Текст книги "Подмосковные вечера. История Вана Клиберна. Как человек и его музыка остановили холодную войну"

Ван прислал ответ. Он по-прежнему считал, что ему не стоит ехать в Москву, но в начале ноября он будет в Нью-Йорке, и тогда можно было бы встретиться и обсудить этот вопрос. Несмотря на его нежелание ехать, его начали осаждать воспоминания: Рождество в Шривпорте, книга с изображениями собора Василия Блаженного, рассказы Рилдии Би о Рахманинове и Розины о Московской консерватории, где преподавал Чайковский и где блистали она и Иосиф Левин. Интересно также, что Ван, человек достаточно суеверный, весной ходил к гадалке, и та предсказала ему, что на следующий год он съездит в «аграрную страну» и получит там золотую медаль[186]186
  American Sputnik // Time. – 1958. – April 28.


[Закрыть].

Ван… ходил к гадалке, и та предсказала ему, что на следующий год он съездит в «аграрную страну» и получит там золотую медаль.

В ноябре состоялась его встреча за обедом с Розиной. Они перелистали брошюру, поговорили о требованиях к конкурсантам, взвесили шансы Вана, и постепенно он начал приходить в возбуждение. «Золотая медаль! Золотая медаль!» – повторял он[187]187
  Заметки Розины Левиной для интервью, Box 28, [RLP].


[Закрыть]. Тем не менее пианист все еще был далек от окончательного решения. На этом фоне развернулась агитационная кампания, в ходе которой только Саша Грейнер трижды приглашал его на обед. «Дорогой Ван, – повторял он, – я прошу вас, ну пожалуйста, поезжайте» [VCL, 96]. Юджин Истомин, пианист, который входил в жюри Конкурса имени Левентритта, пригласил его на обед в ресторан Reuben’s, знаменитое заведение на Восточной 58-й улице. Как оказалось, и Грейнер, и Истомин были убеждены в том, что Ван выиграет Московский конкурс. Марк Шубарт, декан Джульярда, начал искать Вану спонсора; как объяснялось в брошюре, Москва оплачивала участникам проживание, обслуживание и обратный авиабилет, но не прилет. Сначала Шубарт обратился в музыкальный комитет программы «People-to-People», которая представляла собой еще одну инициативу Эйзенхауэра, направленную на укрепление международного взаимопонимания. Комитет передал этот запрос в Государственный департамент, откуда пришла информация, что государство выступает за участие американцев в этом мероприятии и не будет накладывать никаких ограничений на поездки, но и никаких средств предоставлять не будет. Шубарт написал Вану об этом решении[188]188
  Письмо от 13 ноября 1957 года, Folder 5, Box 14, [JAD].


[Закрыть], а затем обратился в Программу помощи музыкантам Марты Бёрд Рокфеллер. Администратор программы, бывший радиожурналист Сезар Заэрхингер, ответил, что программа готова предложить поддержку в размере тысячи долларов на одного участника. Шубарт насторожился: ему не хотелось повторения случая, который недавно взволновал весь музыкальный мир США. А случилось вот что: его босс, Билл Шуман, изо всех сил бился за то, чтобы отправить оркестр Джульярда на предстоящую Всемирную выставку в Брюсселе через правительственный фонд, в котором он голосовал как член музыкальной секции. Поэтому вместо того, чтобы предложить выпускников Джульярда программе Рокфеллера, Шубарт поговорил с Дэвидом Уодлингером из Института международного образования (Institute of International Education) и предложил этому Институту сформировать независимый комитет по выбору конкурсантов. В письме он рекомендовал не проводить никаких предварительных испытаний и не предавать детали гласности, так как единственная надежда быть хорошо представленными на конкурсе состоит «в возможности отправить в Москву не студентов, а молодых исполнителей, желательно с хорошим опытом концертов. А такие молодые исполнители, вне всякого сомнения, не пожелают участвовать в конкурсе ради того, чтобы принять участие в следующем конкурсе»[189]189
  Марк Шубарт Дэвиду Уодлингеру, 15 ноября 1957 года, Folder 5, Box 14, [JAD].


[Закрыть].

Институт предсказуемо пригласил Шубарта стать членом этого специального комитета, и 10 декабря оттуда сообщили по телефону Биллу Джадду, что на Московский конкурс будет направлен Ван Клиберн. Джадд запросил официальное письмо[190]190
  Марк Шубарт Биллу Джадду, 10 декабря 1957 года, Folder 5, Box 14, [JAD].


[Закрыть] (по-видимому, для того чтобы было легче освободить Вана от обязательств, которые он принял от его имени), и Шубарт согласился на такой сценарий. Кроме Вана на конкурс был направлен из США еще только один участник – это была выпускница Джульярдской школы скрипачка Джойс Флисслер, которая в то время гастролировала по Южной Америке при поддержке музыкальной секции того же Шумана. Несколько американцев, которые также находились за рубежом, в том числе бывшие одноклассники Вана Дэниел Поллак и Джером Ловенталь, были уведомлены о том, что они могут принять участие в конкурсе за свой счет. Иными словами, других талантливых музыкантов, готовых принять участие в Московском конкурсе, в Америке не нашлось [SH],

Впрочем, Ван, который сейчас более, чем когда-либо, нуждался в деньгах, заявил Шубарту, что деньги ему не нужны. «Берите, – настаивал на своем Шубарт. – С ума сошли? Отказываться от денег…» [VC, 94] Ван все еще колебался, но на всякий случай решил начать готовиться к конкурсу. Для этого нужно было выучить огромное число сочинений, и, хотя некоторые из них он уже освоил, многие были ему неизвестны. Так, если в первом туре нужно было играть Баха, Моцарта, Шопена, Листа, а также Скрябина, Рахманинова и Чайковского, то во втором туре программа почти полностью состояла из произведений русских и советских композиторов, которые были мало известны на Западе. Для полуфиналов нужно было выбрать прелюдию и фугу из произведений Танеева, Чайковского, Чайковского (в обработке Катуара) или Шостаковича; четыре пьесы на выбор из сонат русских и советских композиторов Александрова, Балакирева, Глазунова, Кабалевского, Мясковского, Метнера, Прокофьева, Рахманинова, Скрябина, Шостаковича или Мусоргского («Картинки с выставки»); часть сонат Чайковского Соль мажор или до-диез минор; наконец, произведение современного композитора, предпочтительно земляка кандидата. В финале, если он до него дойдет, требовалось исполнить концерт Чайковского, специально написанное произведение советского композитора, которое будет разослано за два месяца до начала конкурса, а также еще один концерт по выбору конкурсанта. Ни у кого не было никаких сомнений в том, что Ван выберет Первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром, но в качестве другого концерта, он выбрал, пожалуй, самое трудное произведение для фортепиано – по-восточному богато орнаментированный Третий концерт Рахманинова. Это произведение Ван впервые услышал в 15 лет на пластинке – пьесу, которая была известна своими техническими проблемами и вселяла страх во многих пианистов, исполнял сам Рахманинов. Рилдия Би нашла для Вана ноты этого произведения, и он везде возил их с собой, но разучивать концерт начал только в 1954 году[191]191
  В номере Washington Times от 21 августа 1994 года цитируются слова Вана: «Я начал изучать его в 1953 году, когда мне было 17 лет, без ведома госпожи Левиной». Но 17 лет Вану исполнилось в июле 1951 года! В той же статье указывается, что он впервые исполнил это произведение «тем же летом с дирижером Уолтером Хендлом на фестивале в Чатоква, штат Нью-Йорк». Известно, что Ван играл Концерт си-бемоль минор Чайковского с оркестром Чатоквы 9 августа 1953 года, а Третий концерт Рахманинова – летом 1954 года. Скорее всего, он начал работать над произведением Рахманинова в начале 1954 года, когда ему было девятнадцать, а впервые исполнил его летом, когда ему было двадцать лет.


[Закрыть]. Ничего не сказав Розине, он начал с того, что мурлыкал и пел по нотам, как учила его мать. Это был смелый и опасный выбор.

Обычно по воскресеньям Розина отдыхала и ездила на природу, но теперь она отказалась от выходных. «Сейчас я не буду брать с тебя плату. Заплатишь потом, когда победишь в Москве», – говорила она, и в этой шутке была только доля шутки [192]192
  Мартин Канин, интервью автору книги. Фиорелла Миотто, экономка и помощница Розины по дому, позже вышла замуж за Мартина Канина, который помогал Розине с 1959 по 1976 год.


[Закрыть]. Они работали вместе по три, иногда четыре или даже пять часов[193]193
  Jeaneane Dowis. Rosina: A Memoir // The American Scholar. – 1996. – 65, no. 3. – P. 373.


[Закрыть]. «У нас есть только три месяца на подготовку, – говорила она ему в самом начале. – Поэтому для тебя не должно существовать ничего, кроме занятий [VCL, 97]. Пять дней в неделю ни с кем не встречаться, никуда не ходить и ложиться спать в одиннадцать вечера. Помни русскую поговорку: “Без труда не вытащишь и рыбку из пруда!”»[194]194
  “Ваня” Клиберн: Популярное не значит хорошее // Аргументы и факты. – 2004. – № 39. – 29 сентября. В том же интервью Ван говорит, что Розина «заставляла» его играть по 9-10 часов в день.


[Закрыть] Когда Ван решил, что все же поедет в Москву, его амбиции вспыхнули с новой силой, и он занимался по десять часов в день. При этом он до последнего отрицал, что решил ехать.

К заявке прилагалась инструкция, в которой подчеркивалось, что документы должны дойти до Москвы не позднее 31 декабря. Уезжая в Калифорнию, чтобы провести Рождество со своими детьми, Розина убедила Вана, что документы нужно отправить завтра. Конечно, это можно было сделать и позже, рассуждала она, но если он задержит их еще дольше, то их большая подготовительная работа пойдет насмарку. Уже были напечатаны необходимые сведения о его образовании, наградах и исполняемых произведениях, но в последнюю минуту Ван задергался, вычеркнул три пьесы и вписал вместо них три другие. В соответствии с инструкцией он положил в письмо три фотографии размером 6x9 сантиметров, заверенную копию своего диплома Джульярдской школы, а также копию своего свидетельства о рождении, к которому прилагались отпечатки младенческих ручек и ножек. После этого он бросился на почту. Там выяснилось, что даже если направить документы экспресс-почтой, то невозможно гарантировать, что пакет попадет в Москву вовремя – ведь было время каникул. Тем не менее Ван отправил пакет, а вслед за ним послал телеграмму Шостаковичу:

ТОЛЬКО ЧТО ВЕЧЕРОМ ДВЕНАДЦАТОГО ДЕКАБРЯ ПОСЛАЛ ЗАЯВКУ ПОЧТОЙ НАДЕЮСЬ ДОЙДЕТ ВОВРЕМЯ[195]195
  Эта и последующие телеграммы и письма, которыми обменивались Ван и Шостакович, а также заявка Вана хранятся в фондах Музея музыкальной культуры имени М. И. Глинки (214, № 20, [СМ]).


[Закрыть]

Несколько дней спустя Ван выехал из города, чтобы дать два концерта в маленьких городках штатов Огайо и Мичиган. Уже к началу первого выступления его лихорадило, но он тем не менее отыграл оба концерта. По возвращении в Нью-Йорк лихорадка усилилась. Зайдя в продуктовый магазин, он упал в обморок. Врач поставил диагноз «вирусный грипп» (по другим данным – колит) и предписал постельный режим[196]196
  The All-American Virtuoso // Time. – 1958. – May 19.


[Закрыть]. Несомненно, ухудшению состояния здоровья музыканта способствовали месяцы постоянной тревоги.

И вряд ли Ван быстро восстановил свои силы, если бы узнал, что один его иностранный конкурсант уже прибыл в Москву и занимается еще более целеустремленно, чем он сам.

* * *

Как и Ван, Лю Шикунь начал учиться играть на фортепиано в три года. Выбора в этом вопросе у него было еще меньше, чем у Вана: отец-бизнесмен, который когда-то занимался вокалом, намеревался сделать из него успешного исполнителя классической музыки. Он усаживал сына к себе на колени и заставлял его напевать и запоминать каждую часть исполняемого произведения. К шести годам Лю уже играл концерты Моцарта в своем родном городе Тяньцзине, открытом порту неподалеку от Пекина, который тогда находился под японской оккупацией. В десять лет, в год, когда китайские коммунисты победили в гражданской войне, он занял первое место на Общенациональном конкурсе пианистов. Лю поступил в консерваторию и совершенствовался настолько быстро, что уже в семнадцать лет представлял Китай на престижном Конкурсе пианистов имени Листа в Будапеште. «Политически подкованный» Лю, взрослевший в период холодной войны и столкновения идеологий, был убежден в том, что результаты конкурса в Будапеште были предопределены – первый приз достался советскому пианисту Льву Власенко, а сам Лю занял третье место[197]197
  Изложение истории Лю Шикуня основано главным образом на моих интервью с ним (12 и 14 марта 2015 года). Лю утверждает, что в Будапеште он с самого начала был любимцем публики и что оргкомитет в виде извинений сделал ему драгоценный подарок – прядь волос Листа из его музея. Но политические течения переплетаются так, что их трудно распутать. Так или иначе, нужно принимать во внимание, что Венгрия в то время определенно стояла на пороге антисоветской революции.


[Закрыть]. Дело в том, что в том же 1956 году отношения между Китаем и странами советского блока резко испортились, когда Мао гневно осудил «секретный доклад» Хрущева и обвинил его в ревизионизме.

Худощавому юноше ростом под 188 сантиметров с короткой стрижкой в очках с толстыми стеклами оставалось еще четыре месяца до девятнадцати, когда Министерство культуры Китайской Народной Республики приняло решение направить Лю на Конкурс имени Чайковского. На этот раз власть не оставляла одаренному музыканту, к тому же выступавшему под маоистским лозунгом о «красных талантах», никаких шансов на поражение. Поддерживать Лю была призвана пианистка Гу Шен-ин, субтильная дочь предпринимателя, который находился в тюрьме по обвинению в шпионаже, предъявленному ему во время кампании, развернутой Мао против «контрреволюционеров». В ноябре оба исполнителя были направлены в Москву на подготовку. Лю был прикреплен к Самуилу Фейнбергу, опытному педагогу и соруководителю фортепианного факультета Московской консерватории. Вскоре Фейнберг с тревогой обнаружил, что Лю не знал практически ничего из того, что требовалось играть на конкурсе.

Китайскому пианисту предоставили большой номер в гостинице «Центральная» – с роялем, толстыми стенами и обычным для Москвы двойным остеклением окон для защиты от сильных холодов. Чтобы впустую не тратить время на питание, конкурсант закупил несколько сумок хлеба, масла, колбасы и сыра, мысленно поблагодарил старого повара своей семьи за то, что тот приучил его желудок к западной кухне, и положил продукты между рамами. Проголодавшись, он совершал набег на свои запасы, а потом пил воду из-под крана и продолжал заниматься по 11–12 часов подряд. Четыре месяца он жил такой жизнью, ничего не видя в Москве, кроме зданий на маршруте между гостиницей и консерваторией, между которыми было десять минут ходьбы.

Министерство культуры СССР попало в затруднительное положение… В стране оказалось трудно найти квалифицированных пианистов…

В детстве отец часто бил мальчика, когда тот пытался увильнуть от учебы, и потому всю свою жизнь он люто ненавидел занятия. Но у него не было выбора; за ним пристально наблюдали китайские власти, и Лю знал, что конкуренция будет жестокой. Понимание этого особенно обострилось, когда среди участников он неожиданно обнаружил имя Льва Власенко – его кошмара по Будапешту.

Дата начала Конкурса имени Чайковского быстро приближалась, и Министерство культуры СССР попало в затруднительное положение. Как ни странно, в стране оказалось трудно найти квалифицированных пианистов, готовых принять в нем участие.

Советские музыканты имели высокие показатели на конкурсах не в последнюю очередь потому, что претенденты проходили жесткий централизованный отбор. Когда же речь зашла о первом Международном конкурсе на родной земле, то процесс отбора стал не просто жестким, а предельно жестким. Общесоюзный отборочный марафон[198]198
  Этот процесс описан Н. Михайловым в материале «Министерство культуры СССР о результатах Международного конкурса пианистов и скрипачей имени П. И. Чайковского» от 22 апреля 1958 года, [СССР&С, 55].


[Закрыть] определил семьдесят претендентов – это были музыканты из консерваторий Баку, Еревана, Горького, Киева, Кишинева, Ленинграда, Львова, Москвы, Новосибирска, Одессы, Риги и Вильнюса[199]199
  Blair Betty. The Era of Van Cliburn // Azerbaijan International. – 1995. – Fall, http://www.azer.com/aiweb/categories/magazine/33_foi-der/33_articles/33_vancliburn.html.


[Закрыть]. Все участники прошли через отборочные соревнования, полуфиналы и финалы, в которых и были определены претенденты для участия в главном музыкальном событии. После этого осталось девять скрипачей и девять пианистов, причем все они, кроме одного, были из Московской и Ленинградской консерваторий, что дало властям хороший повод для анализа состояния музыкального образования в регионах страны. Тем не менее в Минкульте были далеко не убеждены в том, что нашли заведомого победителя. Проблема, как оказалось, состояла в том, что доминирование советских участников на конкурсном поле порождало у них своего рода усталость от соревнований. Наотрез отказались тратить месяцы на подготовку к состязанию несколько музыкантов из поколения двадцатилетних, которые уже стали призерами международных конкурсов и теперь продолжали блестящую карьеру. Среди них были скрипачи Игорь Безродный, Рафаил Соболевский и Эдуард Грач, пианисты Евгений Малинин, Дмитрий Башкиров и Лазарь Берман. Чиновники обратились к Владимиру Ашкенази[200]200
  Когда я 3 сентября 2014 года брал интервью у Владимира Ашкенази, он сказал, что не помнит такого эпизода, однако его отказ зафиксирован в докладной записке Михайлова [СССР&С]. После сенсационной победы Вана некоторые из участников пожалели о своем отказе. Скрипач Эдуард Грач участвовал во Втором конкурсе имени Чайковского в 1962 году и занял пятое место.


[Закрыть], которому было всего двадцать лет и который за два года до этого выиграл престижный Конкурс имени королевы Елизаветы в Бельгии, ненамного опередив одноклассника Вана Джона Браунинга. Но Ашкенази тоже отказался, и тогда они вспомнили о Льве Власенко[201]201
  Изложение основано на моем интервью с Эллой, вдовой Льва Власенко, которое я взял у нее в Москве 10 августа 2014 года, а также на воспоминаниях о пианисте и его коллегах, приведенных в двух книгах: Lev Vlassenko: Articles, Reminiscences, Interviews. – Brisbane: Allstate Printing and Graphics, 2009; Лев Власенко: Грани личности. – М.: Музыка, 2013.


[Закрыть].

Мечта футбольного тренера, хорошо сложенный атлет, обладавший бравой выправкой, густыми бровями и бетховенской шевелюрой, Власенко по возрасту – ему было двадцать девять – приближался к верхнему пределу, установленному для участников конкурса. Этого фаната физических упражнений, который часто стоял на голове и не видел ничего странного в купании в проруби в замерзшей Москве-реке, консерваторские наградили прозвищем Железный Лев, в котором звучало не только восхищение. Власенко был уже ассистентом профессора Московской консерватории и мало что мог получить от участия в очередном конкурсе, тем более что у него еще были свежи воспоминания о той злобе, с которой группа венгерских студентов в Будапеште начинала свистеть каждый раз, когда на сцену выходил советский участник[202]202
  Тамаш Вашари (Tamäs Vasary), интервью автору книги, 13 июня 2014 года. В накаленной политической атмосфере Вашари стал фаворитом гонки, что было совсем не в его характере.


[Закрыть]. К тому же Власенко никогда не играл концерт Чайковского, и у него не было особого желания делать это сейчас. Тем не менее «наверху» продолжали настаивать, и, хотя Власенко не был партийной марионеткой, осторожность взяла в нем верх, и он согласился на участие в конкурсе.

Между тем наступил январь, и времени на подготовку оставалось очень мало. По бюрократическим причинам Лев Власенко и его жена Элла, оба родившиеся в Тбилиси, не имели права на прописку в Москве и потому жили за северными пределами города, занимая половину ярко-зеленого дачного домика, купленную родителями Льва. Здесь приходилось пользоваться туалетом на улице, носить воду из колодца в саду и греться у печки, которую им помогала растапливать пожилая соседка. Впрочем, и эти полдачи представляли собой заметный шаг вперед по сравнению с первыми двумя курсами консерватории, когда студент снимал угол в комнате и спал в кресле. Инструмента в доме не было, поэтому Лев каждый день просыпался рано утром и отправлялся в консерваторию, куда даже в середине зимы он прибывал в семь часов утра, чтобы попрактиковаться до начала занятий. Этой зимой снега насыпало особенно много, так что с дачи было сложно выбраться, но, к счастью, власти в преддверии важного события приняли специальные меры. Сначала советских участников перевезли в Дом творчества Союза композиторов в Рузе, тихий поселок из маленьких дач в паре часов езды от Москвы, где Власенко за две недели разучил концерт Чайковского. Затем музыканты перебрались поближе к городу, в Малаховку, старинный дачный поселок, в котором когда-то жили Чехов и Горький. Гараж в малаховском Доме отдыха был превращен в репетиционный зал: здесь поставили два концертных рояля (один из них – Steinway). День за днем, как шахтер Стаханов в забое, Власенко врубался в репертуар, стараясь дойти до нужного темпа и не пропустить ни одной ноты. Концентрация была так велика, что ему приходилось делать перерывы в занятиях через каждый час. Благодаря поддержке своего старого преподавателя, знаменитого Якова Флиера, уверенность Власенко в себе заметно выросла. Это было тем более хорошо, что Железный Лев имел один роковой недостаток, который делал его поведение непредсказуемым. Иногда перед выступлением он так нервничал, что перенапрягался и играл со слишком острыми акцентами и утрированными «форте»; случались у него и провалы в памяти. Ясно, что все это вряд ли помогало исполнителю, на плечи которого давил престиж Советского государства и социалистического лагеря в целом.

Власенко обожал получать новые знания и по вечерам посещал в Москве курсы Института иностранных языков. Благодаря этим занятиям он научился бегло читать по-английски и незадолго до начала конкурса наткнулся на несколько хвалебных статей о Ване Клиберне, которые его очень удивили. Длинные официальные сообщения для прессы привлекали внимание будущих зрителей к таким талантливым иностранным участникам, как Роже Бутри и Анни Маршан из Франции или выпускники Джульярдской школы Дэниел Поллак и Джером Левенталь. Но в них не было ни слова о Ване Клиберне. Когда Власенко принес эти статьи в оргкомитет конкурса, ему сказали, что все это совершенно ничего не значит и представляет собой обычную американскую шумиху.

Но Власенко так не показалось. Пожалуй, он был единственным из всех советских участников и членов жюри, кто стал подозревать, что им готовятся бросить вызов.

Все иностранцы говорили о том, что они рады приехать в Советский Союз, что любят эту страну…

Новость о проведении Первого Международного конкурса имени Чайковского взбудоражила весь Советский Союз. Повсюду звучали имена Шостаковича, Гилельса и Рихтера. Жители страны слушали цикл радиопередач «Навстречу Конкурсу имени П. И. Чайковского», в которых их знакомили с участниками и записями произведений, объясняли, как будет проходить конкурс, и приводили интервью с ведущими советскими музыкантами, которые выражали надежду на успех состязания. Газеты «Правда» и «Известия» посвящали целые полосы предстоящему большому событию, приводили биографии конкурсантов с их фотографиями: пятнадцать в один день, пятнадцать – на следующий. Москвичи, собиравшиеся на улицах у газетных стендов, разбирали детали биографий с точки зрения политического смысла. Симпатию к советским участникам, как правило, привлекали упоминания о том, что они родились в больших семьях в бедных районах, например в Дагестане. Австралийский скрипач привлек к себе внимание другого рода, похваставшись, что везет с собой инструмент Страдивари. Все иностранцы говорили о том, что они рады приехать в Советский Союз, что любят эту страну и восхищаются музыкой Чайковского. Для читателей, привыкших к сообщениям о возможной империалистической агрессии, в этих статьях содержалось определенное интригующее начало. Состояло оно не в том, что некоторые жители Запада хотели приехать в СССР, а в том, что власти разрешили рассказать об этом.

* * *

Вернувшись в середине января в Нью-Йорк, Розина обнаружила, что Ван переболел гриппом. «О, слава богу, вы вернулись! – закричал Ван, услышав в телефонной трубке ее голос. – Я хочу вас видеть, прямо сейчас приеду и расскажу, что со мной случилось!» Через несколько минут он действительно появился в ее дверях, более бледный и стройный, чем обычно, сбросил пальто, на котором всегда не хватало пуговиц, и рухнул в кресло. Из-за болезни он потерял три драгоценные недели, но замечательный врач быстро поставил его на ноги, действуя по схеме «витамины, микстуры, сырые яйца и шесть пакетиков желатина Knox в день» [VCL, 98–99]. К тому же врач, который работал с американскими олимпийцами, лечил Вана на условиях «не выздоровел – не платишь». Вскоре пациент почувствовал себя лучше…

Розина тоже попробовала желатин и обнаружила, что он действительно заряжает энергией. Ван возобновил свои ежедневные занятия и воскресные сессии, для которых он иногда приходил играть в Джульярдскую школу. Между тем пришла телеграмма из Москвы, в которой говорилось, что композиция «Рондо» Дмитрия Кабалевского, специально написанная для финала конкурса, будет отправлена в его адрес авиапочтой. Телеграмма была подписана Шостаковичем. Уже 5 февраля от Шостаковича пришло письмо, которое начиналось словами «Dear Mr. Van Kleeburn!». По-видимому, кто-то транскрибировал фамилию Cliburn по-русски, а затем кто-то другой с искажением «перевел» ее обратно. В письме подтверждалось участие Вана в конкурсе пианистов, давалась подробная информация о сроках и способах получения визы, а также содержались просьбы прислать краткую биографию и сообщить маршрут следования для встречи в аэропорту. К письму были приложены ноты композиции «Рондо».

Судя по дате, письмо было отправлено 18 января и добиралось до адресата две с половиной недели. Не теряя времени, Ван немедленно сел за рояль и за несколько дней разучил новое произведение. 12 февраля он в своем ответе подтвердил получение нот и начал мучительный выбор других пьес. Шостакович был поставлен перед дилеммой:

«Вопрос ставится так: можно ли “Кампанеллу” Листа считать этюдом? Или вы предпочитаете один из его “Трансцендентных этюдов”? Кроме того, могу ли я включить – или, в зависимости от обстоятельств, заменить – в предварительной программе второго тура Фантазию фа минор Шопена или Двенадцатую венгерскую рапсодию Листа на Сонату си минор Шопена? Или я должен играть все три эти композиции? Конечно, я по-прежнему планирую исполнить Сонату Бетховена соч. 57 и Вариации Брамса на тему Генделя».

В завершение Клиберн поздравил советского композитора с большим успехом в Ленинграде его Одиннадцатой симфонии, о котором, как объяснил Ван, он узнал из журнала USSR, и выразил горячее желание встретиться с ним и членами организационного комитета.

За этим последовал активный обмен телеграммами:

ВОЗМОЖНОСТЬ ИСПОЛНЕНИЯ КАМПАНЕЛЛЫ ЛИСТА ДВЕНАДЦАТОЙ ВЕНГЕРСКОЙ РАПСОДИИ И ФАНТАЗИИ ФА МИНОР ШОПЕНА ВМЕСТО СОНАТЫ СИ МИНОР ШОПЕНА ПРЕДУСМОТРЕНА ВАШЕЙ ВТОРОЙ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ПРОГРАММОЙ

УВАЖЕНИЕМ

ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ КОМИТЕТ

ШОСТАКОВИЧ

БОЛЬШОЕ СПАСИБО ВАШУ ТЕЛЕГРАММУ БУДУ БЛАГОДАРЕН ПОВТОРНОЕ ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ВО ИЗБЕЖАНИЕ ОШИБОК ВКЛЮЧЕНИЯ СОНАТЫ АППАССИОНАТА БЕТХОВЕНА СОНАТЫ ПРОКОФЬЕВА ФАНТАЗИИ ФА МИНОР И ДВЕНАДЦАТОЙ ВЕНГЕРСКОЙ РАПСОДИИ ЛИСТА ВТОРУЮ ПРЕДВАРИТЕЛЬНУЮ ПРОГРАММУ

НАИЛУЧШИМИ ПОЖЕЛАНИЯМИ

ВАН КЛИБЕРН

Следующая телеграмма пришла на французском и в переводе гласила:

ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ КОМИТЕТ КОНКУРСА ЧАЙКОВСКОГО СОГЛАСОВАЛ ПРОГРАММУ ВАШЕГО ВЫСТУПЛЕНИЯ И ПРОСИТ СООБЩИТЬ МАРШРУТ И ТОЧНУЮ ДАТУ ВАШЕГО ПРИБЫТИЯ МОСКВУ

УВАЖЕНИЕМ

ШОСТАКОВИЧ

Чувствуется, что московские переводчики с английского и на английский были явно перегружены… С другой стороны, наверное, участвовать в конкурсе стало важно уже потому, что давало возможность переписываться с величайшим композитором эпохи…

По рекомендации Марка Шубарта Ван обратился в турбюро Cosmos travel, расположенное на Западной 45-й улице. Господин Рейнер из офиса этой компании, который вел переговоры о контрактах с Советским Союзом, как оказалось, тоже получил письмо от Шостаковича – правда, в его случае мастер обращался за советом о том, как лучше популяризировать Московский конкурс (в результате сообщение о нем опубликовала газета New York Times). Рейнер забронировал для Вана билет на рейс SAS 912 через Копенгаген с вылетом 24-го, но потом Ван передумал и решил лететь рейсом Air France через Париж в Прагу, несмотря на то что прибывал на день раньше. Он нервничал, поскольку впервые отправлялся без сопровождения в такую длительную поездку, и потому начал обхаживать знакомых, которые согласились бы полететь с ним. Сначала он попытался уговорить Розину, но у нее были занятия. Потом он поговорил с Сашей Грейнером, но тот должен был работать. Наконец, он попытался убедить поехать с ним Розали Левентритт, но та в своей обычной безапелляционной манере заявила Вану, что ему лучше ехать в одиночку. Если ты встанешь на свои ноги, сказала она, то это будет лучший опыт в твоей жизни.

К счастью, ситуация разрешилась следующим образом: Марка Шубарта вызвали в Вашингтон, в Государственный департамент [VC, 96–97]. Таким образом, декан Джульярда очутился в штаб-квартире Госдепартамента в районе Фогги Bottom, в пустой комнате, по-видимому, предназначенной для проведения интервью. Через некоторое время в комнату зашел сотрудник, который начал туманно рассказывать, что день делится на три периода, а мероприятия, которые занимают больше одного дня, должны проводиться во втором периоде. В конце концов Шубарт сообразил, чего от него хотят: Государственному департаменту нужен был наблюдатель, готовый поехать на конкурс в Москву и по его окончании предоставить в Госдеп отчет, что, по словам сотрудника, являлось стандартной бюрократической практикой, призванной оправдать расходы на командировку.

Ван собрал три потертых чемодана. Один из них был набит банками с витаминами и упаковками желатина Knox, к которым прилагались подробные инструкции врача – лекаря «олимпийцев», чей гонорар теперь зависел от успеха Вана (пока что денег доктор не видел). Оставалось только получить визу. Ван начал докучать этим вопросом Рейнеру; тот объяснил, что бизнес с Советами требует особого терпения. В конце концов, когда Ван в очередной раз пришел спросить, как продвигается дело, Рейнер сказал: «Ну ладно… Сделаем так… Я знаком с директором “Интуриста”, позвоню ему в Москву и спрошу, может ли он помочь» [VCL, 100]. Директор «Интуриста» оказался членом оргкомитета конкурса, и 22 марта, в последний день пребывания Вана в Нью-Йорке, виза наконец пришла. Cosmos travel тут же отправил Шостаковичу письмо, в котором сообщал, что его клиент «господин Харви Лейвен Клиберн младший» скоро прибудет в Москву, чтобы «принять участие в Конкурсе скрипачей». Несмотря на то что Рейнер имел тесные связи с Россией, Ван решил подстраховаться и послал в Москву собственную телеграмму, в которой хотел сообщить, что прибудет самолетом компании Czech Airlines Прага – Москва, номер рейса ОК502. По пути эта информация немного исказилась и пришла к адресату в следующем виде:

ПРИБЫВАЮ ОКЕЙ 502 ДВЕНАДЦАТОГО МАРТА ВАНКЛИБЕРН

Вечером состоялось последнее выступление Клиберна перед вылетом: это был концерт, который он дал в апартаментах Левентриттов на Парк-авеню перед тридцатью любимыми студентами Розины и богатыми друзьями Розали. Концерт начался в восемь часов, после того как гостям подали индейку и шампанское. Ван сыграл весь репертуар, подготовленный для Московского конкурса. Под руками музыканта Steinway звучал в привычном стиле, то есть великолепно. Каждая пьеса была «отполирована» до такой степени, что ее детали сияли, а сама игра Клиберна стала еще более свободной и еще более поэтичной, чем раньше. Все присутствующие поняли, что они являются свидетелями чего-то совершенно исключительного, а когда в полночь Ван закончил свой концерт, оказалось, что зрители устали куда больше, чем он. «Миссис Левентритт произнесла изящную маленькую прощальную речь, – вспоминал Марк Шубарт, – после чего Ван, без всякого побуждения со стороны абсолютно выжатой аудитории, еще целый час играл на бис. За всю жизнь я никогда так не уставал» [SH].

Перед самым отъездом он зашел к Папиным и очень просто и буднично объявил: «Я еду выигрывать»

Таким образом, отправляясь на суд жюри Московского конкурса, Ван был во всеоружии, хотя и продолжал говорить, что собирается в Москву только для того, чтобы посмотреть на собор Василия Блаженного и на Кремль – достопримечательности, которые поразили его в детстве. Даже если это когда-то и было бы правдой, то в этот раз уже точно ею не было. За несколько дней до концерта он слетал домой. «У него был деловой настрой, – вспоминал позже Харви. – Однажды вечером он сказал мне, что едет побеждать. Русским понравится мой стиль, сказал он»[203]203
  Friedlander Sid. Не Played the Piano and the World Was His // New York Post. – 1958. – May 16.


[Закрыть]. Перед самым отъездом он зашел к Папиным и очень просто и буднично объявил: «Я еду выигрывать» [SH]. Иными словами, он заново и очень вовремя обрел уверенность в себе, так нужную исполнителю уверенность в том, что никто другой не сможет сыграть так, как ты. Эти «другие» могут обладать лучшей техникой извлечения звука, иметь более обширный репертуар, больший опыт и т. п., но они не смогут «пропеть» музыкальную фразу так, как это можешь сделать ты, не смогут найти такой тонкий оттенок звука. Это очень важно – иметь в глубине души уверенность в том, что ты способен исполнить произведение чуть-чуть лучше других.

На следующий день Ван прибыл в нью-йоркский аэропорт Айдлуайлд (после 1963 года переименован в аэропорт имени Джона Кеннеди. – Примеч. ред.), где на взлетно-посадочной полосе уже работали на холостом ходу двигатели самолета Lockheed Starliner с характерным «тройным» хвостовым оперением. Пока Ван молился о том, чтобы полет прошел благополучно (в то время только в аэропорту Нью-Йорка случалось по нескольку аварий в год), самолет взлетел и через Бостон направился в Париж. Добравшись до парижского аэропорта Орли, Ван отправил домой письмо, которое он написал за время пятнадцатичасового перелета, и послал последнюю телеграмму Шостаковичу: