Текст книги "Изувеченный"

Глава 19. Прозрение

– Как ты не понимаешь? Некоторые люди как саранча. Если не искоренить их, то они пожрут все вокруг себя. Все прекрасное…

Его голос, казалось, исходил откуда-то из далекого прошлого. Клер посмотрела в зеркало, но оно было на этот раз пустым. Там виднелось лишь ее собственное отражение. Не в зеркале, рядом с собой она видела существо в аристократическом костюме, сжимавшее нож и шептавшее ей на ухо изуродованными губами.

– Люди как блохи. Люди как пиявки. Они непременно намеренно причинят зло другим. Когда-нибудь. Мы с тобой иные. И я никому не позволю обидеть тебя. Я уничтожу их раньше, чем они посмеют привести в исполнение свои коварные планы. Даже раньше, чем эти планы созреют в их голове. Я должен тебя оберегать, даже если ради этого придется вырезать весь мир.

Он шептал так горячо и страстно, и так откровенно, как будто сам не подносил остро отточенный нож к ее щеке. Только его слова не были лицемерием. Они были как темная молитва.

Клер почти ощутила порез на своей щеке. Только чувство раны было иллюзорным, как и фрагменты фантастических воспоминаний. В ее памяти всплыло лицо женщины по имени Анджела. Оно было довольно симпатичным, хотя вначале почему-то показалось ей неприятным. Клер взяла уголек и попыталась нарисовать его на листе бумаги. Зарисовка вышла довольно гротескной. Черты женского лица получились грубыми и слишком крупными. Особенно губы. Они будто старались раскрыться и съесть кого-то. От картинки исходила почти ощутимая опасность. Руководствуясь каким-то потаенным инстинктом самосохранения, Клер достала зажигалку и подожгла листок. Впервые она наблюдала, как горит бумага с ее же собственной работой. И ей это вдруг понравилось. Разрушать иногда так же приятно, как и созидать. Особенно если чувствуешь, что наносишь кому-то, кто желал тебе зла, ответный удар.

Возможно, он все-таки был прав. Хотя бы в чем-то.

И все-таки Клер испытывала смутное ощущение вины. Как будто это она была виновна в гибели всех тех людей, которых случайно замечала на своем пути, а потом наблюдала, как увозят их изувеченные трупы.

Те, от вида которых ее обжигало в толпе, были обречены. Поэтому ей становилось больно на них смотреть.

Понять все можно было очень просто. Только она долго отказывалась понять очевидное. И в общем-то, в этом ничего удивительного не было. Если правда содержит в себе хоть какую-то долю мистики, то люди отказываются ей верить. В ситуациях, с которыми столкнулась Клер, мистического оказалось слишком много.

Теперь она разглядывала шрам от пореза на своей руке так внимательно, словно это могло дать ей ответы на вопросы. Выходит, ее душевная боль при виде человека была предчувствием того, что этот человек безвременно погибнет. Возможно ли, что, нанося себе физические травмы, она спасет этих людей? Вопрос мучил ее день за днем. И имеет ли она право спасать других, зная, что они все равно останутся изувеченными? Что, если они сами выбрали бы смерть? Но есть и третий вариант: нанести себе рану поглубже и ждать, что кто-то из намеченных судьбой жертв останется жив и отделается лишь ушибами и синяками, а не серьезными увечьями.

В головоломке, которую она пыталась сложить, было так много противоречий и незаполненных мест. Размышления причиняли почти физическую боль. Клер смотрела на сверкающее лезвие бритвы на туалетном столике и чувствовала, что она должна попробовать… порезаться еще раз. Поглубже. Тогда все станет ясно. Может ли она сдержать собственного демона путем нанесения себе физических ран. Остановит ли его ее боль. Хватит ли ему лишь ее порезов, чтобы на какое-то время успокоиться и не мучить больше других.

Клер старалась отогнать от себя доводы, что он вершит правый суд, когда убивает. Однако в голове снова всплыло лицо женщины, которую звали Анджелой. Ее приторная, ядовитая улыбка, ее лукавые глаза, искрящиеся хитростью, само исходящее от ее образа зло. Если не убить таких, как она, то они убьют тебя.

При мыслях об Анджеле Клер ощутила себя так, будто кто-то накинул на ее шею дорогое ожерелье и пытается ее задушить. Ее пальцы невольно потянулись к горлу. Какое неприятное чувство!

Вот в такие моменты вспоминаешь, что нож Донатьена может стать для тебя единственным спасением от людской зависти и ревности.

Донатьен! Имя пришло на ум само собой. Давно забытое слово искрилось множеством граней, как алмаз. Красивое имя. Как у принца. Однако Клер нахмурила свои изящные брови. Разве не так звали маркиза де Сада? Невольно она поморщилась. Хотя и знала, что к этому безумному эротоману герой ее снов не имеет никакого отношения.

Фильмы и книги о де Саде неизменно вызывали у нее сильное отвращение. Донатьен был другим. Он не мог избить кого-то из-за каких-то извращенных сексуальных наклонностей. У него их просто не было. Но было что-то другое. Клер задумалась о жертвенных животных, трепещущих под ритуальным кинжалом. Она ничего не знала о колдовстве, но подумала, что неплохо бы полазить по сайтам Интернета и ознакомиться с этой темой. В ее личной библиотеке не имелось книг о магии или сборников заговоров. Хотя она знала, что Шанна, например, имеет целое собрание инструкций по наговорам, оберегам, наведению и снятию порчи. Конечно, все это было не более чем безобидное хобби. Но иногда Шанне хотелось, чтобы ее считали потомственной белой ведьмой, загадочной и имеющей некую тайную силу.

Шанна почти всегда одевалась в черное. Причем наряды у нее были довольно экстравагантные и элегантные. Она шила их сама и в них скорее была похожа на черную колдунью, чем на белую, причем довольно привлекательную. Ее любовь к болтовне порой раздражала Клер, но, может, стоило все-таки разок зайти к ней в гости и поболтать. Шанна приглашала ее заходить так часто и так настойчиво, что, отказываясь, Клер порой понимала, что поступает грубо и бестактно. Она не очень жаловала готов, разве только антикварных, потому что те всегда были изысканно одеты и их забавно было рисовать.

Клер невольно подумала, что Шанне понравился бы тот венецианский дворец, который она видит во сне. Это было поистине незабвенное зрелище и такое реалистичное. Даже сейчас, смотря на скромную обстановку своего дома, Клер ощущала себя гостьей в том дворце, где полно дорогих зеркал в затейливых рамах, где стены украшены шпалерами и ламбрекенами, а потолки расписаны купидонами. Жить в такой роскоши – это сказка. Клер попыталась декорировать свое скромное жилье так изящно, как только могла: всюду развесила картины, керамические маски и акварели, расставила на полках украшения, вырастила в кадках цветы. Все вышло очень мило, но с великолепием того дворца даже ни один музей не смог бы сравниться.

Единственная вещь в доме Клер, казалось, не уступала дворцовым роскошным вещицам. Зеркало на стене в изысканной золоченой раме. Оно словно отражало ту роскошь, которую Клер видела во сне, и сохраняло ее где-то в глубине амальгамы. Один внимательный взгляд в него, и можно увидеть то, чего в комнате нет. Самым роскошным было, конечно же, отражение самой Клер. Только она в последнее время старалась не думать о собственной красоте, потому что тут же вспоминала острый нож, который может эту красоту легко разрушить. Пока не тронутая им кожа казалась ей только временно существующей материей. Одно прикосновение лезвия, и красоты не станет. Даже если оно пройдется по коже нежно, почти любовно, оно все равно все разрушит.

Клер не хотелось об этом думать, поэтому она отвернулась от зеркала. Собственная уязвимость ничуть не радовала ее, и все равно идея вновь порезаться была соблазнительной. Это все равно что бросить вызов судьбе.

Клер оставила на столе недоеденный заварной крем и круассаны. Она была голодна, но чувствовала, что есть не может. Желудок будто свело. На миг при виде лакомств на блюдцах она ощутила что-то наподобие колик. Но недомогание не помешало ей выйти из дома, взять из пристройки велосипед и отправиться на небольшую прогулку по городу.

Погожий летний день был прекрасным. Правда, скоро лето кончится. Клер заметила пару рано пожелтевших листьев в кроне ясеня, проследила, как сыплется на дорогу пух от созревших каштанов. Она остановилась, чтобы сорвать с лужайки отцветший одуванчик и сдуть с него белые тычинки одним дыханием. Они веером полетели ввысь. Ощущение было таким, будто она запустила воздушного змея.

Клер сложила губы в трубочку, чтобы сдуть последнюю тычинку, и тут заметила, что кто-то наблюдает за ней. Человек стоял в тени падуба. Даже в такую жару он был тепло одет. И лицо пряталось в тени от причудливого головного убора, но Клер видела, как сверкают его глаза и как изуродованы его руки.

Она бросила стебель от одуванчика, почти запрыгнула на сиденье велосипеда и закрутила педали так энергично, будто за ней гнался сам дьявол. Так нервничать опасно. Клер чуть не съехала в кювет, но вовремя успела затормозить.

Обычно ей нравилось кататься на велосипеде, скейте или роликовых коньках. И она ни разу не получала травм. Однако сегодня сумела зацепить ремешок сандалии за педаль и поранилась. Надо же! Клер нагнулась и смахнула пальцем кровь с крошечной ссадины на ступне. Жаль, что нет с собой пластыря или йода. Ранка болезненно ныла. Но это было совсем не похоже на ту боль, которую она познала недавно. Легкое жжение, подобное комариному укусу, не шло ни в какое сравнение с глубокой раной, намеренно нанесенной ножом.

Клер посмотрела по сторонам. Кругом зеленели кусты и газоны какого-то сквера. В пустой беседке среди герани никто не сидел. Каштаны все так же роняли свой пух. Где-то бил маленький фонтанчик. Струи в нем были такими слабыми, что, казалось, вот-вот высохнут. В конце августа природа действительно начнет усыхать. Клер вспомнила, что как раз в августе у Шанны день рождения. Можно будет даже не покупать ей подарок, а всего лишь поделиться своими ночными видениями. Для Шанны любая возможность исследовать потустороннее уже сама по себе была подарком.

Клер заметила вдруг пару, идущую прочь от парка аттракционов. На девушке черная юбка с воланами и блуза на шнуровке такого же темного ночного оттенка. Как похоже на Шанну. Клер сощурилась, стараясь ее разглядеть. Шанна слегка осветлила волосы, которые раньше были темного фиолетового оттенка. От этого она и выглядела немного незнакомой. А еще она казалась очень довольной. Впервые за долгое время. Наверное, все дело в ее спутнике. Клер перевела взгляд на высокого брюнета рядом с подругой и ощутила легкий огненный разряд. Боль снова прокатилась по всему телу. Знакомое ощущение! Клер надеялась, что оно никогда больше не повторится. Но вот удар током настиг ее вновь. Она уже знала, что это означает.

Нет, подумала Клер. Нет, только не друг Шанны. Кем бы он ни был, с ним не должно этого случиться. Он ведь любит ее. Или, по крайней мере, у них сильная взаимная симпатия. Клер неотрывно наблюдала за парой, которая, смеясь, удалялась. По жестам и смеху было похоже, что между ними начинается роман. Для Шанны это так нетипично. Ей всегда было сложно найти парня, который бы разделял ее готические наклонности или хотя бы относился к ним нейтрально. Клер вспомнила, как рыдала обиженная Шанна, когда какой-то придурок, которого она подцепила в клубе, бросил ее сразу, едва узнал, что она готка. Ей нельзя снова остаться без друга. Это ее убьет. По крайней мере, морально.

Шанна снимала жилье в небольшом коттедже где-то на этой улице. Клер помнила ее адрес, но не хотела напрашиваться в гости в тот день, когда подруга занята. Пусть лучше проведет время с приятелем. К тому же Клер все еще ощущала гнетущую тяжесть, как после солнечного удара. Вместе с этим проснулась скорбь. Неужели парень Шанны тоже умрет? Или она печалится о нем раньше, чем следовало бы? Не стоит заочно хоронить еще живых людей, с ними ведь может ничего плохого и не случиться, вопреки любым опасениям. И все же мрачное скорбное чувство как червь подтачивало ее изнутри. Как будто она уже стоит над чьей-то разрытой могилой и сыплет туда горсти земли. А возможно, в похоронах не было бы нужды, если бы она нанесла себе свежую рану.

Клер задумчиво шла по дорожке, ведя велосипед перед собой. Ее пальцы судорожно вцепились в руль. Засохший шрам на руке припекло солнце, и кожа вокруг него начала сильно чесаться. Клер заметила, что прохожие с подозрением смотрят на этот шрам. Им даже в голову не приходит, что она могла нанести его себе сама. Скорее всего, наивные люди полагают, что она попала в какую-то передрягу.

Клер сознавала, что бессмысленно идти к подруге и предупреждать ее о том, что с ее парнем в ближайшее время может произойти какой-то несчастный случай. Ее предостережению просто не придадут значения. Над пророчицами чаще всего смеются. Ведь никто же не верил словам Кассандры, хотя они и оказывались роковыми. Вот и в жизни так. Если она скажет о предстоящей трагедии, то вначале это сочтут глупостью, а потом начнут в чем-то подозревать. Лучше просто промолчать. В конце концов, может, на этот раз ей показалось неправильно. Вероятно, у нее действительно случился солнечный удар, а парень Шанны тут совсем ни при чем.

И все же, едва вернулась домой, Клер тут же взяла остро отточенное лезвие.

«Не смей!» – казалось, вопил некто из зеркала, но Клер не придала его протестам значения. Она поднесла нож к своему плечу и приготовилась к тому, что ее сейчас обожжет боль.

Глава 20. Русалочий голод

Венеция, столетия назад

Корделия встрепенулась во сне, будто кто-то ее позвал. Она проснулась и села в постели. За окном клубился пар. Иногда, смотря в окно, она ощущала, что за окном пролетают некие существа и заглядывают в ее каморку. Обстановка здесь была очень скромной. Комнатка находилась высоко над швейной мастерской. Рядом расположился ремесленник по изготовлению масок. Весьма умелый и добрый старик, мастер своего дела. Он работал днями и ночами не покладая рук. И за выполненными заказами к нему приходили многие знатные вельможи. Корделия выпросила у него золоченую маску крылатой богини Ники. Сейчас драгоценный предмет висел на настенном крюке и озарял убогую комнатушку. Уши маски расходились в форме сложенных крыльев. Языческая красота, но было в ней и нечто от типично ангельской холодности.

Впервые Корделия поежилась от холода, охватившего ее при мысли об ангелах.

Сейчас раннее утро, но какие-то настораживающие звуки уже раздавались с улицы. Руководствуясь инстинктом, Корделия накинула на плечи шаль и спустилась вниз. Кто-то будто ждал ее внизу, и она должна была идти. Возможно, ее привлек плеск весел и звук легкого удара, когда нос гондолы уткнулся в пристань. Кто-то причалил к самому порогу. Правда, из окна ей показалось, что гондола пуста. Но ведь кто сидит в фельце, все равно не видно, пока не подойдешь и не откинешь рукой бархатистый полог внутренней кабинки.

Корделия не думала, что в такую рань гондолу могли прислать за ней из палаццо де Франко, разве только Донатьену она зачем-то срочно понадобилась. Девушка открыла дверь и вышла в утреннюю прохладу. Над каналом клубился туман. Он был непривычно густым и белесым, как парное молоко. Корделия вздрогнула, вспомнив о том, каким образом может появляться такой туман. Она уже подсмотрела однажды, кто способен призывать туманы. Только она поклялась себе, что не расскажет об этом никогда и никому. И была уверена, что сдержит клятву. Лучше было даже не вспоминать того, случайной свидетельницей чего она стала.

Гондола одиноко качалась у пристани. Трос был даже не закреплен. На корме никого. Весло куда-то исчезло. Корделия не сразу заметила фигуру, плашмя лежавшую на каменистом берегу. Это был гондольер. Его нетрудно было узнать по нарядной одежде. Вначале Корделия даже не поняла: пьян он или упал в обморок, а может, стал жертвой нападения. Правая рука, которая должна была сжимать весло, безвольно покоилась в воде. А по его груди тянулись какие-то мокрые нити, переплетенные с водорослями. Они шевелились, как змеи или ножки медузы. Сперва Корделия даже подумала, что к мертвому телу прилипла медуза.

Она настороженно приглядывалась к движущемуся существу, пока не поняла, что это женская голова. Открытие ее поразило. И действительно в воде проглядывали очертания спины и плеч, абсолютно нагих. Голые руки с синеватой кожей жадно впились в ключицы гондольера.

Корделия остановилась на полпути. Она слышала о таких существах. От Донатьена. Он предупреждал не верить им. Только она до сих пор больше всего не верила в сам факт их существования. По-видимому, зря.

Остановилась она тоже слишком поздно. Стук ее каблучков уже привлек водяную тварь, и она резко вскинула голову. Рана, раскрывшаяся на груди гондольера там, где только что были волосы женщины, оказалась подобной багряному цветку. Должно быть, именно так выглядит провал в кратере вулкана.

Корделия отшатнулась от существа, злобно зашипевшего на нее. Оскаленные зубы все до одного были острыми, как иголочки. От съеденной плоти рот окрасился рубиново-красным. А глаза… они были не такими красивыми, как у человека, а круглыми, скорее напоминающими рыбьи.

Корделия попятилась и поспешно хлопнула дверью, опустила задвижку. Ей не хотелось даже вспоминать о том, что она только что видела.

Водяницы – так Донатьен называл подобных созданий. Сама Корделия вспомнила слово «русалки». Интересно, если бы она стала разглядывать это существо внимательнее, то внизу, где начинается талия, можно было бы увидеть чешуйки рыбьего хвоста. Донатьен знал ответы на все вопросы, но его лучше ни о чем не спрашивать. Опасно задавать вопросы такому, как он. Еще опаснее с ним встречаться. Но Корделия не отказалась бы от этого удовольствия, даже зная, что врата рая захлопнутся перед ней навсегда.

Она знала, что делала. Она сознательно шла на риск. И не жалела об этом. Видеться с Донатьеном было так же рискованно, как плавать в каналах, полных кровожадных тварей, или класть руки в раскаленную докрасна печь. Глупо думать, что ступишь в огонь и не сгоришь. Но Корделия искренне на это надеялась. Все, что у нее было, – молитвы и надежда.

К полудню за ней приплыла Каитана. Бесподобная, она стояла на носу гондолы, ловко управляясь с веслом. Ее движения были грациозны. Казалось, по каналу плывет не гондола, а королевская ладья. И все же прохожие недоуменно оборачивались ей вслед. Ведь Каитана все-таки женщина. Роскошный берет с павлиньим пером не мог скрыть копну ее каштановых волос.

Те, кто привыкли к такому зрелищу, уже ее не осуждали. Гондольеры – особая каста. От цехов и гильдий ремесленников их отличало не так уж и много. У них тоже были свои внутренние правила и уставы. Например, только мужчина имел право заниматься этой профессией. Закон хоть и был неписаным, но бдительно соблюдался. Тем не менее Каитана сумела пополнить ряды гондольеров, обойдя все установленные правила. Все дело заключалось, наверное, в ее буйном нраве, непокорном, как море. А еще в том, что из всех детей в семье гондольера выжила она одна. Братья и отец отошли в мир иной, а ей досталась в наследство гондола и полученные навыки. Теперь она справлялась с отцовским ремеслом сама. Это было лучше, чем выйти замуж и во всем подчиняться мужу. Так считала своевольная Каитана.

Корделия ее мнение разделяла. В конце концов, она сама поступала так же, просто ремесло ее – более подобающее женщине. Хотя могли ли здесь быть строгие принципы? Стоило взглянуть на Каитану в наряде гондольера, и уже язык не поворачивался сказать, что женщине такое занятие не к лицу.

Стройная и соблазнительная женщина-гондольер стала украшением каналов Венеции. Хоть вначале многие и пытались оспорить у нее право заниматься этим трудом, но со временем им пришлось смириться. Красавица в обтягивающих бриджах и расшитой галунами куртке была еще и умелым гребцом. А сколько у нее было богатых поклонников… чаще всего из тех, кого она же возила по каналам. С ней легко знакомились, в нее быстро влюблялись и еще быстрее забывали о ней. С женщиной из низкого сословия всегда можно просто расплатиться. Так и делали знатные господа. Очевидно, так сделал и Донатьен. Это он начал присылать за Корделией женщину-гондольера и представил Каитану как свою доверенную подругу. Сам он познакомился с ней во время своих ночных поездок, которые не обсуждались. Корделия так и не решилась спросить, насколько близко они знакомы.

Даже если они и были любовниками, это осталось в прошлом. Каитана получила свой кошель золотых монет, а Анджела скоро получит свое свадебное платье, расшитое россыпью жемчуга и дробленых драгоценных камней. Ее наряд стоит целого состояния. На знатной даме подобает жениться, а перед незнатной и небогатой девушкой можно не иметь никаких обязательств. Вроде бы все граждане Венеции равны, но это равенство только на словах. Корделия отлично сознавала, что, пока ее имя не вписано в Золотую книгу, она не может стать ровней Донатьену. Его место во дворце дожей, ее – в швейной мастерской.

И все же иногда она любила помечтать… Мечты были сладкими, как всплески волн в канале под веслом Каитаны.

– Все говорят о свадьбе, да? – Корделия начала разговор раньше, чем ступила на борт ее гондолы. Она слышала, как где-то звонил колокол, возвещающий о предстоящем торжестве. Каитана в ответ только пожала плечами и взялась за весло.

Проще было заставить ее спеть баркаролу, чем поговорить о скорой женитьбе Донатьена. Не может же Каитана и вправду ревновать? У нее уже много других поклонников. К тому же она самодостаточна и независима, чтобы мучиться от таких мелочных чувств, как обида на бывшего ухажера или ревность. Здесь было что-то совсем другое. Хотя какой еще может быть причина, по которой Каитана каждый раз скорбно опускает глаза, когда речь заходит о свадьбе Донатьена. Как будто речь завели о похоронах или о каком-то преступлении, которое только еще будет совершено.

– Что не так? – Корделия расправила складки шифонового платья в фиалках, за которое заплатил Донатьен, и выжидательно посмотрела на собеседницу. Увидеть ей удалось только изгиб шеи Каитаны и локоны, выбивавшиеся из-под берета. Девушка старательно отворачивалась, делая вид, что увлечена греблей. В то же время весло стало как-то неуклюже двигаться в ее руках и даже задело борт проплывавшей мимо гондолы. С противоположной стороны послышалась приглушенная брань, и Каитана пришла в себя. Как раз вовремя, для того чтобы весло не выскользнуло из уключины.

Корделия помнила, как весело им было с Каитаной, когда они вдвоем потихоньку выпивали, посещали тайком игорные заведения и, смеясь, носились по площади Святого Марка. Вместе они могли заигрывать с молодыми людьми и даже хулиганить. В свободное время Каитана выказывала себя очень веселой и беззаботной. Но лучше было не заговаривать с ней ни о личных занятиях Донатьена, ни о его наклонностях. Подруга тут же замыкалась в себе или становилась крайне рассеянной, на вопросы прямо никогда не отвечала. Вот и сейчас был тот же случай.

Корделия уже решила, что из нее и слова не вытянешь, и поудобнее устроилась на обитом бархатом сиденье. Они как раз проплывали под мостом Вздохов. Сегодня по нему не проводили осужденных, но у Корделии все равно возникло неприятное ощущение, похожее на предчувствие беды.

– Как ты думаешь, сегодня кого-нибудь казнят?

– Вчера казнили, – неохотно откликнулась Каитана и чуть отвела в сторону весло.

– Жуткое, наверное, было зрелище.

– Бывает и хуже.

– Да? – Корделия посмотрела на нее с любопытством. Имела ли в виду Каитана то же самое, за чем однажды ночью удалось подглядеть ей?

В воде у борта гондолы что-то быстро мелькнуло, и Корделия испуганно подалась в сторону. Она вспомнила о русалках. Или как еще называть тех существ, которые обитают в воде? Что случится, если весло Каитаны нечаянно заденет одно из этих водных созданий? Накинется ли оно на гондолу? Станет ли мстить потом? Корделия вспомнила русалку, поедающую плоть гондольера. Правда, под ее окном потом не нашли никакого трупа, но гондола, оставшаяся и без присмотра, и без хозяина, еще долгое время вызывала толки. Течением ее отнесло намного дальше от места, где жила Корделия. Но догадаться, что это та самая гондола, было нетрудно.

Корделия невольно задумалась о том, что творится в водах Гранд-канала. Какие существа обитают под днищами проплывающих мимо лодок и барж? Что эти существа измышляют? Нужно ли им каждый раз утаскивать кого-то в омут, чтобы насытить свой голод? Приплывают ли они из Адриатического моря или обитают здесь, под островами, на которых зиждется Венеция?

Так много вопросов и предположений! Корделия слегка перегнулась через борт и глянула в мутные воды. Больше она там ничего не увидела, но воспоминание осталось. А вместе с ним проснулся страх. Что, если синеватые руки с перепонками, как у выдр, обхватят ее и утащат под воду? Ведь такого исхода каждый может опасаться, живя здесь.

Донатьен рассказывал ей, что в детстве видел этих созданий и даже пытался выловить их из воды. Правда, чем эта затея закончилась, он так и не рассказал. Но это можно было легко домыслить, особенно учитывая его теперешние занятия.

Корделия еще не встречала человека с такими странными и темными пристрастиями, как у него. Разве только Анджела была ему под стать. По россказням, будущая хозяйка палаццо частенько запиралась в своих покоях и занималась чем-то тайно при задернутых шторах и не без помощи рабыни-мулатки. Последнюю брат Анджелы привез в качестве трофея из каких-то диких дальних стран. Брат был похож на Анжелу – со змеиными глазами и длинными сальными волосами цвета воронова крыла. Еще он походил на ворону, облезлую даже в дорогих шелках. Его хищные глаза часто и подолгу останавливались на Корделии, и как плотоядно он смотрел! Она нехотя поежилась. Хоть день и выдался довольно теплым, ей стало холодно.

Она даже подумала, не зайти ли в какую-нибудь церквушку. Благо в Венеции их полным-полно. Можно остановиться возле любой и попросить бога, чтобы он защитил ее от дурного глаза этих жутковатых брата и сестры, больше похожих на дьявола и дьяволицу. Корделия обратила взор на собор Святого Марка. Душевный порыв приблизиться был силен, но она тут же его поборола. Что, если, войдя внутрь, она таким образом причинит вред Донатьену? Он, должно быть, очень легко уязвим, если взять в расчет его темные обряды. Она видела не так уж много, но все отлично запомнила. Выводы напрашивались сами собой.

Корделия не хотела причинить Донатьену зло, пусть даже ненамеренно или по неосмотрительности. Так что ее визиты в церкви в последнее время сильно сократились. А ведь раньше она не могла пересчитать всех тех храмов, в которых успевала побывать за неделю. Во многих церквях Венеции ее хорошо знали как постоянную прихожанку. Даже на островах Мурано и Бурано, где она бывала время от времени, в местных приходах ее хорошо запомнили. Она молилась истово и от всей души, но даже ее чистосердечных молитв не могло хватить, чтобы спасти душу того, кого она полюбила.

Любовь! Это было чувство, пронзившее ее с первого взгляда. Но, похоже, она выбрала недостойный объект.

Хотя тут ничего не поделать. Настоящая любовь возникает спонтанно, и она, как цветок с шипами, прорастает прямо в сердце, чтобы полностью его съесть. В своей корзинке для шитья она держала кусок пурпурного шелка, прошитого грубыми нитками. Он был подобен ее влюбленному сердцу. Иногда ей снилось, что это сердце прошивают иголками с черными нитями и оно кровоточит. Любовь оказалась для нее черной нитью. Донатьен, при всем его обаянии, был темной личностью, проводящей свою жизнь в компании высокородных чернокнижников. И все это, увы, не было сном.

Лучше бы она его никогда и не видела. Все равно он не для нее. При его богатстве и положении он когда-нибудь войдет в Совет Десяти или сам станет дожем. Наверняка Анджела этого и хотела, ради этого и колдовала. Ее амбиции влекли ее добраться до самой вершины, а для этого ей понадобился Донатьен, которого она не любила. Они с братом вознамерились лишь его использовать. Почему они не могли выбрать кого-то другого? Кого-то не столь юного и пригожего. Для их козней им бы больше подошел кто-то опытный и прожженный, как они сами. Кто-то постарше.

Но Донатьен иногда казался старым. Стоило заглянуть в его глаза, и в них будто жил некто мудрый и вечный, не имеющий ничего общего с юным лицом. Этот контраст поражал. Корделия никогда не уставала смотреть в его глаза, напоминающие голубые сапфиры или осколки лазурита. Она слишком часто и сильно переживала из-за того, что не она его невеста. Будь так, она была бы самой счастливой женщиной на свете. Если бы можно было получить кого хочешь, независимо от социальной принадлежности. Если бы дож мог жениться на швее.

– О чем ты задумалась? – голос Каитаны вывел ее из оцепенения.

– О каналах. – Она сказала первое, что пришло на ум, и перегнулась через борт, чтобы провести пальцами по воде, – они как вены одного живого организма. Синие артерии, втекающие в море. И какие-то существа обитают в них, как пиявки.

Руки Каитаны внезапно дрогнули. Она чуть не свалилась за борт с кормы.

– Тебе плохо? – встрепенулась Корделия.

– Нет, – резко ответила подруга, хотя было видно, что ей стоит труда справиться с управлением гондолой, а еще большего труда – справиться с собой. Выражение лица стало хмурым, выдавало испуг и растерянность.

– Чем меньше знаешь, тем меньше тебе нужно бояться, – произнесла она так назидательно, словно давала совет.

– А я ничего и не знаю, – резонно заметила Корделия.

– Вот и хорошо! – К Каитане наконец-то вернулась уверенность, она выровняла весло.

– Раньше ты говорила, что знания полезны и нужно к ним стремиться, – поддела ее Корделия.

– Смотря к каким…

– Ты, например, можешь перечислить названия всех каналов, протоков, мостов, улиц, дворцов и церквей этого города, ты даже название каждого закоулка здесь знаешь. – Корделия вальяжно откинулась на сиденье и следила за реакцией подруги. – Ты знаешь, как называется каждая деталь большого корабля от киля до трюмов. Можешь перечислить все редкие виды птиц, рыб и млекопитающих. Ты даже об охоте на фазанов все знаешь, хотя это совсем тебе и не нужно.

– На что ты пытаешься намекнуть? – насторожилась Каитана.

– На то, о чем ты всегда говорила мне, причем довольно поучительным тоном: нужно собирать все сведения, которые считаешь полезными или чем-то важными.

– Даже если они опасны?

– Даже так, – кивнула Корделия.

– И ты хочешь знать что-то о Донатьене?

Корделия снова кивнула.

– Что именно? – Каитана смотрела на нее, слегка побледнев. Тонкие, развитые греблей пальчики судорожно вцепились в весло.