Текст книги "Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось"

– Ничего. Лия такая смелая. Она пошла в штаб и все рассказала о наших ценностях.

– Лия! Я же твоя мать! Ты не можешь так поступать! Это мое дело! С тобой все хорошо?

– Не волнуйся, мама. Им нужны только богатые.

– Мерзкие люди, – покачала головой мама. – Я рада, что с тобой все хорошо, Лия, но больше никогда так не делай. Никогда!

– Не буду, мама.

Наблюдая за мамой, я стала лучше понимать, как сильно она нас любит. Ради нас она жертвовала всем. Каждый день она из сил выбивалась, чтобы сделать для нас хоть что-то хорошее, хотя ей приходилось все делать в одиночку. Я знала, что она, не колеблясь, отдаст за нас свою жизнь. Она всегда пыталась скрыть от нас свои страдания, но не хотела, чтобы мы скрывали что-то от нее.

– Мы справимся с этим, – сказала мама. – С вами, девочки, все будет хорошо.

Тут появились солдаты, и момент семейной близости прервался.

Глава 6

Готово сердце мое, Боже;

буду петь и воспевать во славе моей.

Псалтирь 107:2

Красна. 1935. Мне девять лет.

Утром в день школьного праздника я проснулась очень рано, хотела побыстрее сбегать за молоком. Мама велела мне посмотреть, как господин Балан доит корову, а потом принести домой бутылку молока. Я положила оставленные мамой монетки в карман и медленно пошла к дому господина Балана. Было очень рано, поэтому бежать, как обычно, мне не пришлось.

Я постучала в маленькую деревянную дверку, и господин Балан открыл.

– Здравствуйте, девушка, – от плиты поздоровалась со мной госпожа Балан, толстая, рыхлая женщина с такой же жирной и рыхлой улыбкой. Господин же Балан был худ и мрачен.

– Доброе утро, госпожа Балан.

– Мы увидим тебя на празднике сегодня?

– Да, буду танцевать и читать стихотворение – я долго его учила и надеюсь не сбиться.

– Конечно, ты не собьешься. Мы обязательно придем тебя послушать. Твоя мама не придет? Ей нужно работать?

– Да, она работает.

Я не расстраивалась, что мама не сможет прийти – в душе понимала, что ей нужно работать, чтобы нам было что есть. И работать ей приходилось гораздо больше, чем другим матерям.

– Что ж, по крайней мере, ей не придется впустую тратить время, – проворчал господин Балан.

– Не говори глупостей, Хендрик! – Госпожа Балан повернулась ко мне. – Он уже давным-давно отметил праздник в календаре и дождаться его не может. Он притворяется, что у него нет времени, но обязательно пойдет вместе со мной. Ну хорошо, не будем заставлять тебя ждать. Иди и дои эту корову!

Мы с господином Баланом вышли на задний двор. Корова стояла в коровнике. Нас окружили петухи и куры.

– Цыц! – прикрикнул на них господин Балан. – Цыц, вы все!

– Муууу! – откликнулась ему корова.

Я хихикнула.

Господин Балан поставил рядом с коровой трехногую табуретку, сел, ухватился за соски и принялся ловко доить. Молоко лилось в ведро. Потом он перелил молоко в стеклянную бутылку и протянул мне, а сам продолжил доить.

– Спасибо, господин Балан! Сегодня молоко такое густое – чистые сливки!

– Иди уж, – пробормотал он, но я знала, что он страшно гордится своей коровой.

Монетки я оставила на столе возле коровника.

Домой я шла осторожно, чтобы не пролить молоко и не уронить бутылку. Было теплое весеннее утро. Солнце уже начало пригревать, и все вокруг оживало. Мне пришлось сдерживаться, чтобы не начать танцевать. Мама не любила, когда я танцевала на улице. Я не должна была пролить ни капли молока: меньше молока – меньше сыра.

После завтрака мы с Лией побежали в школу – нам не хотелось опоздать на праздник. Мы прошли прямо в зал. Когда мы проходили мимо классов, сердце у меня замирало. Никакой математики! Никакого правописания! Никакой грамматики!

Учителя встречали у входа в зал. Все были красиво одеты и накрашены. Даже суровая госпожа Федер сегодня была хороша собой.

– Девочки, мальчики, проходите за кулисы, – направляли они нас. – Ищите свои места. Ищите свои группы. Мы принесем ваши костюмы.

Наконец, настало время выступления! Я должна была прочитать стихотворение самой первой – несколько недель учила слова и теперь молилась, чтобы ничего не забыть и не опозорить школу. Но вот черный занавес распахнулся, я заморгала и сощурилась от яркого света, но тут же увидела, что весь зал заполнен людьми.

Я выступила вперед, открыла рот, и слова полились сплошным потоком, четкие и ясные. Они метались вправо и влево, как поток, следующий по речному руслу, изливались все быстрее и быстрее. Они хлестали, словно на порогах, а потом стихали, словно маленькие волны перед ущельем. У меня перехватило дух, чуть не остановилась, но слова снова полились настоящим водопадом. Я говорила о коммунизме, о равенстве для всех. Когда я умолкла, слушатели разразились громовыми аплодисментами. Я вздохнула с гордостью и облегчением.

Начался спектакль, а мы, группа танцоров, ждали за сценой. Старались говорить шепотом, но, услышав, как девочка на сцене сбилась с текста, не смогли сдержать смеха. Госпожа Фельдер пришла за кулисы, чтобы нас успокоить.

И вот настало время танцев. Мы цепочкой вышли на сцену. Музыканты заиграли, и я ощутила музыку всем своим телом. Голоса скрипок поднимали, окутывали и кружили меня в волшебном ярком свете. Слушатели исчезли, мелодия скрипок и цимбал ускорилась, и я взорвалась. Подняв руки, высоко прыгнула и полетела. Я жила танцем, поставила на носок одну ногу, потом другую, закружилась – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока все вокруг меня не слилось в сплошной туман. Но меня это не волновало, потому что танцевала всей душой. Поднимала руки над головой, потом опускалась на пол, прыгала снова и не могла остановиться. Зрители захлопали, и внезапно я почувствовала свое единение с ними, уже не понимала, где кончаются они и начинаюсь я. Музыка смолкла, и всей группой мы, переводя дух, присели в реверансе. К нашим ногам летели конфеты и розы.

Вдруг увидела в первом ряду глаза мужчины. Он неотрывно смотрел прямо на меня. Я задрожала.

Когда после праздника нас отпустили по домам, как обычно шла мимо магазина тканей. Этот магазин всегда принадлежал господину Разумовичу. Мы с Лией иногда заходили поиграть сюда, и он давал нам обрезки тканей – мы накидывали их на плечи и притворялись знатными дамами. В магазине было столько прекрасных тканей – целые ряды рулонов всех цветов и рисунков. Сегодня господин Разумович стоял в дверях. Завидев меня, он улыбнулся.

– О, Рози, дорогая, вот и ты! Зайди-ка, тут кое-кто хочет с тобой познакомиться…

Я с любопытством вошла.

Посреди магазина стоял мужчина из первого ряда. Он оказался ниже, чем показался мне со сцены. Большой живот, высокий цилиндр, загнутые вверх усы – он медленно подкручивал их пальцем. Господин Разумович положил руку мне на плечо.

– Рози, этот человек приехал из Бухареста. Ты знаешь, где это?

Конечно, я знала, где Бухарест. Это большой город – кто этого не знает? Но мне не хотелось показаться грубой, поэтому я лишь вежливо кивнула.

– Он приехал из Бухареста, чтобы доставить ткани в мой магазин. Знаешь, для кого?

Я покачала головой.

– Для маленьких танцовщиц, таких, как ты. Он лично выбирал ткани для ваших костюмов. Я сказал ему: «Я знаю девочку, которую можно превратить в звезду».

Невысокий мужчина посмотрел мне прямо в глаза.

– Давай-ка посмотрим, соответствуешь ли ты рекомендации твоего любезного соседа, – сказал он. – Не станцуешь для меня, дорогая?

Сердце у меня заколотилось. Я слышала о таких людях – знаменитые мастера танца, которые превращают маленьких девочек в звезд. Я поверить не могла, что такой человек стоит передо мной и хочет увидеть мой танец.

Господин Разумович включил радио. Полилась народная музыка.

Я присела в реверансе.

– Посмотрите на нее, настоящая балерина! – сказал господин Разумович.

Невысокий господин захлопал в ладоши.

– Прекрасный реверанс! – воскликнул он. – А теперь танец!

Я чувствовала себя неловко, но закрыла глаза и постаралась забыть, что они рядом, впустив музыку в свое сердце. Когда песня закончилась, снова улыбнулась и присела в реверансе. Мастер танца захлопал в ладоши, как ребенок.

– Борис! – воскликнул он. – Ты был абсолютно прав! Дай мне три месяца – всего три месяца! – и я сделаю из нее великую танцовщицу!

Господин Разумович положил ему руку на плечо и сказал:

– А ты не верил старому другу. Может быть, у меня и нет талантов, но я сразу распознаю талант, когда вижу его!

– Это верно, – рассмеялся мастер танца. – Это верно!

Они вспомнили, что я все еще стою рядом.

– Иди, Рози, – сказал господин Разумович. – Вечером я зайду поговорить с твоей матерью.

Я выскочила из магазина, изо всех сил стараясь не улыбаться. Почувствовав, что из магазина меня уже не видно, припустилась бежать. На лице моем играла широкая дурацкая улыбка.

Мне хотелось сразу же все рассказать маме, но пришлось ждать, ждать и ждать. Не успела она снять пальто, вернувшись с работы, как я обрушила на нее свои новости:

– Мама! Господин Разумович показал меня мастеру танца, и я танцевала для них, а теперь он хочет три месяца меня учить и сделать великой танцовщицей! Он сказал, что я стану настоящей звездой!

Мама смотрела на меня со странным выражением, словно стараясь не рассмеяться. Она медленно сняла пальто, повернулась, чтобы повесить его на крючок за дверью.

– Мама, ты можешь поверить в то, что я только что рассказала?

Мама повернулась ко мне с тем же странным выражением на лице.

– Хана Рахель Гринштейн, – она назвала меня полным еврейским именем, – если ты вздумаешь поехать с этим мастером танца, я переломаю тебе все ноги.

Сердце у меня упало. Было непонятно, шутит она или говорит серьезно.

– Я поговорю с господином Разумовичем, – сказала мама. – Этот человек тебя больше не побеспокоит.

На следующий день к нам пришел зэйде. Он подхватил меня и закружил.

– Мы будем танцевать с тобой на твоей свадьбе, – сказал он. – Мы будем танцевать, танцевать, танцевать!

Он поставил меня на пол, обхватил одной рукой за талию, а пальцы другой сплел с моими, и мы вальсировали по комнате, представляя, что это моя свадьба. Мама захлопала. Я держала зэйде за руку и смеялась, а он кружил и кружил меня.

После этого никто не говорил о мастере танца. Да я и сама старалась о нем не думать – разве что иногда, перед тем как заснуть. Я закрывала глаза и представляла, как танцую на сцене где-то далеко, может быть, даже в Америке. Там, где никто не смеется над рыжими девочками, где я смогу быть такой, какой хочу быть. Где сияют яркие огни, где люди хлопают, а я стремительно кружусь на огромной сцене.

Часть II

Глава 7

Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится.

Псалтирь 90:7

Чехей. Малый кирпичный завод. 31 Мая 1944.

Утром, когда мы с Лией вышли из нашей палатки и направились к заводу, мы увидели большую толпу, окруженную жандармами. На железнодорожных путях стояли товарные вагоны.

– Что это? – спросила я.

– Кто знает? – пожала она плечами. – Пошли, мы не должны опаздывать.

Мы вместе пришли на завод, взяли кирпичи и понесли. Я смотрела, как Лия держит кирпичи своими идеальными руками. Руками, которые могли любую ткань превратить в прекрасное платье. Я поверить не могла, что она занимается чем-то подобным. Мы сложили кирпичи на дальнем краю поля и вернулись на завод. Солдат стало еще больше. Они толкали и били всех, кто оказался на заводе. Вокруг царил хаос и смятение. Солдаты хватали людей за руки и толкали в спины. Несколько солдат оказались за нами с Лией и другими девушками, которые вернулись с поля вместе с нами. Нас втолкнули в группу, которую погнали к вагонам.

– Поторапливайтесь! Лезьте в вагоны! Быстрее! – орали солдаты.

Они колотили людей по спинам палками. Женщин гнали вместе с младенцами. В вагоны лезли мужчины, молодые и старые, дети и женщины. Прямо на моих глазах люди превращались в сплошную массу, исчезающую в вагонах.

– Эй, девка! – крикнул мне жандарм. – Подожди! Сначала я должен убедиться, что у тебя нет ничего ценного.

Он пробежал пальцами по моему платью, ощупал все мое тело. От этих касаний меня затошнило. Я хотела оттолкнуть его, но он держал автомат, а я хорошо помнила женщин, висящих на деревьях. В конце концов он втолкнул меня в толпу, и толпа внесла меня в вагон. Я протолкнулась к открытым дверям и увидела маму. Мама с Лией уже были здесь. Она сказала, что Ехезкель тоже в вагоне. Мама пыталась удержать меня, но в вагон заталкивали все новых людей, и волна разнесла нас в разные стороны. Лия оказалась почти рядом со мной. Нас погрузили в прямоугольный железный вагон для скота, где не было ни сидений, ни окон.

В вагон заталкивали все новых и новых людей. В меня упирались руки, ноги, спины. Меня тянуло в одну сторону, ноги – в другую. Я откинулась назад. Девушка передо мной прижалась ко мне спиной. Нас сдавило так сильно, что мы не могли пошевелиться. Волосы ее попали мне в рот, я задыхалась. Я попыталась поднять руки, чтобы хоть как-то защититься, но меня сдавливало все сильнее. В вагоне не осталось свободного места. Мне уже казалось, что, если здесь появится хоть еще один человек, вагон попросту разорвет изнутри. Захлопнулись двери, лязгнул замок, единственный источник света исчез. Стало очень страшно. В вагоне не хватало воздуха, жара становилась невыносимой и удушающей, по ногам тек пот. Волосы соседки забивали нос и глаза, отбросить их было невозможно.

Заплакал младенец, потом другой. Вскоре уже рыдали все вокруг. Сердце у меня заколотилось, мне нужно было выйти, но я оказалась в клетке – как в грудной клетке мое сердце. Поезд тронулся, и наш путь начался. Я молилась, чтобы в вагоне стало хоть чуточку прохладнее, но воздух совершенно не поступал. Чей-то локоть впился мне в живот, к спине прижалось чье-то потное тело. Мы неслись куда-то, но куда, никто не знал.

Где-то позади я услышала голос Ехезкеля:

– Мне нужно в туалет.

Я огляделась, но ни туалетов, ни даже ведер в вагоне не было – впрочем, мы и не смогли бы до них добраться. Я надеялась, что мы скоро остановимся, но вагон продолжал двигаться вперед и вперед. Я услышала чей-то крик:

– Эта, что рядом со мной, умерла!

Сердце замерло в груди, и я почти не могла дышать. Запахло туалетом. Я почувствовала, как щеки мои пылают от стыда. Мы продолжали куда-то ехать, сдавливая друг друга. Воздух становился все более затхлым, вонь усилилась. Вскоре я почувствовала, что мне тоже нужно облегчиться, и уже не испытала стыда. Я закрыла глаза и подчинилась зову природы. Жидкость заструилась по ногам, а по лицу стекла слеза, чтобы быстрее оказаться на мокром полу. Прошла, казалось, целая вечность. Ноги у меня горели – мы так долго стояли навытяжку. Руки покалывало, пальцы онемели. Я ослабела от голода.

– Моя детка, моя детка, – раздалось где-то рядом. – Моя детка… она умерла…

Я хотела заплакать, но голоса не было. Казалось, воздуха в легких не осталось. Я так ослабела, так устала – мозг мой отказывался мыслить.

Наверное, я заснула, а потом увидела свет, пробивающийся сквозь щели. Шея у меня затекла, голова склонилась вправо. Мама, Лия и Ехезкель находились совсем рядом, но с тем же успехом могли быть в милях от меня – все равно до них не добраться. Я была прикована к своему месту. Я была голодна, внутренности мои разрывались, меня тошнило, но я изо всех сил сдерживалась и сглатывала. Свет медленно померк, наступила ночь. Колени безумно болели. Они молили об отдыхе. Я закрыла глаза.

Мамина рука протянулась между людьми, окружавшими нас, и неожиданно я почувствовала в своей ладони хлеб. Мамина рука сжала мою. Я взяла хлеб. Я не знала, откуда она его достала, но точно знала, что не могу его съесть. Рядом со мной оказалась маленькая девочка. Лицо ее позеленело, веки на закрытых глазах еле трепетали. Я открыла ей рот и положила крошку хлеба на язык. Глаза девочки раскрылись. Она снова открыла рот, и я положила остаток хлеба ей на язык.

Наконец, поезд затормозил и остановился. В вагоне наступила мертвая тишина. Раздался лязг замка, металлические двери открылись. Мы увидели свет, раздались громкие крики. Глаза мои отвыкли, и мне пришлось зажмуриться. В дверях вагона появились солдаты – совсем не такие, как жандармы. Они были выше, стройнее, со светлой кожей и голубыми глазами. Я посмотрела за их спины. На платформе толпились тысячи людей. Я никогда еще не видела столько людей одновременно в одном месте. Плакали дети, кричали матери. Я не успела опомниться, как стоявшие за мной вытолкнули меня из вагона.

– Шнель! Шнель![12]12
  Шнель: Быстро.


[Закрыть] – твердили солдаты, стоявшие вокруг вагонов с автоматами наперевес. – Выходить! Строиться!

Мы оказались на платформе. Я стояла, но была полуживой, есть больше не хотелось. Я чувствовала, как все вокруг кружится, слышала выстрелы. А потом рядом со мной оказалась Лия.

– Они застрелили Перл, – сказала она. – Она не смогла выйти из вагона достаточно быстро. Наверное, ее убили.

Перл Вальдман была замужем за одним из сыновей господина Вальдмана. В детстве она перенесла полиомиелит, поэтому всегда ходила медленнее остальных. Но она выросла и вышла замуж, значит, с ней все нормально – ее не могли убить. Мы нашли маму. Она опиралась на Ехезкеля.

– Шнель! Вперед!

Мы пошли, куда указал солдат. Когда он отвернулся, мама коснулась моей щеки. Она посмотрела на меня, потом на Лию. На лице ее отразилась паника.

– Рози, Лия, вы сестры, – сказала она. – Вы должны держаться вместе. Что бы ни случилось, вы должны знать: самое главное – держаться вместе. Пообещайте мне это!

– Конечно, мама, – кивнула Лия.

– Я глаз с нее не спущу, – подтвердила я.

Мама кивнула.

– Девочки мои, я просто хочу, чтобы вы всегда, всегда оставались вместе. Держитесь вместе! Если я буду знать, что вы вместе, то буду спокойна. Никогда не бросайте друг друга! – Мама говорила громко и быстро. – Меня всегда поддерживала моя семья! Держитесь вместе!

Я сжала мамину руку.

– Мы всегда будем вместе!

Эти слова немного ее успокоили.

К платформе подошел другой поезд, солдаты, словно на конвейере, открыли двери и стали выгонять людей. Сотни людей хлынули на и без того переполненную платформу. Я видела, как мужчина помогает дочери спуститься из вагона. Она с надеждой смотрела на него большими карими глазами. А потом солдат их разделил. Я услышала выстрелы. Бум! Бум! Бум!

Палка опустилась на мою спину. Солдат погнал меня вперед. На меня он не смотрел.

– Строиться в шеренгу!

Шеренг оказалось пять. Мы с Лией, Ехезкелем и мамой оказались в пятой. Рядом с нами стоял незнакомый мужчина. Солдат толкнул мужчину, и мы сдвинулись вперед. Я слышала выстрелы, вопли и крики солдат.

– Шнель! Шнель!

Собаки громко лаяли, они бегали вокруг. Я почувствовала себя курицей на дворе, за которой гоняется дворовый пес.

Наша шеренга двинулась вперед. Я вытянула шею, чтобы увидеть начало колонны.

Нас окружили маленькие люди, похожие на эльфов. Это были мужчины, но выглядели они, как дети. У них были большие глаза, бритые головы. Одеты они были в странную полосатую одежду. Они толкали нас костлявыми руками. Казалось, мы шли несколько часов, и вот впереди показались ворота. Я увидела мужчину, сидящего на стуле, словно на троне. Казалось, ему все смертельно наскучило. Он ткнул пальцем в шеренгу, и человек-эльф выдернул какую-то женщину. Мужчина указал пальцем направо, и эльф отправил женщину туда. Другой эльф поставил перед страшным человеком другую женщину. Тот засунул ей в рот палец в перчатке, заглянул и отправил ее налево. Человек-эльф схватил женщину за плечо и отвел ее налево.

Настала наша очередь. Я подошла первой. Человек чуть поднял глаза, прошелся взглядом по моему телу. Я вздрогнула. Хорошо, что он не смотрел мне в лицо. Человек указал направо, и эльф толкнул меня вправо. Следом шла Лия. Через мгновение она оказалась справа, рядом со мной. Подошла мама. Человек, почти не глядя, лениво отправил ее налево. Маму утащили влево. Мы видели, как вперед выступил Ехезкель. Направо. На красивом мальчишеском лице отразился ужас. Он очень медленно подошел к нам с Лией, не отрывая глаз от мамы.

– Ехезкель! – закричала мама. – Сын мой! Мое дитя! Вы не можете разлучить нас с сыном! Он мой сын!

Она воздела руки к небу, но никто ее не слушал.

Человек-эльф подвел к мужчине очередную женщину. Тот отправил ее налево. Перед мамой и нами собралась целая толпа.

– Ехезкель! Сын мой! – кричала мама. Казалось, она умирает.

– Мама! – кричал Ехезкель.

Толпа, скопившаяся слева, поглотила маму, и мы больше ее не видели. Ехезкель огляделся, посмотрел вправо, влево. На него никто не смотрел.

– Мама! – закричал он и бросился к ней.

Людей становилось все больше. Я поднялась на цыпочки и вытянула шею, пытаясь разглядеть их. Ехезкель держал маму за талию, людей стало еще больше, и я потеряла их из виду.

Лия заплакала.

– Все хорошо, – сказала я. – Хорошо, что хоть один из нас с мамой.

Она кивнула, взяла меня за руку, и мы двинулись направо.