Текст книги "Министерство по особым делам"

Глава двенадцатая

Качо попросил подержать лифт, и Лилиан нажала кнопку. На ней кроме повязки были темные очки. Она сняла их, обнажив черные разводы вокруг глаз.

Взглянув на нее, Качо скривился, но тут же оправился и сказал:

– С утра светит солнце, а в газетах пишут – дождь.

– Разве газеты когда-нибудь интересовались правдой?

Качо с энтузиазмом согласился, но ничего путного добавить не сумел. Через руку у него было небрежно переброшено пальто, он перебросил его на другую, в ней он держал какой-то конверт.

– Какой ты шикарный в этом костюме, Ка– чо, – сказала Лилиан. – Она обдернула на нем пиджак, поправила лацкан. – Ты в нем выше ростом.

– У меня повестка. – Он показал ей конверт. – Кажется, нам по пути.

– Надеюсь, какая-то формальность, – предположила Лилиан.

– Если бы, – сказал Качо, и голос его дрогнул. – Это из-за моей поездки в Пунта-дель-Эсте. Из-за нее меня вызывают в Министерство по особым делам. Но у меня обратный билет есть – зачем вызывать?

– Может, они считают, что курортный сезон уже прошел?

– У брата там бизнес, он там круглый год торчит. Из-за бизнеса своего. Что-то связанное с туризмом. Чем он занимается, я толком не знаю. А пропускать работу жуть как не люблю.

– Не дергайся, Качо, ты же образцовый гражданин.

– Как не дергаться? От такого меня просто оторопь берет. Думаешь, почему я образцовый гражданин? Да потому, что боюсь что-нибудь сделать не так!

– Вот это да! Я бы до такого не додумался.

– В это Министерство и до переворота было страшно ходить. А теперь оно превратилось в министерство последней надежды. Какая-то бюрократическая помойка, психушка для тех, кому уже не поможешь.

– Мало ли кто что говорит, Качо. Обычно разговорами дело и кончается.

– А ты про chupadas[22]22
  Засосы (исп.).


[Закрыть] слышала? Целые семьи засасывает, как в воронку, а потом про них ни слуху ни духу. Мне говорили, что люди, которых вызвали в это Министерство, так оттуда и не вернулись.

– Качо, где логика? Каждое министерство ведет дела с крупным бизнесом да и с мелким. Тебя вызвали по какому-то пустяку. Ручаюсь, ты как вошел, так и выйдешь оттуда.

– Ручаешься?

– Да.

– Если за мной что и есть, так чего бы меня не вызвать в суд? Или в полицию. Какой смысл в первую голову звать сюда? Они хотят, чтобы мы боялись, – вот и вся причина. Только зачем им я? Я и так боюсь.

Они вместе шли по авенида де Майо, к плазе и Розовому дому, министерствам и работе Лилиан. Стоял чудесный день, в небе – ни облачка. Лилиан решила поменять тему – снова заговорила о погоде, потом об их работе. Качо спросил про Пато.

– Что-то я давно его не видел, – сказал он. – Науку небось грызет?

– На несколько дней перебрался к товарищу, только и всего. Ты, наверное, слышишь, как мои мужики собачатся? Сын растет, вот квартира и становится меньше. Надеюсь, на той неделе они орали не слишком громко?

– Я ложусь очень рано.

– Это хорошо, – сказала Лилиан. – Но они не всегда воюют по ночам.

– Ничего не слышу, могу только себе представить, – сказал Качо.

– Наверное, новой двери надо спасибо сказать.

Тут Лилиан что-то вспомнила и посмотрела по сторонам: вон стена, рядом дерево. Оба – в побелке.

Взвыли полицейские сирены, и они застыли как вкопанные. К ним двигалась патрульная машина, следом за ней бежал солдат. Полиция проехала, солдат пробежал мимо, на них никто даже не посмотрел. Лилиан и Качо замерли, она сунула руку в сумочку, Качо схватился за карман, где лежал бумажник. Оба потянулись за удостоверениями – сработал рефлекс: так человек моргает, услышав резкий звук.

– Ладно, мне надо спешить, – сказал Качо, показывая на Министерство. – Спасибо за поддержку. – Он повернулся – спешил уйти.

– Качо, – остановила его Лилиан. Она выудила из сумочки темные очки, будто именно их и собиралась достать минуту назад. – Ты не только Пато последние дни не видел, – сказала она. – Меня тоже. – Лилиан постаралась улыбнуться. – Со мной поработал пластический хирург.

– А-а, – понял Качо. Потом сказал, уже громче: – Лицо! Конечно же! Вот теперь, когда ты сказала, я вижу: что-то у тебя не так.

Кадиш – он стоял у кухонной раковины – рывком сорвал с лица повязку. Бросил в ведро и, так и не разогнувшись, вытащил из ноздрей марлевые, омерзительные донельзя затычки и отправил туда же. Вымыл, к ужасу Лилиан и Пато, лицо жидкостью для мытья посуды. Потом взял кухонное полотенце и принялся яростно тереть им лицо. Наконец швырнул полотенце на пол и повернулся к ним.

Выпить он себе приготовил заранее. Широко улыбнувшись, он чокнулся с воздухом, сделал глоток и спросил:

– Ну, что скажете?

– Боже правый, – сказала Лилиан.

– Опухоль еще есть, – добавил Пато.

– Выглядишь роскошно, – сказала Лилиан. – Просто красавец!

– Теперь ты такой, как все, – сказал Пато. – А для меня – чужой.

Кадиш расплылся в улыбке.

– Роскошно? – переспросил он.

– Да. – Лилиан надела очки для чтения, пристроила их на повязку – она ее все еще не сняла. – Потрясающий нос. Маленький, но крепкий. – Она восторгалась им совершенно искренне и – в энтузиазме – коснулась пластыря на своем лице. – Ты просто Уго дель Карриль![23]23
  Уго дель Карриль (1912–1989) – аргентинский продюсер, сценарист, певец и актер.


[Закрыть] Кинозвезда! – Она несколько раз чмокнула губами, потом покачала головой. – Как ты можешь полагаться на меня, почему не бежишь к зеркалу?

– Твоя оценка лучше всякого зеркала, – сказал Кадиш. И протянул руку к ее лицу. – Я бы хотел увидеть, что там прячешь ты.

Лилиан отшатнулась.

– У доктора, – решительно сказала она.

– Всех дел-то полоска пластыря!

– Какая-то полоска, – повторил Пато.

Кадиш никак не мог проморгаться. Он облокотился на кухонный стол и приложил два пальца к переносице.

– Дышать пока трудно, – признался он. – Наверное, доктор перестарался, перекрыл воздух.

– Может, тебе там надо что-то прорвать? – предположил Пато. – Может, это как девственная плева, только в носу?

– Так шутят те, кто любовью в пустой постели занимается.

– Горячий душ, – сказала Лилиан. – И нос сразу прочистится, вот увидишь.

– Мы его примем вместе, – заявил Кадиш. – Ты освободишься от повязки, я – от нашего дитятки, а там будет видно.

– Хороша парочка – носы сопливые, глаза в черных разводах. Очень романтично.

– Прошу не забываться, – прикрикнула Лилиан. – Мы все-таки твои родители.

– Иди сюда, родитель, – сказал Пато. Он подвел мать к стулу. – Давай посмотрим, готово блюдо или нет.

Лилиан сняла очки. Отодвинулась от стола, сказала:

– Может быть, подождем?

– Один смотреть в зеркало я не собираюсь, – объявил Кадиш.

Лилиан внимательно оглядела его новое замечательное лицо – эффект, несмотря на опухоль, был впечатляющий.

– Хорош, – сказала она. – Так и быть, – выпрямилась, откинула голову назад, обхватила руками колени.

– Готова? – спросил Пато.

– Готова, – подтвердила она, улыбаясь. – Только потихоньку. А то вместе с повязкой сдерешь и нос. Это как-никак нос дамы. Он поизящнее будет, чем у твоего отца.

Пато еще не дотронулся до повязки, а она уже закусила губу. Отчасти оттого, что опасалась боли, отчасти, чтобы скрыть улыбку, пока все не закончится.

Пато отклеил пластырь. Снял марлевый тампон. Он был липкий, а посредине даже въелся в кожу, так что Пато предупредил мать:

– Вдохни поглубже, – и сдернул повязку. – Господи, – сказал он и попятился.

Лилиан широко улыбнулась.

– Роскошно? – спросила она.

– Господи ты боже мой, – повторил Кадиш.

– Дух захватывает? – спросила Лилиан.

– Погоди минутку, – сказал Пато.

– Минутку?

– Надо с этим сжиться, – сказал Пато.

– В римском духе, – заключил Кадиш.

– Римский профиль – это здорово, – сказала Лилиан. – Как у Элизабет Тейлор в «Клеопатре».

Она недавно посмотрела «Клеопатру» в «Премьере», на Корриентес. Она с опаской ощупала нос, осваиваясь с его новой формой. Кадиш не отрывал руку от своей переносицы. Бокал он поставил на стол. Ему не хватало воздуха.

– На ощупь все по-другому, – Лилиан встала. – Идем, Кадиш, нас ждет зеркало. – И, взяв его за руку, повела по коридору. Пато, покачивая головой, пошел следом. Кадиш собрался открыть дверь в спальню.

– Зеркало в ванной лучше всего, – сказала Лилиан, не останавливаясь.

Наконец она повернула выключатель – как на вечеринке, когда в порядке сюрприза прибыл почетный гость.

В зеркале рядом со своим она увидела лицо мужа. Что это такое? Какое там – «погоди минутку» – что это такое?

– Извини, – сказал Кадиш.

– Римские руины, – сказал Пато.

– Господи, – сказала Лилиан и онемела. Когда она обрела дар речи, она выкрикнула имя молодого доктора: – Бракки. – И оно прозвучало как ругательство. Лилиан повертела головой туда-сюда. – Кадиш? – в отчаянии воззвала она к мужу.

Лилиан вгляделась в свое новое лицо. Нос получился таким тонким, что только что не просвечивал. Горбинка с переносицы спустилась на кончик носа и, пятнистая, нелепая, колыхалась там. Казалось, к носу приклеили катышек жевательной резинки. Лилиан посмотрела на себя сбоку – в профиль дело обстояло еще хуже. Между глазами резко – точно утес – выступала, протянувшись до катышка жевательной резинки, острая кость. Ни дать ни взять остов, больше всего похожий на цыплячью грудку, когда ее обглодали. И тут до Лилиан дошло – с этим придется жить! Она подняла руку, потрогала нос. Посмотрела на красивого мужа. Потом на себя.

– Все хуже и хуже, – сказала она. – Чем дальше, тем хуже.

Глава тринадцатая

Кадиш старался навести порядок на книжных полках. Лилиан не хотела с ним разговаривать – разве это справедливо? Ведь это она решила, чтобы он шел первым.

А вот отношения с Пато, вернувшимся от Рафы, пожалуй, улучшились. Носом Кадиш теперь дышал нормально, он мог есть с закрытым ртом, тихо дремать на диване, и Пато с облегчением понял, что отец перестал сопеть. Кадиш – а он особой чувствительностью не отличался – всегда делал вид, что не замечает, как сын кривится при каждом его вдохе-выдохе, при каждом напоминании о том, что отец жив.

Кадиш снял с полки томик Маркузе[24]24
  Герберт Маркузе (1898–1979) – немецко-американский философ, социолог и культуролог. С 1934 г. в США. Оказал большое влияние на лево-экстремистские элементы на Западе.


[Закрыть]. Ему было не по себе, и он обернулся – не стоит ли за спиной Пато? Если кто и мог вывести его из равновесия, так именно Пато. Когда Пато качал головой из-за очередного пробела в отцовском образовании, Кадиша охватывала тоска: рядом с сыном он чувствовал себя неучем. В том, что сейчас он действует правильно, Кадиш не сомневался. Но собственное невежество его угнетало. Это тебе не кладбище. Кадиш провел пальцем по имени на корешке книги – кто такой этот Маркузе?

Для Кадиша полки были важны: они означали, что он направил сына по верному пути. Но Пато этого не понимал. Не понимал, что книги пробуждали в Кадише гордость. Ему нравилось, что Пато такой образованный. Но задирать нос-то зачем? Вот за что Кадиш был готов свернуть сыну шею. Будь его воля, он бы все эти книги выкинул, до последней. Так было бы проще. Но он же не зверь какой, не жестокий тиран. Кадиш всегда старался сделать как лучше.

Хорошо бы Пато при этом присутствовал. И не только потому, что ему легче выбрать книги, которые надо выкинуть, – просто раз он их так любит, то избавиться от них надо с должным уважением. Кадиш помнил: когда в доме Талмуда Гарри был пожар, пострадала его библиотека. И тогда Талмуд Гарри сложил в коробку книги, которые сильно обгорели, и поставил под дверь раввину. Гордый был человек, а все равно хотел, чтобы его шемос[25]25
  Книги, содержащие священные имена Бога (иврит).


[Закрыть] были похоронены вместе с книгами других.

Кадиш снял с полок все книги, где в заголовках упоминался Че Гевара, потом добавил в стопку Ленина и Лермонтова. Книжечка Лермонтова была довольно тонкая, но на обложке был его портрет, и Кадишу показалось, что у него лицо смутьяна. Единственной книгой, которую Кадиш открыл удовольствия ради, был сборник аргентинской поэзии. Он читал «Мартина Фьерро»[26]26
  «Гаучо Мартин Фьерро» – поэма Хосе Эрнандеса (1834–1886), латиноамериканского поэта и журналиста.


[Закрыть]. Первую страницу он и сейчас знал наизусть.

Кадиш вытянул книжку по психологии. Под ней обнаружилась брошюра, напечатанная на ротаторе, какие-то фразы были вычеркнуты, какие-то вписаны от руки. Кадиш полистал ее. Шутки, политические карикатуры, пара обзоров, еще какая-то левацкая чушь. Последнюю страницу занимали знаменитые цитаты, все на одну тему. Вот за такую штуку вполне можно погореть, за эти студенческие развлечения вне программы.

Кадиш прошел по коридору, проверил прикроватную тумбочку Пато, разбросанные на полу книги. Потом вернулся в гостиную – снова прошерстить полки, проверить, те ли книги он отобрал.

Библию на иврите Кадиш оставил. Забрал с полок «Науку любви»[27]27
  «Наука любви» – цикл дидактических элегий Публия Овидия Назона. Наставления, как завоевать любовь женщины и сохранить ее. Написан в начале I в.


[Закрыть] на испанском, «Размышления о еврейском вопросе»[28]28
  Книга Жан-Поля Сартра, написана в 1944 г.


[Закрыть] и «Майн Кампф» – ее он вообще раньше не видел. Чего ради его сын стал это читать? Задай Кадиш сыну такой вопрос, Пато при желании мог выстроить целую цепочку: от «Палаты номер шесть» к «Вишневому саду», дальше к «Евгению Онегину», следом – к «Герою нашего времени», а от него недалеко и до Вольтера. Одна книга влекла за собой другую. Пато таким образом пытался отыскать свои корни, ведь родовая линия отца вела его в тупик. Пато важно было понять, откуда он взялся. И захоти кто-то обвинить Пато в заговоре, в данном случае найти след было бы несложно.

Поднимать такой шум из-за тринадцати книг! Две ходки, две стопки на полу в ванной, канистра керосина с балкона. Для костра в квартире ванна – самое подходящее место, если, конечно, ты не намереваешься сжечь дом. Вода под рукой, легковоспламеняющихся вещей нет. Кадиш снял с крючка гибкий шланг душа, оставил его болтаться, открыл ставни оконца и, выключив свет, высунулся наружу: вдруг кто-то из соседей вешает белье? Увидит дым, вызовет пожарную команду с полицией? И результат, как случалось со многими его планами (после истории с носом Лилиан он и сам это осознал), будет противоположным желаемому? Кадиш дождался темноты. Чем позднее, тем безопаснее в смысле соседей, но надо провернуть все до прихода Пато и Лилиан. Лилиан в последнее время засиживалась на работе допоздна, а сын опять где-нибудь мутит воду и едва ли явится раньше матери.

Если жечь книжки по одной, дыма будет не больше, чем от подгоревшего ужина. Скандал, правда, разразится страшенный. Но Кадиш знал: он защищает семью, и эта защита будет куда надежнее двери, которую поставила Лилиан. Она не подаст виду, пока Пато будет бушевать, но Кадиш не сомневался: за это она ему многое простит. Ночью она прижмется к нему, обовьет рукой, поцелует в затылок.

На растопку Кадиш пустил Лермонтова. Плеснул керосина, зубами вытащил из пачки сигарету, закурил, спичку швырнул на книгу в ванне. Вспыхнуло пламя.

Спичка оставила пятнышко на обложке, дырочку от спичечной головки, вокруг нее плясали безобидные желтые языки огня. В полумраке ванной комнаты они действовали на Кадиша умиротворяюще. Приятные минуты: он делает то, что необходимо, и ничего плохого пока не произошло. Он никогда не ждал от жизни счастья, но минуты радости случались, и они грели душу. Вот и эту он сохранит в памяти. Однако пламя охватило книжку лишь на миг, гореть она не горела.

Наконец обложка поддалась. Потом начали скрючиваться страницы. Кадиш знал, что Пато взъярится, но только сейчас, глядя на горящую книгу, спросил себя: а вдруг он недооценил силу его ярости? Есть что-то такое в единичных случаях, думал Кадиш, отчего они расстраивают нас сильнее. И так всегда. Кадиш швырнул брошюру поверх Лермонтова. Вот почему на первой странице его газеты всегда войны и катаклизмы. Дело не только в масштабах. Совести легче приспособиться к катастрофам. А от единичной смерти, смерти одного человека, хочется отвести глаза. Лучше уж так, как говорит Пато: гигантский костер на центральной площади, гора книг превращается в пепел.

Кадиш взял еще одну книжку, развернул, как экспонат на выставке. От двух книг дым стал едким. Кадиш раскрыл оконце пошире, и дым – почти по прямой – потянулся к нему и просочился в колодец двора. Над головой Кадиша, подобно светлячкам, полетели, закружились по ванной комнате кусочки сгоревшей страницы. Дым загустел, Кадиш понял, что курить здесь нелепо, выбросил сигарету в ванну, а самой большой книгой стал махать над угольками. Вспомнив, как медленно занимался огонь, подлил керосина. Но на этот раз все пошло иначе. Страницы намокли, стали гореть быстрее, он бросил в огонь еще одну книгу – приглушить пламя и сел на пол. Стало жарко. А вдруг ванная комната и впрямь загорится? Ванна и кафель на стенах уже почернели. Ничего, потом он все отскребет, золу выметет. Он стал действовать ритмично, жечь книги равномерно. А напоследок, словно он ее сберегал, Кадиш бросил в огонь любимую книгу сына. Это получилось случайно, но, выходит, чутье у него работает.

Он ворошил последнюю книгу палкой вантуза, как угольки в камине, и вдруг, едва его не опрокинув, в ванную ворвалась струя свежего воздуха: это распахнулась дверь. Пытаясь понять, в чем дело, Кадиш поднял голову, и взгляд его упал на зеркало, в котором просматривалась часть коридора. В воздухе плавала дымка, зеркало затянулось туманом. В ванной все еще мерцали последние угольки, Кадиш напряг зрение – и из дымки возникло лицо, но чье – непонятно. Впрочем, если вглядеться пристальнее, попытаться догадаться, что же это за призрачное видение, можно было узнать, кто это. Видение выдавал нос. Теперь – один на все семейство.

Последняя книжка не успела сгореть. Ей только предстояло заняться. Но Пато уже подскочил к отцу, одной рукой – чтобы не упасть – ухватился за край ванны, другой выдернул книгу и бросил на пол. Она зашипела, в воздух взлетел снопик искр. Пато обжег пальцы, сунул их в рот.

– Не надо, – сказал Кадиш. Протянул руку к крану, включил воду. – Давай сюда, – указал он: кран закрывали дым и пар. – А лучше – на кухню, в холодильнике должен быть лед.

Пато уже вытащил руку изо рта и теперь смотрел на кончики пальцев: не появятся ли пузыри. Потом опустил руку и посмотрел на отца. Сколько раз Пато бежал по коридору, чтобы опередить отца по дороге в ванную – единственную комнату в их квартире, где можно запереться. Сколько раз Пато опасался, что Кадиш – как минуту назад сам Пато – ворвется в эту дверь. Такое случалось. Кадиш в ярости пытался высадить дверь плечом, на двери остались трещины. Сейчас роли поменялись, но до такого бешенства Кадиш не доходил. Да, он колотил в дверь, дверь трещала, но проникнуть в ванную ему ни разу не удалось.

Пато пришла в голову та же мысль – роли поменялись, и он вдруг понял, почему Кадиш не доводил дело до конца. Он гнался за сыном, но это была имитация погони, он пытался выломать дверь, но не выламывал ее. Ворваться в ванную Кадишу не очень-то и хотелось.

От этих мыслей на душе у Пато заскребли кошки, и, взмахнув обожженной рукой, он заехал отцу прямо в новехонький нос. Нос не сломался – Мазурски сделал свою работу на славу, основание могучей кости не тронул.

Шея у Кадиша была бычья, она амортизировала удар, так что и череп не треснул, мозги не выскочили. Челюсть у него была массивная, нос, как мы знаем, всем носам нос, голова – настоящее пушечное ядро. Поэтому вышел не нокаут, а всего лишь нокдаун. Кадиш медленно поднялся, помотал головой, подошел к зеркалу, глянул на себя. Но хлопья сажи, дым, к тому же у Кадиша от удара помутилось в глазах – и ничего, кроме какой-то тени, он не увидел. Пато смотрел на руку: выступят пузыри или нет? А Кадиш – он же только что оправился после операции – думал: неужели под глазами снова появятся черные круги?

– Лучше бы мне врезал кто-то другой, – сказал Кадиш. – При потасовке на футбольном поле, либо при разборке с твоей шайкой-лейкой. С другой стороны, неплохо, что меня шарахнул ты: выходит, не такой уж ты маменькин сынок. В этом мире надо уметь за себя постоять.

– У нас с тобой ничего общего, и так было всегда. А значит, мне пора тебя официально освободить от себя, – сказал Пато. – Сделаем вид, что меня вообще не было. И пойдем каждый своей дорогой. У меня не будет отца, у тебя не будет сына.

– Хочешь, чтобы я для тебя умер? Ты ведь это предлагаешь? Но так не бывает. – Кадиш легонько потрепал сына по щеке. – Многие сыновья попадают в затруднительное положение, ты – не первый. И вот что я тебе скажу: есть вещи, которые легко не даются.

– Ты-то что знаешь про отношения отца и сына? Откуда тебе это знать?

– Еще как знаю, – парировал Кадиш. – Я никогда не видел отца, ничего о нем не знаю, вот почему я в этом вопросе дока. И я тебе так скажу: расплеваться с отцом – непросто.

– Ну, ты всегда все знаешь, – сказал Пато. – Если ненависть накопится, найдется, куда ее направить. Чему-чему, а этому я у тебя научился.

– Вот и отлично, – сказал Кадиш, словно принимая условия сделки.

Пато хотел было поднять книгу, тлевшую на полу. Разжал обожженную руку, снова сжал. Потом посмотрел прямо на отца – в его взгляде сквозило разочарование.

В ярости он не взял ключи и бумажник – они остались на резной полке. Не взял он и куртку, которую вывернул наизнанку, когда срывал ее, мчась по коридору. Не взял ничего, что защитило бы его от ветра и дождя, от уличной непогоды. Пато поднял руку и вздохнул – вот и ноги промокли. Надо идти к Рафе – куда еще? А домой он больше не вернется.