Текст книги "Капитан флагмана"

47

Прошло три дня. Ватажков ожидал Бунчужного. Так уж повелось, что перед отъездом в ответственную командировку в министерство или за рубеж Тарас Игнатьевич всегда приходил сюда, чтобы поговорить, обсудить наиболее значительные вопросы. Так было и раньше, когда вместо Ватажкова был другой.

Предстоящая командировка была именно такой, ответственной: в министерстве должны были, уже окончательно, решиться вопросы, связанные с новым строительством на жилмассиве Корабелов санаторного корпуса в Благодатном, строительством контейнеровозов по новому, более совершенному проекту и большой серией. Предстояли и неприятности. С них Тарас Игнатьевич и решил начать.

– Комиссия министерства закончила свою работу, – сказал он, поздоровавшись.

– Выводы? – спросил Ватажков.

– Все оказалось именно так, как предполагали сразу же наши инженеры по технике безопасности. Сварщик ушел на перекур и плохо закрыл вентиль газовой горелки, заболтался с кем-то на палубе, а емкость тем временем заполнилась ацетиленом. Вернулся, чиркнул спичкой, и все тут. С кадровым такого не случилось бы, а этот…

– Что же комиссия тянула?

– Им надо было поговорить со сварщиком, а врачи не разрешали. Только вчера удалось побеседовать.

– Все равно в ответе – руководство. И ты в первую очередь.

– Знаю. Это господу богу ни перед кем ответа держать не нужно, а я всего-навсего директор.

– Ничего, сдюжаешь.

Они обсудили все вопросы. Потом Ватажков протянул Бунчужному три листа машинописного текста, попросил прочесть.

Это была справка Будалова. Тарас Игнатьевич пробежал ее глазами, потом стал читать уже не торопясь, внимательно.

«На Ваш запрос по уголовному делу ординатора терапевтического отделения девятой городской больницы Гармаш Галины Тарасовны сообщаю следующее:

Тридцатого мая сего года в городскую прокуратуру поступило заявление главного врача девятой городской больницы Л.В.Волошиной о том, что ординатор терапевтического отделения этой больницы Гармаш Галина Тарасовна в ночь с двадцать девятого на тридцатое мая ввела своей тяжело больной матери Бунчужной Валентине Лукиничне заведомо смертельную дозу лекарства «наркотал № 17», после чего больная скончалась.

В ходе предварительного расследования Гармаш Г.Т. подтвердила это. Однако вскрытие показало, что смерть наступила не в результате отравления, а из-за остановки сердечной деятельности на фоне общего истощения, вызванного длительным и тяжелым заболеванием. Кроме того, по ходу расследования в показаниях Гармаш Г.Т. был обнаружен ряд несоответствий с показаниями свидетелей. Так, например, Гармаш Г.Т. заявила, что после введения лечебной дозы наркотала, уступая просьбам матери, пошла в ординаторскую и взяла еще две ампулы этого лекарства. Но дежурная сестра показала, что Гармаш Г.Т. из палаты не выходила. Были и другие неточности. Так, например, свидетель Шарыгин в ходе расследования обратил внимание на то, что номера и серии двух ампул из трех использованных не соответствуют номеру и серии обозначенных на упаковке. В дальнейшем выявилось, что содержимое этих двух ампул было введено старшей сестрой отделения другим больным, о чем имеется соответствующая запись в историях болезни этих больных. Далее: Гармаш Г.Т. заявила, что, взяв лекарство из аптечного шкафа, она поставила коробку с ампулами на нижнюю полку. Коробка же, как потом выяснилось, оставалась на своем месте и ампул в ней было не шесть, а восемь.

Все это заставило усомниться в достоверности показаний Гармаш Г.Т. и назначить судебно-медицинскую психиатрическую экспертизу. Эксперты пришли к выводу, что дело в действительности обстояло так:

Двадцать девятого мая в десять часов вечера Гармаш Г.Т. приготовилась ввести своей матери очередную дозу наркотала. Зная, что после этого обычно наступает успокоение больной на два-три часа, она приняла небольшую дозу снотворного, с тем чтобы хоть немного поспать. Введя лекарство, она уснула, не выпуская шприц из рук. В это время у нее возникло сновидение, по яркости граничащее с галлюцинацией: и просьба матери, и ампулы с наркоталом, и дополнительная заведомо смертельная инъекция ей почудились.

Когда Гармаш Г.Т. брала ампулу, она случайно залила свой халат йодом, сменила его на другой, принадлежащий старшей сестре отделения. В кармане этого другого халата лежали две пустые ампулы из-под наркотала, оставленные, как выяснилось потом, старшей сестрой после инъекций этого лекарства другим больным. Сделав лечебную инъекцию своей матери, Гармаш Г.Т. положила свою пустую ампулу в тот же карман. В дреме сна все время ощупывала их. Восприятие этих трех ампул и способствовало реализации сложного сновидения.

Медицинское обследование обнаружило у Гармаш Г.Т. признаки тяжелого невроза, который возник в результате нервного перенапряжения. Находясь под впечатлением страданий своей матери, Гармаш Г.Т. думала, что смерть в данном случае была бы благодетельной избавительницей. Эти мысли тоже нашли свое отражение в сновидении.

Экспертиза пришла к выводу, что состояние Гармаш Г.Т. можно отнести к разряду психогенных галлюцинаций. Она увидела и почувствовала то, чего ожидала со страхом, хотела и боялась осуществить. Способствующим моментом для возникновения такой галлюцинации служил прием небольшой дозы снотворного, недостаточной для глубокого сна и только способствующей возникновению так называемых гипнотических фаз.

Учитывая данные предварительного исследования, показания свидетелей, заключение судебно-медицинской и психиатрической экспертиз, было принято решение – уголовное дело Гармаш Г.Т. прекратить за отсутствием состава преступления.

Одновременно считаю своим долгом обратить Ваше внимание на недопустимость публикации в газете статьи Вербовского «Гуманизм или?..». Автор в этой статье, хоть и в деликатной форме, все же обвинял Гармаш Г.Т. в преступлении, которого она не совершила, напрасно взбудоражив таким образом общественное мнение. Одновременно ставлю Вас в известность, что врач Шарыгин В.П. официально заявил, что статьи этой не писал, а только подписал ее под нажимом Романова, исполняющего тогда обязанности ответственного редактора. Обращаю также Ваше внимание и на незаконность отстранения от работы, в связи с делом Гармаш Г.Т., заслуженного врача Багрия Андрея Григорьевича.

Старший следователь городской прокуратуры

Будалов И.А.».

Бунчужный закончил читать, вернул справку.

– Что скажешь? – спросил Ватажков.

– Она думала, что смерть была бы избавительницей. Понимаешь, думала.

– Есть вещи, о которых и думать безнаказанно нельзя, – тихо произнес Ватажков.

– Да, есть. Как мало нужно было, чтобы я и Галину потерял.

– Как она сейчас?

– Отправили в клинику неврозов. Андрей Григорьевич уверяет, что это абсолютно излечимая болезнь.

– Мне он то же самое сказал: цепкая, однако излечимая. Будем надеяться. – Он переложил авторучку с одного места на другое и продолжал тем же тихим голосом: – Мне, Тарас Игнатьевич, с тобой посоветоваться нужно, – он подтянул к себе справку Будалова, – тут вот есть по адресу Романова и этой Волошиной. С Романовым ясно, а как быть с Волошиной? С Андреем Григорьевичем она все быстро уладила – извинилась, на работу восстановила. Но дело ведь не в этом. Как с ней дальше быть? Она ведь на заводе, помнится, хорошо справлялась.

– На заводе всего-навсего поликлиника, а тут огромная больница. Махинище. Власти много. Власть крепкой головы требует. Крепкой и холодной. А эта дамочка – с эмоциями.

Он посмотрел на часы. Ватажков поднялся.

– Ладно, – произнес он. – Разберемся и с ней. Ну что ж – ни пуха тебе, ни пера, Тарас Игнатьевич.

Они простились. Бунчужный вышел на улицу, посмотрел на голубое, в редких облаках небо, сел в машину.

– Куда? – спросил Дима.

– В аэропорт.