Текст книги "Куршевель. Dounhill. Записки тусовщицы"

«Слава богу, – выдохнула я. – Биатлонистка». И тут же профессионально поддержала разговор:

– А скорость у нее какая? Космическая! Нашим не угнаться.

– Да где там – нашим, – опечалился за родину тренер. – Один Вова Лебедев бронзу в клюве принес. Остальные. – Он горестно вздохнул, искренне сопереживая нашей олимпийской неудаче.

– А когда-то в биатлоне мы были лучшие, – философски заметила я, демонстрируя тесную сопричастность к спорту.

Юлька вдруг насторожилась, споткнулась и неожиданно выпрыгнула прямо перед нами, перекрыв дорогу.

– Дашка, ты че, вообще сбрендила? А вы, – уничтожающе уставилась она на инструктора, – спортсмен, тоже мне! Да у нас по биатлону в Турине сплошное золото! Во-первых, в женской эстафете, а во-вторых, Света Ишмуратова личную пятнашку выиграла!

– Откуда знаешь? – быстро спросила я Юльку, отвлекая ее от продолжения так удачно начатого скандала.

– От верблюда! – презрительно сообщила племянница. – Папан от биатлона тащится. А Ишмуратова за «Роснефть» выступает. У нас дома салют был, когда она в гонке победила. А потом, она же – татарка, по фамилии, что ли, не видно? У папани двойной праздник оказался.

– А при чем тут биатлон? – удивился тренер. – Я о наших дисциплинах говорил. Пэрсон в слаломе золото взяла, Лой – в акробатическом фристайле.

– Вечно влезаешь не по теме! – прикрикнула я на Юльку. – Не разбираешься в спорте, так хоть имей терпение промолчать! Где ты тут в Куршевеле биатлонистов видишь?

Тренер одобрительно кивнул:

– Биатлонисты, они по прямой шпарят. А вот попробовали бы во время браккажа на могуле прицелиться!

Тема вновь обретала опасные для моего интеллекта очертания, и я предпочла соскользнуть на устойчивую равнинную лыжню разговора о погоде.

Инструктор с удовольствием поведал, что в Куршевеле почти 364 дня в году светит солнце, а снег такой, что тут даже ломы начинают летать.

Я живо представила себе тяжелый черный снаряд, со свистом разрезающий солнечный свет, и инстинктивно пригнулась.

– Не, это сленг! – радостно засмеялся тренер. – Летающий лом – это начинающий лыжник. Типа вас.

– Я не начинающий! – обиделась Юлька. – Я в прошлом сезоне тут уже была.

Тренер взглянул на нее с уважением:

– Экстрим, значит, любишь?

– Люблю, – прижмурилась Юлька.

– А знаешь, что главное в экстремальном отдыхе? – наставительно поднял палец к небу инструктор.

– Что? – вытянула шею племяшка.

– Главное в экстремальном отдыхе – вовремя заметить, когда заканчивается экстрим и начинается пиздец! – философски ответил наставник.

Я подавилась собственным возмущением и негодующе открыла рот, чтобы пристыдить распоясавшегося педагога. К счастью, он и сам все понял. Причем мгновенно.

– Ой-ей-ей! – захлопал он себя по губам. – Наобщаешься тут с новыми русскими, потом к детям подпускать нельзя. А хотите, я вам анекдот про горнолыжников расскажу?

– Не стоит, – повела я высокомерным левым глазом, ближним к нему, одновременно пресекая и его здоровую готовность, и Юлькино нездоровое любопытство.

Мужичок оказался понятливым:

– Простите, девчонки, больше не буду. Сорвалось!

Куршевельские красоты взывали к великодушию. Мы простили.

* * *

«Ясли» разместились в уютном треугольном распадке между двух округлых холмиков. Сверху, с площадки, на которую мы вышли, неглубокая долинка внизу представлялась теплым и радостным озерцом, наполненным светящимся оранжевым светом. В этот ласковый водоем то и дело ныряли снаряженные разноцветные купальщики, издавая при этом пугливые визги, писки и прочие малопристойные звуки.

Морально я была совершенно готова к покорению опасных вершин. А вот физически.

С первых шагов нашего захватывающего и, как выяснилось, идеологически небезопасного путешествия в компании инструктора Вити я ощущала некое неудобство меж собственных ног. Какое-то странное покалывание в самом интимном месте. Оно то проходило, то проявлялось вновь, будто бы в меня игриво тыкали тонюсенькой, но очень острой иголочкой. Увы, к садомазохистам, равно как и к иным сексуальным меньшинствам, я не относилась, вернее, относилась отрицательно (консервативность воспитания, что поделаешь), посему навязчивое напряжение, буквально стреноживающее меня, как коня на скаку, изрядно мешало вхождению в горящую избу, то есть на горнолыжный олимп.

Умом я допускала, что именно может колоться. Допустим, это гордый сибирский гусь никак не может простить надругательство, которое проявил Dior, изловив и ощипав вольную птицу, потому и выпускает в меня искусно припрятанное мстительное перо. С другой стороны, допускать этого не хотелось: сам брэнд Dior был настолько мною уважаем и любим, что я не позволяла себе представить технического брака, перечеркивающего весь титанический труд Галльяно. Присутствовала еще и третья сторона, вовсе не романтическая, а потому несколько обидная: настырное перышко могло попасть мне в трусики из гостиничной перины. Что, кстати, тоже не говорило ничего хорошего об аккуратности французов.

То есть, взвесив все за и против, я пришла к однозначному выводу, что родной отечественный гусь тут вряд ли виноват. Дело в Европе, зажравшейся, напыщенной, пофигистской и развращенной русскими деньгами. Это вывод меня успокоил. По крайней мере, он не угрожал моему патриотизму и национальному самоопределению.

Однако, как говаривал классик, скучна теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленеет. Настырное подтверждение этих слов определенно мешало мне вкушать радость куршевельского бытия. Я уже и сучила ногами, и подпрыгивала, будто бы пробуя на упругость новенькие ботинки, и изгибалась в разные стороны, в надежде заставить колющий предмет хотя бы немного сместиться в сторону. Больше всего в жизни мне хотелось засунуть руку в белоснежные дизайнерские штаны и почесаться. И честное слово, если б вокруг не было столько восхищенных глаз.

Инструктор тем временем сунул мне в руки лыжные палки и, поставив мои ноги на лыжи, с удовольствием застегнул крепления. Я немедленно ощутила себя погруженной по колени в застывающий цемент, причем каждая моя нога бетонировалась в отдельном тазике.

Юлька победоносно гарцевала рядом, демонстрируя высший пилотаж стояния на месте. Мне и это удавалось с трудом. Лыжи норовили разъехаться в разные стороны, а если учесть, что ноги не гнулись и высились бетонными столбами, то я заподозрила, что любое неловкое движение меня может просто разорвать. На две симметричные части. Единственным пока еще живым местом в моих остолбенелых конечностях были колени. И они ощутимо дрожали. Не от страха, нет, чего мне бояться? От волнения перед волшебным полетом. Наверняка.

Инструктор подробно и тщательно объяснял мне, что я должна делать и чего не должна. Обнимал своей ручищей мою хрупкую талию, демонстрируя, как мне предстоит наклоняться, оглаживал ягодицы, показывая, как следует держать бедра при скольжении. В иной момент я бы не преминула огреть эти загребущие руки хлесткими лыжными палками, которые уже научилась вполне внятно сжимать в кулаках. Но природа словно издевалась надо мной, не давая сосредоточиться ни на чем, кроме колкой пытки в промежности.

Тренер, напротив, расценил мое скромное послушание и напряженное внимание как безусловное одобрение своего педагогического мастерства, посему и распинался, кажется, в десять раз длиннее и активнее положенного.

– Авальман, могул, годиль… – доносились до меня слова какого-то древнего заклинания. – Раскантовка, скользячка, ведельн, камус, зеленка, хелиски.

Он раза три съехал вниз, показывая, как надо держать палки, как тормозить и останавливаться. Движения, которые он демонстрировал, казались настолько простыми и красивыми, что я ничуть не сомневалась: ЭТО получится у меня с первого раз. И – блестяще!

Наконец инструктор затих. Или первоначальный ликбез закончился.

– Все ясно?

Я покорно кивнула.

– Ну. – он внимательно заглянул мне в глаза, – чувствуешь предрасположенность к горнолыжному спорту?

– Это как? – равнодушно, исключительно из вежливости, поинтересовалась я.

– Предрасположенность – это когда кости быстро срастаются! Гы-гы-гы! – Витя громко и весело заржал. Чисто конь на водопое. – Психологический прием! – пояснил он, видно, углядев красноречивое выражение моего лица. – Чтобы снять напряжение!

– Чье? – придавила его взглядом я. Между ног чесалось и свербило так, что я готова была убить всех на месте. Включая подлеца Галльяно и неопознанного будущего мужа-олигарха.

– Давай! – Не удостоив меня ответом, инструктор махнул рукой. – Пошла!

На секундочку отвлекшись от собственных страданий, я опустила глаза вниз. Далеко-далеко, в оранжевом сиянии долины, резвились люди-букашки. Впрочем, нет, они совсем не резвились. Они валялись там, на снегу, полу– или совсем мертвые, убившись при съезде вот с этой гигантской высоты, на которой, как памятник беспримерной глупости, возвышалась я.

Смертельный пятачок окружала внизу толпа зевак. Неудивительно – чужие страдания всегда привлекали чернь. Слева и справа от меня то и дело срывались вниз с обреченным уханьем очередные самоубийцы.

Нет, суицид никогда не был моей сильной стороной.

Я осторожно попятилась назад, но неловкое движение зацементированных креплениями ног вдруг заставило спрятавшуюся в паху вражину кольнуть меня так, что я невольно изогнулась вперед, пытаясь создать трение между собственными филейными частями. Сила тяжести, подчиняющаяся отнюдь не мне, человеку, а каким-то несносным законам физики, мотанула меня вперед, оставив мое же трепещущее сердце позади на чистом снегу и заставив мою бедную голову чуть ли не долбануться о мои же колени. Неудержимо соскальзывая вниз, я в последний раз охватила взором бескрайнюю красоту мира и почему-то издала дикий вопль. Чисто подстреленная лань!

Лыжи несли меня нежно и плавно, и вдруг я поняла: бояться – нечего! Это же так здорово – ощущать под ногами крепкий укатанный наст, ловить губами солнце и понимать, что ты можешь! Можешь управлять лыжами, телом, трассой, то есть всем миром! Мгновенное чувство всепобеждающей эйфории сменило страх. Я глотнула подмороженный кусок солнечного света, напрягла икры, как учил инструктор, и лихо маханула палкой, заходя в крутой красивый вираж.

– Вот вам! – победоносно высказалась я.

То, что со мной произошло что-то непонятное, я сообразила тут же. В лицо вдруг сыпанула колкая снежная пыль, ноги, оказавшись на солидном отлете от туловища, странно и страшно завибрировали, невесть откуда взявшийся штормовой ветер ударил прямо в грудь, заставив мое хрупкое туловище отклониться назад. Голова больно дернулась к спине, я ухватила глазами съежившееся небо, скособочившуюся на сторону верхушку высокой елки, заваливающуюся назад вершину ближней горы. Все это, стремительно переворачиваясь и кружась, рывками отпрыгивало назад, а впереди не было ничего – только белая распоясавшаяся мгла.

Выдернув из остатков сознания недавно полученный урок торможения, я исхитрилась выправиться, сгруппироваться, придавила всей силой собственного веса правую лыжу, смело взмахнула палкой и. полетела!

Мгновенный и яростный восторг полета, будто сильнейший оргазм, вырвал из меня крик радости, и тут же, вместо законного и заслуженного расслабления, меня объял дикий животный ужас. Я поняла, что лечу в бездну.

Райские куршевельские кущи немедленно слились воедино, образовав разверстую гулкую трубу, ошметки эдемских птиц в виде сизокрылых сибирских гусей и возрождающихся из белого пепла фениксов разлетались по сторонам, опаляя мое лицо совсем не райским жаром.

«Я лечу в ад! – сообразила я. – Куда еще можно нестись с такой космической скоростью!»

Тело стало мягким и бескостным, руки и ноги – никчемно-безвольными. Я ощутила себя бездарным куском подтаявшего пластилина, который, шлепаясь на пол, превращается в бесформенную кляксу.

– Мама! – снова завопила я на весь мир.

Думаю, от этого вопля одинаково содрогнулись и рай, и ад.

На пути передо мной вдруг выросла огромная гора, много выше Эвереста. Я взлетела еще выше, неожиданно обнаружив по обе стороны собственного лица какие-то заячьи уши. Шестидесятым, смертельно обостренным чувством погибающей грешницы я поняла, что это мои лыжи раскорячились, предупредительно забрав мое прекрасное лицо в траурную раму. В то же время я четко ощущала, что ноги, мои несчастные, многократно переломанные, пластилиновые ноги, уже просто волочатся по снегу, вместе с остатками лыж, потому что в аду, где я через секунду окажусь, лыжи – атрибут совершенно лишний.

Для катания на раскаленных сковородках, вероятно, придумано что-то иное.

Я снова воспарила. Видно, уже усилием духа, а не тела. Моя несгибаемая светлая девичья воля отчаянно боролась с силами тьмы, жадно засасывающими меня в свою смертельную круговерть.

Выставив вперед руки, как птица крылья, я попыталась взлететь, вырваться, удержаться на этом свете. Мои пальцы в перчатках вдруг страшно и волшебно вытянулись, удлинившись чуть ли не до небес. Понимая это как помощь свыше, я попыталась цепануть длинным сверкающим ногтем близкую елку, чтобы повиснуть на ней, приглушив невероятную скорость последнего полета. Увы, дотянуться я не смогла…

Еще миг – и в лицо мне посыпались обжигающие горячие искры, густой пепел и хрусткая зола.

Я в последний раз поймала затухающими глазами черный диск адского солнца и ухнула в небытие.

* * *

Когда я открыла глаза, через миг, а может, через вечность, солнце надо мной вновь было улыбчиво-желтым, снег – вдохновенно-белым, а недалекие елки привычно зелеными. Тело мое вольно раскинулось на невидном пыльно-белом, вероятно, могильном холмике головой вниз. Из рассыпчатой вершины печального бугорка били в небо два серебряных луча – то победно сияли мои лыжи. Абсолютно целехонькие.

Намертво скованные с ладонями серебристые палки создавали на фоне моего живота перевернутую букву V…

Victoria! Победа!

Я – жива?

Да! Я победила силы тьмы! Господи, как хорошо! Какое чудо, эти горные лыжи!

Мне не хотелось вставать, не хотелось говорить, не хотелось никого видеть. Я устроилась поудобнее, вытянула из сугроба одну ногу и, умело подвернув ее под себя – мастерство, однако! – прилегла щекой на собственный локоть.

Да разве дадут насладиться одиночеством и победой в этом неугомонном, суетливом мире? Совершенно лишний, гнусный, вражеский скрип шагов по снегу я услышала тут же.

– Поздравляю! – завопил, как подорванный, счастливо сияющий инструктор, взвихрив красивым торможением полноцветную радугу из крупных снежинок.

Тут же я увидела вихляющуюся на лыжах, как недоваренная сосиска, Юльку, которая при попытке столь же эффектного торможения категорически завалилась набок.

– Дашка, молодец! – крикнула подползающая племяшка, отплевываясь от снега, изо всех сил изображая, что она сознательно плюхнулась рядом, например, из солидарности. – С первого раза столько проехать! Если б не этот трамплин, то ты б до самого низа домчалась!

– В глаз что-то попало, – объяснила я. – Заморгала, вот с дороги и сбилась.

Юлька вовсю изображала из себя героическую санитарку, стремящуюся ценой собственной жизни вынести с поля боя раненого героя бойца. Герой боец, то есть я, сквозь близкие слезы надежды, с сознанием хорошо исполненного долга, наблюдал за пластунскими ухищрениями сознательной медработницы, спасающей силу и славу нации.

– Спорим, сама не встанет! – услышала я голос откуда-то сбоку.

Повернула голову и узрела двух розовощеких дебилов, с бордами наперевес. Вот, оказывается, кто так мерзко скрипел ботинками, не давая сосредоточиться на радостях одержанной победы.

– А ну, кыш отсюда! – осерчал инструктор. – Спорщики! На пиво зарабатываете?

Парни хохотнули, но не ушли. Видно, их пари носило серьезный мировоззренческий характер, а потому требовало логического завершения.

– Слышь, лыжник, пусть сама встанет, – цыкнул зубом один из них. – Ну, мы, в натуре, на сотню забились!

«Вот она, горькая проза жизни, – удрученно подумала я. – Кому-то – смертельный риск на опасной трассе, а кому-то дармовое пиво. И ведь никакого понятия о том, что за испытание мне пришлось преодолеть! Дикие, дикие люди! Дети гор…»

– Дашунь, вставай! – протянул мне уверенную ладонь инструктор. – Нельзя на снегу лежать – застудишься.

– Сама! – гордо сказала я, пытаясь собрать в кучу раскиданные по склону конечности.

Спорщики напряженно затихли.

«Просто вопрос жизни и смерти!» – мстительно подумала я, подтягивая лыжу вместе с ногой. Лыжа зацепилась за палку, палка схлестнулась со второй лыжей, образовалась нешуточная головоломка, и я никак не могла отыскать узелка, за который следовало дернуть. Изящно завалившись на спину, я тут же перекувыркнулась на живот и застыла в позе пикирующей ласточки, лицом в снег, с ногами, задранными выше головы, потому что лыжи снова воткнулись в снег, вознеся мои настрадавшиеся икры и стопы к самым небесам.

Инструктор Витя, не дожидаясь окончания опасного эксперимента, перехватил меня поперек, приподнял, встряхнул и поставил в правильное вертикальное положение.

– Назад на лыжах пойдешь или как? – спросил он.

– Или как, – согласилась я, наблюдая за тем, как один из дебилов лепит на лоб другому родную российскую сотню.

«Черт, – отругала я себя, – стоило за такие копейки так мучаться!» Потом сообразила, что данная купюра изначально предназначалась не мне, и успокоилась.

Путь наверх был славен, но короток. В моей душе пели фанфары и гремели литавры, чудесным образом складываясь в музыку величавого гимна моей исторической родины. Я чувствовала себя на пьедестале почета, самой высшей его ступени, счастливо понимая, что гимн России играют исключительно в мою честь. От гордости – не за себя, за отечество – глаза мои наполнились горячими и благодарными слезами. Вместе с бравурными аккордами и торжественными голосами хора я возносилась на вершину горы, которую покорила только что, позади меня не менее счастливый и гордый тренер нес мои лыжи.

Я шла легко и свободно. Ноги, вызволенные из цементного плена, были послушны и упруги, колени отлично сгибались, руки слаженно вибрировали в такт походке. И главное, ничего нигде не кололо! Я даже специально поерзала бедрами, пытаясь нащупать виновника моего прекрасного полета – тщетно! И тут я поняла, что и импортный Dior, и родная лапчатая птица совершенно ни при чем! Колол и досаждал мне необъяснимый тривиальный страх. Только и всего.

Смущало единственное: никогда прежде страх не проявлялся так странно, таким способом и в таком месте. С другой стороны – и в Куршевеле я тоже раньше не бывала. Чему удивляться? Новое место, новые ощущения.

Оказавшись наверху, я с удовольствием обозрела прекрасные окрестности. Открывшаяся картина меня несколько озадачила. Горка, с которой я совершила головокружительный и опасный полет, представлялась не просто не очень высокой. Она была. Как бы это выразиться? Вряд ли вообще горкой. Так, бугорок, с пологим склоном. Но ведь этого просто не может быть!

«Обман зрения, – успокоила я себя. – Среди снега и солнца такое случается сплошь и рядом.

Иначе – как бы мне удалось набрать такую скорость?»

Несколько смущала еще одна подробность: я никак не могла отыскать глазами тот самый огромный пик, в который врезалась, влетев под небеса. Прямо подо мной, метрах в десяти, пушистой бородавкой выпирал из снега разворошенный бугорок. Жалкий, замурзанный. Ну, не в него же я впилилась?

Или скорость моего скольжения была такой мощной, что гора просто рассыпалась подо мной, не выдержав бури и натиска? И все, что от нее осталось, – вот этот тщедушный прыщ?

Уточнять я не стала. Зачем заставлять инструктора еще раз вздрагивать от только что пережитого стресса? Ведь если б я не проявила волю и сноровку, а значит, погибла, нашего милого соотечественника тут же поперли бы с работы. Желаю я ему такой судьбы? Нет. Что я, зверь, что ли?

– Ну, что, девчонки, скатитесь еще по разику? – подмигнул наставник. – Успех надо закреплять!

Юлька вопросительно смотрела на меня, всем своим видом показывая, что она – против. Я немного поразмыслила. Оно, конечно, покататься можно, отчего бы не покататься? Но если ребенок так активно не хочет? Может, она проголодалась? Или устала? Или замерзла? Не могу же я думать только о собственном удовольствии! В конце концов, племяшка – тоже человек.

– Покатаемся, – утешила я инструктора. – Только теперь не в этих яслях, а на настоящей трассе.

Юлька взглянула на меня с ужасом и уже открыла рот для категорического, надо думать, возражения. Я приподняла очки и незаметно подмигнула ей, успокаивая. Девчонка тут же обмякла и щелкнула креплениями, вырываясь на заслуженную свободу.

– А не рано вам на трассу? – подозрительно поинтересовался инструктор. – Может, лучше тут?

– Тут – завтра, – сообщила я. – Будем отрабатывать этот. авальман с браккажем.

– Умница, – расцвел Витя. – Запомнила! Ну, осторожнее там. И много не катайтесь, а то завтра ноги будут болеть.

* * *

Пристроив лыжи на плечах, как заправские гонщицы, мы направились по зеленой стрелке на ближнюю трассу.

На площадке, куда причаливали пучеглазые любопытные подъемники, мы остановились.

– Здесь погуляем или выше поднимемся? – спросила я.

– Давай выше, – кивнула Юлька. – Там народ интереснее.

– Девчонки, пойдемте с нами в кулуар! – по-свойски обнял нас за плечи некий развязный тип в красно-желтом покоцанном временем и катанием комбезе.

– Что? – вспыхнула я, вырываясь из наглого захвата. – Да как ты смеешь!

– Новички! – расплылся хулиган. – За версту видно! Кулуар – это не то, о чем вы вдруг возмечтали. Это ложбинка. Ну, между двумя холмиками. Примерно такая! – Он махнул рукавицей прямо перед моим носом, указывая вниз, где уютно синела славная долинка, заботливо прикрытая от ветра локтями двух мускулистых гор.

– Сам иди в свой кулуар! – повторила мой жест отторжения способная племянница. – А мы наверх, на гору.

– Ну-ну, удачи, – растворяясь в солнце, напутствовал нас неудовлетворенный курортник. – Вон ваш grag lifttelesquis подрулил.

Прямо перед нами остановилась желтая кабина подъемника с приплюснутыми к толстому стеклу радостными рожицами отдыхающих.

– Пошли?

– Куда! – дернула меня за рукав Юлька. – Мы ж не шавки какие-нибудь! Нам chair lift нужен!

– Что за жаргон! – возмутилась я. – Если хочешь сказать о себе, будь добра, используй единственное число. Шавка.

– Да не шавки, шапки! – Юлька снисходительно, как старшая и более опытная горнолыжница, хмыкнула. – На grag lifttelesquis ездят только шапки! Ну, те, кто на экскурсию приехал, а кататься не умеет, и снаряжения у них нет. А нам, как спортсменам, надо подниматься на chair lift, видишь, вон красные кресла по канату едут!

Я задрала голову и действительно увидела, как в синей вышине, прямо под легкими смешными облачками, плывут ярко-красные сиденья со счастливыми курортниками. Ноги мои сразу похолодели, руки в перчатках противно взмокли. Ощущать под собой вторично бездонную бездну как-то не хотелось. Глазастенький уютный вагончик grag lifttelesquis представлялся намного надежнее и приятнее.

– Да не бойся ты, – все так же покровительственно успокоила меня Юлька. – Там пристегивают, а вид сверху просто нереальный! Из окошка такого не увидишь.

– Если я за кого и боюсь, то вовсе не за себя, – наставительно проговорила я, расставляя по законным местам возраст и статус. – Кстати, в вагончике не только шапки. Вон, смотри, лыжники загружаются. При полном параде, между прочим! Пошли. Ветер наверху, видишь, как кресла раскачиваются? Простынешь – отправлю к родителям в Дубай!

Упоминание о кровных родственниках произвело на Юльку магическое действие. Я еще ожидала ее ответа, а она уже резво проталкивала в дверь облюбованного мною вагончика-подъемника свои лыжи.

– Юляшка! – услышала я удивленно-радостный мужской бас. – Привет, ребенок! Все-таки решили не изменять принципам? Вроде Ильдар говорил, что в Дубай едет.

– Папа с мамой и поехали в Дубай, – вежливо ответила моя воспитанница. – А я здесь с сестрой.

– Как это родители тебя одну отпустили? – поразился бас.

Я покрутила головой и обнаружила его владельца – симпатичного высокого брюнета, белозубого и загорелого, в черно-белом горнолыжном костюме.

– Очень просто, – дернула плечиком Юлька. – Вы, дядя Марат, не заметили, что я уже детский садик окончила?

– Неужели? – расхохотался бас. – И правда. Красавица, хоть куда! А сестренка где?

– Даша, – выросла я за плечом племянницы.

– Марат, – восторженно пожирая меня глазами, протянул руку мужчина. – Девчонки, а вам вдвоем не скучно? У нас тут компания классная. Присоединяйтесь!

– Спасибо, дядя Марат, – улыбнулась Юлька. – Мы сами.

– Чего сами-то? Самим скучно! А у нас каждый вечер что-нибудь новенькое. И народ веселый.

– Пенсионного возраста? – полюбопытствовала Юлька.

Марат снова расхохотался:

– Не бойся. Кроме меня, тебя никто не знает. А я буду молчать, как партизан на допросе. А потом, преимущество пенсионного возраста в том, что мы совершенно не опасны для подросших дочек своих друзей. Правда, Дашенька? – Он снова уставился на меня. – Вы где живете? Снова в «Килиманджаро»?

– Нет, в «Le Lana», – степенно ответила Юлька. – «Le Kilimandjaro» предлагал только апартаменты, а зачем нам на двоих столько места? А вы где?

– Как всегда, в «Les Airelles». Я консервативен. А потом, такого шеф-повара, как там, во всем Куршевеле не найти. Я даже не знаю, из-за лыж сюда езжу или из-за еды.

– Вы с Викой?

– Нет, зайка. Виктория сейчас на Искье, здоровье поправляет. Если сможет, приедет сюда на пару деньков, но будем надеяться, что нам повезет и такого не случится.

Юлька понимающе хихикнула:

– В прошлом году вы тоже на это надеялись!

Марат крякнул, а пузатенький лысый горнолыжник, стоящий рядом, радостно хлопнул его по плечу:

– Марат, слух о тебе прошел по всей Руси великой!

– Не будем о грустном, – улыбнулся мужчина. – Ну что, где вас подхватить вечером?

– В отеле, где ж еще? – не советуясь со мной, согласилась Юлька. – Не пойдем же ночью одни по темным улицам! Мне папа не велел.

– Умница, – умилился Марат и трогательно чмокнул Юльку в лобик. Потянулся было ко мне, но я предпочла отодвинуться. Только не хватало мне с мужчинами в лоб целоваться! – Ну, мы тут выходим, нас бар заждался.

– Ох, дядя Марат, я смотрю, вы как мой папан, тоже горнопляжник!

– Нет, Юлечка. Я – следующая генерация: горнофляжник.

– Ну да, – согласилась Юлька. – Отец мне рассказывал, что горные лыжи – самый дорогой вид алкоголизма.

– Прав, во всем прав! Мудрый человек твой папа. Жалко, нет его нынче с нами.

– Ничего, – успокоила мужчин Юлька. – Я за него. Если что, сумею поддержать семейные традиции.

Компания дружно расхохоталась и так, хохоча, вывалилась из кабинки Foret на площадку, которая упиралась в массивную деревянную дверь с выжженной надписью «BAR».

– Кто это? – недовольно спросила я у Юльки, намереваясь устроить ей образцово-показательную выволочку за самовольство и неподобающую развязность.

– Дядя Марат? Папкин друг, тоже нефть сосет, только он круче. Очень заводной! Клево, что мы его встретили: с ним не соскучишься!

– Жена, значит, болеет, а он развлекается. Хорош гусь! – умерила я Юлькины восторги.

– Вика? Какая она ему жена? – скривилась племянница. – Не смеши! Положено какую-нибудь миску трахать, вот он Вику и подобрал. Королева красоты Мухосранска и окрестностей. Так-то она девчонка ничего, только дура. Дядя Марат никогда на ней не женится.

– Почему?

– Потому что ноги-сиськи-письки сейчас можно и искусственно нарастить, а мозги новые ни за какие деньги не вставляют. Вот, Дашка, ему б такую жену, как ты. Я бы и сама за него замуж вышла, но старый он больно. Старше папы.

– Юлька, – поразилась я, – что ты несешь?

– Да, ладно, Дашка! Строишь из себя неизвестно кого! Что, помешал бы тебе такой муж?

«Не помешал бы, – мысленно согласилась я. – Очень бы даже не помешал».

Моя голова начала лихорадочно и быстро работать: я ему понравилась, это точно! Любовницы рядом нет, значит, он может себе позволить. А я вообще свободная женщина! Со мной, что уж скромничать, можно и в пир и в мир. К тому же Юлька представила меня как сестру. Ну, не посмеет же он близкой родственнице своего друга предложить просто переспать? Значит, если у нас завяжется роман, это будет нечто серьезное!

Блин, прилететь в Куршевель и в первый же день встретить неженатого олигарха! Вот так удача! Да я буду не я, если не воспользуюсь такой возможностью! Зачем я сюда приехала? Юльке сопли вытирать? Сама вытрет, не маленькая. Нет, все-таки интуиция меня не подвела. Но вида я ему не покажу, дудки! Буду вести себя так, будто бы он мне вообще безразличен. Тем более что прикрытие у меня обалденное: собираю материал о том, как отдыхают олигархи. Потому и им заинтересовалась, чисто из профессиональных побуждений. Таким образом, и интеллект свой покажу, и образованность, а красоту – ее и так видно, не скроешь. Да если еще прикид достойный да туфельки на шпильке. Ноги-то у меня, поди, не хуже, чем у этой Вики. Пусть сравнивает!

На следующей площадке мы вышли из транспортного средства и тут же оказались в веселой толпе, которая гомонила исключительно на родном русском, причем не стесняясь в выражениях и эмоциях. Чувствовалось, что люди хорошо размялись на лыжне и теперь так же откровенно делятся впечатлениями. Спортивные наряды несколько микшировали своеобразие лиц, но все же мой наметанный журналистский взор легко вычленил в народной массе несколько хорошо знакомых физиономий.

Я углядела девичье музыкально-сексуальное трио в полном составе, разнаряженное в сливовый, карамельный и салатный комбинезончики. Лыжи у девиц отсутствовали вовсе, то есть кататься они и не собирались. Может, пели для публики на какой-нибудь открытой площадке? Интересно. Неужели тут, на склоне, есть оборудование для воспроизведения фонограммы? То, что они сами не поют, я знала совершенно точно. Потому что именно я и раскрыла эту тайну в сенсационном материале, за который моя любимая газета чуть под суд не пошла. Поскольку мои отношения с этими блестящими бабочками нельзя было назвать дружественными, то я, дернув Юльку за рукав, предпочла ретироваться в противоположную сторону.

– Какие люди! – тут же услышала я знакомый обволакивающий баритон. – Дашенька, сенсацию ищешь?

Мармеладно-смуглый певец поднял над головой лыжную палку в знак радостного приветствия.

– Валера, – ответно возрадовалась я, – а ты тут что делаешь?

– Как что? – не понял он. – Катаюсь. Чем тут еще заниматься?

– А ты умеешь? – недоверчиво спросила я.

– Обижаешь! Я даже девчонок своих на лыжи поставил. – И он ткнул перчаткой в живописную группку, где присевшая на корточки женщина, его жена, я тут же ее узнала, что-то мудрила с лыжными креплениями на ногах очаровательной малышки. Рядом смирно стояли две девочки постарше. – Ты тут давно?