Текст книги "Новая эра. Часть вторая"

Была тут такая член Кнессета Хайка Гроссман (умерла пару лет назад), ее, вместе со спецгруппой («по призыву комсомола»), послали в гетто Белостока организовать сопротивление. Накануне одной из «акций» она оказалась вне гетто (так и спаслась), а ее товарищи (у них было оружие) попали «под акцию» и были уничтожены вместе со всеми остальными. Хайка Гроссман была (в Кнессете) представительницей крайне левого лагеря – они главные «миролюбцы» —, но до последнего дня пыталась выяснить одну, видно, очень важную для нее загадку: оказали ли ее товарищи сопротивление, когда их «брали»… Она даже приставала с расспросами к Ивану Демьянюку, «Ивану Грозному» Треблинки и Белостока, бегала к нему в тюрьму, вела задушевные беседы (израильтяне не посмели его осудить и отпустили за недостатком улик – быть мстительным нехорошо в глазах мирового общественного мнения, а быть жертвой – выгодно).

Есть и такая точка зрения: все были жертвами, мол, и евреи, и немцы были жертвами тоталитаризма. Пусть так, но не тоталитаризма, а своего непротивления, а оно – от убеждения, что нет ничего дороже собственной жизни, а героизм – прибежище идиотов.

Что касается «христиан», то флер «милосердия» быстро слетел в 20-ом веке с великих «христианских» народов: немецкого, русского, польского. Восстание в Варшавском гетто пришлось на Песах, а в том году (43-ем) он совпал с христианской Пасхой. В Варшаве, по ту сторону гетто, шли празднества, крестные ходы, карнавалы и фейерверки, многие собирались на крышах и балконах соседних с гетто домов чтобы посмотреть на неожиданную иллюминацию: подарок к христианской пасхе – гетто полыхало в адских клубах пыли и пепла, под грохот рушившихся домов…

А что ты сейчас переводишь? Что нового в «литературной жизни»?

Всегда твой

Наум

P.S. Хотел тебе еще добавить, для бодрости, но забыл (мысля за мыслю зашла): если покрутишься тут, то, в общем-то, «чуешь», что этот народ просто так, за здорово живешь, обухом не перешибешь (надеюсь простишь мне этот патриотический угар).

Хамсин. Обдувает горячим ветром. Вечером чуть полегчало. Встретились с Соколовым. Они с Марлин шли навстречу по Бен Иуда, и я их не узнал: издалека, по фигуре, он молод и гибок. Пошли в тайландский ресторан, который они «открыли» в этот приезд. Марлин регату проиграла (каким-то «здоровенным украинским девушкам», выступавшим за сборную Украины, а «украинская школа» – лучшая в мире), заняла второе место. Выглядит устало. Выпили три бутылки полусухого «рислинга», креветки и кальмары тоже были ничего.

Соколов рассказывает, что и они были на Крите. Пароход довез до Хании, и оттуда, с рюкзачками, пошли через горы, на другой берег, там, в горах люди еще с мечами ходят, чужих не любят, такие усачи, кавказского типа. И вообще Крит напомнил ему Кавказ. Потом пошел рассказ про житье-бытье в Вермонте, какая там компания лыжников подобралась, про какого-то чудесного болгарина. Да, завтра приедет Тарасов, с Птахом.

– Аа, с Птахом? – удивляюсь.

– Да.

Жена бросила:

– Получишь удовольствие.

– А что? – спросил Соколов опасливо.

– Ну, – говорю, – Птах своеобразная фигура.

– Он тоже, наркоту употребляет?

– Употребляет, но легкую и умеренно.

– Понятно…

– Кстати, последняя подборка стихов Тарасова в «Солнечном сплетении», я думаю, он тебе привезет этот номер, мне очень понравилась, очень. А как тебе его проза?

– Неровная.

– Да, верно. Местами такие взлеты, захватывает, но в целом – не держится.

– Совершенно не держится.

– А как тебе Кононов?

– Ну, знаешь… это образец прозы, в смысле как нельзя писать прозу, это надо в литинституте преподавать, очень хороший пример. Ну совершенно… Он попал в короткий список Букера? Ну, это… совершенно непонятно. Он же не владеет словом. Нет, Шишкин гораздо лучше, он хоть умеет писать. А стихи его у тебя есть? Мне кажется, что как поэт он лучше. Да, пошли мне.

Я попытался возразить, но он впал в раздражение и назвал Колю графоманом.

Переключаю тему – делюсь «новостью»: в Думе не встали в память жертв Катастрофы, что Жириновский изгилялся. Он говорит, что Жириновский фигляр, как и Лимонов, это его профессия, он просто «играет», и не случайно они сошлись.

– Лимонов-то всегда был для меня открытой книгой. Но он все-таки более успешно действует, поталантливей Жириновского.

Сказал ему (вспомнил вдруг), что есть такой поэт Саша Верник…

– А, да, знаю, ничего…

– Так он просил передать тебе, что у него есть стихотворение, тебе посвященное, если хочешь, перекину тебе по емеле.

– Аа, да, пошли.

22.4

– Я как-то познакомилась с одним парнем, давно это уже было, красивый был парень, а я тогда только по одному признаку выбирала, и чувствую, хорош, ну, когда в первый раз разделись, я смотрю – ну совсем нет ничего, представляешь, ну совсем. Я так удивилась… Вообще-то мне девки рассказывали, что у мужиков так бывает, но тут, совершенно исчез. И он тоже так расстроился, ну, я его успокоила, как могла. Потом мы с ним еще раз встретились… Не, ну я же, когда целовалась-обнималась, я же чувствовала, что у него все в порядке. И опять у него исчезло. Но потом мы все-таки своего добились, и я не пожалела. Он мне потом рассказал, что сам испугался, оказывается, что так бывает, то-есть совсем куда-то внутрь втягивается. Он сказал, что так меня хотел в первый раз… что такое с ним приключилось в первый раз в жизни. А ты помнишь этот рассказ в «Китайском эросе», ну ты же давал мне, как там в гареме девки вдруг стали беременеть, ну, приказали повитухе их проверить, а там одна была, самая красивая, в общем, ничего вроде не заметили, тогда стали это место у девок салом мазать, и дали собаке лизать, и вот как собака полизала у этой красавицы, так там такое вылезло! … На мне видно (красуясь как обычно перед зеркалом «после того»)? Ну видно, что я из-под хорошего мужика? Видно, что я хорошо потрахалась?

– Видно, видно.

Довольна, рот до ушей.

Сосет она совершенно неутомимо и самозабвенно. Сосала-лизала, ну, наверное, минут пятнадцать чистого времени, и делает все классно, но мне уж надоело, думаю: неужели не надоело ей, или все-таки хочет добиться своего, чтоб я в рот кончил? Можно, конечно, поднатужившись. Спрашиваю: ты куда хочешь чтобы я кончил? Не слышит. С трудом оторвал ее: глаза мутные, остекляневшие, рот открыт… Довершили «дедовским» способом.

А все-таки Ф это делала как-то… трепетней. Эдак вывалит его из штанишек, язычком похлопает… Мертвый поднимется.

Это заседание в Думе она видела.

– Эта баба, председатель, говорит: сегодня в Израиле и в мире отмечают праздник, праздник, да, так и сказала, день Катастрофы европейского еврейства, кто хочет, может встать. Так несколько человек сразу вскочили, некоторые стали оглядываться, как-то неуверенно подниматься. А Жириновский стал кричать, что мало ли где какие праздники отмечают, нам-то что до этого, ну и так далее. … Я работала с одной бабой, мы рядом жили, муж у нее был еврей, а сын был ужасно такой… гадкий, вот знаешь, есть такие, вот придет к тебе, поест, и жирную ладонь на стенке оставит, вот такого типа, так она его называла, орала на весь двор: «жидовский выблядок», и еще «жидовский выкормыш». Мне-то это не мешало, мы с ней даже дружили, она, кстати, хорошо готовила, у них был большой огород и они там трудились, как тракторы, а когда мы собрались уезжать, я ей об этом сказала, она так выслушала, взялась за щеки ладонями, у нее такие плоские огромные ручищи были, и говорит: «Какой сионизм!»

… – Ты мое счастье… – шепчу ей.

– Нет, это ты – мое счастье! Ты даже не представляешь какой ты… Я не знаю, за что мне такой подарок… Ведь ты меня спас, просто спас. Я погибала. Я не знала, зачем мне дальше жить…

… – Вайман, Вайман… Ты понимаешь, как ты мне дорог? Ты уже стал частью моей жизни… Я все время думаю о тебе, ты все время у меня перед глазами… А я всегда думаю о вас обоих. Да, о тебе и о нем, я о нем не забываю.

… – Тебя в пятку целовали? – спрашивает.

– А как же, как шальные.

– Да? Вот так? Вот так целовали? А куда тебя не целовали, скажи? В спину целовали?

– Вот насчет спины я до сих пор помню одну, на Речном Вокзале жила…

– Только одну?

– У нее как-то особенно получалось. Мне казалось, что бабочки ко мне на спину слетелись, садятся и взлетают, садятся и взлетают…

– А как ее звали?

– Как звали не помню. Она с мамой жила, я к ней зашел и остался на ночь. Две комнаты было, мама где-то за стенкой…

Вышли из отеля, переходим улицу. На другой стороне стоят двое, по виду иностранные рабочие. Один: высокий, жилистый парень, глаза – дула. Смотрит на нее.

– Ишь ты, как уставился. Наглец. А ты не ревнуешь?

– Ну что, это лестно, когда на твою женщину все смотрят.

– А вот муж все ревнует. Говорит, что я вызывающе одеваюсь.

Наум, привет!

Насчет «катастрофы». О Пасхе во время восстания в Варшавском гетто я знаю, читал: та еще картина! А эту сцену в нашей Думе надо было видеть. Здесь важны два момента. Во-первых, русским (всем, включая «порядочных») даже не приходит в голову, что это имеет к ним какое-то отношение – тем более, им не приходит в голову, что они в чем-то виноваты. Например, недавно российские судебные власти реабилитировали (!) Валленберга. Это делается «на голубом глазу», никто не чувствует ни малейшего неудобства. Представь себе, что суд ФРГ реабилитирует сегодня какого-нибудь замученного в лагерях антифашиста. Абсурд. Все объясняется просто: в Германии произошла денацификация (пусть «неполная», отчасти лицемерная, не в этом суть: просто нынешняя Германия не считает себя правопреемницей гитлеровской), а в России – нет. Поэтому если в России и в самом деле начнется какое-нибудь «оживление в промышленности и т.п.», это будет чудовищная несправедливость. К счастью, ничего кроме катастроф и полного вырождения Россию не ожидает, и это примиряет меня с суровой действительностью. Во-вторых, меня удивило твое замечание о Жириновском. В том-то и дело, что в создавшейся атмосфере еврей каждую секунду должен объяснять окружающим (отвечать на «немой» вопрос), почему он не уехал. Единственный наглядный ответ – это антисемитская (или, на худой конец, шибко патриотичная) выходка. (Люблю, мол, Родину, Матушку-Русь, ну просто мочи нет, делайте со мной что хотите. Как там у Бродского: «У меня в душе Жар-Птица и тоска по государю. Дайте мне перекреститься, а не то в лицо ударю.») Эта незамысловатая логика исчерпывающе объясняет характер поведения таких людей, как В. Топоров, М. Леонтьев, В. Третьяков (редактор «Независимой газеты») и т. п. Нормальных же евреев я в России не знаю ни одного. Это не преувеличение, а просто факт. Так что есть тут люди похуже черносотенцев – это сами евреи (и их уже «поздно» винить: поколение не успевших вовремя эвакуироваться). И то, что ты чувствуешь себя «среди своих», несравненно важнее всего прочего. Коротко говоря, я совершил ошибку, не уехав в свое время в Израиль, а ты поступил правильно. Что касается «литературной жизни», то, например, на днях Лёня устроил в ЦДЛ (в Центральном доме литераторов, гнезде черносотенства) вечер памяти своего отца – юмориста Владлена Ефимовича (естественно, еврея). Я не пошел, чем смертельно оскорбил Лёню. Присутствие на любых публичных мероприятиях стало для меня просто физиологически непереносимым. Меня утешает тайная уверенность (которой я ни с кем не могу поделиться), что тихий, ироничный, круглый, как шарик, Владлен Ефимович, который в свое время не уехал из страны только потому, что Леня закатил многодневную истерику и грозил покончить с собой («У меня здесь друзья», – вопил Леня), относится с бóльшим пониманием к моей линии поведения, чем к Лениной.

А Флоренский, по моему глубокому убеждению, был единственным безусловным гением в русской философии. А твои вопросы типа «Что же он против жидов-то имел?» просто ставят меня в тупик. И это после того, как я исписал на эту тему столько страниц с соответствующими цитатами! Не имея сил повторять идейную сторону, просто напомню, как о факте, о таких, например, откровениях Флоренского: «Кто посмеет отвергнуть основное положение антисемитизма, что иудеи – враги рода человеческого, враги культуры, враги высшего достояния человечества, и нет такой скверны, которая не текла бы в конечном счете именно от этой „церкви лукавствующих“. И разве не правда, что великий тайнозритель исторических судеб св. Иоанн Богослов, сам иудей, называет иудейство „сборищем сатанинским“ вовсе не только в общем смысле, но и в точном значении этих слов? Да, залегающие на дне масонства – величайшая мерзость – культы сатанинские и люциферианские организуются либо непосредственно, либо посредственно иудейством! Юдофобы не без основания в „синагоге сатанинской“ видят гнездо, уготовляющее антихриста. Нельзя отрицать, что все их деяния, все их внутреннее злое устроение, их присное противление Богу – зловонная зараза. Если иудеи – „избранный народ“, неудержимым образом оказывающийся „сборищем сатанинским“, если проклятие, словно роковое, лежит на этом народе, то безысходность и отчаяние вливаются в душу иудея, когда он поймет печать отвержения, на нем лежащую. Можно ли честному еврею не погрузиться в беспросветный мрак отчаяния, когда он увидит проклятие и порчу, которые он несет с собою в мир?» (Флоренский. Сочинения в 4-х томах. М.: Мысль, 1996. Т. 2. С.705—706) Словом: убей еврея, и «честный еврей» сам скажет тебе за это спасибо: уж больно он мерзок самому себе. Именно христиане типа Флоренского, в особенности русские (цитируемый текст написан в 1914 году) придали исторически сложившемуся антисемитизму черты «идейной миссии» и выдали Гитлеру благословение на геноцид. Другое дело, что западные христиане, как протестанты, так и католики, все же поняли, что продолжать богословствовать так, будто Освенцима не было, – не получится. Но это «Богословие после Освенцима» даже краем не затронуло русских православных, продолжающих жить в краю непуганых идиотов (здесь та же история, что и с «реабилитацией Валленберга»): на церковных лотках половину ассортимента составляет махровая, погромная антисемитчина, включая Гитлера и Розенберга (сей, кстати, вырос и идейно сформировался в России). Зато таких супер-православных без сучка без задоринки, как убиенный (и поделом!) Мень или Мейендорф, там не продают – жиды, понимаш.

Всегда твой

Матвей

Привет!

Меня по-прежнему наивнейшим образом удивляет антисемитизм гениев, как удивляет тщеславие знаменитых и агрессивность могучих. Но я собирался задать вопрос более «глубокомысленный» (хотя по причине привычного ерничества выразился неясно): в чем, извините за выражение, причина антисемитизма? Ты когда-то красиво написал (как бы отвечая на этот вопрос), что суть (для русских по крайней мере) в невозможности культурно определиться иначе, чем «отталкиваясь» от еврейства, иначе, чем как «неевреи». И «избранность» иудеев, которая для христианства, как кость в горле, не проглотить не выплюнуть, действительно «ключевой» момент в «интеллигентском» антисемитизме. Несмотря на то, что такой ответ мне кажется правильным, я не уверен, что он исчерпывающий, или я сам, отравленный антисемитизмом, может быть ищу в себе, в еврействе, те «реальные недостатки», за которые нас, так сказать, «не любят». Отсюда и все мои поиски идейных «альтернатив», типа «героизма». Хотя, не исключено, что единственный «ответ антисемитам» – это быть евреем «до конца». То есть именно полное «принятие» иудейства и есть самый естественный, самый честный и самый правильный путь. Но вот тут я и спотыкаюсь: естественный и честный – да, но правильный ли? О том, может ли естественность (и тем более честность) быть «неправильными», мы сейчас спорить не будем. Мне хочется остаться «открытым», не «отмахиваться», не «уходить в себя», а встретить эту бурю ненависти «с открытым забралом». Если это вообще возможно… Вот поэтому я и спросил, чем же евреи Флоренскому «насолили». Ведь он же интеллектуал, он же обязан не биться в истерике «сатана изыди», а «доказать». Так вот, есть ли в его «доказательствах» что-то, что достойно размышления, или даже «понимания»?

А потом есть и другая сторона: люди, в том числе и русские, антисемитизмом не пораженные. А эти тогда откуда взялись? То есть, был ли его антисемитизм чисто «христианским», религиозным, или на какой другой идейной почве? Не чужд ли он был и «бытовичку-с»?

А зрелище мероприятий, где евреи пытаются доказать всем, и особенно себе, что они «русские в доску интеллигенты», зрелище, конечно, хуже зубной боли. И я рад, что Господь не заставил меня настолько «кривить умом», уж не говорю о душе, душа она что, слаба, как баба… И не могу сказать, что я был так уж далек от этих адских мук «искривления позвоночника»… Всего-то: шаг вперед, или шаг в сторону, который, как известно, считается побегом…

Надеюсь, я не сбил тебя «в сторону», от Гершензона и Розенштока. Хотя «антисемитизм» (казалось бы дурацкая тема для обсуждения) жестко переплетен с судьбой всех наших «культурных» вопросов…

Всегда твой Наум

Кстати (вдогонку), Флоренский вряд ли, наверное, написал бы о евреях те слова искреннего пиетета, которые нередко вырывались у Розанова (особенно в «Апокалипсисе»).

24.4.

Леша, привет!

Мы будем в Праге 9-ого мая, около десяти вечера. 12-ого вечером – домой. До какого часа тебе «не поздно» звонить? Остановимся в «Хильтоне», рядом с Вацлавской площадью. Саша обещал к этому времени тоже добраться до Праги. Так что готовь программу кутежа. (Гитару можно достать, или с собой брать?)

Если есть возможность организовать передачу на «Свободе», то я бы не отказался. Об израильской русскоязычной литературе, например, или «личное» интервью, по поводу книги и т. п.

Подумай, не надо ли привезти чего-нибудь, каких-нибудь соленых помидоров?

Сердечный привет Краве

До встречи.

Наум

Наум, гитары нет, решай сам – хорошо бы, но тебе везти. Насчет эфира поговорю с коллегами. Соленые помидоры обязательно. Ждем

Alexei P. Tsvetkov

Наум, привет!

Arbor anti-Semiticis (Древо Антисемитизма)

Конечно, если быть честным (независимо от того, «правильно» ли это), мы от антисемитизма никуда не денемся. В глубине моих «Гершензоновских изысканий» (как, впрочем, и Розенштоковских; далее – везде) лежит тот же крокодил. («Небо чисто, воды ясны // Тих, покоен сверху вид. // Но взгляни на дно – ужасно!// Крокодил на нем лежит!») Конечно, я бы предпочел академический тон и аналитический стиль; надеюсь к нему – через того же Гершензона – вырулить. Пока, в качестве промежуточного этапа, набросаю чертеж «Древа Антисемитизма» – с тем, чтобы по мере необходимости иметь возможность высветить нужную его ветвь, а то и подправить (или даже «перечеркнуть») всю схему.

Для начала, в качестве «Пролога», два слова о ситуации вокруг Думского глумления над еврейскими могилами в честь «праздника» Катастрофы (Жириновский, среди прочего, выкрикнул, что у нас и так слишком много праздников!) Жирика осудили официальные лица по всему спектру – от коммуниста Зюганова до администрации Президента. Эти осуждения, включая реплику самого Путина, гораздо глумливее, чем сама «акция». Зюганов говорит, что недопустимо глумиться над «борцами против фашизма». Слово «еврей» вообще не произносится, а формулировки находятся такие, чтобы исключить евреев из числа тех, кто заслуживает поминовения (жертвы Катастрофы – это кто угодно, но только не «борцы с фашизмом»: они просто жертвы геноцида). Правые (те, кто, собственно, и предложил почтить память жертв вставанием), говорят (тоже стараясь не произносить слова «еврей»), словно бы оправдываясь, что готовы встать в честь кого угодно (читай: даже и в честь евреев). Представители администрации отреагировали косвенно. Так совпало, что на другой день после скандала наши бритоголовые («скинхеды») праздновали день рождения Гитлера, в связи с чем сначала зарезали парня-чеченца (18-ти лет) прямо у стен Кремля, а потом кодлой человек в 150 разгромили лотки «кавказцев» на одном из московских рынков. Надо послушать, как говорят об этом официальные власти! Сначала стыдливой скороговоркой выдавливают из себя, среди прочей «ксенофобии», слово «антисемитизм», а потом тут же заводят свою шарманку, не изменившуюся с советских времен: у нас многонациональная страна, и мы не можем допустить… Подразумевается, что сами по себе антисемитские выходки – дело неплохое (может, даже богоугодное), но поскольку страна у нас многонациональная… и т. д. Антисемитизм, с одной стороны, бессознательно выделяется как оправданный, а с другой стороны с блудливой поспешностью сваливается в одну кучу со всякой прочей «ксенофобией». Между тем, первое аналитическое усилие, которое требуется произвести, чтобы поставить рассмотрение проблемы антисемитизма на твердую почву – это усилие отделения его от ксенофобии. Антисемитизм – отмеченный, «маркированный» феномен. Даже при том, что кавказцев убивают, а евреев «не трогают», явления «ксенофобии» и антисемитизма располагаются на разных уровнях: у кавказцев «мы» веру не принимали и потому комплекса неполноценности по отношению к ним не испытываем.

Отсюда я вывожу «крону» «Древа»: она отделяется от «ствола» в том месте, где антисемитизм становится христианским. Безусловно, антисемитизм существовал и до христианства, но в те времена он вписывался в рамки широкого феномена ксенофобии и ничего специфического собой не представлял. Именно на христианском этапе он приобрел черты «чего-то особенного» – того, что привело «в конечном итоге» к газовым камерам. Здесь наблюдается «деление ветвей». Вообще-то заимствование религии является (по крайней мере, для европейских и вообще «западных» народов) скорее правилом, чем исключением. Поэтому почва для «еврейского комплекса» закладывается для всех «европейских» народов и у всех в той или иной мере проявляется. Здесь решающим является вопрос о том, насколько здорова сама ветвь. Здоровая ветвь перерабатывает «соки» христианства во что-то абсолютно неузнаваемое (типа «протестантской этики»), в связи с чем комплекс снимается: если мои амбары полны, то и Бог за меня, и то, что он изначально еврейский, не играет никакой роли. В этом смысле «гнилые» и «подпорченные» ветви сохраняют гораздо более тесную сущностную связь с «духом первоначального христианства»: иными словами, антисемитские народы «ближе по духу» к еврейству, чем страны «нейтральные».

Следующий уровень – «деление ствола». Если «на уровне кроны» доминировала «внешняя вина» – вина народов-неудачников, «гнилых ветвей», то по мере «опускания к корням» мы обращаемся к «внутренней вине», и в этом смысле твой ход мысли («ищу в себе, в еврействе, те «реальные недостатки», за которые нас, так сказать, «не любят») является, на мой взгляд, абсолютно правильным, причем не только на субъективном уровне, но и объективно, по существу. /Здесь надо оговориться, что я везде веду речь о «метафизической вине», а никак не о «юридической». / «Деление ствола» – это деление евреев на иудаистов и христиан. По-видимому, понятие «христианства» на этом уровне следует рассматривать предельно широко – так, чтобы оно вобрало в себя и экстремистов-эссеев (типа Кумранской общины), и терапевтов, и разного рода гностиков и апокалиптиков. То, что изо всех иудейских ересей победила в конечном итоге ересь христианская, является, в определенном смысле, исторической случайностью.

Делая еще шаг «книзу», мы наталкиваемся на «утолщение в стволе» – на Пророков (в широком значении: в том смысле, в каком говорят, что Библия – это Закон и Пророки). Пророки «навели порчу» на иудейскую веру, проведя бешеную атаку на остатки «нормальной» циклической ритуальности. Все они выступали под девизом «Милости хочу, а не жертвы», на вид безобидным и даже «симпатичным», «гуманным», а на деле оказавшимся миной страшной разрушительной силы. Тем самым из обрядово-религиозного комплекса вытравливались архетипы косвенного спасения, в результате чего в осадке остались только взрывоопасные формулы «прямого спасения». Это очень точно почувствовал Гершензон: «Тогда /на мифологическом этапе/ религиозное сознание обязывало человека к изъявлению его подданнических чувств по отношению к Богу в виде славословий да вещественно-символической дани – жертвоприношений. Когда же мировой закон был осознан не внеположным человеку, а его собственным имманентным законом, нормою человеческого духа, тогда формальная дань потеряла смысл. Становилось ясным, что Бог требует себе всей воли человека в ее конкретности; свой мировой долг человек может исполнить не одной символической данью, но реальной службою миру, исполнением его закона в каждом своем поступке. Эту моральную мысль еврейской религии выражало ветхозаветное пророчество начиная с первых великих пророков, Амоса. Они все говорят одно: теперь уже не довольно внешнего служения Богу, как лица – лицу; Бог требует уже не вещественной дани – жертвы, но сама личность должна отдаться Богу вся без остатка.»

И, наконец, «разделение в корне». Еврейский Бог одновременно имманентен (как учредитель «порядка», как «стихия» и т.п.), и трансцендентен (как «творец из ничего» и гарант «прямого спасения»). Он – совершенное существо и, одновременно, – антропоморфный ревнивец-неврастеник. В нем «просматриваются» черты «общеязыческого жреческого архетипа» косвенного спасения (еще месопотамского, по-видимому, происхождения) и, одновременно, черты «регрессивной» супермагии прямого спасения (шаг вперед и вверх по «лестнице индивидуации» сопровождался шагом назад по части селекции архетипов спасения).

Как и всякая схема, данный набросок груб и примитивен. У меня есть что сказать по поводу каждого из «срезов» «Древа», но пока поостерегусь давать пояснения – на тот случай, если идея окажется для тебя в корне неприемлемой.

Теперь по поводу «гения и злодейства». Сначала два слова о «первоисточнике» – о «Моцарте и Сальери». У Пушкина фразу о «несовместности» гения и злодейства произносит сам Сальери, причем неуверенно, в форме вопроса: «Ужель он прав и я не гений? Гений и злодейство – две вещи несовместные». В последней фразе скорее вопросительная, чем утвердительная интонация. И тут же приводится чрезвычайно убедительный довод как раз в пользу «совместности» гения и злодейства – именно: казус Микельанджело. Скульптор якобы, ради достижения пущего эффекта, замучил до смерти позировавшего для скульптуры юношу. Вопрос о том, было ли это на самом деле, несуществен; важно то, что это кажется нам убедительным, по крайней мере, возможным. Вспомним хотя бы Репина, запретившего оказать помощь жене, у которой пошла кровь из носа: ему надо было «ухватить тон» для «Ивана Грозного». Собственно говоря, вопрос сводится к «платоновскому» различению двух Эросов: Эроса недостатка и Эроса избытка. Так вот, если и существует «творчество от избытка» (в чем я сильно сомневаюсь), то оно не касается сотериологической сферы. Сам Моцарт, который у Пушкина призван, кажется, воплотить идею «творчества от избытка», получает, в качестве импульса, Черного человека, воплощенную идею смерти. Заражаясь им сперва как внешней идеей («заказ»), Моцарт со временем производит «интериоризацию» идеи смерти (пишет реквием по самому себе); теперь уже сама жизнь лишается полноты, поскольку в ней зияет «щель» смерти: куда ни погляди, «он /Черный человек/ с нами сам-третей». Обнаруживается, что до-реквиемное состояние Моцарта («творчество от избытка») определялось не гением, а всего лишь «талантом»: он «нарабатывал мускулы» для подлинно гениального творчества – «творчества от недостатка».

Если перейти поближе к Флоренскому, то прежде всего надо признать факт: гений прекрасно совмещается с антисемитизмом. Из великих философов антисемитами были, например, Кант, Гегель, Фихте. Из русских – Флоренский, Лосев, С. Булгаков, Карсавин, не говоря уже о мелкой сошке. Но тут необходимо произвести разделение. Что касается философских систем Канта, Гегеля и Фихте, то они никоим образом не были затронуты антисемитизмом в той мере, в какой являлись аналитическими (как не может быть, например, «еврейской» или «антисемитской» математики). Но существует способ философствования, при котором перепутываются («переплетаются») аналитика и собственно «дело спасения». Так, формальная сторона философствования Лосева в высшей степени «математична», в то время как его «самоинтерпретации» выдержаны в ерническом «полухудожественном» стиле наподобие розановского. В этих интерпретациях и «находят себе приют» антисемитские выкладки. То же самое и у Флоренского. Формулы математической логики перемежаются у него со всхлипыванием по поводу «сердечной дружбы» (с явным гомосексуальным привкусом), чертежи и схемы – с гипнотическими «стихотворениями в прозе» (а то и просто стихотворениями: он даже выпустил сборник стихов, исключительно бездарных, и написал огромную поэму «Оро»). А в «деле спасения» взывать к интеллекту, хотя бы и «гениальному», бессмысленно: здесь действуют иные архетипы.

Всегда твой

Матвей

Да, насчет того, мог ли написать Флоренский о евреях «слова искреннего пиетета», ты тоже не совсем прав. Русский христианский антисемитизм всегда в той или иной мере амбивалентен, и Флоренский не составляет в этом смысле исключения. Так, в 1904 году Флоренский опубликовал в журнале «Новый путь» статью «О символах бесконечности (Очерк идей Кантора)». Это было первое в русской литературе изложение теории трансфинитных множеств Кантора (Флоренский, кроме всего прочего, получил добротное математическое образование). Этой статье предпослан эпиграф (по-гречески) из Евангелия от Иоанна: «Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе? Филипп говорит ему: пойди и посмотри. Иисус, увидев идущего к Нему Нафанаила, говорит о нем: вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства» (Ин 1: 46—47). Далее в тексте статьи поясняется смысл эпиграфа: «Но не является ли важным затронуть еще один вопрос о творчестве Г. Кантора и о скрытых двигателях его деятельности? Мне кажется, да, и я, верно, не ошибусь, если захочу охарактеризовать Г. Кантора, как типичнейшего еврея, „израильтянина, в котором нет лукавства“, а насквозь своеобразный дух его работы, – как дух лучших представителей нации. Пожалуй, даже, более того, Г. Кантор является завершителем еврейства, он, так сказать, ставит точку над i, как бы подводя итоги, формулируя и точно определяя в логических терминах многовековые идеи своей нации. Мысль Кантора так отделана, что трудно разглядеть за этой твердой оболочкой, что, собственно, создавало ее и с какою целью. Только иногда прорываются изнутри неукротимые пламена; огненные языки проносятся над стальной сетью, и только обожженный ими догадывается, какой огонь был импульсом творчества. Но как выделить эти неразрывно соединенные с целым пламена? Они меркнут и гаснут, оставляя только чувство теплоты, если мы оторвемся от их рдеющего источника. Демонстрировать их возможно только для поэзии, но не для моего реферата. Лучше и не пытаться уловить неуловимое. … По своему рождению Г. Кантор был еврей… еврейское происхождение Кантора дает ключ к пониманию его творчества. Одинокий и непонимаемый, сидит он в своем Halle и обдумывает, упорно обдумывает, нет ли в его идеях ошибок и невязок, не ведет ли его учение к пантеизму, который очевидно претит его еврейской душе. Чтобы дойти до окончательной формулировки, нужно было чисто-еврейское упорство. У Кантора основной идеей является идея актуальной бесконечности, а у Дюбуа-Реймона потенциальной; можно подумать, что и тут сказываются расовые особенности обоих ученых. Кантор ярко выразил в себе лучшие черты еврейства, все „теократические добродетели“ своего народа. … Кантор, как еврей, имеет религиозность до самопожертвования. Эта черта преданности высшей Воле, всегда сохранявшаяся в духе нации, сказалась в сильнейшей степени и в данном случае. Идея законченной бесконечности, как у абсолютной личности – Бога, так и у человеческой, есть достояние еврейства. В то время как другие, арийцы, признают только потенциальную бесконечность, его душе мысль о невозможности актуальной бесконечности кажется чудовищной. Он не может помириться с нею и ищет средств оправдать свою веру».