Текст книги "Швея из Парижа"

– Если мы скроим это по косой линии, – показывал Сэм на одну из моделей, – то платье можно будет надевать через голову, и ты сэкономишь время и деньги на застежках. – Или: – Если чуть изменить покрой юбки, я выкрою не по косой, тогда юбка будет висеть ровно, но сохранит полноту, и ты сэкономишь на количестве деталей.

Они засиделись за полночь, пока Сэм не начал зевать и Эстелла не отправила его поспать.

– Оставайся сколько хочешь, – пробормотал он, упал на кровать и мгновенно отключился.

Эстелла решила закончить последнее платье, доехать на метро до «Барбизона», войти через служебный вход, чтобы не попасться за нарушение распорядка, и самой поспать пару часиков.

Она включила радиоприемник на небольшую громкость – как раз в это время передавали выступление Шарля де Голля из Англии. Он снова призывал народ Франции бороться, делать все возможное, чтобы сопротивляться немцам, и никогда не сдаваться.

Слушая его речь, Эстелла особенно сильно ощущала расстояние между собой и мамой, между собой и родиной. Она способна только сидеть здесь, надеяться и молиться, не в состоянии заняться чем-то кроме шитья. А что делает сейчас мама?

Тоже слушает де Голля, тайно, по спрятанному где-нибудь в квартире радиоприемнику? Думает ли она об Эстелле? Что она думает о Лене – если вообще о ней думает? А знает ли мама о Лене? Знает. Как же иначе?

Раздался негромкий стук в дверь. Она покосилась на Сэма, однако тот и не пошевелился. Наверное, Джейни. На свидании что-то пошло не так, и она вернулась.

Эстелла на цыпочках подкралась к двери и открыла ее, прижав палец к губам, чтобы предупредить подругу – Сэм спит. Вот только это была не Джейни. На пороге стоял Алекс.

Глава 12

Боже, как она прекрасна! Алекс безжалостно загнал эту мысль подальше. Эстелла прижала палец к губам и тут же уронила руку. У девушки все было написано на лице: по нему промелькнули изумление, досада и гнев. Алекс вовремя раскусил ее намерение захлопнуть дверь – просто выставил вперед плечо и шагнул в квартиру.

Он рассмотрел кровать и мужчину, который спал, повернувшись лицом к стене. Брови Алекса невольно поползли вверх от удивления. У Эстеллы есть любовник? Хотя что здесь такого? У других есть, а ей нельзя? Так, дальше… Швейная машинка, ткань, небрежно разложенная на кухонном столе, вешалка с двумя платьями. Кроме этих вещей, ничто не намекало на то, что Эстелла проживает в квартире. Или она нечасто здесь остается, или мужчина на кровати предпочитает, чтобы подруга хранила свои вещи в другом месте.

В целом Алекс был рад, что сумел отыскать ее именно здесь. Все лучше, чем «Барбизон», порядки в котором ставили под сомнение даже его способность проникать в охраняемые здания.

Из радиоприемника раздался треск; де Голль закончил выступление. Отлично. Эстелла его слушала. А значит, не выбросила родину из сердца, едва она скрылась за горизонтом. Потому что Франция нуждается в каждом неравнодушном человеке, если Британия рассчитывает одержать победу над Германией в партии, которую затеяли союзники.

– Полагаю, не стоит и спрашивать, как ты меня нашел? – произнесла Эстелла ледяным тоном, словно между ними пролегали сотни миль. – Наверное, это то, чему вас первым делом учат в разведшколе: выслеживать невольных свидетелей, чтобы допросить их.

– Я пришел не для того, чтобы допрашивать тебя.

– Как ты познакомился с Леной? – без перехода спросила она.

Как ответить на вопрос, не удлинив на миллион миль уже разделяющую их дистанцию?

– Я встретил ее полгода назад. Здесь, на Манхэттене. Вскоре после знакомства с тобой.

– И какова же вероятность, – задумчиво проговорила Эстелла, – встретить нас обеих в разных странах, причем с разницей в несколько недель?

Алекс не сдержался и издал смешок.

Крошечное подобие улыбки тронуло уголки губ Эстеллы, сделав ее еще красивее – если «еще красивее» вообще было возможно. Даже мельчайший намек на радость добавил звездочек в ее серебристо-серые глаза. Однако мужчина в постели пошевелился, и улыбка стерлась, не успев оформиться.

– Он драться умеет? – осведомился Алекс насчет мужчины, которого принял за любовника Эстеллы.

– Если хочешь, давай разбудим и узнаем.

Алекс снова подавил улыбку.

– Может, поговорим здесь? – Он указал на стол. – Тогда не понадобится его будить.

– Хочешь? – Эстелла придвинула тарелку.

Такого восхитительного шоколадного бисквита, да еще покрытого глазурью, Алекс в жизни не видел.

Он кивнул; Эстелла отрезала две порции и наполнила два бокала виски; себе смешала сайдкар. Алекс предпочел бисквит спиртному, откусив такой огромный кусок, что потребовалось некоторое время, прежде чем вновь обрести дар речи.

– Такой вкуснятины после полуночи я еще не ел!

– Раньше я пекла бисквиты хотя бы раз в неделю. Мой обычный перекус после ночи на Монмартре.

– Ты сама пекла?

– Я много чего умею. Не только быть как две капли похожей на женщину, с которой ты спишь.

Алекс поперхнулся от смеха.

– Беру свои слова обратно. Ты не просто колючая, ты ранишь наповал. Жаль, тебя не послали оборонять линию Мажино. Тогда Франции повезло бы больше.

Раздался самый тихий из звуков, однако это определенно был смех, и он определенно исходил от Эстеллы.

– Засчитано. – На сей раз она удостоила его настоящей улыбки, и у Алекса перехватило дыхание. Потрясающая женщина! Просто обворожительна. Нужно срочно вернуть контроль над головой – и ни в коем случае не пить виски, – иначе все может закончиться тем, что он ее поцелует.

– Кстати, целоваться с тобой я больше не собираюсь, – заявила Эстелла.

Впервые за долгое время Алекс почувствовал, что краснеет. Неужели она еще и мысли читает?

– Рад, что мы урегулировали этот вопрос. И выяснили еще одну вещь: ты умеешь улыбаться, если хочешь.

– Давай заключим соглашение: я уберу шипы, а ты прекратишь флиртовать.

– Я не флиртую.

– Ты не можешь удержаться от флирта. Просто сам этого не замечаешь. – Ее улыбка исчезла.

Вот досада! Алекса охватило непривычное ему чувство стыда. Он ведет себя отвратительно. Нужно остановиться. Он проглотил виски, несмотря на данный себе зарок, и нацепил бесстрастное лицо – лицо мужчины, который попадал в намного более сложные и опасные ситуации, чем Эстелла, мужчины, который настолько привык надевать на себя чужую личность, что не мог уже быть собой, Алексом Монтроузом, как бы ни старался.

Она заметила перемену его настроения и негромко произнесла:

– Так лучше.

– И ты сделала массу предположений насчет Лены и меня.

– Мужчина целует женщину так, как ты меня, только если он с ней спит.

– Нет. – Алекс сделал паузу. – Только если он с ней спал. Однажды. Прошедшее время, не настоящее. – Полагаю, ты захочешь прочесть вот это. – Он протянул ей вырезку из газеты и не удержался, взял еще бисквита. – Знаю, Лена мало что объяснила тебе вчера. Ей… ей тяжело говорить о Гарри. Но вот здесь сказано, кто он.

Эстелла принялась читать статью, которую Лена показала ему несколько месяцев назад.

26 июня 1906 года

Гарри Тоу убил Стэнфорда Уайта в приступе ревности к жене-актрисе

Судебный процесс над Гарри Тоу напоминает сюжет бульварного романа. Сегодня в зале суда были сделаны новые сенсационные разоблачения, которые заставили ахнуть от удивления даже видавших виды репортеров и на несколько недель вперед обеспечили процессу заголовки на первых полосах газет.

Шокирующий репортаж сопровождали три фотографии: Гарри Тоу, которого газетчики окрестили миллионером-убийцей; его жертва, архитектор Стэнфорд Уайт; и жена Тоу, актриса Эвелин Несбит Тоу, замужество которой годом ранее также вызвало сенсацию в прессе. Эстелла закатила глаза. Алекс понимал, что девушка в недоумении – какое отношение к ней имеют эти люди? Однако продолжила чтение.

Гарри Кендалл Тоу, миллионер и убийца архитектора с мировым именем Стэнфорда Уайта, изложил сегодня в суде свою версию происшедшего. Его мотивами являлись ревность, ненависть и месть. По словам Тоу, Уайт совратил его жену Эвелин Несбит еще до замужества, заманив ее в мансарду своей квартиры, в тайную комнату с обитыми красным бархатом качелями, где накачал наркотиками и лишил девственности.

Впоследствии случилось так, что они встретились с Уайтом на одной из манхэттенских вечеринок, и, как заявил Тоу, «Несбит, моя несчастная, ранимая жена, вздрогнула и затрепетала, столкнувшись лицом к лицу с этим подонком Уайтом. Теперь он больше не сможет разрушать другие семьи. Уайт получил по заслугам».

Тоу устроил Уайту публичную смертную казнь; он поднялся следом за Уайтом во время представления на крышу театра Мэдисон-сквер-гарден – который сам Стэнфорд Уайт и проектировал! – и выстрелил ему в голову. На сцене как раз исполняли песню «Я мог бы любить миллион девушек».

Однако проявлял ли Гарри Тоу насилие также и в отношении Несбит? Свидетельница, подруга Несбит, в своих скандальных показаниях заявила, что два года назад в Париже она пыталась вырвать Несбит из лап Тоу. По ее словам, Тоу неоднократно избивал жену, так что кожа несчастной покрывалась синяками, затем запирал в комнате, а сам отправлялся к публичным женщинам. В Париже Несбит была, по сути, пленницей Гарри; она полагала, что в конце концов муж ее убьет. Он вел себя как садист и сумасшедший, утверждала свидетельница.

Однако Тоу объяснял свои поступки простым желанием выбить из Несбит правду о том, что сделал с ней Стэнфорд Уайт.

Женщины какого типа чаще всего подвергаются насильственным действиям на почве ревности? Обладавшая порочной красотой Эвелин Несбит – «девушка Гибсона»[47]47
  Стандарт женской красоты, который создал американский художник Чарльз Дана Гибсон (1867–1944). Девушка Гибсона – юная эфемерная красавица с фигурой типа «песочные часы», модно одетая, с большими глазами и уложенными в красивую прическу волосами.


[Закрыть], натурщица и актриса – с четырнадцати лет привлекала внимание многих мужчин в Нью-Йорке, в том числе Джона Берримора, Стэнфорда Уайта и Гарри Тоу. Во время интрижки с Берримором, закончившейся предложением брака, которое девушка отвергла из-за отсутствия у того достаточных средств, и во время связи с Уайтом Несбит перенесла по меньшей мере две срочные операции аппендицита – по слухам, они были прикрытием для других оперативных вмешательств и позволили избежать позора – и как минимум один раз ездила в Париж на лечение.

Тоу не впервые обвиняется в склонности к насилию. Неделей ранее хозяйка одного из манхэттенских публичных домов сообщила, что Тоу получал удовольствие, избивая ее девушек плеткой с серебряным наконечником…

Эстелла отложила газету.

– Мне нужно выпить. – Она прикончила сайдкар. – И что с ним случилось дальше? Я не могу больше читать.

– С Тоу?

Она кивнула.

Алекс показал ей другую статью, с еще более кричащим заголовком.

– Ранее он употреблял наркотики и отличался сумасбродным поведением, что дало повод признать его невиновным по причине невменяемости и принудительно поместить в лечебницу. Однако спустя несколько лет другая команда адвокатов доказала, что Тоу выздоровел, и добилась его освобождения. Не забывай, денег у него куры не клевали. Эвелин к тому времени с ним развелась.

– Если газеты пишут правду о том, что он вытворял с Эвелин в Париже, почему она вообще вышла за него замуж?

Алекс пожал плечами:

– Она была молода. А молодым свойственно делать глупости. – Алекс оказался в опасной близости к правде о собственном прошлом и потому ткнул пальцем в статью, чтобы вернуть разговор к Гарри Тоу, а затем и к Лене. – В конце 1916 года, еще до того как семья Тоу взяла на воспитание Лену, Гарри жестоко избил плеткой одного парня, почти до потери сознания. Вновь был признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение. На этот раз ему потребовалось семь лет, чтобы подтвердить – он психически нормален. Гарри вышел на свободу, и как раз тогда мать передала ему опекунство над Леной.

– Непохоже, чтобы он стал хорошим отцом, – нахмурилась Эстелла.

– Он им и не стал, – коротко ответил Алекс. Боже, ну почему Лена не призналась Эстелле, что сделал с ней Гарри! Верный способ пробудить сочувствие. Однако Лена категорически запретила выдавать ее. И он сделал все, что мог, чтобы не раскрыть ее тайну и в то же время поведать Эстелле хотя бы часть истории. Потому что, как и все другие, он понятия не имел, что все это значит и какая связь между Леной и Эстеллой.

Эстелла резко встала, чем удивила Алекса. Он слишком расслабился – виски, да еще этот проклятый бисквит. Алекс выпрямился в ожидании.

Эстелла прислонилась к стене и в свою очередь изучала его.

– Расскажи о себе.

Он протянул руку и выключил лампу.

– Для двух часов ночи здесь слишком светло. Не подумай, у меня нет намерений соблазнить тебя. – Без света стало лучше. Больше места, чтобы спрятать себя настоящего. – И что ты хочешь узнать?

– Откуда ты? Как стал шпионом? И на кого работаешь сейчас?

– Это все? – Алекс попытался свести вопросы к шутке, однако девушка не ответила. Он понял, что обязан сообщить ей некоторую информацию. Алекс скрестил руки на груди, сделал непроницаемое лицо и беспечно начал: – Я отовсюду и ниоткуда. Родился в Лондоне. Сын дипломата. Жил во Франции, в Лондоне, Шанхае, Флоренции и даже Гонконге. Учился в университете здесь, в Нью-Йорке, благодаря чему могу выдавать себя за американца. Если я приеду во Францию как англичанин, меня тут же интернируют. А вот Америка до сих пор сохраняет нейтралитет. Выбрал такую профессию, потому что говорю на многих языках, потому что закулисные сплетни и политика у меня в крови, а еще потому, что за работу мне платят хорошие деньги. Это все, что я могу рассказать. Теперь твоя очередь.

Эстелла повернулась спиной к Алексу и выглянула в окно. В Нью-Йорке настоящий «час ведьм» – короткий промежуток времени между ночью и утром. Затем она заговорила, безо всякого выражения; Алекс напряженно вслушивался, пытаясь по интонации определить, где правда, ведь она, как правило, лежит между тем, что тебе говорят, и тем, что ты слышишь.

– Мой отец предположительно американец. У меня американское гражданство. Маму ребенком подкинули в монастырь; монахини вырастили ее, научили шить. Она родила меня в пятнадцать лет. Рассказывала, что мой отец был солдатом и погиб в Мировую войну на следующий же день после свадьбы. Однако у меня американский паспорт, а значит, все это неправда.

– Ты знаешь о своем прошлом так же мало, как и Лена, – проговорил Алекс.

– А может, вообще ничего. – Эстелла встала к Алексу вполоборота. Он увидел ее профиль на фоне уличных фонарей, как когда-то в дверях театра Пале-Рояль, тот самый профиль, при виде которого перехватывало дыхание, пронизывало внутренности и создавало напряжение в паху; профиль, который он не мог забыть. В свое время Алекс решил, что нашел в Лене то лицо и то тело, пока не сообразил после единственной ночи, что в Лене нет той жизненной силы, которую он запомнил по Парижу.

– Или все, что угодно.

– А откуда такой интерес? – выпалила Эстелла. – Тебя это вообще не касается. Все дело в Лене? Ты любишь ее?

Худших вопросов она не могла придумать?

Девушка неверно истолковала его молчание.

– Лена тебя любит, а ты ее нет, – высказала она догадку. – Твоя репутация… ну, сам знаешь. На вечеринке у Лены все о тебе сплетничали, будто знали как облупленного.

При других обстоятельствах он бы рассмеялся и пожал плечами. Весь мир считает его бабником? И что с того? Он и есть бабник. Человек без биографии, живет на три страны, ни в одной из которых не чувствует себя дома, не имеет твердого положения в обществе, мотается по командировкам, вечно в тени, водится с людьми определенного сорта – Эстелла вряд ли догадывается, что такие существуют… Однако почему-то для него важно, что она думает, ведь Эстелла смотрит на него так, словно видит насквозь и различает внутри того, кем он был когда-то. Будто обнаружила то, что Алекс считал потерянным, оставив его, впервые в жизни, в растерзанных чувствах.

– Я здесь потому, что в Париже навлек на тебя неприятности. Потому, что Лена заслужила настоящую семью; возможно, ты и есть ее семья. А еще потому, что… – «Я хочу совершить единственный достойный поступок в жизни», – хотел добавить он, однако язык не повернулся.

Алекс встал.

– Поговори с Леной, – отрывисто сказал он. – Подумай о ней хоть минуту. Пойди и взгляни на нее – иными глазами. Она нуждается в тебе. На ней позорное пятно – проклятая кровь Гарри Тоу и его деньги, – а значит, Лену рассматривают либо как диковинную штучку, либо как предмет для мимолетной забавы. У нее нет друзей. – Алекс замолчал. Лена придет в ярость, если узнает, что он о ней наговорил, хотя все это правда. – Можешь не беспокоиться, я не собираюсь тебя преследовать, – закончил он без лишних церемоний. – Я уезжаю.

И он ушел – пока не оказался втянутым в дела, которые, как выразилась Эстелла, совсем его не касаются.

* * *

Остаток ночи Эстелла прокручивала в голове слова Алекса: «Я здесь потому, что Лена заслужила настоящую семью; возможно, ты и есть ее семья. Подумай о ней хоть минуту». Он пристыдил ее. Заставил увидеть, что все происходящее затрагивает не только Эстеллу и ее чувства. Оно касается и Лены, другой женщины, у которой чувства тоже есть. И ведь она обещала Лене зайти и повидаться с ней. Что ж, время пришло.

В следующий выходной Эстелла отправилась на метро в Грамерси-парк. Погода была отвратительная – дождь лил как из ведра, ветер так и норовил сорвать пальто. Однако даже ненастье не могло испортить впечатление от великолепной застройки района. По периметру площади выстроились фешенебельные и богато украшенные многоквартирные дома и особняки. Парк располагался в центре; закрытые ворота не пускали внутрь никого, кроме обладателей ключей, а черная чугунная ограда говорила об элитарности территории больше, чем любое количество дворецких.

Особняк Лены на фоне соседей сутулился, как нежеланный ребенок, твердо решив скрыть за роскошным фасадом свою тоску, которая все равно просачивалась наружу. Эстелла вздрогнула и постучала в дверь.

Ей открыла пожилая женщина, высокая и худощавая, похожая на школьную учительницу из романов Диккенса.

– Вы, должно быть, Эстелла, – произнесла она с теплотой в голосе, которая не вязалась с ее костлявой фигурой. – Лена просила меня передать вам вот это. – Она протянула записку.

Не знаю, получишь ли ты мое послание, однако я должна уехать на некоторое время. Надеюсь, мы увидимся, когда я вернусь. Предложение насчет использования моего дома для модного показа в силе. Моя экономка, миссис Парди, во всем поможет тебе.

Лена

Эстелла скомкала записку в кулаке. Алекс говорил, что собирается уехать. А теперь еще и Лена… Вполне вероятно, она проводит время с любовником, оставив Эстеллу со всеми вопросами и без единого ответа. Она понимала, что упреки не вполне справедливы. Лена просила зайти до Нового года. А она этого не сделала.

– Входите, – предложила женщина, очевидно, та самая миссис Парди. – Я принесу чай и пирожные.

– Спасибо.

Следом за миссис Парди Эстелла прошла через вестибюль, изумляясь, как со вкусом подобранная мебель и стены, увешанные современной живописью – от бьющей через край цветовой палитры Фриды Кало до психоделических фантазий Магритта, – смогли преобразить дом, знакомый ей по Парижу, холодный, запущенный и даже про́клятый, в нечто совершенно умопомрачительное. Просторный величественный вестибюль; высокий, притягивающий взгляд деревянный потолок с росписями и инкрустацией; мебель в стиле ар-деко – глянец, полированные металл, дерево и камень; контуры сглажены благодаря цветовым решениям и роскошным драпировкам. Надо признать, у Лены отличный вкус.

Миссис Парди впустила Эстеллу в уютную комнату – в квартале Марэ она казалась тесной из-за паутины и запустения, – а сама удалилась и спустя пару минут вернулась с блюдом пирожных, настолько похожих на те, которые Эстелла когда-то покупала к утреннему кофе, что ей показалось, она вновь попала в Париж.

– Очень вкусно, – улыбнулась она миссис Парди, стряхивая крошки с платья.

– Лена говорила, вы француженка. А мне всегда нравилось печь.

Эстелла опустила тарелку. Лена все предусмотрела, даже рассказала о ней своей экономке. Эта женщина – шарада какая-то; ее так же трудно разгадать, как и Алекса. Похоже на лабиринт из живой изгороди во французском шато: смотрится красиво, а стоит попасть внутрь, и уже не выбраться.

– Это так похоже на Лену, – ответила Эстелла. – А вы давно на нее работаете?

Она понимала, что вопрос бестактный, но ничего не могла поделать.

– Четыре года. С тех пор как Лене исполнилось девятнадцать и она стала владелицей дома. Эту работу я ни на что не променяю. Такую хозяйку, как мисс Тоу, еще поискать надо.

– Действительно? – Эстелла не смогла сдержать удивления.

– Конечно. Говорят, внешне она кажется скрытной, однако я бы предпочла говорить «скромная». Не то что другие леди при деньгах, которым не терпится мазать их на все подряд, словно масло.

– Да, – кивнула Эстелла. – Она скромная. Очень любезно с ее стороны позволить мне использовать ее дом. Вы уверены, что она не против?

– Лена очень расстроится, если вы откажетесь. Она дала мне четкие инструкции – я должна сама нанести вам визит, если вы не появитесь до конца месяца. Могу я показать вам дом?

Эстелла запихнула в рот последнее пирожное и встала.

– Лена предложила, чтобы этим кабинетом манекенщицы воспользовались для переодевания. – Миссис Парди обвела рукой комнату, где они находились. – А затем они могут пройти через холл в переднюю гостиную, которая окнами выходит на парк. Отличная комната.

Отличная – это мягко сказано. Миссис Парди открыла дверь, и Эстелла очутилась в самой прекрасной комнате, которую когда-либо видела. Да, она выросла в двухкомнатной квартирке на верхнем этаже убогого здания в убогом районе Парижа, без водопровода и с общим туалетом на лестничной площадке. Однако она бывала в отеле «Ритц», где передавала эскизы американским покупателям, и видела его замечательные интерьеры. Так вот, и эта гостиная, с видом на парк и рядом окон, смотрящих на лужайку, листву и кустарники, смотрелась как оранжерея.

Над камином висел еще один портрет Фриды Кало – вернее, двойной портрет. Две Фриды Кало сидят рядом на стульях, их сердца обнажены, и из каждого сердца выходит вена, ведущая к сердцу второй женщины. Эстелла прилипла глазами к картине, изучая ее и прикидывая, что она может значить. Неужели Лена знала о существовании Эстеллы еще до их встречи? Или просто стечение обстоятельств заставило ее купить портрет двух одинаковых женщин, соединенных самыми тонкими, но и самыми священными узами – а именно узами крови?

– От этой картины меня в дрожь бросает, – созналась миссис Парди. – Невыносимо смотреть на их сердца поверх платьев, всему миру напоказ.

– Это делает их такими хрупкими.

– А по мне, так жуткими.

Эстелла заставила себя отвести глаза от картины.

– Комната идеально мне подходит.

– Значит, решено. Мисс Тоу составила список гостей, которых хотела бы видеть на показе. Когда вы будете готовы, я разошлю приглашения по почте.

– Спасибо. – Эстелла ощущала себя чудовищно виноватой за то, что протянула время и не встретилась с Леной. А Лена продумала все – какие помещения использовать, кого приглашать… Однако почему же сама сбежала?

– Мне это только в радость. – Миссис Парди просияла. – Люблю, когда дом наполнен людьми. Я наготовлю для каждого вкусные угощения. Когда гости сыты и счастливы, они раскупят все платья.

– Это было бы чудесно, – рассмеялась Эстелла. – На такое везение я даже не рассчитываю.

– Чепуха, дорогая. Практические навыки и способность создать коллекцию одежды не появятся ниоткуда. Нужно упорно трудиться. Почему бы нам не собираться раз в неделю для репетиции показа? Тогда вы будете уверены, что все пройдет гладко. А сейчас, пока я не забыла… Мисс Тоу хотела, чтобы вы кое-что увидели.

Миссис Парди провела ее на второй этаж, в комнату, очевидно задуманную в качестве спальни. Здесь было пусто, за исключением большого стола, в котором Эстелла опознала близнеца кухонного стола из дома в квартале Марэ. Однако если здешний был окутан флером старины, то другой лишь нес на себе очевидные признаки ветхости. Рояль – «Бёзендорфер», такой же, как в комнате на верхнем этаже дома на рю де Севинье, – стоял рядом с готическим окном, выходящим на парк. Обнаженные ветви деревьев помахали Эстелле, словно приветствуя ее.

– Мисс Тоу сказала, вы можете работать здесь, если хотите. У вас будет бо́льшая площадь, чем сейчас.

– Это уж слишком, – запротестовала Эстелла.

– Дом свободен в ближайшие три месяца. Кроме меня, здесь никого нет. А мне нужно общение. Да и дом плохо себя чувствует, когда его оставляют одного. Он выглядит… – Она помедлила. – Он начинает выглядеть так, словно тут заколдовано. – Она выдавила из себя улыбку. – Не слушайте меня, старую дуру.

– Нет, я вас понимаю. – Именно таким ощущала Эстелла дом в квартале Марэ. Словно в незапамятные времена там было счастливое место. И порой это счастье сочилось из стен, заставляя дом игнорировать всех призраков. Будто он пытался вернуть давно забытые времена. – Я одного не понимаю: почему Лена проявила такую щедрость?

Миссис Парди улыбнулась:

– Люди об этом не догадываются, потому что она очень необщительна. Однако мисс Тоу – самый добрый человек из тех, кого я когда-либо знала. И нет никакого сомнения, что вы с ней родственницы. Никогда не видела людей настолько одинаковых. У мисс Тоу нет настоящей семьи. Возможно, это для нее способ породниться с вами, дать знать, что она хотела бы узнать о вас больше.

А ведь Алекс настаивал именно на этом – взглянуть на ситуацию глазами Лены. Да, непросто расти без родителей, с опекуном, который, по информации Алекса, невменяем и опасен. Как можно не быть замкнутой, если ты видела так мало любви? Сердце Эстеллы сжалось от раскаяния: она была с Леной слишком резкой, почти грубой, а теперь Лена предоставляет ей помещение для работы и все, что нужно, в то время как Эстелла не отплатила ничем, кроме подозрений.

– Если вы с Леной на связи, передайте ей, пожалуйста, большое спасибо. Я верну долг платьями.

– Она будет счастлива.

– Вы сказали, Лена уехала на несколько месяцев? Значит, у меня куча времени пошить для нее кое-что.

Миссис Парди кивнула:

– Да. Один печальный факт: я-то полагала, она нашла мужчину, который ее заинтересовал. Но, кажется, я ошиблась.

– Так она уехала не с Алексом?

– Нет, она уехала не с мистером Монтроузом, – вздохнула миссис Парди. – Досадно. Я думала, если она смогла влюбиться… – Женщина запнулась. – Влюбиться – это замечательно для каждой женщины, верно?

– Я полагаю, да.

Эстелла покинула дом с коробкой пирожных, которую миссис Парди ей навязала, и припомнила последний вопрос. Если уж кого расспрашивать о любви, то точно не ее. Мама, насколько известно, никогда никого не любила, а сама Эстелла в Париже спала с двумя мужчинами, однако тоже не любила ни одного из них, а поступала так лишь из желания удовлетворить тайное любопытство – что за чувство, которое описано в стольких книгах, фильмах, в искусстве – буквально везде! Эстеллу едва не расстреляла торпедой германская подлодка, она видела оборванных, голодных людей, в отчаянии бегущих из Парижа под натиском жестокого врага, она помогла шпиону союзников тайно переправить из Парижа карты, однако она никогда никого не любила. И, возможно, не полюбит. По крайней мере, сейчас. На это нет времени. У нее модный показ на носу!