Текст книги "Куршевель. Dounhill. Записки тусовщицы"

– Вау. – выдохнула Юлька. И было от чего.

Голубая глубокая чаша до самых засахаренных краев была наполнена солнечным светом. В ней, как в огромной хрустальной воронке для мартини, бурлил разноцветный коктейль из летающих, парящих, снующих, прыгающих сноубордистов, взметающих бриллиантовые россыпи снежной пыли. На одном из склонов, за серым поребриком, вскипала леденцовой радугой курток и шапок текучая и колышущаяся толпа зрителей. Наверняка в этой гуще масса интересных светских персонажей, подумала я и стала вглядываться пристальней, надеясь узреть знакомые лица эстрадных звезд или известных депутатов.

– Вон туда смотрите, – отвлек меня от профессиональной деятельности Макс. – Видите парня в желтом костюме? Ух ты, какой rewind!

Желтый, как перезрелый лимон, райдер, который только что несся по склону, будто его спустили хорошим пинком, вдруг взлетел на невидимом мне трамплине, бешено крутанулся влево и в тот же миг застыл на долю секунды стоп-кадром. Я не успела еще восхититься этому мгновенному стопору, как ловкий лимончик крутанулся вправо, снова остановился и помчался дальше, сопровождаемый визгом и улюлюканьем. Мне показалось, что он мчался почти так же быстро, как я вчера. Ну, может, чуть медленней. Все-таки борд – это не лыжи.

Чуть правее той площадки, где только что крутился лимон, серебряной молнией вылетел другой бордер. Этот делал вообще что-то непонятное: сначала скаканула вверх его передняя, чуть согнутая нога, сразу же ее догнала задняя, доска почти выровнялась, подскочив над снегом, и тут же спортсмен толкнулся ее хвостом и взлетел еще выше.

– Ollie! – восторженно указал на серебристого Макс. – Видела, как он в халф-пайпе вылетел? Полный fun!

– Знакомый, что ли? Иностранец?

– Кто? – не понял Макс.

– Ну, этот, Олле?

– Нет, это трюк так называется. Он в сноуборде – один из основных. Его Алан Гелфанд придумал. Кстати, его потом так и звали – Ollie.

– Смотри! Grab! – заверещала Юлька, тыча пальцем в другого райдера, вылетевшего на трассу и исхитрившегося подхватить свой борд рукой прямо в полете.

Дальше началось вообще что-то невообразимое. Гора скакала, кружилась, искрила, вопила, летала. Вакханалия невиданных трюков и головокружительных скоростей увлекла меня настолько, что я не сразу расслышала Макса, который, видно, не в первый уже раз звал нас попробовать покататься на доске.

– А Пухляк-то где? – вспомнила я, не в силах оторваться от снежного захватывающего цирка.

Юлька закатилась вдохновенным смехом. А Макс вообще грубо расхохотался:

– Даш, ты же журналистка! Неужели слово не чувствуешь? Пухляк – это свежевыпавший снег. Вон, слева, смотри, там, где не укатано.

Пришлось повернуть голову. Громадный пушистый сугроб шевелился и вздыхал, словно снизу его кто-то сильно подталкивал. Секунда – и на поверхность вылезла синяя шапочка, потом показались руки, шлепающие по разворошенной макушке сугроба, как по воде.

– Вот как раз и ramer. Видишь, разогнался мальчонка, а опыта нет, вот и ушел в пухляк с головой. Теперь разгребается, ремерит то есть.

– А чего так – по-собачьи?

– А как еще из-под сугроба выбраться? Жить-то хочется! – И Макс снова счастливо рассмеялся.

– В горных лыжах то же самое, – с видом знатока оповестила Юлька.

– Горные лыжи – прошлый век, – уверенно высказался Макс. – Борды – вот это fun! Пора вам на доски переходить!

– Не пыли, – скромно посоветовала я. – Сами разберемся, что круче.

В этот момент сзади послышался какой-то дикий свист, приправленный странным громким шуршанием, родной русский окрик «Посторонись!», от которого я инстинктивно сиганула в сторону, и мимо нас, прямо по перилам лестницы, на которой стояли разнаряженные зеваки, пронесся, ухая и взвизгивая, какой-то парень в голубом костюме. Только когда он стрелой вынесся на снег, я увидела, что ноги его прочно вмурованы в желто-черный борд.

– Джибинг! – горделиво приосанился Макс. – Один из видов сноуборда. Можно хоть по перилам, хоть по ступенькам, хоть по деревьям, да хоть вон по тому канату. – Он показал вверх на темную нитку трассы, по которой весело ползали пучеглазые вагончики подъемников.

– А я еще видела, как с горы на надувных матрасах съезжают, – похвасталась Юлька.

– Тюбинг, – согласился Макс. – И такое есть. Но я больше на автомобильной камере люблю.

– Покажешь?

– Вряд ли, тут я их что-то не видел. Ни у кого, видно, ума не хватило в Куршевель с собой покрышку притаранить. Ну, готовы к подвигам?

– Да! – выкрикнула Юлька.

Я скромно промолчала. Что за глупость – совершать подвиги каждый день? Война, что ли? С другой стороны, попробовать очень хотелось. В конце концов, если я за один раз освоила горные лыжи, а их, между прочим, две, то разве с одной доской не справлюсь? Вдруг завтра Марату и в самом деле трюки показывать придется?

Для начала Макс продемонстрировал личный класс владения сноубордом. Прикрыв ладошкой рот, чтобы охать от страха не очень громко (все-таки этот парень стал нам практически родным), я наблюдала, как он носится по склону, подскакивает, крутится, приземляясь то задом, то передом.

– Поняли? Все очень просто, – подкатился к нам крутой бордер. – Главное – не бояться и ловить кайф.

Ловить кайф я была согласна, но вот чтоб не бояться.

– Ну?

– А ботинки? – оглядела свои ноги Юлька. – Мои же в борд не влезут.

Макс задумался, метнулся куда-то в кучу хохочущих бордеров и через пару минут уже гордо, как победным стягом, помахал нам двумя парами ботинок:

– Переобувайтесь!

Юльку поставили на доску первой. Она без конца хихикала и нервно облизывала губы, пока не слизала с них весь сексуальный блеск.

– Слушай, а что это на бордерах такое надето? – подозрительно сравнивала я трясущуюся воспитанницу, облаченную в изящный горнолыжный наряд, и снующих вокруг райдеров, упакованных в шлемы и нечто похожее на рыцарские латы.

– Защита, – легко отозвался Макс. – Бордеры они чаще всего головой бьются.

– Заметно, – согласилась я, продолжая наблюдательный процесс за летающими придурками, то и дело вмазывающимися в снег.

– Можно, конечно, и задницу конкретно отшибить, – продолжил Макс, – локти или запястья.

Но это, когда сложные трюки делаешь. Вам это не грозит. Ну, Юлечка, готова?

Племяшка отчаянно кивнула головой и зажмурила глаза.

– Юлька, – взволновалась я, – глаза открой! Нечего слепую из себя изображать!

Девчонка послушно распахнула ресницы, и я увидела в них такой ужас, что сама крепко зажмурилась. Когда я вновь открыла глаза, племянница счастливо барахталась внизу, а Макс заботливо вытягивал ее из сугроба.

– Дашка, здорово! И совсем не страшно! – крикнула юная райдерша.

Поняв, что опасность миновала и моя подопечная жива-здорова, я принялась пристально отслеживать рост Юлькиной спортивной техники. Племяшка съехала еще раз двадцать! Причем ее визг с каждым разом приобретал все более восхищенный оттенок.

– Хватит! – строго приказала я. – Передохни. Моя очередь.

Юлька с явным неудовольствием соскочила с доски, а я, наоборот, вспорхнула на борд легко и грациозно, как балетная прима. Макс правильно втиснул мои ноги в крепления и защелкнул замки.

То, что сноуборд совершенно противоестественен для человеческой природы, я поняла мгновенно. Вчера, на горных лыжах, я чувствовала себя забетонированной в две емкости, которые с трудом, но можно было за собой волочить. Сейчас, стоя на доске, я обнаружила собственные конечности в одном тазу, причем цемент, сковывающий их, сразу же встал намертво.

– Ну, Даша, давай! Сначала – вот так, потом – так. – Макс еще раз продемонстрировал то, что я должна была проделать с кандалами на своих хрупких ногах.

– Дашка, не бойся, – подбодрила Юлька. – Снег мягкий как пух. Совсем не больно!

Честно говоря, от ужаса я не заметила, как борд скользнул вниз. Я лишь успела взмахнуть руками, как курица крыльями, и тут же, больно стукнувшись боком обо что-то твердое, оказалась в сугробе. Причем ногами пошевелить, как и прежде, я не могла.

– Ай! – заорала я, погружаясь все ниже в мокрую холодную взвесь. – Тону!

Макс с Юлькой оперативно вытянули мое тело и поставили на ноги.

– Ну, боевое крещение состоялось. Давай вторую попытку!

– Нет, – категорически помотала головой я. – Ушиблась. Сильно. – И погладила перчаткой сильно ноющее бедро.

– Ну, Дашка, это ж умудриться надо, на пухляке удариться! – Макс искренне огорчился.

А Юлька, наоборот, обрадовалась. Вот жучка! Племянница, называется! Родная тетка чуть с жизнью не рассталась, едва спаслась, а она.

С другой стороны, мой неудачный сноубордический опыт избавил меня, во-первых, от дальнейших спортивных мук, а во-вторых, завтра я с чистой совестью могу сказать Марату о сильнейшей травме и никаких трюков не демонстрировать. То есть нет худа без добра.

Возле меня остановились два парня, наблюдая, как Макс дрессирует Юльку.

– Вот поскребыш! – хихикнул один.

– Не, смотри, гуффи! Опа! – заорал второй. – Молодец, девка! Регуляр!

Услышав такое количество пошлых оскорблений, адресованных моей воспитаннице, я, нахмурив брови, двинулась прямо на этих охламонов, держа лыжи, как вилы, наперевес.

– А ну, кыш отсюда!

– Ты че? – остолбенели парни. – Пыжница, в натуре?

– Я тебе сейчас покажу и пыжницу, и поскребыша, – пригрозила я, надвигаясь на наглецов, как смертоносное, ощетинившееся пиками и кольями воинское формирование древних времен.

Парни неуверенно отодвинулись назад.

– Да у нее инклинометр сбился! – вынес приговор левый.

Я поняла, что меня оскорбили еще раз и замахнулась лыжами на негодяев.

Парни отпрыгнули от меня, как будто сдавали олимпийский зачет по прыжкам в длину назад. Остановились на безопасном расстоянии, одновременно покрутили пальцами у своих тупых висков.

– Слышь, ты, дитя Куршевеля, правила поведения на склоне знаешь? – Это правый.

Я насторожилась. Может, в запале сделала что-то не то? Но на всякий случай гордо кивнула. Книжечка с этими правилами, кстати, уплыла в творческую неизвестность вместе с моей сумкой. Кому они нужны в Австралии?

– Ну, и какое там первое правило? – продолжил допрос недобитый мною курортник.

– Какое? – наконец открыла рот я, вовсе, впрочем, не собираясь вступать в бессмысленную беседу.

– Запомни на всю жизнь и детей научи! – серьезно сказал левый. – Первое правило горнолыжника – желтый снег не есть!

Они оба весело и победно заржали, как жеребцы, пришедшие к финишу, и дунули вверх по склону. Только тут до меня дошло, что эти придурки, вероятно, разговаривали на этом долбаном бордерском сленге. Гуффи, поскребыш. А если это комплимент? Да, скорее всего! От этой мысли я повеселела, но на всякий случай, как истинный профессионал, решила свою догадку проверить.

– Макс, хватит уже из Юльки поскребыша делать! – тонко заметила я, спустившись к увлеченным друг другом ученице и учителю. – Видишь ведь, какая девчонка способная, то гуффи, то регуляр.

Ответа добровольного тренера я ждала с замиранием. На кону были практически вся моя лингвистическая интуиция и педагогический опыт.

– Да я и сам вижу! – расцвел Макс. – Юлечка нереально талантлива! Прирожденная бордерша!

Уточнять, что именно означают красивые термины, особенно аристократический «гуффи», я не стала. Чего голову забивать? Само прояснится. Когда время придет.

* * *

Мы шлепали совершенно довольные среди куршевельских сосен, отыскивая глазами местечко, где можно было бы перекусить после напряженной, выматывающей тренировки.

Макс распрощался с нами у подъемника, сославшись на неотложные дела, чем несколько опечалил Юльку и порадовал меня. Появляться в присутственных местах в сопровождении личного самовара мне как-то не хотелось.

Поскольку вечером нас совершенно точно ожидал шикарный ужин в кругу приятных мужчин, мы решили не наедаться сверх меры, а перекусить чем-нибудь легким, типа фруктового салата и сыра. Я еще щелкала клювом, разглядывая рождественский сказочный антураж альпийской зимы, запоминая на всякий случай слетающиеся в голову прямо с синих небес сравнения и метафоры, а Юлька уже тащила меня в первый попавшийся бар, у дверей которого кто-то, видно совсем оголодавший, не имея сил спуститься в положенную кандейку, бросил новехонькие ало-серебряные Salomon, причем в двух экземплярах.

– Пиццей пахнет! – пустила слюну Юлька. – Хочу пиццу! С тунцом и сыром!

От зажаристой хрустящей вкуснятины с подтаявшей сырной вязкостью я бы тоже не отказалась. Но есть плебейскую пиццу, в то время как нас буквально с минуты на минуту ждут les truffes и прочие омары с лягушками, мне показалось не слишком аристократично.

Я заказала сырную тарелку, фруктовый салат и кофе. Юлька, не вняв предостережениям, пиццу и чай.

Мы сидели за уютным квадратным столиком в самом уголке и, как могли, отвлекали себя от сногсшибательных съестных запахов, грозящих нашим истосковавшимся организмам голодным обмороком. Сего казуса не случилось лишь потому, что улыбчивый официант приволок огромное деревянное блюдо, истекающее свежайшими сырами.

Юлька, опасливо глядя мне в глаза, протянула цепкую ручонку к тарелке и, не встретив должного отпора, тут же запихнула желтый кусок неведомого мне деликатеса в рот.

– Ешь, – по-матерински вздохнула я, памятуя, что ребенка для нормального развития и роста следует вовремя кормить.

Мое одобрение племянница тут же восприняла как вседозволенность и потянулась за вторым куском. Чтобы не остаться в полных дураках, тем более голодных, я решила поддержать ребенка в ее стремлении продегустировать как можно больше разнообразных сортов сыра. Некоторое время над нашим столиком раздавалось лишь похрюкивание, почавкивание и даже постанывание.

Сырная тарелка убыла на две трети, когда я поняла, что голодная смерть мне больше не грозит, и отвалилась на спинку стула, изобразив пресыщенность избалованной аристократки.

Тут же проявились иные звуки в виде разговоров, смеха и даже громкого спора.

– Да ты в погребах посмотри! 2004-й и 2005-й! Сравни!

– И смотрел, и пил.

– И что? Видел, насколько 2005-й дороже? А почему? Да потому что урожай был отменным! Мне сомелье в «Трамплине» хотел впарить 2004-й дороже 2005-го! Лоха нашел! Я ему пузырем «Латура» по башке настучал, сразу понял, с кем дело имеет!

– А чего тогда рекламы нет?

– Ну, ты тупой! Это ж тебе не наше телевидение! Первый показатель, если лягушатник про свое вино молчит и хитро улыбается, жди беды. Он тебя точно по цене опустит! И торговаться бесполезно. Так что, если хочешь выпендриться, заказывай 2005-й, только бумажник проверь, чтоб не лохануться, когда счет принесут.

– Ну, не знаю. Мне, наоборот, в Шампани рекомендовали 2004-й. Нагреть хотели?

– Так то ж шампанское, а я тебе про «Бургундию» толкую! Нет, насчет «Шампани» – все правильно. Да, у них там в 2005-м «Пино нуар» дохленький уродился. Не в смысле мало, а в смысле – силы не нагулял. То есть – дрочить можно, трахнуть – нет.

– Даш, о чем они говорят? – заинтересовалась Юлька, услыхав последнюю сакраментальную фразу.

– Бойков! – донеслось откуда-то из-за моей спины. – Ты же вчера поклялся не ругаться! – Женский голос был на удивление знакомым, родным, можно сказать.

Я чуть повернула голову и действительно узрела вполне родное лицо: за соседним столиком уплетала пиццу та самая светская обозревательница, которая еще не ведала о том, какую подлянку в моем лице готовит ей судьба. Впрочем, лицо это было очень даже симпатичным. Если скромно умолчать о большем. Может быть, хоть это как-то примирит ее с надвигающимся несчастьем? Она же себя позиционирует как эстетку!

– А когда я ругался? – недоуменно спросил ценитель французских вин. – Димка, я что, матерился?

– Я не слышал, – искренне ответил второй. – Мы же о винах говорили! При чем тут мат?

– Все, Бойков, ты попал! – хищно обрадовалась моя известная коллега. – Помнишь, на что спорили?

– Нет! – взвыл миллиардер. – Я эту бурду пить не буду! Я от нее потом три дня икаю! Лучше я эти семьсот пятьдесят евро куршевельским сироткам отдам. На жвачки.

– Ладно, – толерантно согласилась журналистка. – Но чтоб сироток нашел в течение часа!

– Дашка, – нетерпеливо пнула меня под столом Юлька, – ну о чем они говорят?

Видно, шепот ее был не слишком интимным. По крайней мере, за соседним столом услышали.

– Видишь ли, детка… – Теперь противный голос бил мне прямо меж лопаток. – Мы с этим дядей вчера поспорили, что за каждое ненормативное слово он обязан выпить бутылку шампанского.

– Девчонки! – Тот, винодел, тоже разглядел нашу сладкую парочку с сиротливо опустевшей сырной тарелкой. – А вы, случаем, не сиротки? Давайте дядя Боря вас жвачкой угостит!

Не дожидаясь ответа, он громко протопал в наш угол и припечатал к столешнице несколько новеньких банкнот. А именно – четыре. По двести евро.

– В расчете! – гордо хлопнул он по плечу акулу пера. – Отдал сироткам восемьсот. С тебя – полтинник.

– Бог подаст, – ухмыльнулась соседка сзади. – А вообще-то, мог сироткам и тысчонку дать, не обеднел бы!

– Нет базара! – над столом снова возникла загорелая волосатая рука и на бумажную кучку красиво спланировала еще одна банкнота. Точно такая же. – Это вам на пепси-колу, девчата.

Я окаменела. Во-первых, совершенно не понимала, как себя полагается вести в такой ситуации, а во-вторых, очень боялась, что коллега меня признает. Тогда уж точно я прославлюсь, только раньше времени и не в том качестве.

Однако, после того как деньги были отданы, интерес к нам у посетителей бара иссяк совершенно. Видно, куршевельские сиротки интересовали бомонд ровно столько же, сколько и русские. С перепуга я одним большим глотком осушила кофейную чашку, а Юлька, кажется, не найдя в ситуации ничего сверхъестественного, сгребла со стола импортные деньги и, скомкав, сунула в нагрудный карман.

– Ты что? – зашипела я, поперхнувшись кофейной гущей.

– А что? – ясно и невинно посмотрела на меня воспитанница. – Папа всегда даже копеечку на улице подбирает и Аллаха за щедрость благодарит. Говорит, если человеку за копейкой лень нагнуться, то рубль ему точно не попадется.

Да. Все-таки дети олигархов относятся к деньгам намного проще, чем мы, бедные родственники.

Тут подали пиццу, и я чисто автоматически (кто из нас во время нервного стресса полностью контролирует свои действия?) умяла половину огромной круглой лепешки. Причем даже не поняла, с чем именно был сей итальянский фаст-фуд.

Мы дождались, пока соотечественники покинут заведение, заказали еще по соку, отсидев контрольные пятнадцать минут, и потопали в отель.

– Видишь, Дашка, а ты не верила, что тут деньги просто так сыплются! Раз – и тысяча евриков!

Честно говоря, если бы эта тысяча лежала в моем кармане, я бы чувствовал себя не в пример спокойнее и благодушнее. С другой стороны, кто тут распорядитель кредитов?

– Дай сюда, – протянула я строгую и справедливую руку, – потеряешь.

Юлька, расценив мои действия как совершенно естественные, выудила из кармана мятые бумажки и сунула мне в ладонь.

– Пятьсот мои!

Кто бы стал спорить.

* * *

К девяти вечера мы практически повторили вчерашний, то бишь утренний, маскарад. По нашему общему мнению, сегодня мы выглядели даже лучше: за два куршевельских дня альпийское солнышко приласкало наши мордахи нежным розово-шоколадным загаром.

На мой взыскательный вкус, если мне чего-то и недоставало, то изящного изумрудного колье на открытой шее. Оно очень бы подошло к моим глазам. Но изумруды – дело наживное. Тем более в свете открывшихся перспектив.

Марат позвонил от портье и сказал, что ждет в машине. И тут выяснилась совершенно непредусмотренная деталь: верхней одежды, которая могла бы прикрыть наши вполне раздетые фигуры, ни у меня, ни у Юльки не было. Куртки, в которых мы приехали, вполне годились под джинсы, а вот надеть их с вечерним платьем. Юлька-то, впрочем, могла, все-таки на ней были брючки, а я?

Тоска и безнадега, темные, как небо за окном, только без всяких звездных проблесков, накрыли мое оглушенное бедой существо.

– Как я пойду? По снегу на шпильках? С голыми плечами?

Племяшка лишь огорченно пожала плечами.

– Все, сходили в ресторан, съездили в Куршевель, приобщились к высшему обществу. – Я злобно сбросила туфли и забралась с ногами в глубокое кресло. – Иди, Юлька, чего тебе со мной тут пропадать? Хоть расскажешь потом.

Племяшка было дернулась к двери, но тут же, пристыженная собственной совестью, грустно плюхнулась в соседнее кресло:

– Нет уж, я тебя не брошу.

Мы синхронно вздыхали и шмыгали носами.

«Хорошо, что у меня сумку сперли, – думала я. – Хоть есть на что сослаться. А то и оправданий бы не было».

Марат позвонил вновь минут через десять.

– Дядя Маратик, простите, мы никуда не можем пойти, – залопотала Юлька. – Я вам не говорила, но у нас в Женеве сумка пропала, а там были наши зимние вещи, ну, шубки норковые, моя и Дашина. Поэтому мы тут совершенно голые, а сами понимаете, не можем же мы пойти в ресторан в лыжных костюмах. Хотели сегодня что-нибудь купить, да не успели. Весь день в фан-парке провели. То boardercross, то free riding, то tandem boarding.

Я грустно внимала Юлькиному вранью, проклиная собственное головотяпство: ну что бы нам сегодня не заглянуть в бутики? На маленькую норковую шубку денег бы наскребли.

– Да? – вдруг обрадованно выдохнула Юлька. – Ладно, ждем. – Она повернула ко мне вдохновенную физиономию: – Дядя Марат сейчас к нам поднимется. Сказал, что что-нибудь придумает.

Мое услужливое воображение тут же нарисовало дивную картину: Марат в смокинге и ослепительной шелковой сорочке врывается к нам в номер, падает на колени и бросает к мои ногам шикарное горностаевое манто.

– Алло, дюймовочки! – постучали в дверь. – Можно?

Не вставая с кресла, я картинно подалась к двери, вся – порыв, вся – ожидание и трепет.

– О чем печаль? – улыбнулся вошедший Марат. – Нашли проблему – шубу украли! Чего днем-то не сказали? Сейчас уже все закрыто. А я Ильдару пообещал, что сегодня вечером за вами пригляжу. – Он заговорщически подмигнул мне. – Так что пошли. Авто у дверей. Со ступенек, так и быть, на руках снесу.

– Здорово! – обрадовалась Юлька. – Да меня не надо, я в сапожках, вот только Дашу.

– На то и рассчитано, – глубокомысленно произнес Марат.

Честно говоря, я бы не возражала, если бы он взял меня на руки прямо сейчас и так и понес, через помпезные холлы, по вальяжной лестнице, то есть на виду у вельможных постояльцев. Их, поди, сейчас на нашем пути – пруд пруди.

Марату, я видела (все-таки не девочка, понимаю кое-что), хотелось ровно того же, ну, может, только конечная цель выглядела несколько иначе.

Под его ласкающим взглядом я изящно вставила ноги в туфли, встала, умышленно качнувшись на каблуках, то есть дала ему возможность поддержать меня сильной мужской рукой, а заодно и ощутить гибкость и тонкость моего стана. Мы степенно прошествовали вниз, не встретив на пути ни единого человека. Куда они все делись? Спят, что ли? На ступеньках Марат легко поднял меня на руки и тут же бережно усадил на заднее сиденье просторной машины. Если б Юлька не болталась рядом, тоже желая втиснуться в ароматное, источающее феромоны кожаное нутро, то он точно бы нырнул вслед за мной. И чем бы все это закончилось, трудно представить.

– Куда мы едем? – поинтересовалась Юлька. – В клуб или ресторан?

– Ко мне, в «Les Airelles». Правда, вечеринка сегодня не моя, я на завтра в «Hameau du Cospillotin» народ пригласил, так что имейте в виду, а сегодня Павел Лопонин гуляет, но, думаю, тоже будет неплохо. Только давайте сразу договоримся, если кто-то будет к вам приставать, я имею в виду из гостей, мало ли что им спьяну покажется, – сразу ко мне.

– Как это – приставать? – жеманно не поняла я.

– Ну, это если нас за проституток примут, – пояснила Юлька.

– Юля-я. – одновременно с Маратом возмущенно выдохнули мы.

– Да ладно вам! – отмахнулась девчонка. – Что я, маленькая? Папахен в прошлом году какому-то швейцарцу морду набил, когда тот стал ко мне клеиться и сюсюкать «Лолита, Лолита…». Тут же один подход: или ты с родителями, или с мужем, или проститутка.

Марат крякнул, не имея, видимо, что возразить, а я вообще промолчала: чего с несмышленым дитем спорить?

Машина юркнула под тяжелые хвойные лапы и зашуршала внутри сказочного леса. По обе стороны дороги стояли громадные сонные деревья, чистейший снег на обочинах лениво отражал далекие звезды, с массивных веток то и дело срывались громадные снежинки, желто-голубые в ярком свете фар.

На секундочку в дорожном просвете показался белый нос любопытного месяца и тут же скрылся, дабы не нарушать интимного волшебства.

– «Jaardin Alpin», – пояснил Марат. – Самое красивое место в Куршевеле. – Через минуту приедем.

Действительно, буквально через минуту перед нами выросло сказочное здание, прислоненное боком к высокой снежной горе. Разновеликие крыши, круглая башенка замка, пояски резных балкончиков, перепоясывающие фасад. Отель очень походил на резиденцию снежной королевы. Мне тут же вспомнилось прекрасное белое видение на снежном склоне. Бриллиантовые блондинки и загорелый властелин горы. Конечно, они могут жить только тут, в этом сказочном лесу, среди заснеженных гор и вековых уютных елей, встречая рассветы вот на этих резных балкончиках.

Волшебный замок светился миллионами огоньков, переливчатых, мигающих, ясных. Издалека представлялось, что это просто искрится снег. Не так, как днем на трассах, рассыпчато и радужно, а таинственно, приглашающе, интимно.

– Мы в прошлом году здесь жили, – равнодушно оповестила Юлька. – Тут два ресторана: «La Table du Jardin Alpin» и «Le Coin Savoyard». Мы в какой пойдем?

– В сад. Сегодня все в сад! Но если будете себя плохо вести, поставлю вас в савойский угол!

«Надо же, – чисто профессионально оценила я, – олигарх, а не дурак! И словами играть умеет».

Юлька выпрыгнула первой. Я протянула из автомобиля, как хрупкую драгоценность, свою стройную ногу и тут же оказалась в объятиях Марата. Ах, как бы мне хотелось, чтобы вот так, нежно и трепетно, он внес меня прямо в ресторан! Увы, видно, такое тут было не принято. Сразу же за тяжелой дверью, как только на нас пахнуло приветливым теплом, Марат опустил меня на пол, подхватил нас с Юлькой под руки и повел по лестнице в ресторан.

* * *

Со мной творилось нечто странное. Ощущая тепло и силу мужской руки, я вдруг поняла, что у меня резко упало зрение. Стены расплывались в нескончаемый кремовый холст, я никак не могла опознать низкорослых темнокожих зверушек, и даже люди, снующие туда-сюда по просторному залу, были совершенно безликими.

«Да у меня куриная слепота! – вдруг осознала я. – Не стоило на горе снимать очки. Как же быть? Я точно перепутаю вилку с ножом и назову Маратом какого-нибудь похотливого старого хрыча…»

Однако, скосив глаза, я обнаружила, что профиль спутника наблюдаю вполне отчетливо. «Вот что значит – настоящее чувство, – успокоилась я. – Будь ты хоть трижды слепой, родное лицо все равно не пропустишь».

Как только я успокоилась, ко мне тут же вернулось зрение. Я разглядела высокий расписной потолок, какую-то красивую штуку в центре зала, похожую на печь-голландку и облицованную расписной керамической плиткой. Может, это и был знаменитый старинный камин, про который мне рассказывала Юлька, но лично ко мне он стоял задом, поэтому определить его половую принадлежность с ходу я не смогла. В неопознанных негритятах я признала оленей и на закуску полюбовалась стройным красавцем, принаряженным в белую рубаху, белые же короткие шаровары и соответствующую беретку. Красавец стоял неподвижно, заложив за спину крепкие кулаки. Что именно он собой олицетворял, я заморачиваться не стала. Может, это шеф-повар встречает гостей, а может, такой зефирный секьюрити. Чтобы олигархов не распугать.

Народ гомонил и веселился. Большинство присутствующих были мне совершенно незнакомы, некоторая часть смутно припоминалась по телевизионным сюжетам и фоткам в прессе. Эстрадные звезды отсутствовали, зато в большом количестве присутствовали модели. Они выделялись томной жеманностью взглядов, скукой на холеных лицах и особенной, долговязой развязностью в движениях шарнирных рук и ног. Особенно много их роилось за дальним круглым столом, и я старательно, хоть и незаметно, вытягивала шею, чтобы разглядеть, кого обихаживают эти длиннокрылые сверкающие стрекозы. Мое профессиональное упорство было вознаграждено. Одна из девиц картинно сложилась пополам, что-то, видимо, обронив, и мне открылся центр компании. Конечно, это был властелин горы.

Даже Марат в этот миг почти перестал меня интересовать. Но только на миг. «Лучше синица в руках», – строго напомнила я себе и очаровательно улыбнулась Марату. Впрочем, напрасно. Он оживленно болтал с хозяином вечеринки – известным государственным деятелем регионального масштаба – губастеньким и чубатеньким Павлушей.

Стараниями официанток – крепких девушек в национальных костюмах – наш стол оброс бородой из тарелок, блюд и графинов.

После первого бокала чудесного густого вина «Chateau Petrus» я почувствовала себя абсолютно на месте. Словно бы всю свою жизнь только и делала, что отдыхала в Куршевеле, покоряла альпийские склоны и проводила дивные зимние вечера в окружении сливок отечественного бизнеса и политики.

Мои органы чувств обострились необычайно. Как сквозь увеличительное стекло, я видела огнедышащие бриллианты, подсвечивающие уши, шеи и руки дам, как сквозь четкие динамики, слышала разговоры за самыми дальними столами.

– Мишка сегодня опять ювелирную лавку грабанул! Всем своим телкам купил часы с брюлликами. Взял оптом по 120 тысяч за штуку.

– Че так дешево?

– Да это из прошлой коллекции залежались.

– В Инсбрук-то поедешь?

– Че там делать? Разве что в хижину на снегокатах смотаться? Так я свинину есть не могу – печенку прихватило. А сидеть и смотреть, как вы обжираетесь.

– А энотерапию не пробовал?

– Говорю же – печенка. Только водочку родимую и могу.

– Что-то «Петрюс» сегодня какой-то жидкий. Без цимеса. Из такого только глинтвейн варить.

– Так его только что декантировали! Еще не надышался. Я торчу! Ромка «Петрюсом» устрицы запивает.

– Да хоть селедку! Его дело. Имеет право.

– Не скажи. По мне, под «Петрюс» только говядина идет, и то одного сорта – японская мраморная. Такое вино уважать надо.

– Уважать себя надо, а не вино. Русские мы или французы недобитые?

– А куда Бридман подался?

– В Санкт-Мориц. Они в прошлом году туда с женой поехали, так та потом все уши прожужжала, что тамошние собачки ходят в норковых манто и брюлликах. Короче, они своей шавке справили пальтецо из горностая, вместо пуговиц стразы от Сваровски, и повезли это лысое чудо в Швейцарию. Для посрамления местного собачьего бомонда.

– Слушай, французы совсем обнаглели! Они теперь счет не на два, а на три умножают! Вчера в «Le Chabichou» нас на шестьсот евро обсчитать пытались.