой и реальностью не имеющими…». Поняв, что опасность миновала, весьма озадаченная собственным поведением Сашенька незаметно выползла на поверхность…

Но вот теперь, через годы стоя в разрушенном и оскверненном храме, она откуда-то точно знала, что ее необъяснимый глуповатый поступок незапамятных времен – и есть причина того, что она здесь стоит, думает и мучительно, до рвущей боли в сердце, тоскует о чем-то утраченном – или, вернее, так и не обретенном… Вдруг она заметила, что у противоположной стены спиной к ней стоит высокая женщина в рваном бесцветном платье и тоже рассматривает стертые изображения. Сашенька хотела спросить ее, как отсюда выйти обратно, то есть, совсем обратно, туда, где все еще есть, а вместо этого вдруг глухо крикнула: «Чего вы здесь ждете?» – и незнакомка ответила, не оборачиваясь: «Дня Милосердия», – но сразу все вокруг стало постепенно заволакиваться тьмой, а сама Сашенька начала словно запрокидываться – и проснулась.

Сначала она вздрогнула от ужаса, обнаружив, что сидит в полной темноте, то ли чем-то придавленная, то ли связанная, а спинка сиденья неумолимо заваливается. Но сразу же услужливая память развернулась перед ней во всем великолепии, и Сашенька поняла, что все еще находится в маминой машине, покрытая душным одеялом с головой, а машина сломалась, и ее сейчас поднимают на эвакуатор… Поднимают? Нет! Уже опускают! Она, выходит, проспала всю дорогу, так никем и не замеченная, а теперь… Где она теперь? Сашенька осторожно высунулась и узнала собственный двор. Слегка, едва заметно, светало, но фонари уже не горели, и только редкие проснувшиеся окна сонно выглядывали в туманную тьму ноябрьского раннего утра. «Десятка» стояла на своем обычном месте, и буквально в нескольких метрах от нее Резинка в черной куртке с поднятым капюшоном расплачивалась с хмурым и явно недовольным водителем эвакуатора…

В один миг воскресло все пережитое – и девочка встрепенулась: нужно было бежать, быстро и незаметно, пока электронный ключ не закрыл все дверцы наглухо и не замуровал ее внутри! Но поздно – Резинка направлялась к машине… Оказалось, всего лишь к багажнику. Не заметив напоследок уменьшившуюся в размерах едва ли не вдвое Сашеньку, она с тихим шуршанием вытащила свою личную весьма не маленькую сумку и, прикрыв багажник, понесла ее к мирно ждущему собственному авто. Нужно было решаться – ничего другого не оставалось. Бесшумно щелкнув дверцей туда-сюда, девочка пригнулась, опрометью бросилась к своему запертому подъезду – и там остолбенела от неожиданной встречи: впервые совершенно позабытая, мокрая и грязная Незабудка, хрипло и укоризненно мяукая, жалась к негостеприимной железной двери. Схватив ее на руки, Сашенька в панике обернулась: возвращавшаяся Резинка теперь ясно видела в свете лестничных окон и ребенка, и животное, а что при этом думала – то на ее лице никак не отразилось. Равнодушно скользнув по ним взглядом, она открыла машину в последний раз, достала оттуда сумку Сашенькиной мамы, захлопнула все дверцы и нажала маленькую таинственную кнопочку. «Десятка» жалобно пискнула и мигнула, а женщина устало вынула из кармана свой телефон и долго молча стояла, прижав его к щеке… Наконец, ей ответили, и она очень тихо попросила: «Спустись и забери ее сумку со всеми причиндалами. Машина на месте, я жду у двери». Выслушав краткий ответ, устало прошептала: «Тогда я попросту выкину все в ближайшую помойку…». Дала отбой и осталась растерянно стоять, где была, потом подумала и спросила дрожащую Сашеньку: «Девочка, ты можешь открыть мне этот подъезд?» – на что та сначала быстро замотала головой, а потом выдавила: «Я за кошкой… выскочила, а он закрылся… А дома все спят…». Резинка махнула было рукой, но вдруг тяжелая дверь стукнула и отворилась, явив в проеме грозную фигуру Семена Евгеньевича. Он уставился на Сашеньку с брезгливым недоумением, но та уже успела, ободренная первой ложью, придти в себя и ловко скользнула мимо невольно посторонившегося отчима, лепеча нарочито по-детски: «Дядь Сень, я тут за Незабудкой выбежала…». Забыв про лифт, она на одном дыхании взмыла на седьмой этаж, нырнула в открытую дверь квартиры и вместе с кошкой бросилась в туалет. Там они обе успешно переждали быстрое Семеново возвращение и водворение в дальнюю комнату, а затем, так и не выпуская из объятий главную виновницу всех ночных бед, Сашенька на цыпочках проскакала в свою комнату, где успела сделать две очень важные вещи: поставить абсолютно мокрые ледяные тапки на батарею и придушить так и не успевший завопить будильник. Еще по дороге она знала, что сегодня в школу не пойдет ни за что: ее мама-труженица всегда уходила рано, никогда не будя перед этим дочь, а уж отчим и подавно не заинтересуется…