Текст книги "Изувеченный"

Корделия секунду помедлила, чтобы одноединственное слово прозвучало в наступившей тишине более веско.

– Все! – Ее губы округлились, выдыхая значимый звук.

Его особое значение не ускользнуло от чутких ушей Каитаны. Она слегка наклонила голову в знак того, что смысл до нее дошел. Однако более разговорчивой понимание ее не сделало. Она молча застыла на корме, как угрюмый призрак с веслом.

– Все, о чем не следует говорить… – Ее шепот был каким-то странным.

– Да, – подстегнула ее Корделия. – Я все о нем хочу знать.

От ее назойливости Каитана будто проснулась и лишь коротко пожала плечами.

– Тогда спроси у него сама.

Глава 21. Призраки в зазеркалье

Венеция, столетия назад

В палаццо де Марко стояла тишина, как в гробнице. Горничная Лючинда впустила Корделию через черный ход, как обычно. Девушка не обижалась, ведь, в конце концов, она всего лишь белошвейка и кружевница, а не знатная особа. Нужно помнить о своем месте в этом мире. Хоть иногда ей и хотелось забыть.

Едва впустив ее, Лючинда куда-то заторопилась. Еще одна смуглая молчаливая служанка по имени Санча зажгла от лучины свечи в канделябре и тоже поспешила прочь. Все слуги в этом доме опасливо оглядывались по сторонам, будто в ожидании какого-то сурового наказания даже за малейший проступок, а иногда и за его отсутствие. Все они двигались быстро и бесшумно, как тени. Видимо, им приходилось этому учиться, а иначе они лишались работы. Один мальчишка-поваренок, которого недавно взяли помогать на кухне, не в пример другим оказался улыбчивым и болтливым. И через неделю его здесь не стало. Однажды утром, придя в палаццо и не обнаружив его, Корделия спросила, где Пабло. Ответом ей была угрюмая тишина. Неужели прислуга здесь не понимала простых вопросов или по каким-то причинам ей было запрещено на них отвечать? Для собственного утешения Корделия сделала скоропалительный вывод, что Пабло выгнали за кражу пряников и яблок с хозяйского стола или устроили ему такой нагоняй, что он сам убежал. Однако внутреннее чутье подсказывало ей, что не все так просто.

Странно, как Анджела, объявлявшая себя благодетельницей всех сирот и убогих, допустила такое. Слава о ее благодеяниях по отношению к детям разносилась молвой по свету, как бесконечная хвалебная песнь. Корделия даже слышала, что она забирала сироток из приюта Пьета, чтобы облагодетельствовать их, научить хорошим манерам и пристроить воспитанницами в благородные дома. Правда, эти девочки потом куда-то исчезали… Но слухи об их исчезновениях почему-то в корне пресекались. Репутация Анджелы должна была подчеркивать лишь ее добросердечность, преувеличенную почти до святости. Разговор о любых порочных актах, связанных с ее благотворительностью, расценивался как клевета.

Как хорошо быть знатной и богатой! В этом случае ты всегда будешь права, какие бы темные тайны за тобой ни скрывались. Особенно если есть другие высокопоставленные особы, которые готовы всегда за тебя вступиться. Брат Анджелы, Винченцо, стерег ее репутацию, как цербер. И вот порочную вдову, мужья которой все странным образом умирали один за другим, все называли ангелом. Так было принято ее называть. Хотя слово «ворона» куда вернее характеризовало ее внешность и повадки.

Корделия прошла вглубь по коридорам дворца, в которых, конечно же, никого не было. Во всяком случае, она никого по пути не встретила. Но иногда в зеркалах мелькали странные тени и силуэты, а за ширмами и портьерами, казалось, кто-то шептался. Девушка уже привыкла улавливать целую какофонию голосов там, где никого нет, и видеть целую череду движущихся отражений и теней, когда рядом не присутствует тела, способного их отбрасывать.

– Это шепчутся души покойных, – объяснял ей Донатьен, – а тени могут жить и сами собой. Точно так же, как и отражение. Пойми, зазеркалье – это целая вселенная, и, когда пытаешься проникнуть в нее, еще не ясно, кого или что ты оттуда выудишь.

Корделия запомнила его слова, поэтому старалась держаться подальше от зеркал. Но это было довольно сложно, учитывая то, что они висели повсюду. Круглые, как озера, прямоугольные, квадратные, выполненные в форме овала или кленового листа, оправленные в золоченые рамы, инкрустированные эмалью и драгоценными камнями. Искусная работа сама по себе была загляденьем, не говоря уже о качественном венецианском стекле. Наверняка оно выплавлено на Мурано. Только там живут лучшие стеклодувы, и никто не может тягаться с их умением.

Хотя иногда Корделии казалось, что это множество гномов работает на Донатьена, неустанно выплавляя и высекая драгоценные предметы для его дворца. Только они могли сделать такие зеркала, в которых отражается потусторонний мир. И чаще всего эти зеркала кажутся окнами или порталами. А редкой красоты рамы в виде цветущего папоротника или плюща являются всего лишь оправой для космической черноты. В темноте казалось, что в зеркало, обрамленное золотом, можно упасть, как в яму. Корделия протянула вперед руку, чтобы коснуться изысканной оправы в форме свитых венком русалочьих тел, однако ее пальцы коснулись зеркального стекла. Корделия тут же их отдернула. Ей показалось, что ее собственное затененное отражение пытается схватить ее за руку и утащить в глубь зеркала.

Она отвернулась с такой поспешностью, что сама испугалась. И все равно навязчивое ощущение того, что отражение в нем все еще следит за ней, преследовало ее еще долгое время.

– Колдовать так же просто, как вдевать нитку в ушко иголки, наматывать клубок или делать размеренные стежки. Нужно только знать принцип, а дальше дело лишь за усердием. Когда-нибудь люди поймут, что магия не сложнее, чем ремесло или грамота, необходимо лишь получить азы знаний и использовать их с умом, – вспомнились ей наставления Донатьена. Помнится, тогда она возразила ему, что колдовство – это грех, а он лишь с улыбкой укоризненно покачал головой. И какой хищной была эта улыбка!

Теперь Корделия снова чувствовала, что потерялась в его дворце, как в зазеркалье. Такое чувство приходило к ней каждый раз, когда она оказывалась здесь одна и начинала блуждать по пустым анфиладам в поисках нужного ей пути. Столько лестниц, столько переходов, столько крытых галерей… И все это великолепие умещается меж венецианских каналов. Дворец – как шкатулка, уместившая в себе целое собрание редкостей и удивительно роскошных предметов.

Было бы удовольствием блуждать здесь, если бы не осадок чего-то тяжелого и черного. Ощущение висело в воздухе, как дым от костра. Корделия понимала, что не должна входить в дом, где совершаются магические ритуалы. Это не по-христиански. Ей нужно держаться отсюда подальше. За чародеев нельзя молиться. А ей часто, очень часто хотелось молиться за Донатьена, каким бы он ни был.

Может, поэтому его судьба и была рядом с судьбой Анджелы. Они двое равных. Противоположности таким ни к чему. Вероятно, сказалось некое предначертание в том, что Анджела родилась женщиной его круга и его интересов. Вместе такие люди могут вершить свои черные обряды хоть целыми поколениями.

Корделия же была простой и религиозной. Она верила в добрые силы, в самопожертвование ради добра, в помощь ближнему, в разделенную любовь… Ну, в последнее было лучше не верить, как оказалось. Хотя всегда есть возможность заменить любовь к человеку, который тебя отверг, любовью к богу. Она залечит раны. А легкие наговоры с примесью молитв помогут забыть… Корделия уже знала, что сделает после свадьбы Донатьена. Она попросит у Донатьена денег на изысканную ткань и сошьет себе сорочку, вплетая в нить наговоры забвения. Если потом все время носить эту сорочку под корсетом и не снимать, то она перестанет думать о нем. Должна перестать. До сих пор ее наговоры, скрепленные шитьем нитками, не подводили ни ее, ни ее заказчиков. Ее благодарили. Лишь из-за бесконечной благодарности клиентов ее до сих пор не привлекли к ответственности перед инквизицией. Всегда нашлись бы знатные господа, готовые защитить свою любимую швею, к которой без конца обращались то с одним, то с другим особым заказом.

Интересно, кто из клиентов порекомендовал ее Донатьену? Кто разрушил спокойствие ее жизни своими неосторожными похвалами? Хоть бы у него, неосторожного, отнялся язык!

Корделия до боли прикусила свои губы. Как она могла такое подумать! А если ее пожелание сбудется? Обычно ее пожелания всегда сбывались, чего бы и кому бы она ни желала. Нужно быть осмотрительнее, ведь она еще не знала молитвы или заговора, способного изменить то, что она уже сделала. По наивности она думала, что такой заговор и не потребуется. Ведь она никогда и никому не желала зла. И вот этот день настал. Она бы никогда не подумала, что такое может произойти! Как можно желать зла кому-то? До сих пор ей это было непонятно. Она хотела лишь добра другим. Хотела, чтобы у людей, окружающих ее, не было никаких горестей и печалей. Теперь все вдруг изменилось. Начал хрупко трещать и меняться подобно зеркалу ее внутренний мир. Это все влияние дворца Донатьена. Он был способен менять людей, каким-то образом подрывать их внутренние устои и даже лишать разума.

Корделия помнила о нескольких гостях, которые после визита сюда сошли с ума. В основном это были чужеземцы, приехавшие из Флоренции, Рима и даже с Кипра, поэтому никто не обратил внимание на их безумие. Никто в Венеции их просто не знал. Так что у горожан сам собой напрашивался вопрос: а вдруг они и раньше были не в своем уме? Вот синьорина Лукреция, однажды вечером побывавшая здесь на ужине, уже совсем другое дело. О ее безумии, наступившем день спустя, слухи разнеслись по всей Венеции. Благо родня сумела запереть ее в какой-то монастырь, но разговоров все еще хватало. Корделия неохотно вспоминала, что видела в тот вечер Лукрецию, которую уводили из большого банкетного зала в очень странном, взволнованном состоянии. Ее золотые косы расплелись, дорогой наряд был порван и испачкан. Она бормотала что-то об устрицах, которыми ее накормили, и загубленных душах.

Корделия не поняла ни слова, но ей вдруг стало страшно. В тот вечер осунувшееся лицо Лукреции с опустевшими глазами без зрачков преследовало ее. Потом ей было страшно об этом даже вспоминать. Страх подобен червю, он гложет и подтачивает изнутри, лишь обостряя понимание, которое неизбежно. С Лукрецией сделали что-то ужасное. Но сделали это не руками, а магией.

Корделия резко остановилась в коридоре, заметив, что впереди кто-то есть. Было темно, но она разглядела кисейное платье Анджелы, увитое галунами, и ее привычный головной убор, скорее напоминающий рога. Кавалером в черном рядом с ней, конечно же, был Винченцо. Корделии не хотелось встречаться с этой странной парой. Лучше проворно скользнуть за угол, что она и сделала. В этот миг она даже начала понимать повадки здешней прислуги. Если твои хозяева напоминают демонических существ, то куда умнее быть молчаливым и быстрым, чем попадаться им под ноги. Встреча с ними всегда будет неприятной, а их требования чрезмерными.

Корделия не хотела, чтобы Анджела заставила ее ушивать какие-нибудь порванные вещи, менять фасон уже готового платья или ставить заплаты на тюфяк, истерзанный когтями попугая, причем без всякой дополнительной оплаты. От этой злючки можно ожидать чего угодно. Корделия же не относилась к тем швеям, которые любят работать сверхурочно лишь для того, чтобы выслужиться перед своими господами.

А еще она не представляла, как высокородная синьора, обладающая таким количеством буранских кружев, что можно было бы обшить целую армию, способна переживать из-за дырочки в носовом платке или царапинки на подстилке в клетке попугая. Откуда такая мелочность у такой богатой особы?

Шуршание ее юбок было тяжелым, словно ткань с шумом сползала с гроба. Анджела что-то недовольно бурчала. Винченцо оправдывался.

– Совет Десяти начал ко мне прислушиваться, – бормотал он.

– Но не слушаться тебя до конца.

– Что, если последнее окажется нам не по силам? – В мужском голосе улавливалось сомнение, но только легкое.

– Значит, принесем еще одну жертву. – Женщина говорила куда более уверенно, почти безапелляционно. Чувствовалось, она знает, что делает. Или просто привыкла ни в чем не получать отказа.

Корделия немного высунулась из своего укрытия и заметила, что у Анджелы в руках птичка. Ручной кардинал, которому она, по-видимому, собирается свернуть шею. Куда дешевле было бы велеть слугам поймать синицу или зяблика, но Анджела, вероятно, предпочитала делать все сама. Она никому не доверит свои секреты, особенно колдовские.

У Корделии сжались и сердце, и желудок, едва она вспомнила о том, как здесь принято использовать птиц. Лучше бы ей не видеть этого той ночью! Теперь страшные фрагменты не ускользали из памяти. Мозг снова и снова прокручивал их, независимо от желания самой девушки. Ее чуть не стошнило.

Корделия поднесла руку ко рту. Ей не хотелось портить обюссонский ковер, однако придется, но приступ тошноты прошел так же быстро, как и возник. Шуршание одежд Анджелы раздавалось уже далеко отсюда. Казалось, это шуршит саван.

До Корделии уже не долетало звуков разговора. Она и не хотела слушать. Подслушивать нехорошо. И немного страшно.

Корделия с детства имела такую нехорошую черту: случайно сделав что-то предосудительное, она тут же начинала раскаиваться. И совесть мучила ее так, будто она совершила плохой поступок нарочно. Вот и сейчас она надолго замерла, не в силах сдвинуться с места.

Кроме того, ей не хотелось идти по ковровой дорожке, где только что прошла Анджела, будто там осталось нечто ядовитое. Корделия свернула в узкий тамбур и тут же ошеломленно остановилась, заметив, что в конце его кто-то стоит. Она тут же узнала этого человека, невзирая на скудное освещение. Его легко было отличить от прочих слуг хотя бы по высокому тюрбану со страусовым пером и широким восточным шароварам. А рубиновая сережка в одном ухе и вовсе могла привлечь внимание даже в полной темноте. Подобно капельке крови она блестела и переливалась на фоне черной кожи. Это был мавр, раб, которого привез с собой Винченцо из своего последнего военного похода. Весьма угрюмый и молчаливый тип с повадками шакала, всецело преданный своему хозяину. Выходит, все то время, пока Корделия наблюдала за Анджело и ее братом, этот мавр наблюдал за ней.

Глава 22. Самопожертвование

Плечо жутко болело. Казалось, на теле раскрылся некий жадный рот, требующий жжения и боли. Рана чем-то напоминает ожог. Когда подносишь к себе лезвие, кажется, что кожи коснулся огонь. И потом это ощущение не проходит. Оно лишь становится более сильным, будто в рану попал яд.

Клер зажмурилась над умывальником и плеснула ледяной водой в лицо. Холодная струя привела ее в чувство. Нужно было промыть рану, но она не посмела. Кровь уже перестала течь, но Клер даже не думала смазать чем-то порез. Стоило его обеззаразить. Но вдруг тогда ее протест против действий зеркального призрака будет не принят? Пусть лучше будет больно.

Она стерла капли воды с лица махровым полотенцем. Ее ладони пересохли от бесконечного контакта с мылом, красками и водой, поэтому она достала тюбик с жирным кремом и смазала руки. Стало немного легче.

Затем нашла в гардеробе футболку с достаточно длинными рукавами, чтобы скрыть плечи почти до локтей, и узким вырезом горловины. Это ей вполне подойдет. Необходимо скрыть шрам, чтобы люди не начали смотреть на нее косо или задавать вопросы, на которые ей нечего будет ответить.

Клер знала, что и зачем она делает, но не собиралась никому открывать суть своих экспериментов. За сегодняшнее утро она уже несколько раз позвонила Шанне, но у той никто не отвечал. Оставалось только надеяться, что худшего еще не случилось. Корделия надеялась изо всех сил, но это мало помогало. После десятого звонка, на который никто не ответил, она начала беспокоиться. Надиктовывать информацию на автоответчик ей вовсе не хотелось. Что вообще она может сказать, чтобы это не звучало полным бредом?

Она заварила крепкий чай с мятой как успокоительное, помогающее забыть о боли. На столе были разбросаны какие-то эскизы, которых она не помнила. Неужели все это она нарисовала? Клер обескураженно взяла в руки пачку набросков. Да, рисунки по стилю напоминают ее, только она не помнит, чтобы сама это рисовала. И как-то в них все слишком схематично, больше похоже на реальные виды местностей, чем на ее типичные фантастические картинки.

Сев на диван, Клер начала перебирать работы. Она узнавала те места, которые изображены на бумаге. Это все виды Венеции. Дворцы в готическом и романском стиле, большие и маленькие каналы, лодочные регаты, очертания соборов и монастырей. Она даже припоминала название этих мест, хотя не помнила, где встречала их раньше, и подписей внизу рисунков тоже не было. Рисунки тоже были оформлены как-то странно внутри картушей, как иллюстрации или дополнения к чему-то. Зато она могла перечислить их по названиям. Вот мосты Риальто, Гулье, Дела Либерта, Скальци, Арсенал, мост Академии, мост Конституции. Вот канал Канареджо и Дворцовый канал. А дворцы… Клер знала название каждого по имени владельцев. Палаццо Бальби, Гримани, Лоредан, Тьеполо, Фарсетти, Кавалли, Лабиа, Дандоло, Грасси, Чентани, Барбариго, Барбаро и палаццо деи Камерлинги. Клер их легко различала, хотя все они на рисунках выглядели такими похожими. На черно-белых рисунках мосты и здания Венеции кажутся такими однообразными. Было бы что нарисовать, чтобы при этом не скопировать других. Мост Вздохов… Клер задержала на нем пальцы. Лучше было на него не смотреть. Тут же нахлынула какая-то тьма и скорбь. Желание мести.

Ночь, тьма, казнь…

Клер хотела отложить пачку рисунков, но вдруг заметила легкие дополнения, сделанные карандашом. Похоже на поправки или… Пришлось взять лупу, чтобы их разглядеть. Это были тела в воде, похожие то ли на рыб, то ли на женщин. Неужели русалки? Клер видела их всюду. У оснований мостов, под днищами лодок, в каналах, в тени пролегающих над их головами дорог. Создавалось ощущение, что русалочье племя поселилось под сваями города и подтачивает его со стороны воды, а жадные руки тянутся к ничего не подозревающим людям.

Она выхватила из стопки один рисунок. Русалка впилась зубами в руку женщины, уснувшей в гондоле. И все это происходит недалеко от моста Вздохов. Странно, как жители Венеции не раскинули сеть, чтобы ловить русалок за их преступления. Или люди просто их не замечали. А может, замечали лишь тогда, когда из их цепких скользких рук уже не уйти. На рисунках четко были изображены сценки, в которых русалки поедают уже мертвых людей. Клер отложила работы с чувством какого-то странного неприятия. Ощущение было таким, словно она прикоснулась к чему-то мерзкому и опасному.

Что она вообще знает о русалках? В ее воображении, впрочем, как и в народном фольклоре, это всегда были красивые и романтические обитатели вод. Селки, никсы, мавки, корриганы, озерные девы, духи источников, сладкоголосые сирены из древнегреческих мифов. Все они хоть и были опасны для смертных, но вовсе не являлись поедателями мертвечины. Да, русалки утягивали на дно неосторожных рыбаков, плененных их прелестями. Да, селки бросали своих смертных любовниц, оставляя им для воспоминаний лишь безумие и нечеловеческое дитя. Да, сирены своим пением сводили моряков с ума. Но никто из них не лакомился человеческой плотью. Для сказок и мифов это противоестественно. Разумеется, существовали версии, что духи вод – это на самом деле умершие без крещения дети и утопленницы. Но никто не упоминал об их нападении на смертных ради пищи. Людоеды и русалки – это разные сказки. Но для Клер все сливалось в одно. Она не могла избавиться от настойчивого ощущения, что сваи Венеции подтачивают именно русалочьи полчища, с незапамятных времен обитающие там. Это их жадные скользкие руки медленно утягивают величественный город на дно. Сколько там было затоплений! И сколько еще будет до того, как город исчезнет!

Клер вдумчиво повертела глобус, стоявший возле книжных стеллажей. Что вообще она знает о Венеции? Пожалуй, в ее распоряжении всегда имелись лишь энциклопедические сведения, да и то довольно скудные. Венеция – город в Северной Италии на берегу Адриатического моря. В Средние века он был центром Венецианской республики. Сейчас это столица региона Венето и весьма лакомый кусочек для туристов. Он построен на ста восемнадцати островах Венецианской лагуны, в нем насчитывается сто пятьдесят каналов и четыреста мостов. Все, кто ездил туда, поражены необычным водным транспортом: речными трамваями-вапоретто, паромами, барками, гондолами, мини-метро. Вроде бы план построить там большое метро провалился из-за дороговизны и опасности такого сооружения. А тяжесть зданий и промышленный забор воды из артезианских скважин провоцируют постепенное затопление города.

Ей всегда казалось, что идея выстроить город на воде была слишком безрассудной и когда-нибудь он снова уйдет под воду. Это лишь вопрос времени, а еще растущей агрессивности тех существ, которые обитают под ним. Есть ли там и вправду эти существа? Злит ли их то, что над местом их водного обитания возведен город? Или они, напротив, рады тому, что вблизи появилось так много пищи? Часто ли в Венеции исчезают неосторожно приблизившиеся к воде туристы? Вопросы вертелись у Клер в голове, и она бесцельно вертела глобус, будто он мог дать какой-то ответ. А еще в мозгу вертелись обрывки когда-то прослушанных лекций. Клер даже делала конспекты, которые должны были где-то сохраниться, в каких-то потрепанных тетрадках и блокнотах. Теперь она помнила только, что город построен на сваях из лиственницы, прорастающей в Альпах, которая почти не гниет в воде и из которой получают смолу, известную как венецианский терпентин. Почему-то ей мерещились когти и зубы-иголочки, дерущие эти сваи. А еще скользкие чешуйчатые тела в воде с человеческими туловищами и перепонками на пальцах. Интересно, как давно они обитают в глубинах? С космических времен, описанных Лавкрафтом? Еще раньше? Раньше, чем область Венетия подверглась нашествию вестготов, гуннов Аттилы и лангобардов. Раньше, чем возникли Равенна и город на континенте, именуемый Аквилея. И уж конечно, намного раньше, чем на островах Маламокко и Торчелло основали первый центр будущей Венеции. Все дело было, наверное, не в городе и его жителях, а в том, что он стоит прямо на воде. Если вместо широких дорог дома, подобно рекам, разделяют каналы, то существам из воды легче сюда проникать. Что они с успехом и делали. Клер подумала, как много жертв им можно найти, например, во время карнавала.

Клер почему-то не хотелось ехать на экскурсию в Венецию, хотя почти все ее друзья побывали там и очень хвалили местные достопримечательности. Ее многократно уговаривали поехать с компанией на венецианское биеннале, но она каждый раз находила предлог, чтобы отказаться. В Венеции будто осталось что-то мрачное. Что-то похожее на шрам от пореза. Стоит растревожить его, и он опять закровоточит. Так же и этот город, с виду похожий на иллюстрации к книге о сказочных странах. Необычайно красивые виды манят, но стоит тут очутиться, и снова откроется какая-то рана.

Клер вспомнила о ране под футболкой и поморщилась. Даже если снова пойдет кровь, на фоне черного хлопка она будет незаметна. Черный цвет все скрывает.

А еще есть толща зеркала, которая тоже скрывает слишком многое. Клер глянула на свое отражение. Сегодня оно было одно. Никакой призрак не смеялся над ее тщетными попытками урезонить зло с другой стороны зазеркалья. Возможно, ее пролитая кровь действительно лишает его сил на какое-то время. Если так, то насколько долгим может быть это время? Настолько же долгим, насколько сильна нанесенная рана? Действительно ли он боится ее боли или она просто хочет думать так?

Когда чего-то слишком сильно хочется, то желание затмевает разум и ты начинаешь принимать любую мелочь за начало его осуществления. Вот и сейчас Клер встрепенулась от звука телефонного звонка и тут же схватила трубу, ожидая услышать голос Шанны. Но на другом конце провода была Ирен. Она трещала что-то без умолку о ежегодной встрече выпускников и только что открывшейся выставочной галерее, в которую Клер не мешало бы обратиться со своими художественными работами. Болтушка Ирен слишком много на себя брала, без конца докладывая ей о выставках, вернисажах и студиях, где не хватает именно ее работ. Клер не могла дождаться момента, когда собеседница выговорится. Клер слушала и жалела о том, как опрометчиво поступила, когда сообщила свой телефонный номер всем бывшим приятельницам и однокурсницам. Многие из них, как оказалось, умели проявлять редкую надоедливость.

– Кстати, ты уже слышала о Шанне?

– Что? – Клер отвлеклась и прослушала что-то важное. – Ты о чем? Что там с Шанной?

– О, слышала бы ты о ее травмах! Они с дружком угодили в какую-то аварию, хотя как им это удалось…

– Но они живы? – Клер затаила дыхание.

– Да, – бодро отозвалась Ирен. Ее это явно разачаровывало. – Вроде раны у них сильные, но заживут ведь когда-нибудь.

– Спасибо, что сообщила, – пробормотала Клер и тут же спохватилась, что сказала лишнее. Ирен ведь не знала, что именно этого сообщения она и ждала, только из других уст.

– Да не за что, – Ирен даже не заметила ее промаха. Ее собственная любовь поболтать всегда извиняла перед ней пустословие других. – Может, встретимся и поговорим за чашечкой кофе…

– Да, конечно, только как-нибудь потом. – Клер казалось, что трубка уже приросла к уху, но нужно было закончить разговор какой-нибудь формулой вежливости. – Сейчас у меня слишком много дел. Знаешь ли, работа…

– А, ясно, – насупилась собеседница. – Ну, тогда пока.

– Да, пока. – Клер чуть не застонала от облегчения, когда в трубке наконец раздались долгожданные гудки. И все-таки одна ценная новость, полученная от Ирен, стоила целого часа ее трескотни. Значит, попытка убить Шанну и ее друга была, но они остались живы. Вот целы ли они? Хотя если бы их травмы оказались слишком сильными, то Ирен бы об этом не умолчала. Она любила скандальные подробности и любопытные факты. О них ведь можно так долго дискутировать. Если она не пустилась в долгие объяснения, значит, увечья оказались незначительными. Это уже победа.

Спасти чью-то жизнь ценой собственной крови. Клер снова бросила взгляд на зеркало, и на этот раз ей показалось, что кто-то потусторонний мелькнул там подобно маске неистового немого гнева. Он был бессилен. Ну, не совсем. Ведь силы устроить аварию у него нашлись. Смерть, которая носит характер несчастного случая, – это конек его дьявольской силы. Если не может добить жертв, он их увечит так, что они сами хотят умереть. Но Клер догадалась, как можно этому воспротивиться. Если демон в зеркале боится ее боли и теряет силы, когда она наносит себе раны, то следует наносить эти раны почаще. Тогда она изранит себя, но спасет других. Разве это не прекрасно, знать, что жертвуешь собой ради чьего-то спасения? Разве не этому учит людей религия и вера в добро? Клер чувствовала, как боль постепенно превращается в некое мучительное наслаждение. Нанесенная рана оправдала себя. Жизнь Шанны и ее избранника стоила того, чтобы ради них порезаться. А вот стоит ли гибель демона в зеркале того, чтобы умереть самой? Клер внимательно вгляделась в зеркальную глубину. Кто на самом деле обитает в ней? Что за существо манит ее за собой в какой-то дьявольский зазеркальный мир? Каким бы оно было, если бы не было изувеченным? И почему оно хочет изувечить других? Что плохого они ему сделали? Он будто смотрит на мир глазами Клер, выбирая себе жертв через ее взгляд на них. Она словно выступает в роли его проводницы в человеческий мир из зеркала. Но она уже знала, как его остановить или, по крайней мере, придержать. Клер сжала в руке рукоять кухонного ножа. Если нужно причинить себе боль, чтобы спасти других, то она на это готова.