Текст книги "Куршевель. Dounhill. Записки тусовщицы"

– Да так-то ждать можно. Он ее в Лондоне поселил. Прилетает только на выходные, а всю неделю она свободна, живи в свое удовольствие! Денег – завались. Квартира – в самом центре, причем на Таньку записана. Я бы тоже так потерпела. Потом найдет себе какого-нибудь англичанина. Знаешь, как там наши девки котируются!

– Ну да. Так он ее и отпустит!

– Конечно, отпустит! Она ему через годик надоест, другую найдет. А квартира, шмотки, деньги и брюллики при ней останутся. Если выживет, конечно. Слушай, Дашка, клевая ты чувиха, пойдем еще выпьем?

В этот момент румяная счастливая Юлька лихо крутанулась прямо передо мной, исполняя заученный вираж.

– Дашка, ну ты вообще! Мы тебя обыскались!

– Ладно, Дашка, пока! Похромаю, – поднялась Алина. – Может, еще пересечемся.

– Это кто? – подозрительно спросил подъехавший Макс.

– Так, знакомая по работе.

– Она что, пьяная?

– Нет, упала, ногу ушибла.

– Ясно, компресс прямо на лыжне делала. – Макс носком лыжи ловко подбросил вверх пустой коньячный бутылек, поймал рукою, сунул в карман. – Разбрасывать-то зачем? Кто-нибудь на скорости наскочит – беда будет.

– Чего ты мне выговариваешь! – огрызнулась я. – Я, что ли, пила?

– Да ладно, пойдем кататься! Должен же я тебя хоть чему-нибудь научить!

– Я не хочу. Мне и так хорошо. Гуляю, воздухом дышу, никого не трогаю. Лучше пойдемте кофе попьем – чего-то я озябла.

– Пойдемте, пойдемте! – застучала палками Юлька. – А потом на сноуборде, да, Макс?

– Посмотрим, – уклончиво ответил наш спутник.

В баре неподалеку, где мы заказали кофе и горячие пирожки с вишней, Макс вдруг словно забыл о существовании Юльки. Он заглядывал мне в глаза, рассказывал анекдоты, умело пародировал известных людей. Я хохотала, как подорванная, а Юлька хмурилась все больше и больше. Наконец она встала, громко отодвинув стул.

– Я в номер пошла. А вы тут развлекайтесь!

Оторопев от такого заявления, я даже не нашлась, что сказать, а Макс равнодушно повернул к Юльке голову и промолвил:

– Иди, деточка, отдохни, как раз тихий час.

– Ты что? – уставилась я на Макса. – Обалдел?

– Да пусть уже идет, – махнул он рукой, – надоела, хоть вдвоем побудем.

– Кто?

– Мы с тобой, Даш, – он накрыл мою руку своей ладонью, – ты думаешь, я с Юлькой просто так валандаюсь? Мне рядом с тобой быть хочется.

– Мальчик, – тут же обидела его я, – ты в себе ли? Да ты мне в сыновья годишься!

– И что? – совершенно не обиделся он. – Выглядишь ты вполне, лет так на двадцать восемь, не больше, твоих сорока никто не даст, а потом. Сейчас в моде такие браки, когда жена старше мужа.

– Каких сорока? Какая жена? – задохнулась от возмущения я. – Ты что, перекатался? Или голову на склоне совсем отшиб?

– Шутка! – он заграбастал мою вторую руку. – Но ты мне очень нравишься, правда!

– А ты мне нет! – Я вырвала свои руки из лап самоуверенного нахала. Хотя, если очень честно, мне совсем не хотелось этого делать. Скорее наоборот, но.

– Стерпится – слюбится, – ласково бросил мне вслед провинциальный выскочка.

* * *

Юлька со мной не разговаривала. Лежала на диване, смотрела телевизор, причем какой-то арабский канал, где бородатый мужик в белом тюрбане что-то таинственно и непонятно курлыкал. Я послонялась по номеру, поразмыслила. Ссориться с племяшкой мне не хотелось. Я вообще не люблю ссориться.

– Юль, – присела я к ней на диван, – не злись! Не нужен мне твой Макс, честное слово!

– А чего тогда заигрываешь? – злобно стрельнуло глазами младшее поколение.

– Я? Да ты что? И в мыслях не было! Видишь же, как быстро я вернулась!

– Могла бы вообще не возвращаться.

– Могла бы, но вернулась. Потому что родственные связи дороже случайных.

– Конечно, – согласился просвещенный ребенок, – от родственных не бывает венерических болезней.

– Ты это о чем? – насторожилась я, памятуя, что прошлую ночь племяшка провела вне моего неусыпного контроля.

– О том! Ты, Дашка, как собака, которую Боярский играл. Ни себе, ни людям.

Я честно попыталась вспомнить, где всенародно любимый актер играл домашнее животное, но так и не вспомнила.

– Вокруг тебя и так пол-Куршевеля хороводы водит, – продолжила обличительную речь Юлька, – а ты у родной племянницы последнее отнимаешь.

Мне стало стыдно.

– Где ты хороводы увидела?

– Только что у подъемника дядю Сему встретила, ну того, помнишь, что в «Лезиреле» со мной разговаривал, а на тебя пялился. Я тогда думала, он кончит!

– Дуся!

– Да ладно тебе, что я, маленькая? Говорит, приходите, Юлечка, сегодня с сестренкой в «Трамплин», будет очень интересно.

– Это такой рыжий, весь в веснушках? Откуда ты его знаешь?

– Здрасте! Это же Бройдер, папкин друган. В прошлом году к нам в Жаворонки приехал, назюзюкались с папаней и в маминых орхидеях заснули.

– Так это он вам цветник испортил?

– Кто же еще? А у него аллергия на пыльцу оказалась, еле откачали. Орхидеи они же такие заразные.

– А Ильдар?

– Знаешь, как маман говорит: нам, татарам, все равно, что наступать – бежать, что отступать – бежать. Папка-то его и спас. Проснулся ночью, комары его, видите ли, зажрали, пивка принес похмелиться. А дядя Сема почти не дышит. Он его сначала пивом поливал. Потом водой, потом маму разбудил, ну тогда и неотложку вызвали. А маман за эти орхидеи знаешь сколько заплатила?

– Знаю.

– Ну вот. Он вчера вообще сначала подумал, что ты – это я. Потому и стеснялся.

– Ничего себе, стеснялся! – присвистнула я. – А когда не стесняется?

– Туши свет! – прикрыла глаза племяшка. – Помнишь, маман рассказывала, как один наш в Ницце по пляжу за англичанином с веслом гонялся? Это дядя Сема.

– А чего гонялся-то?

– Не понравилось ему, как англичанин о русских девушках отозвался.

– Молодец, – одобрила я. – Правильно, своих надо защищать. Догнал?

– Догнал. В ресторан на набережной загнал, а там какая-то французская шишка из правительства с женой отдыхала. Англичанин за их стол спрятался. А дядя Сема это увидел, схватил ведерко со льдом – и англичанину на голову!

– Вот это мужчина!

– Ага. Его тут же арестовали.

– Вот, сволочи!

– Неделю набережную подметал. Папка ему коньяк с закуской носил.

– И что, разрешали прямо там пить?

– Так папка и полицейских не обижал. Через неделю они знаешь как материться научились!

Мне положительно нравился этот дядя Сема! Странно, что я его сразу не разглядела. Это все «Петрюс» отравленный глаза мне замылил.

– Куда, говоришь, он нас пригласил?

– В «Трамплин». Пойдем?

– «Le Tremplin» – самый модный бар? Как хочешь, – равнодушно повела плечом я.

– Тогда – собирайся!

– Так рано?

– Дядя Сема сказал, что сначала барбекю под елками, а потом – клуб.

– Значит, наряжаться не надо?

– Нет. Все по-простому. Только купальники надо взять.

– Зачем? В снегу плавать?

– В бассейне.

– Откуда у меня купальник?

– И я не взяла. Пойдем в «Forum», купим.

– Еще чего! – По правде говоря, щеголять в купальнике среди длинноногих моделей мне не хотелось. Обойдемся.

– Ну и не будем купаться, – согласилась Юлька. – Зима. Холодно.

* * *

Дошлепали мы быстро, Юлька точно знала, куда идти. Идеально круглый, словно вычерченный циркулем, пятачок в окружении рослых пышнобедрых елей уже был полон народа. Одна из елок пестрела зелеными и сиреневыми огоньками. Отблески гирлянд весело прыгали по подвешенным на серебряных жгутах тяжелым бутылкам шампанского «Cristal», праздничным, как елочные шары, лаковым баночкам с родной надписью «Caviar», небрежно, но гармонично разбросанным по лапам, оранжевым мандаринам, розовым яблокам, желтым бананам. На самом верху альпийской красавицы, под направленным лучом прожектора, многоконечной звездой распростерся громадный краб.

Елка, что и говорить, впечатляла.

Женщины, собравшись у жарко пылающего мангала, делились рецептами барбекю. Мужчины прямо под елкой пили коньяк и рассуждали о главном – политике.

В момент, когда мы присоединились к creme-de-créme, речь держал черноголовый упитанный пузан, с лицом, очень похожим на известного депутата бессмертной демократической партии.

– Думаю, господа, настал тот час, когда мы должны создать в России свою партию! – вдохновенно вещал он. – Эта партия объединит все политические силы, весь цвет нашего генофонда, а назовем мы ее «Сексуальная Россия»!

Слушатели, несколько напрягшиеся при слове «партия», бурно зааплодировали.

– Выездные заседания политсовета будем проводить здесь, – продолжал витийствовать депутат, окрыленный такой весомой поддержкой. – И вообще, на кой черт нам нужен Индийский океан или берег турецкий, если есть Куршевель? Сапоги тут можно помыть не хуже, прямо в снегу, купаться будем чуть ниже, на Лазурном Берегу. Поставим в Ницце парочку авианосцев, да и присоединим этот блядский Куршевель к родной России! Чем он хуже Калининграда?

Конец пламенной речи снова утонул в восторженных аплодисментах, криках «браво» и льдистом звоне хрусталя.

– За нашу родину – Куршевель! – басом провозгласил другой пузан, белобрысый и очкастый, с потраченным оспинами лицом, в котором только совершенно слепой бы не признал известного министра-рыночника.

В который раз за неполные пять дней я ощутила тоскливое состояние дежавю. «Где, ну где я уже могла все это слышать? – мучилась моя память. – Причем совсем недавно! В редакции? Но у нас таких придурков не держат. По телику? Вряд ли. Здесь?»

Вспомнила! Конечно! Именно эти лозунги орали полупьяные ходоки на Марше несогласных! Про сексуальную Россию, и про расширение границ, и про авианосцы. Только вот Куршевель там не звучал. Да и откуда? Слово-то редко употребимое, не митинговое.

– Други! Я предлагаю, не мешкая, водрузить над Куршевелем красный флаг! – тонко и азартно высказался еще один депутат, известный поборник коммунистических идеалов, с короткими пшеничными усиками и такой же редкой челкой.

– А на нем начертать звезду Давида! – творчески развил идею кудрявый и губастый банкир, а по совместительству владелец заводов, газет, пароходов.

Коммунист и банкир крепко обнялись, выпили на брудершафт и смачно расцеловались. Бывший вице-премьер, красавец и жуир, которого во времена моей юности прочили в президенты, обнял пузана демократа:

– Хорошо, хоть здесь мы можем быть самими собой и не играть в вечных оппонентов!

– Хорошо, – кивнул пузан. – А тебя Соловьев уже пригласил на программу?

– Обижаешь! С кем же ты будешь насмерть биться у барьера?

– И вечный бой! Покой нам только снится! – торжественно, словно целясь прямо в сердце красавчика, доложил пузан. – Не обманем чаяний родного электората!

Я во все глаза наблюдала это невиданное братание, этот судьбоносный сплав идей и политическое единение непримиримых соперников. Оказывается, благодатный альпийский климат не только способствовал физическому здоровью, но и превосходно просветлял мозги! Иначе чем объяснить столь редкое единодушие непримиримых соперников? Тут, вдали от думских пультов для голосования, укрытые еловыми лапами от всевидящих кремлевских звезд, усталые пахари, денно и нощно взрыхляющие ниву народного благоденствия, становились обычными людьми. Понимающими, добрыми, естественными.

Между гостями то и дело мелькали солнечные веснушки дяди Семы, но к нам он не подходил. Может, стеснялся, а скорее всего, не видел. Мы довольно удачно притулились за раскидистой елью.

– За нас, мужики! – провозгласил владелец значительной части мировых металлических запасов. – За нас, золотую сотню, маленькую четвертушку в национальном ВВП страны!

– За нас! – поддержал главный российский алкоголик, переметнувшийся в недружественную Прибалтику. – И пусть подлые америкосы со своими жалкими шестью процентами ВВП сдохнут от зависти!

– А где Ромка? – вдруг вспомнили братаны.

– Раны зализывает, – хмыкнул молодой очкарик, вроде банкир. – Его же сегодня так опустили. На весь мир опозорили!

– Что? Кто? Как? – заволновалось общество.

– Пинком вышибли с первой строчки! – важно доложил банкир. – Журналюги наши какое-то очередное исследование провели и выяснили, что Рома теперь не самый богатый россиянин. Так что – первое место свободно! Дерзайте, господа!

– Бедный Рома! – пожалел либеральный пузан. – Это ж надо, так на яхту потратиться! Может, ему соболезнование выразить?

– А кто, кто первый? – взволновался металлист.

– Интрига! – пожал плечами банкир. – Может, ты, а может, я.

Законная гордость за коллег, заочно внесших смуту в это высокое общество, заставила меня задрать подбородок к зарождающимся звездам и презрительно хмыкнуть в сторону гомонящих миллиардеров. Правда, сделала я это довольно пристойно и негромко, чтобы не упустить нить разговора. И это было правильно. Потому что именно в этот момент от женской стайки отделилась одна фигура и таинственно прошествовала в нашу сторону.

«Батюшки! – припухла я. – Опять она. Ну, это не к добру…» Хорошо, что мы с Юлькой по-прежнему стояли не на виду и наши лица надежно скрывали мохнатые хвойные лапы.

Моя коллега, та самая, что пыталась отравить меня в «Лезиреле», заговорщически взяла под руки двух банкиров и что-то зашептала им в уши.

– Да ну! – не поверил один.

– Не может быть! – вырвался из ее захвата другой. – Они же разорятся к чертовой матери!

Коллега, насладившись произведенным ею эффектом, вернулась в женскую компанию, впрочем, пристально поглядывая в нашу, мужскую сторону, видимо ожидая реакции.

– Слышь, братва, – принял решение об обнародовании эксклюзивной информации первый банкир. – Тут такая ботва. Пресса говорит, что сегодня в Кицбюэле владельцы люксовых отелей подписали соглашение об ограничении приема русских туристов.

Мгновенно повисла тишина. Как по телевизору перед новогодней речью президента.

– Кто говорит? – зловеще и тихо первым спросил металлист.

– Говорю же, пресса. – И банкир указал на приторно улыбающуюся светскую обозревательницу.

– Женечка, зайка, иди к нам, – ласково, как блудливую собачку, поманил пальцем банкир.

Коллега подошла куртуазно, словно бы нехотя.

– Ну?

– Что – ну? Колись, откуда сквозняк?

– Этот сквозняк, мальчики, послезавтра будет на первой странице «The Guardian». Сегодня шестнадцать из двадцати четырех владельцев самых дорогих отелей Кицбюэля решили выделять вам в сезон не более десяти процентов мест.

– Обоснование? – коротко и деловито спросил водочник.

– Курорт превратился в заповедник для русских. Представители иного цивилизованного мира не могут из-за этого удовлетворить свои потребности в полноценном отдыхе.

– Да кому этот сраный Кицбюэль нужен? – возмутился именитый депутат. – Я там вообще ни разу не был!

– Ты не был, а Лена Ватурина только там и отдыхает.

– Так это из-за нее, что ли?

– А из-за кого еще? В прошлом году она в ресторане за вечер весь месячный запас икры сожрала. Пять кило!

– Ё! Как в нее влезло?

– То, что не съела, в пластмассовый тазик собственного производства сложила и домой увезла!

– Молодцы! – ехидно одобрила моя коллега. – И тут женщина виновата! А кто недвижимость скупает? Кто гуляет так, что Альпы трясутся? Кто голышом по склонам с девками носится? Кто официантов заставил «Боже, царя храни» по бумажке петь? Кто с вертолета доллары разбрасывает?

– Так доллары тут не в ходу, – смутился вдруг один из гостей, – а потом, мы на нитке, как Челентано.

– Ну да, а за этой ниткой пол-Тироля бежало, женщина ногу сломала.

– Да ладно! Ногу она могла и так сломать, сама по себе! Скользко же. А то, что австрияки жадные, как гномы, это всем известно! Я неделю назад там вообще рублями расплачивался! Все берут! Ничем не брезгуют!

– Вот гады! Недобили их в свое время, теперь терпим!

– Ничего! Рома там гостиницу приобрел, у него и будем отдыхать.

– Ну! И Ленка поле для гольфа выкупила, тоже отель собралась строить. Пробьемся!

– Слышь, Жень, а там русских как будут определять, по национальности или по гражданству? – вдруг хитро спросил молчавший доселе коммунист.

– В смысле?

– Ну, у меня, например, чешское гражданство имеется. У Борьки – американское. Лев, у тебя какое?

– Наше, израильское!

– Ну вот, – подвел итог блицопроса ушлый коммунист. – Они нас в дверь, а мы в окно!

Все радостно и облегченно загоготали, а я с гордостью подумала, что нет на свете такой ситуации, из которой не нашел бы выхода истинно русский человек!

Дальше было неинтересно, стали разносить огнедышащее мясо, и политический спор сошел на нет ввиду громкого довольного чавканья и участившегося звона стекла.

Уже направляясь вместе со всеми в близкое здание бара, я напоследок оглянулась на сверкающую елку. Запасливый молодой банкир жадно и быстро срывал с веток лаковые икорные баночки и рассовывал по карманам комбеза. Не привыкшая к такому бесцеремонному раздеванию, елка обиженно и нервно вздрагивала.

* * *

Как я головой ни крутила, но так и не смогла разглядеть в интимной полутьме изысканного бара легендарного дядю Сему. Он куда-то совсем пропал, вместе со своими веснушками. Юлька в компании молодых оторвышей самозабвенно отплясывала на мерцающем пятачке. За столиками клубился приятный люд, трепетными бабочками летали пробки от шампанского, волнами неземной благодати струился эфир элитного парфюма, сноровистыми жуками сновали официанты, неподдельной искренностью улыбок зарабатывающие себе на чай с круассаном.

Я продолжала вслушиваться и вглядываться.

– Дашенька, – подплыла ко мне с высоким бокалом чрезмерно осведомленная коллега. – Я смотрю, ты просто стремительно входишь в высшее общество. Похвально!

– Приходится, – потупилась я. – По полосе в трех номерах надо же чем-то заполнить!

– Так ты в командировке?

– Конечно.

– Неужто ваш бульварный листок расщедрился на такую поездку?

– Вообще-то, мне книгу заказали. А в газете будут только отдельные главы.

– Книгу? И кто же?

Я туманно закатила глаза и пожала плечами.

– Слушай, а почему тебе? – вдруг ревниво спросила светская львица. – Ты же в этом мире новичок, никого и ничего не знаешь.

– Заказчик хочет, чтобы книжка стала бестселлером. Долго подбирал автора. Ему даже стилистический анализ публикаций разных изданий делали, чтоб выяснить, у кого более современный слог и манера. То есть кто напишет беспроигрышную бомбу.

– И что? – В глазах коллеги появились злые искорки.

– Выбрали меня, – спокойно, даже равнодушно ответила я.

– Странно, – поджала губы коллега. – Ты ведь, наверное, вообще тут впервые?

– Тут – да. Мы все время в Кицбюэле отдыхаем.

– Где? – ополоумела дамочка. И тут же расцвела как сентябрьская хризантема. – А ты знаешь, что там происходит?

– Конечно, – кивнула я. – Квота десять процентов. Так этот вопрос еще осенью обсуждался. Хотели вообще пять оставить, их министерство по туризму настояло на десяти.

– Министерство? Откуда известно?

– Я интервью брала.

– И что ты об этом думаешь? – Коллега была уничтожена, я это видела!

– Ничего. Лично меня это не коснется. У нас там свое шале.

– Давай выпьем? – предложила обозревательница. И тут же в одно лицо выхлебала весь свой фужер.

– Я не пью, – вежливо ответила я.

– Совсем?

– Совсем.

На танцевальном пятачке у стойки под рукоплескания публики еще один депутат, которого я до сей поры в Куршевеле не примечала, танцевал с четырьмя полураздетыми дылдами танец маленьких лебедей. Дылды были в сверкающих лифчиках и крошечных, будто скомканная фольга от сигарет, пачках. Депутатская юбчонка казалась несколько длиннее, из-под нее стыдливо помахивали кружевами длинные дамские панталоны. Дылды подкидывали невероятно длинные ноги непосредственно к потолку, народный избранник вел себя скромнее: приподнимал кривенькое колено и уходил в полукниксен.

«Интересно, балетный люд в Куршевель ездит? – подумалось мне. – Наверное, нет. Иначе тут уже голосила бы неотложка».

– Дашка, ты, не ты? – кто-то фамильярно хлопнул меня по плечу.

– Вовка? Откуда? – В подошедшем расхристанном стильном парне я признала очень любимого мною артиста – Вовчика Кристовского из умненькой «итагтаН».

– Да нас Мегафон на свою пати привез. Не слышала, что ли? Завтра рванем! Приходи!

– Не слышала. А куда?

– В «Cap Horn». Я, правда, сам пока не знаю, где это. Найдешь?

– Найду. А что за пати?

– Да хрен знает! Какая-то MegaVille Party. Мегафон гуляет. Тарифы-то растут, надо же прибыль куда-то спускать! – Он подмигнул: – В Москве, понимаешь, все площадки заняты. Пришлось, чтобы мероприятие не отменять, тут, в Куршевеле, ютиться. Вроде программа ничего. Наших много. «Сплины» приехали, «Звери» уже прилетели. «Gabin» будет. Слушай, я жрать хочу! Тут где-то нам стол накрыли, пойду.

– Давай, – махнула я приятному во всех отношениях Вовчику и снова занялась наблюдением.

Неожиданно озвученная мною идея про книгу вдруг показалась мне совершенно зрелой и реальной. А что? Почему нет? Многие так делают. Сначала публикуют куски в газете, потом из них стряпают бестселлер. А то, что я попала в самую точку, бесспорно. Коллега-то чуть кони не двинула!

Внутренним зрением я смаковала собственную фотографию на обложке: в белоснежном костюме от Dior, в модных очках. Я смотрела немного в сторону и вдаль, на пики заснеженных Альп, и профессионально опиралась на палки. Загляденье!

Вдруг в привычном уютном шуме переполненного бара возник чужеродный и тревожный звук: громко и зло залаяла собака. И следом, перекрывая музыку и гомон, раздался выстрел.

* * *

Тишина повисла мгновенно и жутко.

– Всем оставаться на своих местах, – возник зычный и повелительный голос. – Приготовить документы.

Мои глаза, будто подцепленные на острый крючок, вытянулись в сторону звука.

На возвышении, где минуту назад буйствовал диджей, прямо и гордо возвышался. полковник милиции. В родной мышиной форме, с тремя победно сверкающими звездами на погонах.

– Оружие, наркотики, паспорта – на стол! – командовал он. – Перемещение по залу запрещается. Разговаривать запрещается. Внеплановая проверка МВД России. Я – полковник Рябов.

– По какому праву?! – вырос из-за дальнего стола Властелин Горы.

– Сидеть, мразь! – стукнул его дубинкой по плечу ближний милиционер. И только тут я заметила, что суровые парни в милицейской форме и камуфляжники в серых, скрывающих лица масках уверенно рассредоточены по залу и стоят почти у каждого стола. Включая наш.

– Мамочка! – заголосил кто-то в центре, но тут же смолк, видно, тоже прищученный немногословной дубинкой.

Официанты стояли вдоль стен, смешно подняв руки. Моя Юлька прижалась спиной к барной стойке и теперь смотрела на происходящее перепуганными огромными глазами.

Дальше все происходило быстро и четко, как в кино.

По проходам между столов пошли свирепые собаки, жадно обнюхивая сумки, ноги и доступные части тел замерших от страха людей. Камуфляжники обходили столы, собирая выложенное оружие. Оказывается, разнообразных пистолетов на несчастный «Трамплин» набралось немало; чуть ли не через стол слышались тревожное звяканье металла, суровый вопрос «Чье?», после чего признавшегося владельца выводили, вернее, выносили под руки в отдельный закуток, из которого выгнали публику и который плотно обставили автоматчиками. «Зачем им столько оружия? – обмирала от страха я. – Они тут что, дуэли из-за женщин устраивают?»

Хорошо, что у меня с собой была сумка, а в ней – паспорт. Уже подавая документ невозмутимому лейтенанту, оглушенная близким горячим дыханием здоровенной овчарки, я вдруг вспомнила, что в сумке под подкладкой лежит пачка евро. И если сейчас ее найдут. От обморока меня спас тонкий голосок Юльки, показывающей на меня:

– Вон там мои документы, у сестры.

Сумку потрошить не стали, удовлетворившись сличением моей физиономии с фотографией.

– Это не мое! – вдруг на весь зал заорал какой-то мужик. – Мне подбросили!

С трудом выплывая из серого тумана, я увидела, что орет депутат. При этом трясет головой, брызжет слюной и показывает трясущимся пальцем на какой-то маленький пакетик на столе.

– Собаку не обманешь! – мрачно произнес камуфляжник, брезгливо приподнимая пакет за уголок. – Они у нас три года на наркоту тренировались! – Он надорвал зубами уголок, сунул в пакетик мизинец, лизнул. – Кокаин! Молодец, Мухтар!

– Нет! – снова взвился депутат. – Это провокация! Я требую своего адвоката!

– Вот этапируем на Родину, будет тебе и адвокат, и машина с мигалкой, – странно улыбаясь, пробасил на весь зал страшный полковник, по-прежнему стоящий в центре и наблюдающий за ходом спецоперации.

Умные собаки, как стало ясно из дальнейших криков и истерик, обнаружили наркотики еще у пятерых вельможных гостей «Le Tremplin». Я была потрясена и оглушена. Теперь, когда мои сбережения находились в относительной безопасности, я немного пришла в себя и пыталась профессионально фиксировать детали происходящего, чтобы потом как можно точнее воспроизвести их в своей книжке.

На наркодельцов, среди которых оказались еще один депутат, банкир, парочка нефтяных «форбсов» и даже одна незнакомая мне дама, надели наручники и усадили под дулами автоматов за отдельный стол.

– Ну, граждане буржуи, – радостным басом возвестил полковник, – а теперь выкладываем на столы деньги и драгоценности. Снимаем серьги, колечки, часики и цепочки. Не забываем браслеты, если имеются.

– Это грабеж! – услышала я возмущенный голос моей коллеги. – Я напишу об этом в газете!

– На здоровье! – одобрил полковник. – Обращайтесь за информацией. После проверки законности приобретения и декларирования драгоценности и деньги будут возвращены владельцам. В России.

Снова послышались дружное позвякивание и легкий звон металла и камней о столешницы.

Нам с Юлькой снимать было нечего, поэтому наш стол остался девственно чистым.

– Карточки тоже выкладывать? – робко спросила племянница у застывшей рядом маски. – Банковские?

Маска уверенно кивнула, и Юлька бросила на стол все наше общее состояние. Я лихорадочно соображала, как быть. Если начнут трясти сумки, найдут мою заветную пачку. Подтвердить источник происхождения я не смогу. Значит, конфискуют. Тогда ради чего я все это терпела?

Маска вопросительно поглядела на одинокую карточку и перевела глаза на меня. Будто в паровозную топку головой, я демонстративно поставила на стол сумку, громко вжикнула молнией, достала бордовые корочки с золоченой надписью «Пресса» и сунула под нос камуфляжнику.

– Я – журналистка. В командировке.

Он лениво шевельнул удостоверение дулом автомата, кинул взгляд на сумку, потом на нас с Юлькой. Видимо, наш непрезентабельный вид, по сравнению с основной массой оголенных и напомаженных дам, убедил спецсотрудника российских органов в нашей совершеннейшей благонадежности. Маска потерял к нам интерес и, расставив ноги, недвижно застыл в проходе. Что-то в его позе и в полускрытых темным трикотажем глазах показалось мне знакомым. Я несколько раз украдкой скашивала взгляд, пытаясь разобраться в собственных чувствах, но каждый раз быстро отводила его в сторону, опасаясь привлечь ненужное внимание страшного автоматчика.

– Так, – снова зазвучал полковник. – Сейчас вам раздадут спецтару. Каждый присутствующий собирает свое хозяйство в отдельный конверт, пишет на бумажке свою фамилию и вкладывает внутрь. Пакет опечатывают прямо при вас.

В зале снова возникло движение, милиционеры раздавали черные непроницаемые емкости и белые квадратики бумаги.

– А можно, все, что есть на мне, я пожертвую детскому дому? – нервно поинтересовался член правительства из экономического блока. – Анонимно?

– Анонимно – нельзя, – отрезал полковник. – Не положено. Страна должна знать своих героев.

Кто-то надсадно охал. Кто-то попросил вызвать врача. На кого-то грозно зарычала собака.

– Граждане буржуи, соблюдаем спокойствие. Сейчас все встали, построились в колонну и по одному бодро на выход.

– Куда нас? – тоскливо и униженно спросил кто-то.

– В самолет и на родину, – отрапортовал полковник. – Личный приказ президента.

– Вы не смеете! – плачуще взрыднул женский голос. – У меня дети в отеле!

– Спокойствие, граждане! Ваши дети находятся под присмотром квалифицированного педагогического персонала российских детских домов, – успокоил полковник.

Снова стало похоронно тихо. И тут погас свет.

Кто-то из дам тонко и плаксиво взвизгнул, по залу пронесся общий обреченный вздох. Послышались какой-то шум, стоны, словно кого-то в темноте отчаянно и свирепо били.

– Куда, падла, я тебе сейчас покажу, как прятаться!

Снова звуки ударов и тяжелый предсмертный стон.

– Включите свет! – заверещала женщина. – Я боюсь!

И, словно этот крик был сигналом, началась общая истерика с рыданиями, криками, матюками, угрозами, воплями и стонами.

Это было запредельно и жутко.

Особенно потому, что вся эта звуковая вакханалия вершилась в полной, непроницаемой тьме.

Юлька, прижавшись ко мне, дрожала. Я, прижавшись к ней, тоже.

– Убили! – вдруг перекрыл общий шум чей-то надрывный крик. – А-а-а.

Шум, вопли и стоны стали еще громче, еще надсаднее. И вдруг из мощных динамиков, размещенных по всем стенам бара, грянул суровый и страшный рык:

– Горбатый!

Я могла бы поклясться, что слышу голос капитана Жеглова из любимого «Места встречи». Если бы, конечно, не осознавала, что в таком аду вполне возможны слуховые галлюцинации.

– Я сказал – Горбатый! – снова потребовал Жеглов.

Оглушительно грянул выстрел. Вспыхнул свет.

На лестнице, выросшей неизвестно откуда у входной двери, в длинном кожаном пальто и узнаваемой жегловской шляпе стоял. дядя Сема. В его поднятой руке дымился большой старинный пистолет.

– Ну, че, граждане буржуи, струхнули? – весело спросил он. – Программа «Розыгрыш»! Прекрасным дамам – цветы и шампанское, мужественным кавалерам – водку и селедку!

Я огляделась. Вокруг не было ни одного милиционера и ни одного камуфляжника, ни единой собаки. Только растерянные перепуганные гости да черные пакеты на столах. Маски-шоу окончилось.

Распахнулись двери, и в бар улыбающейся вереницей поплыли румяные милиционеры и добрые камуфляжники без масок. Первые несли охапки цветов, которые тут же раздавались смущенным дамам, вторые гордо держали в вытянутых руках блюда с лоснящейся крупной селедкой, принаряженной в кольца репчатого лука. Вслед сотрудникам правоохранительных органов спешили радостные официанты с шампанским и водкой.

Честно говоря, я не предполагала, что у наших creme-de-créme такие отменно крепкие нервы и такая удивительная адаптационная выучка! Уже через пять минут весь «Le Tremplin» весело гомонил, обсуждая пережитый шок.

– Обижаете! – громко ржал за соседним столом веселый и довольный дядя Сема и счастливо подмигивал нам с Юлькой. – Все настоящее! И менты, и спецназ! А полковник – вообще ГРУшник! Профи! Гулять так гулять!

В отличие от наших закаленных подобными испытаниями соседей, мы с Юлькой к такой резкой смене состояний оказались не готовы. Поэтому, когда вся толпа, счастливая и возбужденная, решила переместиться в боулинг, который на всю ночь снял тот же дядя Сема, мы тихонько натянули куртки и улизнули к себе в отель.