Текст книги "Подмосковные вечера. История Вана Клиберна. Как человек и его музыка остановили холодную войну"

ПРИБЫВАЮ МОСКВУ ПОНЕДЕЛЬНИК 25 МАРТА РЕЙСОМ 502 АЭРОФЛОТА 845 ВЕЧЕРА ПРИВЕТОМ ВАН КЛИБЕРН

* * *

На следующий день после того, как двадцатитрехлетний Ван Клиберн без всякой помпы покинул Америку, двадцатитрехлетний Элвис Пресли при страшной шумихе, поднятой прессой, был призван в армию США и приступил к исполнению своих служебных обязанностей. «Армия может делать со мной все, что захочет»[204]204
  Abilene Reporter-News. – 1958. – February 12.


[Закрыть], – патриотично заявил Элвис. Вашингтон изо всех сил стремился показать, что отношение к королю рок-н-ролла будет таким же, как к любому другому призывнику, и потому он был направлен в Форт Худ, штат Техас. После учебки он проходил службу в 3-й бронетанковой дивизии, которая размещалась во Фридберге, Западная Германия. Эти новости расстроили многочисленных поклонников певца и обрадовали родителей и преподавателей этих поклонников. Но суть этих новостей состояла в том, что молодых американцев по-прежнему привлекали к борьбе с коммунистической угрозой. Почти тринадцать лет прошло после окончания Второй мировой войны, но американские и советские танки все так же стояли, направив друг на друга стволы, по разные стороны границы, разделявшей Берлин, Германию и Европу.

Пока участники Конкурса имени Чайковского прибывали в Москву, напряженность в отношениях между двумя мировыми сверхдержавами, обладавшими термоядерным оружием, достигла невиданных высот. Теперь, когда гонка вооружений перешла в космос, с обеих сторон стали звучать ужасающие призывы к упреждающим ударам, «пока не поздно». Рискованные маневры постоянно угрожали перерасти в полномасштабный конфликт. Последний инцидент перед конкурсом: накануне Рождества советские истребители сбили над Черным морем самолет В-57 ВВС США; экипаж его погиб. В любой момент страх и недоверие угрожали подорвать основы цивилизации, человечности и здравого смысла и довести ситуацию до той точки, когда горстка людей могла уничтожить целый мир, лишь бы не дать победить своим противникам, которых они никогда не видели. Никто и на миг не мог предположить, что эту ситуацию может хотя бы на малую толику изменить классическая музыка.

Часть вторая
Volante[205]205
  Музыкальный термин: «летая, мимолетно порхая». – Примеч. ред.


[Закрыть]

7. В Россию с любовью

Подмосковный ландшафт похож на техасский – такая же равнина.

Такова была его первая мысль[206]206
  Алан Сэмпсон, интервью автору книги 17 августа 2014 года. Мое изложение истории пребывания Вана в Москве основано на десятках интервью, которые он дал на эту тему за всю оставшуюся жизнь в США и СССР/России. Для отдельных цитат и уникальных или примечательных деталей приводятся конкретные ссылки, но при выборе среди незначительных несоответствий и вариантов автор не предпринимал попыток найти первоисточники. Особенно полезными были для меня интервью Питеру Розену [VCG]; публикации в Time и New York Times; более новые интервью в советских публикациях и пресс-релизах, хранящихся в Домемузее П. И. Чайковского в Клину; наконец, [VCL] и [VC]. Огромную ценность имеют документы, перепечатанные в [СССР&С] на с. 41–59, поскольку они позволяют видеть события с точки зрения советского правительства.


[Закрыть][VCG]. Поросшие травой луга, Алан Сэмпсон, интервью автору книги 17 августа 2014 года. Мое изложение истории пребывания Вана в Москве основано на десятках интервью, которые он дал на эту тему за всю оставшуюся жизнь в США и СССР/России. Для отдельных цитат и уникальных или примечательных деталей приводятся конкретные ссылки, но при выборе среди незначительных несоответствий и вариантов автор не предпринимал попыток найти первоисточники. Особенно полезными были для меня интервью Питеру Розену [VCG]; публикации в Time и New York Times; более новые интервью в советских публикациях и пресс-релизах, хранящихся в Доме-музее П. И. Чайковского в Клину; наконец, [VCL] и [VC]. Огромную ценность имеют документы, прямоугольники полей, деревья, девственные леса, уходившие за горизонт, напоминали ему о доме. В общем, это были не те мысли, которые могли бы приходить в голову молодому американцу, который впервые приближался к штаб-квартире мирового коммунизма в самые суровые годы холодной войны.

Аэрофлотовский Ту-104 отвернул от заходящего солнца и приступил к окончательному снижению. Это был единственный в мире реактивный пассажирский самолет, продукт той же футуристической технологии, которая ошеломила Америку за пять месяцев до этого, когда высоко над крышами американских домов пролетел советский спутник. Но высокому техасцу из окна самолета Россия представлялась чем-то совершенно иным. В его голове играла музыка, которую он разучивал несколько месяцев; славная романтическая музыка ушедшей эпохи напудренных цариц, блистательных балов и звона церковных колоколов. Он любил эту музыку с тех пор, как себя помнил, а его утонченное и болезненное восприятие предстоящего было связано с тем, что он будет играть эту музыку здесь, на ее родине.

Когда реактивный лайнер подрулил к стоянке возле низкого здания аэровокзала, на землю уже опустились сумерки. Пассажиры погасили трубки и сигареты, которые раздавали им бортпроводницы, чтобы им было легче справиться с перепадами давления воздуха. Молодой милиционер с каменным лицом поднялся на борт самолета и пошел по рядам.

«Паспорт…» – ровным голосом обращался он к каждому пассажиру. В центре околыша его фуражки виднелась эмалевая кокарда: красная звезда с серпом и молотом. Ван Клиберн передал милиционеру свои документы и широко улыбнулся. Застигнутый врасплох молодой милиционер улыбнулся в ответ.

Выйдя на трап, Ван почувствовал, что его окатила волна холода – так человека внезапно заливает краска стыда. Температура была ниже нуля по Цельсию[207]207
  Данные о погоде во время пребывания Вана в Москве взяты из газеты «Вечерняя Москва» – в ней печатались ежедневные прогнозы погоды.


[Закрыть]. Лучи прожекторов слабо отражались от сугробов сухого снега и слегка подсвечивали вечернее небо. Вокруг стояли десятки, может быть, даже сотни самолетов. Ван вгляделся в лица встречавших и неожиданно увидел среди них знакомое: это была Харриет Вингрин, пианистка из Джульярда, которая приехала сюда аккомпанировать американскому скрипачу[208]208
  Интервью автору книги, 13 мая 2014 года.


[Закрыть]. Он подошел к ней, подбоченился, а потом наклонился, чтобы привлечь ее внимание: она была на добрых сорок сантиметров ниже его.

– Все хорошо? – спросил он с мягкой певучей интонацией уроженца американского Юга, с любопытством заглядывая ей в глаза. А она подумала о том, что его вечная улыбка была сегодня не такой широкой, как обычно.

– Все просто прекрасно, – успокоила она, и Ван оживился. Значит, это действительно так.

Муж Харриет еще в детстве уехал из Советского Союза, но у него остались в Москве родственники. Приехав в Москву, она позвонила им, но они были слишком напуганы, чтобы прийти к ней в гостиницу, и в конце концов согласились встретиться с ней только в оживленном общественном месте. Все это происходило тайно и вызывало сильную тревогу, так что теперь она была рада расслабиться, увидев лицо знакомого американца…

Но, прежде чем Харриет успела сказать несколько слов, к ним подошла молодая женщина.

– Вы Ван Клиберн? – спросила эта маленькая, изящная, скромно одетая и коротко подстриженная брюнетка. Она носила толстые очки в роговой оправе, которые придавали ее нежному лицу выражение удивления.

– Что? – улыбнулся Ван в ответ на ее вопрос.

– Господин Ван Клиберн, добро пожаловать в Москву, – произнесла она и представилась Генриеттой Беляевой, прикрепленным переводчиком из Министерства культуры. Когда она уезжала в аэропорт, ей сказали, что нужно высматривать среди выходящих из самолета самого высокого молодого человека. Но никто не предупредил, что он будет таким милым и с такой пышной шевелюрой.

Он был настолько открытым… и еще: казалось, будто он не идет, а плывет, будто он еще окончательно не приземлился.

– Мэм, – сказал Ван со всей возможной вежливостью, которая, впрочем, была совершенно искренней, – а можно по дороге в гостиницу подъехать к собору Василия Блаженного?

Русская женщина посмотрела на него с удивлением.

– Да, конечно, – ответила Беляева. – Мы можем отвезти вас туда.

Она пристально посмотрела на молодого американца, пытаясь понять, что он за человек. Он был настолько открытым… и еще: казалось, будто он не идет, а плывет, будто он еще окончательно не приземлился. «Так вот оно что, – подумала она. – Наверное, он просто счастлив».

Когда они вышли из здания аэропорта, носильщик загрузил три потрепанных чемодана Вана в багажник черного правительственного автомобиля. Водитель представился, тоже на хорошем английском языке. Его зовут Юрий Климов, он ровесник Вана, ему двадцать три года, и он будет его шофером на все время конкурса. Юрий тоже показался Вану удивительно приятным человеком.

Все разместились в машине, и она тронулась. Минуту спустя автомобиль свернул на шоссе, которое потянулось через мрачные сосновые леса, среди которых встречались открытые поля и маленькие деревушки. Вскоре небо впереди осветилось слабым заревом, а шоссе расширилось и превратилось в проспект. По обе стороны рядами стояли одинаковые коробки многоквартирных пятиэтажных домов, сооруженных из одинаковых бетонных секций[209]209
  Их также называли «хрущевки», а потом «хрущобы» (по аналогии с трущобами). В СССР абсолютно стандартный дизайн этих многоквартирных домов позднее стал предметом бесконечных шуток.


[Закрыть]. Ближе к центру районы нового строительства уступили место более грандиозным «сталинским» зданиям, украшенным декоративными арками, балконами и нависающими крышами. Москва разрасталась, словно кольца на срезе ствола дерева, и каждый правитель строил собственные планы ее развития.

Автомобиль проехал через обширное открытое пространство и оказался перед двумя огромными изогнутыми многоквартирными домами, которые, словно воронка, втягивали транспорт в центр города. Начиная с этого места большие дома, выстроившиеся в проспект, чередовались со старыми одноэтажными особняками и небольшими скверами; временами по пути встречались церкви и монастыри. Через несколько минут машина выехала на широкую кольцевую дорогу, неудачно названную Садовым кольцом. Наверное, оно было построено заранее, в ожидании того времени, когда москвичам с достаточным количеством денег не придется годами ожидать покупки своего автомобиля. Вокруг кольца на фоне затянутого тучами неба четко вырисовывались силуэты некоторых из «семи сестер» – внушительных высоток в имперском стиле, которые были построены по приказу Сталина после Второй мировой войны в пику американским небоскребам. Увенчанные башенками и шпилями и выполненные в некоей смеси готики, ренессанса и барокко, эти атеистические соборы казались столь же иллюзорными и неуклюжими, как сама Советская Россия. Построенные с использованием принудительного труда по технологии, пиратски «заимствованной» в США, они были перенасыщены оборудованием и при их стоимости и размерах имели на удивление малую жилую площадь.

Автомобиль проехал по мосту через Москву-реку, и через несколько мгновений Ван увидел великолепную площадь, площадь из его детской мечты[210]210
  «Мне кажется, что я провел свое детство здесь, возле фантастического собора Василия Блаженного, на брусчатке площади, среди голубей…» – говорил Ван (Часть моей души остается в Москве // Москва. – 1962. – № И. – С. 173).


[Закрыть]. Кремль, окруженный кольцом башен и рядами заснеженных елей, выходил к площади – целому морю из темных булыжников. Площадь оказалась более обширной и разнородной, чем он предполагал. В ту ночь Красная площадь и собор Василия Блаженного были украшены лампочками, которые, словно гирлянды из звезд, мерцали на фоне бледного, затянутого снежными тучами неба. Он никогда не видел такого снега – даже когда выступал в Северной Дакоте. Когда они подъехали поближе и Ван вышел из машины, площадь показалась ему просто бесконечной. Перед его глазами последние полвека истории страны растворились в тумане, и ему показалось, что сам русский царь вот-вот выедет на белом коне из деревянных ворот Спасской башни. Для Вана эта площадь сразу стала не центром столицы грозного неприятеля, стремящегося подчинить себе весь мир, а самым красивым местом, которое он видел в своей жизни.

Гостиница «Пекин», в которой разместили Вана, была младшей родственницей сталинских «семи сестер». Поразительное здание, напоминавшее торт из камня и гипса, стояло на пересечении Садового кольца с Триумфальной площадью, на которой возвышался новый памятник советскому поэту Владимиру Маяковскому. Строительство гостиницы, символа советско-китайской дружбы, началось в 1949 году, году победы Мао Цзэдуна, но строилась она в настоящем сталинском стиле – в ее виде не было и намека на Китай. Два семиэтажных крыла гостиницы встречались под невысокой угловой башней, увенчанной бельведером с колоннами, на котором размещались синие часы в стиле барокко. Аллегорические каменные фигуры поддерживали меньшую структуру, из которой вырастал золотой шпиль, увенчанный золотыми серпом и молотом с венком из листьев. Над входом помещался каменный барельеф, изображавший в натуральную величину советских героев труда. Все они уверенно смотрели в будущее: спортсмен – толкатель ядра, интеллигент, учитель и борец, работник сельского хозяйства и строитель с отбойным молотком. Гостиница была открыта в конце 1956 года, вскоре после того, как содержание «секретного доклада» Хрущева привело в бешенство Мао. Теперь отель стоял как напоминание о растущей трещине в отношениях двух коммунистических держав.

В буклетах были списки членов жюри, полные расписания концертов и даже описания щедрых трапез в гостиницах.

Генриетта Беляева помогла Вану послать домой телеграмму («Прибыл благополучно все замечательно»)[211]211
  Цитата из письма Рилдии Би Розине Левиной, 26 марта 1958 года (Folder 19, Box 2, [RLP]).


[Закрыть]и разместиться в номере. На просторной лестничной площадке этажа сидела профессионально угрюмая так называемая дежурная, в обязанности которой входили хранение ключей от номеров, когда гости их покидали, и наблюдение за гостями, когда те находились внутри. Того, кто позволял себе возвращаться в гостиницу поздно, когда дежурная уже дремала, ожидала порция недовольства. Длинные коридоры с темной обшивкой и темными же дверями вели в номера с высокими потолками и вычурными карнизами. В люксе Вана были спальня, ванная комната и гостиная с телефоном, телевизором и коротковолновым радиоприемником. Генриетта ушла. Ван слишком устал после перелета, чтобы сразу уснуть, и занялся разборкой папки с бумагами о конкурсе[212]212
  Fonds 96m, № 79–80; 81–82; 159–160; 177–178 [GM].


[Закрыть]. Три больших листа были заполнены названиями пьес, которые будут исполняться в каждом туре. Один маленький буклет с синим профилем Чайковского на обложке содержал фотографии и биографии всех участников, а другой оказался удобным путеводителем для конкурсантов.

После фотографий консерватории и гостиниц (некоторые конкурсанты размещались даже в солидном «Метрополе», из которого открывался вид на Большой театр) в буклете шла информация о том, что Шостакович и его заместитель Гольденвейзер будут принимать посетителей с вопросами ежедневно с 13 до 14 часов. В буклетах были списки членов жюри, полные расписания концертов и даже описания щедрых трапез в гостиницах. Так, обед был запланирован с 13:00 до 16:00, а ужин – с 19:00 до полуночи, чтобы успели поесть все участники, вне зависимости от того, в какое время они выступают. Казалось, организаторы продумали все. «Если вы хотите посетить театральное представление, концерт, музейную экспозицию или кино, – сообщалось в буклете, – пожалуйста, в любое время обращайтесь к вашему переводчику». Рассмотрев буклеты, Ван взял нейлоновый чулок, туго, как купальную шапочку, натянул его на голову, чтобы волосы поутру не стояли дыбом, и уснул[213]213
  The All-American Virtuoso // Time. – 1958. – May 19.


[Закрыть].

Утром Генриетта повела его в консерваторию. Она была так мила и обаятельна, что ему трудно было поверить в то, что эта девушка, как и всякий государственный служащий, имеющий дело с иностранцами, должна была регулярно писать отчеты о нем в КГБ [214]214
  Все, кто имел дело с советской политикой того времени, просто уверены в этом. «В то время фиксировались малейшие детали, записывалось каждое слово, произнесенное гостем», – вспоминает Сергей Хрущев [NKCS, 323]. С другой стороны, переводчиков в основном вспоминают как мягких, очаровательных людей.


[Закрыть]. Он также ни на секунду не заподозрил своего водителя Юрия в том, что тот как стажер-дипломат, знающий английский язык, тоже, как было принято в те времена, скорее всего, работал на КГБ. Наверное, Ван еще больше встревожился бы, если бы узнал, что «Пекин» был известен в Москве как официальная гостиница КГБ[215]215
  Cherkashin Victor, Feifer Gregory. Spy Handler: Memoir of a KGB Officer. – New York: Basic, 2005. – P. 46.


[Закрыть]. В ней регулярно останавливались приезжавшие или недавно завербованные секретные агенты – для них было зарезервировано целое крыло. Этот отель кишел хорошо обученными соглядатаями; как говорили, в нем повсюду, в том числе и в верхней части башни и шпиле, размещались тайные комнаты для подслушивания и слежки[216]216
  NeumeyerJoy. Poetry, Magic and Showgirls: The Story of Triumfalnaya Ploshchad // Moscow News. – 2013. – April 22.


[Закрыть]. А в одном из мифов, гулявших по городу, говорилось о том, что в еще более высоком шпиле гостиницы «Украина»[217]217
  Теперь это отель Radisson Royal. См. Троицына Маргарита. Загадка сталинских высоток // Правда. – 2009. – 29 октября.


[Закрыть] спрятано устройство для запуска ракеты с ядерной боеголовкой. Некоторые из иностранных участников шепотом рассказывали об обнаруженных микрофонах[218]218
  Норман Шетлер, интервью автору книги, 12 декабря 2015 года.


[Закрыть], но все это было частью игры.

В Москве похолодало: в выходные дни температура резко упала до минус 23 градусов по Цельсию. Теперь маленькие купола и золотые шпили тускло поблескивали через покрытые снегом ветви, а старинные дома с высокими печными трубами выглядели так, словно попали сюда из сказки. Через дорогу от одного такого дома стояло внушительное здание в неоклассическом стиле. Три его корпуса окружали большой двор, в центре которого на гранитном постаменте возвышался памятник Чайковскому, запечатленному в порыве вдохновения. Московская государственная консерватория имени П. И. Чайковского по случаю конкурса была украшена длинными транспарантами и большим портретом композитора, висевшим над главным входом.

«Геня!» – раздался вдруг голос с другой стороны заснеженного двора; Генриетта часто сопровождала приезжавших музыкантов, и в консерватории ее хорошо знали в лицо. Голос принадлежал молодому доценту Сергею Доренскому[219]219
  Интервью с Любой Виноградовой, 17 июля 2014 года. Сергей Доренский, в те времена – аспирант и ассистент-педагог, который занимал первые места на конкурсах в Варшаве и Бразилии, позднее – ведущий профессор фортепиано в Московской консерватории.


[Закрыть]. «Сережа, познакомься с моим другом», – сказала она. Доренский был поражен тем, каким высоким и застенчивым был этот молодой человек, а когда подошел поближе, оценил еще и его прекрасные манеры. Доренский спросил, чем он может помочь, и Ван ответил, что ему нужен класс с роялем. Молодой преподаватель провел их через дверь в левом крыле здания, по каким-то лестницам отвел гостя в комнату, где находился ответственный работник, и попросил у него лучшую классную комнату. Через другие лестницы они вышли в длинный коридор со множеством двойных двустворчатых белых дверей. Это была настоящая рояльная империя… Доренский ввел их в класс и объяснил, что он поступает в распоряжение Вана на все время конкурса. В классе было два широких окна, два рояля и пестрая, сборная меблировка. Ван сел за один из роялей и осторожно, как когда-то в детстве, прикоснулся к клавишам. Его переполняли мысли о гениях, которые играли и преподавали в этом святом месте.

* * *

Когда днем Генриетта тихо подошла сзади и прикоснулась к нему, Ван даже подпрыгнул от неожиданности. В столовой, куда переводчица повела Клиберна, он увидел несколько знакомых лиц. Прежде всего здесь был Дэниел Поллак, которого Ван не видел со времени учебы в классе Розины. Поллак приехал на поезде из Вены, где он учился на стипендию Фулбрайта. Он был в отвратительном настроении. С декабря он занимался по десять часов в день. Но только тогда, когда Поллак и его молодая супруга Ноэми прибыли в Москву и пообедали с другими участниками конкурса, музыкант обнаружил, что он разучивал не те произведения, что нужно. По-видимому, австрийский профессор, зачитавший ему необходимый репертуар, что-то перепутал, и Поллак приехал в Москву, имея на вооружении много произведений современных советских композиторов, тогда так концерта Чайковского он не знал вовсе[220]220
  Поллак учился в венской Hochschule für Musik; все перепутавшего профессора звали Бруно Зайдельхофер. О пребывании Поллака в Москве см. [VC, 103–104]; «Piano Pathways: Daniel Pollack, 50 Years Later», audio recording, Weekend Edition, NPR, Saturday, January 12, 2008, http://www.npr.org/templates/story/story.php7storykH18026453; «Daniel Pollack and the First International Tchaikovsky Competition», USC Thornton press release, March 1, 2013, https://music.usc.edu/ files/2013/06/Pollack_and_the_Tchaikovsky_ Competition.pdf; «Interview with Daniel Pollack», bakitone.com/about/interview/daniel_pol-lack; «Interview with pianist Daniel Pollack», http://www.examiner.com/ article/interview-with-pianist-daniel-pollack-part-i; Jeff Kaliss, «Daniel Pollack: From Russia with Fove», https://www.sfcv.org/events-calendar/ artist-spotlight/daniel-pollack-from-russia-with-love; Levy CliffordJ. Piano Man, Winning Russian Hearts and Minds // NYT. – 2009. – May 29.


[Закрыть]. После бессонной ночи он пошел на ежедневный прием к Шостаковичу, где объяснил ситуацию и сообщил, что намерен отказаться от участия в конкурсе. Композитор пришел в ужас, поскольку опасался спровоцировать международный инцидент, и созвал экстренное заседание организационного комитета. Его члены начали подозревать Поллака в попытке сделать какое-то политическое заявление и переадресовали проблему в жюри. Последнее никакого решения пока не приняло.

Кроме Поллака, в Москве оказался старательный Джером Ловенталь, который тоже учился на стипендию Фулбрайта, но в Париже. На конкурсе он неофициально представлял Джульярдскую школу [221]221
  Lowenthal G. Of Cortot, Kapell, Steuermann, and Preserving Musical Traditions // Clavier 41. – 2002. – No. 9; Uszler M. American Savoir-Faire: An Interview with Jerome Fowenthal // Piano and Keyboard. – 1998.-No. 192.


[Закрыть]. Трое американцев не были друзьями, но на фоне напряженных соревнований их отношения вышли за рамки простой любезности. Приехал в Москву еще один американский пианист, которого Ван хорошо знал: это был 26-летний Норман Шетлер, уроженец города Дабек, штат Айова[222]222
  Интервью автору книги. См. также Moor Paul. Sviatoslav Richter: Sequestered Genius // High Fidelity. – 1958. – Vol. 8. – No. 10. – P. 49–51, 157–159. Шетлер виделся с Ваном в 1951 году и собирался поступить в Джульярд осенью 1952 года, но летом ему прислали повестку, а в октябре забрали в армию.


[Закрыть]. В Нью-Йорке он входил в ту же группу молодых пианистов, что и Джимми Мэтис и Джон Браунинг. Сын музыканта-самоучки, который был разносторонним исполнителем и известным музыкальным деятелем, Шетлер тоже поступил в Джульярд, но был призван в армию, где служил в основном в качестве «машинистки». Он тоже сейчас учился в Вене, был увлечен Европой и с радостью согласился поехать в «дикую» страну за счет советского правительства. К тому же с тех пор, как Шетлер услышал записи Святослава Рихтера, он мечтал с ним познакомиться и даже привез с собой подарок в надежде привлечь внимание неуловимого виртуоза.

Русские пословицы оказались очень похожи на техасские присловья, и Ван, к своему удивлению, начал чувствовать себя почти как дома.

От большинства других иностранных участников, в том числе нескольких симпатичных французских девушек, американцев отделял языковой барьер. Но советские участники, которые всеми силами стремились сдружить гостей, сделали все возможное, чтобы этот барьер преодолеть. В результате они с Ваном начали учить друг друга словам из своих языков, просто указывая на предметы сигаретами, которые вертели в руках. Русские пословицы оказались очень похожи на техасские присловья, и Ван, к своему удивлению, начал чувствовать себя почти как дома.

Однажды во время репетиции в дверь постучали, и в класс вошел высокий красивый молодой человек. У него были вьющиеся черные волосы, полные губы и большие карие глаза, прятавшиеся за стеклами очков с полуободковой оправой. «Добро пожаловать в Москву! – сказал он по-английски, радостно улыбаясь. – Меня зовут Эдуард Миансаров, можно просто Эдик»[223]223
  [VCL, 103]; Cliburn Finds Russian Music Lovers Sincere and Gracious (UP) // Galveston Daily News* – 1958. – April 18.


[Закрыть]. Он пояснил, что родился в Белоруссии, в Минске, а сейчас учится в Московской консерватории и тоже участвует в конкурсе. Молодые люди, музицируя, провели вместе два часа, когда к ним присоединился еще один советский пианист, который представился как Наум Штаркман. Это был мягкий, романтичный юноша, мать которого работала гардеробщицей в консерватории, а отец, еврей с Украины, погиб во время войны. Штаркман в 12-летнем возрасте дебютировал в Большом зале Московской консерватории, а в прошлом году занял первое место на Международном конкурсе в Лиссабоне[224]224
  Международный конкурс пианистов имени Жозе Вианы да Мотта впервые провел 1957 году протеже Мотты – Жозе Карлуш де Секейра-Коста, который позднее стал самым молодым членом жюри Первого международного конкурса имени Чайковского.


[Закрыть]. Ему было уже тридцать, то есть больше, чем верхний предел возраста для Московского конкурса, и он уже был доцентом, но организаторы взяли его резервным участником на случай, если что-то случится со Львом Власенко. Вскоре Ван и два его новых советских друга стали неразлучны.

В тот же вечер в консерватории случился большой переполох: сюда в норковой шубе прибыла 81-летняя вдовствующая королева Бельгии[225]225
  См. фильм «Королева Бельгии Елизавета в Советском Союзе» (режиссер А. Рыбакова), CSDF, 1958, net-film.ru/en/film-4919/; Tchaikovsky Competition 1958,youtube.com/watch?v=UeE4SzjJQMk


[Закрыть]. Елизавету, известную меценатку, даровавшую свое имя престижному Конкурсу пианистов в Брюсселе, называли Красной королевой за ее склонность к посещению коммунистических стран. Почетную гостью встречали милиционеры, студенты и женщины в платках. Она возложила огромный букет цветов к памятнику Чайковскому.

В глубине гостиницы «Пекин» для конкурсантов отвели специальный ресторанный зал. Русские рестораны не рассчитаны на людей нетерпеливых, и этот не был исключением: официант тщательно записывал заказ в своем блокноте и относил его бухгалтеру. Тот записывал данные в свои документы и выдавал квитанцию для кухни. Персонал кухни делал запись в своей бухгалтерской книге, после чего начиналось приготовление еды. Когда блюдо было готово, этот факт фиксировался на листке, который передавался официанту, который нес его к бухгалтеру, который делал новую запись, подтверждающую, что заказанная еда приготовлена, а затем давал письменное разрешение официанту, который шел с ним обратно на кухню и обменивал бумагу на блюдо, которое после этого ему разрешали подавать гостю – правда, не прежде, чем в его записной книжке появится заметка о том, что блюдо, принесенное им ранее, находится на пути к тому, чтобы быть съеденным. Результат: когда гость наконец получал заказанное блюдо, оно часто удивляло его своим великолепным вкусом, но неизменно было совершенно остывшим. К счастью, в меню была икра. Изящная молодая исландская участница Торун Иохансдоттир каждый день отдавала Вану свою порцию икры, которую он с наслаждением уминал[226]226
  Интервью автору книги 3 сентября 2014 года. Она выступала под именем Торун Тригвасон.


[Закрыть]. До пианистки уже доходили слухи, которые распускали о нем другие конкурсанты: «Боже мой, а ты знаешь, что он из Техаса?» В отличие от почти всех остальных конкурсантов Ван никогда раньше не бывал в Европе, что делало его для них еще более странным.

* * *

На следующий день снова шел снег и дул колючий северный ветер. В городе говорили о том, что Хрущев наконец получил полную власть над государственным аппаратом. Булганин, последний оставшийся на своем месте июньский заговорщик, был смещен с поста Председателя Совета Министров и вернулся к своей прежней работе Председателя правления Государственного банка СССР. Теперь Хрущев, как когда-то Сталин, стал и Первым секретарем ЦК Коммунистической партии, и премьером Советского Союза, что давало ему практически диктаторские полномочия. Действуя двумя главными рычагами власти, оказавшимися в его руках, Хрущев возглавил Совет обороны и таким образом стал и главнокомандующим.

Вернувшись в консерваторию, Ван столкнулся с высоким худощавым Лю Шикунем, который занимался на том же этаже, где находился класс Вана. Они узнали друг друга по фотографиям участников в буклете и обменялись рукопожатиями. Ван показал ему свой класс, после чего они немного поиграли друг для друга. Лю начал с шопеновского Полонеза Ля-бемоль мажор, соч. 53. У музыканта был отличный звук, он играл размашисто, быстро и точно. Ван поаплодировал Лю, обнял его и сказал, что техника у него намного лучше, чем его собственная. Затем Ван сыграл «Грезы любви» Листа, и Лю тоже ему аплодировал, думая о странной инфантильности Вана: американец старше его на четыре года, а ведет себя как большой милый ребенок….

После репетиций у Вана оставалось не так много времени, чтобы осматриваться вокруг. В вестибюле главного зала консерватории, выполненном по образцу Пантеона (с той только разницей, что за колоннами прятался гардероб), была развернута выставка, посвященная Чайковскому. Кроме того, там находилась витрина со скрипками, сделанными в СССР, а также киоски по продаже нот, книг и специальных изданий. Конкурс скрипачей уже подходил к концу, когда Ван однажды вечером проскользнул в зал, чтобы послушать музыкантов. Из восьми финалистов шестеро представляли СССР, один был из Румынии и один из США – это была выпускница Джульярдской школы Джойс Флисслер. После последнего выступления участников в субботу 29 марта распространились слухи о том, что победителем объявят родившегося в Киеве Валерия Климова, солиста Московского государственного симфонического оркестра, а Флисслер займет седьмое место. Учителем Климова был великий Давид Ойстрах. Он же был председателем жюри конкурса скрипачей. В жюри входил также скрипач Ефрем Цимбалист, еврей, который родился в России, но переехал в Соединенные Штаты еще до того, как к власти пришли большевики. Один советский композитор стал распространять слухи о том, что Цимбалист категорически не согласился с решением жюри и отказался подписывать протокол и дипломы[227]227
  Михайлов Н.А. Докладная записка Министерства культуры, см. [СССР&С, 51–52]. Михайлов настаивает на том, что это чистейшая клевета.


[Закрыть]. Он также утверждал, что Цимбалист послал выдающейся французской пианистке Маргерит Лонг телеграмму, в которой отговаривал ее от приезда в Москву и участия в работе жюри фортепианного конкурса. Иными словами, на конкурсе начались трения и скандалы.

Ночью температура в Москве составила минус 17 градусов по Цельсию.

В воскресенье в 9:30 утра стартовал Конкурс пианистов. Начался он со встречи членов жюри и конкурсантов. Сразу же возникла некоторая путаница по поводу количества участников – и возникла она по той простой причине, что организаторы не владели реальными данными. Скажем, вместо ожидаемых 29 скрипачей приехали 25, а из 50 пианистов – только 36[228]228
  В буклете с биографиями конкурсантов, который, с очевидностью, был подготовлен за некоторое время до начала конкурса, перечислены 29 скрипачей (24 мужчины и 5 женщин) и 50 пианистов (31 мужчина и 19 женщин). Окончательные данные – 25 и 36 – приведены в докладе министра культуры Н. Михайлова [СССР&С]. Секретарь жюри подтверждает эти данные (Симонов С. О Международном конкурсе пианистов // Советский музыкант. – 1958. – 21 апреля). Утверждение Абрама Чазинса о том, что пианистов было 48, свидетельствует о том, что сами конкурсанты не знали точного числа участников.


[Закрыть]. Среди отсутствовавших было трое американцев: Денвер Олдем, выпускник Джульярдской школы, который учился в Лондоне; Глэдис Стейн, которая училась в Колумбийском университете, а теперь находилась в Вене; Труди Мартин из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе[229]229
  Их ждали до последней минуты; New York Times в номере от 25 марта 1958 года писала, что в Москве соревнуются восемь американцев.


[Закрыть]. Осталось неясным, что их отпугнуло: требуемый репертуар, стоимость проезда или репутация Красной Москвы. Помимо четырех американцев, которые все-таки приехали на конкурс, здесь были соперники из Аргентины, Болгарии, Канады, Китая, Чехословакии, Эквадора, Франции, Венгрии, Израиля, Японии, Мексики, Польши, Португалии, Румынии, СССР и Западной Германии. Шесть участников были освобождены от первого тура, потому что они выигрывали первые места на международных соревнованиях[230]230
  В материале «На международном конкурсе пианистов» (см. выше) секретарь жюри С. Симонов отмечает, что на предварительном этапе было 30 участников. Поллак получил первый приз на малоизвестном Guild Record Festival; Ловенталь завоевал второе место после аргентинки Марты Аргерих (точнее, поделил его с пианистом из Техаса Айвэном Дэвисом) на Международном конкурсе пианистов имени Феруччо Бузони, который состоялся в Больцано в 1957 году. (Третью премию получила Джинин Довиз; за год до этого Джеймс Мэтис пришел третьим, а Айвэн Дэвис – вторым; в 1960 году Мэтис снова принял участие в конкурсе и поднялся на второе место.) От первого тура были также освобождены Роже Бутри (Франция) и Алексей Скавронский (СССР).


[Закрыть]. Среди них были Лев Власенко, Наум Штаркман и, как ни странно, Дэнни Поллак и Джерри Ловенталь, которые не отвечали этому условию. Возможно, они получили допуск сразу во второй тур исходя из предположения о том, что стипендия Фулбрайта сама по себе является свидетельством высоких достижений. Поскольку Советский Союз не признавал Конкурс имени Левентритта, Вану пришлось играть в первом туре. Тридцать конкурсантов тянули жребий (№ 13 отсутствовал), и Вану достался № 15.

Что касается жюри, то оно состояло, пожалуй, из самых грозных судей, которые когда-либо собирались вместе для оценки исполнительского мастерства. Так, наряду с плотным Гилельсом и мрачным Рихтером в жюри входили их учитель Генрих Нейгауз и педагог Владимира Ашкенази Лев Оборин. Дмитрий Кабалевский из России и англичанин сэр Артур Блисс представляли композиторов. В жюри входили также судьи из Австрии, Бельгии, Бразилии, Болгарии, Чехословакии, Франции, Венгрии, Италии, Польши, Румынии и СССР. Все отмечали, что двенадцать судей представляли страны советского блока и лишь пятеро были из других государств[231]231
  От Советского Союза в жюри входили Гилельс, Рихтер, Нейгауз, Оборин и Кабалевский, а также украинский композитор Борис Лятошинский и пианист Павел Серебряков, с которым Олейна Фуши встречалась в Бразилии. Из стран советского блока были болгарский композитор Панчо Владигеров, румынский дирижер Джордже Джорджеску и пианисты Франтишек Максиан (Чехословакия), Лайош Хернади (Венгрия) и Хенрик Штомпка (Польша). Пятью оставшимися судьями были Артур Блисс, бразильский композитор Камарго Гуарниери, бельгийский дирижер Фернан Кинэ, французский пианист Арман де Гонто-Бирон и португальский пианист Жозе Карлуш де Секейра-Коста. Последние двое заменили трех человек, вышедших из жюри уже после того, как материалы конкурса были напечатаны, – Йозефа Маркса (Австрия), Карло Цекки (Италия) и Маргерит Лонг (Франция). Таким образом, в жюри было не 18, а 17 человек.


[Закрыть], причем их тщательно отобрали из разных стран и разных школ, чтобы не допустить сговора.

К этому моменту организаторы решили, что Дэнни Поллак останется среди участников конкурса и будет играть те произведения, которые он подготовил, – с оговоркой, что, если он дойдет до финала, то будет вынужден играть Первый концерт Чайковского. Предполагалось, что Поллак, освобожденный от первого тура, проведет пять дней за разучиванием этого концерта, но другие участники чаще видели его не за роялем, а в коридорах консерватории, где он постоянно обменивался французскими поцелуями со своей новой невестой[232]232
  Норман Шетлер, интервью автору книги.


[Закрыть].

Выступление Вана было намечено на утро среды, 2 апреля, и это дало ему еще несколько драгоценных дней на подготовку. Наплыв новых впечатлений и волнение не помешали ему зайти в отделение международного почтамта и переговорной телефонной станции, развернутое в артистическом фойе главного здания консерватории, и послать телеграмму Розине Левиной, которая в тот вечер давала концерт в Джульярде:

МОЯ ЛЮБОВЬ И МОИ МЫСЛИ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ С ВАМИ ПЕРВОЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ 2 АПРЕЛЯ УТРОМ ДНЕМ РОЖДЕНИЯ НЕОПИСУЕМОЙ РАДОСТИ ВОЛНУЮСЬ[233]233
  Folder 20, Box 2, [RLP].


[Закрыть]

Интерес публики был столь силен, что предварительные туры перенесли из небольшого консерваторского зала в Большой зал, крыша которого возвышалась над главным зданием. Вечером перед выступлением Ван получил время на знакомство с инструментом. Это было около полуночи. Когда он поднимался по широкой и крутой консерваторской лестнице, из зала доносились звуки произведения Рахманинова «Этюды-картины» ми-бемоль минор, соч. 33. Казалось, то был голос самой России[234]234
  Ван много раз вспоминал этот эпизод, подробнее всего – в интервью для газеты «Труд» (Никто не смеет говорить при мне плохо о России // Труд. – 2009. – 18 сентября).


[Закрыть]. Ван вслушивался в эту музыку так, будто слышал ее впервые. Поднявшись наверх, он пересек широкий холл с тяжелыми коврами и заглянул в темный зал. Узкий луч прожектора освещал бюст Мусоргского. Через приоткрытую дверь он мог видеть сцену; за фортепиано сидела Надя Гедда-Нова, французская пианистка русского происхождения. Луч света обрисовывал ее красивую фигуру с поднятыми наверх пышными локонами. Девушку обрамляла огромная арка авансцены. Позади нее, перед трубами огромного органа, стоял большой портрет Чайковского, обрамленный гирляндами цветов. Ниже окон, расположенных под самым потолком, вдоль стены дугой проходила величественная галерея портретов русских и западных композиторов. Бархатные портьеры абрикосового цвета и такие же кресла, лепнина и бронзовые светильники в виде двух труб и лиры завершали картину, делая ее совершенно сказочной.